Война полковника Шабалина

Тот бой полковник Шабалин не забудет никогда. 17 марта 1987 года…

…Третья разведывательно-десантная рота 650-го отдельного разведывательного батальона 5-й мотострелковой дивизии, зажатая шестнадцатью наемниками в узком мглистом ущелье гератских гор, отчаянно пыталась вырваться из каменной западни. Ухали взрывы, дробно молотили «крупняки», зло свистели, визжали, шипели пули, яростно кроша камни, за которыми, спасаясь от смертельного огня, залегли разведчики. Бой в горах имеет свои законы. Здесь количество не играет решающего значения. У кого в руках господствующая высота – тот и хозяин положения. Положение было явно не на стороне разведчиков. Засада была грамотно спланирована и организована. Их ждали и теперь методично расстреливали. Стрелки были точны и беспощадны. Рота огрызалась, рота не хотела умирать, рота остервенело дралась. По-нашему, по-славянски отчаянно.

На помощь им уже спешило подкрепление. «Семь двухсотых и восемь трехсотых…» – доносилось из наушников радиостанции.

Полковник Василий Анатольевич Шабалин

Вертолеты, разрывая лопастями стылое небо, подлетев к месту десантирования, зависали над землей. В реве моторов, под сбивающим с ног, от винтов, ветром в клубящуюся пыль привычными, отточенными до механизма движениями десантировались разведчики.

Вместе со всеми десантировался и «особист» капитан Шабалин. Всего за неделю до этого он прилетел в Кабул и доложил о своем прибытии руководству особого отдела КГБ СССР 40-й армии.

– Поедете в провинцию Герат, в город Шинданд… на должность старшего оперуполномоченного 650-го отдельного разведбата 5-й мотострелковой дивизии, – сказал ему заместитель начальника особого отдела 40-й армии полковник Валерий Кез и внимательно посмотрел на молодого офицера.

– Есть, – не моргнув глазом бодро отчеканил новоприбывший опер и, лихо козырнув, вышел из кабинета.

Молодой, горячий, не знавший толком ни об Афганистане, ни об этой войне, ни о разведке, ни о задачах, которые она выполняет. Душа жаждала подвигов, романтики и еще непонятно чего…

Особый отдел КГБ по 5-й мсд

…Это был его первый боевой выход.

В самое пекло боя его не пустили. Оставили у входа в ущелье, за одним из прибывших из Герата помятых, в рыжей ржавчине бэтээров.

– Осмотрись пока, а навоеваться успеешь.

Грохот гранатометов, трескотня автоматно-пулеметных очередей наслаивались друг на друга, сплетаясь в единый нервный рев свинцовой метели. Рядом пули поднимали фонтанчики пыли. Все ближе и ближе подбирались они к капитану, впервые в жизни оказавшемуся под реальным, несущим смерть обстрелом. Бешено, оглушительно стучало сердце, швыряя в кровь адреналин.

Мимо, густо пыхтя соляровым чадом, проползла и остановилась неподалеку рябая, с облупившейся на бортах краской БМП. Еще не освоившись, не обвыкнув, без должной сноровки, Шабалин, пригибаясь, перебрался за нее. Здесь было поспокойнее.

К вечеру прилетели Ми-24, именуемые в бойком солдатском быту «крокодилами», обработали склоны. Наемники, пресытившись кровавой бойней, растворились в камнях. Вести затяжные, открытые бои было не в правилах «псов войны», равно как и не в правилах духов. Их метод – диверсия и террор. Исподтишка. В спину. Из-за угла.

Из ущелья стали выносить убитых. Оплывавшие черной мертвой кровью тела складывали на чехлы от башен бэтээров, накрывая лица куртками, кусками брезента. Бинтовали раненых, кололи промедол. Молодых изувеченных пацанов грузили в «вертушки». Туда же переносили и погибших. Ревели движки боевых машин. Хлопали лопасти вертолетов. Шабалин остолбенело наблюдал за всем происходящим вокруг него. За ним исподлобья пристально следили десятки глаз.

Наконец «вертушки», загрузив свой скорбный груз, растворились в сумеречном небе.

