Глава 22
9 августа 1941 года, окрестности Луги
Спать в любых условиях Батоныч научился еще во время службы в несокрушимой и легендарной. Ну, в смысле в ТОЙ несокрушимой и легендарной, которой он отдал не один десяток лет, а не в этой, что еще только предстояло стать таковой, как в словах известной песни, регулярно звучавшей на каждом торжественном мероприятии в честь Дня Советской Армии и на парадах. До появления которой, если память не изменяет, еще года два.
Вот и сейчас умаявшийся комбриг преспокойно задрых на сложенном в несколько раз чехле в боевом отделении родного «КВ». Спать ему не мешал ни стук барановской кувалды, коей мехвод аккуратно подбивал пальцы траков, ни негромкое лязганье инструмента в руках проводящего «регламент» дизеля Сереги Степановича. А больше в танке никого и не осталось: радиотелефониста он отправил разузнать относительно горячего питания, хоть и всерьез подозревал, что тылы все же отстали и снова придется перебиваться сухпаем. Гаврилов же потопал в кашаэмку к Очкарику с заданием связаться с разведкой и получить подробный расклад на данный момент.
Первым вернулся Степан: по броне простучали подошвы сапог и свесившийся в башню младший лейтенант осторожно позвал:
– Тарщ полковник, вы здесь? Разрешите доложить!
Проснувшийся за несколько секунд до этого – привычка, ага! Вторая, блин, натура, – Владимир Петрович приподнялся на импровизированном ложе:
– Нету меня, весь вышел. В астрал.
Приняв сидячее положение, Бат потянулся, разминая суставы. Покрутил головой, с неудовольствием слушая хруст тронутых остеохондрозом позвонков – проклятая гиподинамия крайних лет, чтоб ее! Эх, знал бы, что Виталя такое замутит – честное слово, спортом бы всерьез занялся.
– Здесь я, Степа. Докладывай.
– Так это, вас майор Лужин просит срочно прибыть, разведбата нашего командир.
– Я в курсе, кто это, – недовольно буркнул Батоныч. – Посторонись-ка, дядя-комбриг наружу вылазит.
Гаврилов, скрыв улыбку, отодвинулся, позволяя полковнику выбраться на крышу башни. Снова потянувшись и, не скрываясь, зевнув, Батоныч спрыгнул на землю.
– Степа, а теперь конкретизируй. Что, кто и зачем?
– Так пленного взяли, аж целого генерала фрицевского! – с готовностью пояснил мамлей с таким довольным выражением лица, словно он самолично его и захватил. – Но он, немец в смысле, сказал, что будет говорить только с командованием бригады. Залесский с Кондрашовым уже там, вас ждут. Тут недалеко, я провожу.
– Ну, пошли. – Бат привычно оправил комбинезон и подпоясался. – А что за генерал, как звать, знаешь?
– Так точно, – сверкнул белозубой улыбкой Гаврилов. – Генерал-майор Крюгер. Имя у него еще такое смешное, чисто как ихний пистолет называется.
– Вальтер, что ли? – среагировал Владимир Петрович, резко останавливаясь. – Интересно девки пляшут… вот так ничего себе, они что, командира первой танковой в плен взяли?! Неслабо… А Гёпнера с самим фон Леебом там рядом до кучи не имелось? Чтобы два раза не ходить?
– Кого? – захлопал ресницами сбитый с толку Степан.
– Значит, не было. Жаль. Подробности имеются? Как, где?
– Так точно, тарщ полковник. Он в окружение попал, вырваться пытался. Уже почти ушел, гад, да на наш передовой дозор напоролся. «Тридцатьчетверка» и два бэ-тэ-эра с разведчиками. – Новый для него термин Гаврилов проговаривал с каким-то одному ему понятным удовольствием. – А у генерала этого всего два танка в сопровождении были, оба легкие. Наши их сразу пожгли, с дистанции. А сам он на восьмиколесном радийном броневике ехал. Наши долбанули вслед, ну, чтобы не насмерть, а так, попугать, он и встал как вкопанный. Еще и белой тряпкой над бортом замахал, сдаюсь, мол. Так и взяли.
– Мельчает фриц, – резюмировал Батоныч, предвкушая интересный разговор. – Ладно, я уж вижу, куда идти. Возвращайся, там Глебов обещал насчет еды почву прозондировать, если полевая кухня до нас добралась, про меня не забудьте. Надоело одними сухарями с консервами питаться. И танк чтобы был как новенький, ничего еще не закончилось. Коврики там пропылесосьте, лобовуху протрите. Понял?