Стали собираться и остальные. Двое бойцов подошли к расстеленному на земле брезенту, на котором расплылась темная кровавая лужа. Шабалин стоял рядом. Незаметно подмигнув друг другу, разведчики взяли брезент и, встряхнув его, как бы случайно окатили новенького особиста скопившейся на ткани человеческой кровью.

Шабалин оцепенел. В глазах потемнело. Густые липкие струи скользкими змейками побежали по лицу и шее. Окружавший его мир в одночасье растворился в этой жидкой массе, в этом материализовавшемся, пронизавшем все и вся. Время остановило свой бег, замерло, окаменело. Сбросив оцепенение, офицер, схваченный цепкими прицелами солдатских глаз, подбодрил смутившихся для виду бойцов и пошел уточнить дальнейшие действия. Это было своего рода крещение. Крещение войной.

Из того ущелья не вышли многие. Не вышел из него и командир батальона майор Александр Платицин, всего двадцать дней не дожив до своего тридцатилетия…

Свой первый бой Шабалин не забудет никогда. Как первый поцелуй, как первую любовь, как первую женщину…

Жизнь разведчиков на афганской войне была хлопотная, маетная. Они носились по всему Герату, точно пожарная команда: здесь душманов разгонят, не успеют оглянуться – те уже за спиной снова власть берут. Здесь караван возьмут, а пять потайными тропами стороной пройдут. Здесь засаду устроят – там сами попадут в западню. Они охотились на духов, духи – на них. Сизифов труд. Адская работа…

Авторитет в разведке нарабатывается потом и кровью, невзирая ни на чины, ни на звания: будь ты солдат, командир или опер. В разведке не служат – разведкой живут. Это непреложная аксиома. Авансы здесь не раздают.

Шабалин это понимал. Равно как и понимал, что ключ к успешной работе заключается только в одном – в доверии. А завоевать его ой как не просто.

Засады, досмотры, зачистки, налеты… Горы, тропы, кишлаки, ущелья… Суровые будни разведбата. Не раз и не два Шабалин ходил с разведчиками на «боевые». На его счету восемьдесят шесть боевых выходов. Восемьдесят шесть! Каждый из них мог стать последним. Мог – да, видно, не судьба…

Хотя однажды Костлявая заглянула Шабалину прямо в глаза, обдав его своим ледяным дыханием.

В тот день его разведбат прочесывал кишлак Файзи. Шабалин шел вместе со всеми. Солнце жгло землю своим немилосердным жаром. По одну сторону находилась вереница непонятно как еще не развалившихся ветхих глиняных коробочек, служивших афганцам жилищем. По другую – арык, вдоль которого тянулись густые заросли «зеленки». Шабалин почувствовал пристальный взгляд и прямо перед собой увидел торчащий из кустов ствол БУР. Он отчетливо ясно увидел черную прорезь ствола, откуда вот-вот вырвется на волю не чья-то чужая, а его, Василия Шабалина, смертушка.

Неуловимое, неосознанное предчувствие необратимого конца сжало в судорожный комок мышцы живота. Шабалин, судорожно сжав челюсти, застыл на месте. Он не почувствовал ни того, как зубы, не выдержав такого неимоверного давления, крошились на мелкие осколки, ни боли. Мгновение растянулось в вечность. Ствол вздрогнул – раздался выстрел.

«Вот и все», – только и успел подумать Шабалин, падая на землю.

…Открыв глаза, он не сразу понял, где находится. Над ним, широко улыбаясь, стоял командир первой разведроты Игорь Капустянов, руководивший проческой этого кишлака.

– Вставай, капитан, сегодня твой день.

Игорь хоть и был помоложе Шабалина, но уже полтора года как служил в Афгане, поэтому считался воякой матерым. Стоя на крыше дувала, он за долю секунды до выстрела заметил целившегося в контрразведчика духа и выпустил в него из «калаша» очередь. Эта доля Шабалина и спасла.

Опер встал, отряхнулся. Еще ничего толком не понимая, побрел в сторону кустов, где совсем недавно притаилась его Смерть. Там лежало тщедушное тело в грязных коричневых шароварах и смешных резиновых калошах с загнутыми кверху носами. Густо присыпанная пылью чалма валялась рядом. Лицо незнакомца застыло в неподдельном удивлении, явно не соглашаясь со столь жестоким фортелем Судьбы, а остекленевшие глаза уставились в бездонное небо, где в райских кущах его, наверное, уже встречали прекрасные гурии.