– Понял, товарищ полковник, – кивнул мамлей, уже привычно не отреагировав на очередную непонятную командирскую шутку. – Разрешите…
– Иди, Степа, – отмахнул рукой Бат, направляясь к угловатой командно-штабной машине, укрытой под крайними деревьями лесопосадки и затянутой сверху мелкоячеистой маскировочной сетью…
* * *
Генерал-майор Вальтер Крюгер, командир 1-й ТД 41-й МК из состава Panzergruppe 4., сидел на стоящем возле заляпанных грязью задних колес бронетранспортера перевернутом снарядном ящике и с явным наслаждением курил. Рядом, опираясь спиной на пыльный борт, стоял разведчик в двухцветной «амебе» с «ППД» под рукой; на порожке водительской двери расположился Очкарик, что-то пишущий карандашом в раскрытом на коленях планшете.
Завидев приближающегося комбрига, оба вытянулись по стойке смирно. Смерив Батоныча изучающим взглядом (и, видимо, оставшись довольным), Крюгер неторопливо затушил сигарету о бок ящика, отбросил окурок в сторону и поднялся на ноги. Одернув мундир, чуточку надменно взглянул на полковника:
– Вы – командир этой танковой бригады, я правильно понимаю? – Вопрос был задан, разумеется, на немецком. Батоныч так и не понял, с какой, собственно, целью. Насладиться мгновением непонимания, ведь о том, что он прекрасно разговаривает на родном языке Шиллера, Канта и Гёте, немец знать не мог? Или кто-то из штабных проболтался? Глупости, они об этом тоже не знают, разве что только Кариков…
– Боря, ты интуристу говорил, что я по-ихнему понимаю?
Услышав русскую речь, Крюгер понимающе ухмыльнулся: мол, ну вот, что и требовалось доказать. А вот фиг тебе, фриц!
– Неа… то есть никак нет, тарщ полковник, – удивился Очкарик. – А нужно было?
– Наоборот. Оставьте нас, оба.
– Есть, – переглянувшись, Кариков с разведчиком отошли за корпус КШМ. Услышав отчетливое лязганье затвора «Дегтярева», Владимир Петрович хмыкнул себе под нос: «камуфлированный» по-прежнему бдил.
– Да, вы абсолютно правы, господин генерал-майор. Я командир танковой бригады особого назначения, полковник Бат. А вы, насколько понимаю, генерал-майор Вальтер Крюгер, верно?
– Да… – ошарашенно пробормотал тот. – Именно так. Но… у вас отличное произношение, господин полковник! Откуда?!
– Так ведь я немец, как и вы, – пожал плечами Батоныч, жестом указывая пленному на ящик. – Присаживайтесь, перекинемся парой-другой фраз. А уж потом приступим к, там сказать, официальному допросу под протокол и все такое-прочее.
– Немец?!
– А что вас так удивляет, Вальтер? Самый обычный русский немец. Из переселенцев, еще при Екатерине. Неужели не слышали?
– Russisch Deutsch… – пробормотал тот, наморщив лоб, переваривая чудовищную, с его точки зрения, словоформу. – Oh mein Gott…
– А что тут, собственно, такого? – неискренне «удивился» Батоныч. – Я – русский немец, а вы – немецкий немец. Так сказать, «Deutsch Deutsch». Не вижу никакого повода падать в обморок. Мы каждый служим СВОЕЙ Родине, вот и все. И, заметьте, не моя вина, что мы с вами сегодня встретились при столь… неожиданных обстоятельствах. Ваша. Ну и вашего придурковатого фюрера, конечно. В другое время и в другой обстановке мы вполне могли бы дружески пить шнапс в каком-нибудь бирштрубе. Кстати, если хотите выпить, могу налить спирта. Совершенно бесплатно, не переживайте. Как немец немцу…
На фрица было жалко смотреть – бедняга никак не мог переварить столь чудовищного жонглирования понятиями. Судя по всему, «русский немец» вместе с «немцем немецким» добили его окончательно. Плюс – спокойный, снисходительно-пренебрежительный тон Бата, разговаривающего с ним, словно с ребенком… ну, или с умственно отсталым…
Владимир Петрович внутренне усмехнулся: вот и все, собственно. Клиент поплыл и готов к серьезному разговору. Разрыв шаблона – это знаете ли, страшная штука. Вам, херры продвинутые еуропейцы, до подобного еще далеко, ага. Особенно если делать это неожиданно и грамотно; главное – именно неожиданно. И у него подобное, похоже, только что вполне получилось…
– Ну что ж, раз предпочитаете разговор на трезвую голову, не смею настаивать. Прошу в машину. – Батоныч кивнул в сторону призывно раскрытой дверцы КШМ. – Там и продолжим нашу содержательную беседу.