В апреле 1987 года Василий Шабалин вместе с разведгруппой отправился в ущелье Шинарай. Шли брать душманский лагерь, в котором, по данным разведки, находились иностранные наемники, возможно, те самые, что устроили в марте засаду, в которую попала третья рота. Надо ли говорить о том, с каким настроением разведчики уходили на задание…

Для отвода глаз душманской разведки выехали «на броне» в абсолютно другом направлении. Броню-то не спрячешь. Пыль столбом – издалека видно. Тут же к небу потянулся сизый дым сигнальных костров. Мол, «мохнатые воротники» (так прозвали разведчиков местные жители из-за меховых воротников на бушлатах. – Прим. Л. К.) на секретную операцию вышли.

– От б…и, заметили уже…, – смачно ругнувшись, прокомментировал оперативность душманских наблюдателей рослый скуластый боец Троян.

Ночью, сменив направление, рванули в сторону Шинорая. К вечеру следующего дня подошли к ущелью. Смеркалось. Клубы поднятой колесами пыли ухудшали видимость.

– Товарищ командир, кажется, мы здесь не одни, – всматриваясь куда-то вверх, сказал один из разведчиков.

Командир посмотрел в направлении, указанном бойцом. По склону горы скользили чужие серые тени.

– Так… Вот и душары пожаловали… Вас-то мы здесь и ждали…

Судя по всему, сверху их тоже заметили, начали суетиться. Командир группы капитан Олейник подал сигнал приготовиться к бою. Каждый номер расчета проворно, но без суеты занял свою позицию. Быстро, слаженно, четко. Разведка!

– Доложи на командный пункт, – обратился Олейник к связисту.

– 011-й, будьте внимательны! Где-то рядом с вами должна быть группа 70-й отдельной десантно-штурмовой бригады, – ответили им.

Тут же перестроились на нужную частоту.

– Мужики, это наши…

– Тьфу ты…, – выстроив замысловатую конструкцию, выдохнул командир. – Чуть не перестреляли друг друга…

Связались, встретились, переговорили и разошлись, каждый по своему маршруту. В группе десантников, с которой разведчики чуть было не схлестнулись в бою, находился майор Виктор Шейман – заместитель командира батальона 70-й отдельной десантно-штурмовой бригады. Вечерние сумерки стали сгущаться, и вскоре ущелье заволокла черная беспросветная мгла.

Иностранных наемников разведчики не взяли. Ушли наемники. Зато обнаружили хорошо замаскированный в горах душманский госпиталь, в котором нашли удостоверения с четко прописанными национальностями и гражданством. Там же находились и французские журналы, наличие которых косвенно подтверждало то, что в этом затерянном среди первозданных горных нагромождений госпитале находились те, кто свободно владел этим языком.

– За иностранными наемниками и советниками на этой войне шла настоящая охота, – вспоминал Василий Иванович. – Эта задача диктовалась исключительно политическими соображениями. Возмущенной присутствием советских войск в Афганистане мировой общественности необходимо было периодически предоставлять неопровержимые доказательства того, что вооруженные антиправительственные и антисоветские выступления являются не естественным результатом внутренних противоречий в стране и не всенародной борьбой афганского народа за свою попранную независимость, а искусственно организовываются извне представителями этой самой мировой общественности на деньги своих налогоплательщиков.

…Шабалин бродил по пустым, развороченным в ходе недавнего столкновения помещениям, сохранившим терпкое зловоние немытых людских тел, еще недавно находившихся здесь. Неожиданно до него донесся женский визг. Что-что, а услышать среди этого хаоса женские голоса он ожидал меньше всего. Подгоняемый скорее любопытством, нежели необходимостью, он поспешил в комнату, откуда доносился шум. Картина, представшая его взору, напоминала кадры из телевизионного фильма «Белое солнце пустыни». Семь женщин, закрыв лица поднятыми подолами своих платьев, верещали что было сил, открыв взору одетые в шараварчики ноги и оголенные животики. Среди них носился красавец сержант узбек Ахмедов из их разведгруппы. Новоявленный «Петруха», громко рыча, лихо размахивал над головой трофейной саблей. Поднятый переполох явно доставлял ему удовольствие. От неожиданности Шабалин опешил. Придя в себя, он, пытаясь перекричать женский визг, рявкнул:

– Ты что тут вытворяешь?!.