* * *
По большому счету ничего особенно важного и ценного разговор с Крюгером, совсем недавно возглавившим первую танковую дивизию, не дал. Планы командования 41-го мехкорпуса Бат и без него знал; да теперь, после завершения окружения, это уже и не имело практического значения. Кое-какая документация, имевшаяся при генерал-майоре на момент пленения, наверняка еще представляла определенный интерес, и потому, выборочно просмотрев документы, Владимир Петрович распорядился отправить их в штаб фронта. Отвечал пленный охотно, даже не пытаясь запираться: то ли принял свое нынешнее положение и вел себя соответственно этике попавшего в плен германского офицера, то ли все еще находился под впечатлением неожиданного разгрома, столь внезапно постигшего его дивизию. И не только его, но и часть 6-й ТД, тоже неплохо потрепанной советским контрударом. Правда, генерал-майору Францу Ландграфу все же удалось вывести из готового захлопнуться «котла» значительную часть войск, заплатив за это весьма серьезными потерями в живой силе и бронетехнике. Да и сам комдив получил во время авианалета советских штурмовиков тяжелую контузию и осколочное ранение, с опережением в несколько месяцев отправившись прямиком в полевой госпиталь. О последнем Владимир Петрович узнал от пленного, имевшего перед этим сеанс радиосвязи со штабом Ландграфа.
Преследовать драпающих фрицев Батоныч запретил, не собираясь распылять силы. Да и не до того было, если уж честно, бригада тоже не резиновая, тут бы уже существующее «колечко» удержать да затянуть посильнее. Тем более прикрывавшие отход фрицевские танки выбили процентов на семьдесят – спаслись в основном лишь быстроходные легкие, остальные сгорели или оказались брошены экипажами. В этом смысле недавняя история конца июня – начала июля повторилась с точностью до наоборот, что комбрига порадовало особо.
Теперь главное, чтобы фронтовые корреспонденты, наличием которых должен был озаботиться по личному приказу Батоныча начальник политотдела, подсуетились да отщелкали побольше фотопленок – пусть народ в каждой газете видит горелую да брошенную вдоль дорог технику. И крупным планом, чтобы каждый крест и тактический номер на броне можно было разглядеть, и общим, на всю длину застывших вдоль обочин разгромленных колонн. Поскольку информационная война – это тоже война. Главное – научиться правильно (и вовремя) СМИ использовать, чего в этом времени пока не слишком умеют… хотя, если вспомнить ведомство доктора Геббельса, то как сказать, как сказать…
К середине второго часа допроса Владимир Петрович убедился, что больше ничего нового от Крюгера не добьешься, приказал его накормить и отправить вместе с уже упомянутыми документами в тыл. А вот его командирский броневик комбриг решил оставить себе – пригодится. Например, в качестве резервной кашаэмки. Или можно, вон, Карикову отдать, под нужды бригадной радиосвязи, тем более что вся начинка уцелела. Еще и с довеском в виде двух разнополых немецких радиотелефонистов. Последнее – в том смысле, что один из радистов оказался бабой, средней привлекательности, с жиденькими блондинистыми волосами, как-то не слишком тянущей на роль представительницы «стержневой нации»…
* * *
«Колечко» окружения удалось удержать без особого напряжения и значительных потерь – деморализованные быстротой произошедшего гитлеровцы хоть и предприняли несколько попыток прорыва, но особенно не преуспели. Кое-кому удалось вырваться – впрочем, в таком количестве и состоянии, что только на переформирование или в госпиталь, – остальные же остались в «котле». Переваривали их недолго: оказавшись без централизованного командования и, самое главное, надежной связи, немцы уже на третьи сутки согласились на капитуляцию, благо предложениями об этом их бомбили с первых часов окружения. И на всех доступных радиочастотах (остальные благодаря стараниям Очкарика оказались наглухо забиты помехами), и в самом что ни на есть прямом смысле – с самолетов, разбрасывавших над позициями спешно отпечатанные листовки. Спустя час после доставки очередной порции «агитационного спама», как обозвал подобное Кариков, по фрицевским позициям отрабатывала артиллерия бригады и «соседей». Не особо прицельно и массированно, а сугубо, дабы подтвердить серьезность намерений. Несколько раз – если Бату удавалось договориться с вышестоящим командованием, стребовав хоть ненадолго пару эскадрилий бомбардировщиков или штурмовиков, – обстрелы дополнялись авианалетами, благо зенитной артиллерии у противника практически не осталось.