– Ой, товарищ капитан, – смутился сержант. – Так это же… ну как их… ну эти… эти самые…

Сержант не самым лучшим образом владел русским языком. Он долго подбирал нужное слово, не решаясь ругнуться при офицере, но потом, отчаявшись найти соответствующую замену, рубанул:

– Б…ди это! Вот!

Шабалин выгнал «орла» из помещения, с трудом успокоил женщин и вышел следом.

– Как потом выяснилось, это были наложницы полевого публичного дома. Практически все – жены военнослужащих народной армии. Душманы силой уводили их в горы, выкалывали на лбу синие звезды и отправляли на потеху доблестным борцам с неверными…

Шабалин с упоением впитывал неведомый доселе чумной мир войны, ее беспокойный нрав, ее запах – смесь солярового чада, кислого боевого железа, ржавчины, крови, горелой резины и порохового нагара. Мучительно втягивался в новый для него быт кочевья, постоянного, непрекращающегося движения.

Не выпячивая ни своего звания, ни должности, наравне со всеми он наматывал по горам десятки, сливающиеся в сотни, километров, ел из общего котелка, отдыхал, как и все, под открытым небом. Во время выхода в группе был не капитаном военной контрразведки, а простым номером боевого расчета. Так же, как все, тащил на себе увесистый груз: боекомплект, воду, пищу. Килограммов тридцать, а то и больше. Каждый – ценою в жизнь.

Вот где он узнал настоящую цену воде. На «боевых» она была на вес золота. Пили экономно, рассчитывая каждый глоток, каждую каплю. Умываться ею считалось величайшим кощунством. Руки дезинфицировали мочой. Хорошо, если арык с грязной мутной жижей попадется в пути. Обеззаразят ее специальной таблеткой, утолят жажду – и дальше в путь, оставляя свою воду на другой случай.

По ночам, после таких переходов, расположившись среди остывших камней горных ущелий и всматриваясь в кромешную тьму усыпанного сияющими льдинками звезд неба, Шабалину порой казалось, что вся его жизнь до Афгана всего лишь сон, мираж. Реальность же заполнялась этими горами, этой намертво въевшейся в форму вездесущей, бурой пылью, этой расплавляющей и металл, и мысли жарой, этими долгими изматывающими походами, засадами, зачистками, боями…

Здесь все происходило не так, как писалось в учебниках по тактике и в боевых уставах, как обучались войска, ориентированные на академические формы ведения боя и «уничтожающие» на учебных полигонах живую силу и технику условного противника всеми имеющимися формами и методами. Всеми, но только не теми, какие требовала реальная конкретная война. Высокогорье, большие перепады температур, «зеленки», пустыни, киризы, сложная эпидемиологическая обстановка, межплеменные распри, особенности национального характера… Постепенно, по мере накопления боевого опыта, в тактику ведения боевых действий вносились коррективы, оплаченные солдатской кровью, сломанными людскими судьбами, слезами вдов, сирот и матерей. Здесь всему приходилось учиться заново. И ценой обучения была жизнь…

Полгода Шабалин постигал мудрость войны. Полгода зарабатывал право стать полноправным членом славной когорты разведчиков. Полгода пробивал холодную стену недоверия и выжидательной отстраненности. Его проверяли на «вшивость», к нему присматривались.

Шабалин события не торопил. Он жил с ними одной жизнью, без лжи, без фальши, и разведчики тихо, без лишней помпезности приняли его в свое братство.

Молодой опер узнал об этом случайно. Дело было ночью на одном боевом выходе. Ночи в горах темные, звонкие. Лиц и вблизи не разобрать, а звук слышен издалека. Нечаянно для себя Шабалин, оставаясь невидимым, стал свидетелем одного разговора между солдатами.

– Ты тут присмотри за дядей Васей (именно так окрестили его острые на словцо солдаты), – говорил один боец другому. – Береги его. Ты же видишь, что он везде и всюду по горам с нами наравне болтается. Пусть мужик выспится. Уж будь повнимательней…

Такая забота многого стоила.

В основе успешной оперативной работы лежало, лежит и будет лежать получение своевременной и достоверной информации. В этом деле Шабалин преуспел. Не случайно батальонные балагуры любили повторять придуманную по случаю присказку: «Ля-ля-ля, тук-тук-тук, дядя Вася – лучший друг».

По роду службы Шабалин работал и с местными жителями, которые за определенное вознаграждение приносили улыбчивому «шурави» информацию о перемещениях душманских главарей, передвижениях вооруженных отрядов и их сосредоточении. Эти данные учитывались при планировании боевых операций. Правда, духи на месте долго не сидели и не ждали, пока все вышестоящее командование, одобрив разработанный план операции, даст отмашку. Не раз разведчики горы топтали почем зря, а авиация впустую крошила скалы.

Особую ценность для Шабалина имели сведения о душманских акциях, готовящихся непосредственно против «мохнатых воротников». Обеспечение безопасности боевых выходов своих ребят, предотвращение душманских засад он ставил в своей работе превыше всего. Поэтому услуги афганцев оплачивал не скупясь.

– В средствах недостатка не было. Пермская фабрика госзнака активно печатала «афошки» (так разведчики между собой называли афгани – местную валюту). Другая часть средств поступала в качестве трофеев при разгроме караванов. Тюки со свежеотпечатанными купюрами были в них не редкость. Как-то взяли целый караван, груженный одними иранским реалами. Ждали караван с оружием и боеприпасами, а в засаду волей случая попали ишаки и верблюды, навьюченные мешками денег.

Особенно полезная информация поступала от одного духанщика Казира сына Аслама, ласково окрещенного Шабалиным «Кузьмой». Практически все его сведения подтверждались на сто процентов. Пикантность ситуации заключалась в том, что ушлый «Кузьма» работал и на «шурави», и на духов одновременно – и нашим и вашим. О его двурушничестве Шабалин знал. Родной брат «Кузьмы» Асеф был одним из главарей орудовавших в этом районе банд. В жестокой внутридушманской толкотне за место под солнцем, чтобы ослабить своих врагов, он и сам неоднократно шел на сотрудничество с Шабалиным. Даже вывел на него Фаттаха – человека из иранского окружения Туран-Исмаила. С Тураном у Асефа были давние счеты. Видно, хитрый Исмаил ему здорово насолил, если он лично съездил в Иран за Фаттахом и привез его на встречу с контрразведчиком.

Агент «Кузя»

Встретились в вечерних сумерках за дувалами на окраине Шинданда в военном «уазике». Переговорили. Фаттах подробно рассказал о последних планах неуловимого Турана и много другого. Эта встреча положила начало продолжительному и продуктивному сотрудничеству.

Как-то в середине декабря 1987 года планировалась операция в районе горы Кабуда, что находится на самой границе с Ираном. Сквозь эту гору пролегало узкое мощное ущелье, которое духи приспособили для перевозки оружия. По последним разведданным, в ближайшие дни по ущелью должен был пройти караван с оружием. На перехват решили отправить группу 3-й разведывательно-десантной роты, которой командовал капитан Ермек Мендикулов.

К выходу готовились, соблюдая все меры предосторожности, стараясь не привлекать внимания душманских наблюдателей. Вместе с разведчиками на боевой выход собирался и Шабалин. Накануне на видавшем виды мотоцикле к нему прикатил «Кузьма». Постояли, поболтали ни о чем. По опыту Шабалин знал, что самое главное он скажет под конец, как бы между прочим. Поэтому агента не торопил. Стали прощаться.

– Говорят, «мохнатые воротники» скоро на операцию пойдут, – то ли спрашивая, то ли констатируя факт, сказал гость.

– Да мало ли что болтают, – насторожился опер.

– Может, и зря болтают, только в яблоневом саду возле старого русла вас будут ждать. Там еще отара овец будет пастись.