К исходу третьих суток немцы выслали парламентеров…
В конечном итоге линия фронта в целом вернулась на исходные позиции, кое-где даже «выгнувшись» в обратном направлении. Неглубоко, разумеется – опасность срезания возникших выступов Бат прекрасно осознавал и рисковать не собирался, – но несколько занятых немцами в ходе еще июльских боев населенных пунктов и переправ назад отбили, вновь закрепившись на покинутых ранее рубежах. Не силами только одной ТБрОН, разумеется, а подошедшего подкрепления, твердо обещанного Вождем еще во время памятного телефонного разговора. А затем пришел и приказ отвести войска на отдых. Далеко в тыл пока не уходили, заняв линию обороны второго эшелона, поскольку серьезных потерь удалось избежать, и при необходимости бригада могла в течение нескольких часов снова вступить в бой. С техникой был полный порядок, тем более что из Ленинграда пришел эшелон с новенькими танками и бронетранспортерами. Обратно он увез наиболее поврежденную технику, отремонтировать которую своими силами не представлялось возможным. Этим же поездом Батоныч отправил в Северную столицу и представителей заводов: дальнейшее их присутствие на фронте смысла не имело, на свои бронемашины они в бою насмотрелись, все недочеты и слабые стороны запротоколировали и сейчас горели желанием немедленно начать их устранение с прочей модернизацией. Бригада же, пополнив матчасть, отдохнув и получив пополнение, оставалась на месте.
Впрочем, о новом наступлении, согласно данным разведки и многочисленных радиоперехватов, ни генерал-полковник Гёпнер, ни сам фон Лееб со штабом группы армий «Север» пока не думали: слишком велики и неожиданны оказались потери. Разумеется, гитлеровцы продолжали имитировать подготовку к контрнаступлению, порой прощупывая оборону точечными ударами, однако они просто не знали, что все их переговоры перехватываются и читаются русскими – принципы и основные алгоритмы шифрования Дубинин передал Сталину еще в одном из своих первых посланий. Так что знаменитая «Энигма» еще с месяц назад перестала быть загадкой для советской контрразведки. А заодно наши спецы потихоньку учились ведению современной радиовойны, дозированно «сливая» противнику ту или иную дезинформацию…
Убедившись, что с текущими делами штаб бригады во главе с подполковником Залесским вполне справляется и его участия не требуется, Владимир Петрович с тяжким вздохом засел за написание отчета (скорее – развернутой аналитической записки) о результатах проведенных боевых действий. Заниматься писаниной Батоныч терпеть не мог еще с молодости, всегда предпочитая активные действия «в поле». Но сейчас подозревал, что Иосиф Виссарионович все равно потребует от него чего-то подобного, и решил несколько опередить события. Исписав убористым почерком полтора десятка листов, Батоныч отдал их в особый отдел для перевода в печатный вид – возиться с пишмашинкой у него не имелось ни умения, ни желания – и собрался было немного отдохнуть. Однако примчавшийся запыхавшийся дежурный по радиоузлу младший лейтенант, сделав страшные глаза, сообщил, что его срочно вызывает Ставка Верховного Главнокомандующего.
Внутренне ухмыльнувшись, Бат привел в порядок форму и потопал следом за младшим лейтенантом, всем своим видом показывающим, что товарищу комбригу следовало бы поторопиться. Ничего, переживет. Незачем подчиненных смущать. Поскольку, перефразируя старый анекдот, командиры не бегают, а если бегают, значит, что-то нехорошее произошло…
– Здравствуйтэ, таварищ Бат, – раздался в наушниках знакомый голос Вождя. – Очэнь рад вас слишать!
– Здравия желаю, товарищ Сталин!
– Ви, навэрное, удивлены, что таварищ Сталин нэ пазванил раньше? Просто нэ хател вам мешать. Навэрняка у вас било много нэотложных дел после сражения.
– Ну что вы, товарищ Сталин, – смутился Батоныч, мельком подумав, что тот все же умеет поставить собеседника в неловкое положение. Это что, намек, что он должен был первым доложить? Так он и докладывал, ежедневно, в штаб фронта. А уж там должны были передать по инстанции, так сказать.
– Впрочем, нэважно. Поздравляю вас с блэстящей победой, таварищ… генерал-майор. Ви меня нэ разочаровали. Отличный рэзультат! Ви – настоящий человек слова. Обещали – сдэлали. Нашей совэтской Родине очэнь нужны такие грамотные и решитэлные командиры. И нэ просто командиры, а, я би даже сказал, офицеры!
– Спасибо, товарищ Сталин… – пробормотал сбитый с толку Владимир Петрович. Ох, вот так ничего себе! Это ему что же, генерал-майора присвоили?!
– Это… неожиданно. Мне кажется, я не заслужил…
– Вполне заслужили, Владымир Пэтрович, нэ нужно спорить. Ви отлично воевали, командование Красной Армии вами очэнь довольно. И я тоже.
– Служу Советскому Союзу! – Батоныч вытянулся по стойке смирно, хоть его никто и не мог видеть. В этот момент до него вдруг дошло:
– Но… товарищ Сталин…
– Хатите спрасить, пачиму я сказал «офицеры»? – добродушно хмыкнул Вождь.
– Так точно…
– Ну, во-первых, вам так привычнее, не правда ли? А вот, во-втарых? Ест мнэние, и с этим мнэнием многие наши таварищи уже сагласны, что пора вернуть прэжнее обращение в нашей нэпобедимой армии. Так сказать, связь врэмен и поколений… Вот ви сами как к падобному относитесь, таварищ генерал?
– Э… нормально отношусь, товарищ Сталин. Просто неожиданно.
– Ничего, привыкните. – Иосиф Виссарионович, уже не скрываясь, усмехнулся. – Давайте прадолжим наш разговор. За занятые вами рубежи ви можите не бэспокоиться – ми больше нэ станем отдавать противнику то, за что заплатили кровью наших лучших бойцов. Полагаю, в ближайшую нэделю фронт окончатэльно стабилизируэтся, и вас отвэдут в глубокий тыл. Тэм более благоприятная ситуация в Бэлоруссии позволила нам воврэмя пэребросить вам подкрэпление. Ви знакомы со сводками боевых дэйствий на Западном фронте?
– Просматривал, товарищ Сталин, – уклончиво ответил Батоныч, у которого на самом деле просто не было времени детально изучить положение на фронтах. Так, разве что в целом.
– Будит врэмя – изучите подробнее! – наставительно ответил собеседник. – Там ми тожэ нэплохо воюем.
– Так точно, товарищ Сталин!
– Харашо. Кагда бригада отойдет в тыл, я жду вас в Москве. Нам будэт о чем поговорить. А сейчас у меня ест для вас нэмного пэчальное сообщение.
– Виталик?! – не сдержался Бат, тут же поправившись: – То есть простите, товарищ Сталин, вырвалось! Вы про товарища Дубинина?
– Да, – коротко ответил Вождь.
И, помолчав несколько секунд, продолжил:
– К сожалению, нам так и нэ удалось спасти вашего… нашего общего таварища.
– Он снова… погиб?
– Таварищ Дубинин пал смэртью храбрых в неравном бою с фашистскими захватчиками. Свэдения абсолютно точные – он переходил через линию фронта с одной из поисковых групп особого назначения. Близкий разрыв гаубичного снаряда. Тело так и не нашли. Я хотел наказать виновных, но Лаврентий… товарищ нарком внутренних дел сказал, что там были опытные бойцы и они сделали все от них зависящее, чтобы вытащить нашего товарища, но… Превратности войны… – Сталин тяжело вздохнул.
– Ну что ж, товарищ Сталин… – задумчиво пробормотал полковник… то есть уже генерал-майор. – Его не в первый раз хоронят… будем надеяться, Виталик еще вернется…
– Я тожэ так считаю, – абсолютно серьезно ответил Вождь. И хоть Бат не видел собеседника, отчего-то был убежден, что в этот момент Сталин кивнул: – Буду ждать очэредного телефонного разговора с ним. Мне пачиму-то кажется, что он согласится принять мой званок… я в этом практически полностью убэжден…