«Кузьма» лихо крутанул до отказа ручку газа и, подняв столб пыли, укатил восвояси…

…До ущелья добрались без неприятностей. Но они опоздали – караван прошел раньше. Чертыхаясь и отчаянно матеря в душе, а кто и вслух расторопность духов, неточные разведданные, караван, войну и все на свете, разведчики продвигались по каменистой тропе вдоль отвесной угрюмой скалы. Неожиданно шедший впереди наблюдатель «старлей» Идрисов на ровном месте исчез под землю. Через мгновение окрестности огласились отборным русским матом. Разведчики бросились к тому месту, откуда доносился голос. Оказалось, Идрисов угодил в каменную нору, забитую до отказа оружием и боеприпасами.

– Мужики… да здесь тайник…

Внимательно обследовав окрестности, нашли еще несколько гротов, замазанных глиной, с аналогичным содержимым. Выпотрошив все, что можно было унести с собой, и уничтожив остальное, в приподнятом настроении отправились в обратный путь.

Шабалин сидел на привычном, ставшем за последнее время почти родным бэтээре. Стылый, пронизывающий ветер сек лицо. От одной мысли о том, как исказятся лица моджахедов, которые придут пополнить свой арсенал, на душе становилось теплее. Позади него на затертых и залитых солярой матрасах, старых, вырванных откуда-то автомобильных креслах, замасленных подушках сидели не менее довольные бойцы. Наконец показалось старое русло, убегавшее в черные, рваные, каменистые горы. На душе у Шабалина стало тревожно. От былого спокойствия не осталось и следа. Но изменить что-либо было уже невозможно.

– 012-й, – раздался в наушниках голос старшего группы. – Внимание. Приближаемся к саду. Возле русла наблюдаю отару овец. Как понял?

– Вас понял. Всем быть начеку, возможна засада…

Шабалин хмуро всматривался в скопление скрюченных, приплюснутых к земле деревьев.

И тут ударили автоматы и гранатометы. Много гранатометов. Сконцентрированная огненная мощь безжалостно обрушилась на шурави. Эффект неожиданности, на который рассчитывали духи, не сработал. Первый удар пришелся в «молоко». Группа моментально ответила из всех видов оружия. Шедшая впереди «двойка», в очередной раз показала свой класс, забросав нападавших раскаленным металлом.

Не ожидавшие такого отпора душманы ослабили натиск. Бой длился всего минут десять. Тем, кто находился под шквальным огнем рвущихся повсюду гранат, они показались вечностью. Потери духов были изрядными. Ушедших в горы преследовать не стали. Черт с ними, с духами. Главное – все ребята остались живы. Никто не погиб.

За время своей афганской командировки Шабалин предотвратил семнадцать засад. Семнадцать! Сколько человеческих жизней он спас этим, одному Богу известно.

– Исмаил сын Мухаммада Аслама, более известный как Туран-Исмаил, был вторым после Ахмад Шаха лидером афганских мятежников. После окончания военного училища «Харби пухатун» он до 1979 года командовал батальоном 17-й пехотной дивизии в звании капитана – «турана». Отсюда и получил свое прозвище. Однако с карьерой не сложилось. После Гератского мятежа в марте 1979 года дезертировал и возглавил вооруженное формирование «Исламского общества Афганистана» в окрестностях Герата. Его банда была довольно многочисленна – около двух тысяч человек – и хорошо вооружена. С приходом советских войск Исмаил стал совершенствовать свое воинское мастерство в кровавых столкновениях с ними. Впрочем, без лишних колебаний и сантиментов он вступал в кровопролитную борьбу со всеми, кто переходил дорогу его интересам, будь то правительственные войска или гульбеддиновские банды.

На подъезде к кишлаку Кучки-Нахут. Февраль 1987 г.

Хитрый, пронырливый, скользкий. По-русски лопотал сносно, так как в свое время отучился в СССР. Воспитали себе на горе бойца, отличавшегося чрезвычайной жестокостью и не брезговавшего лично расправляться с пленными. Потом ловили общими усилиями. Подобная задача не раз ставилась и бойцам 650-го ОРБ. Поймать-то не поймали, но набегались по его стопам изрядно. Разведка у него была поставлена на зависть: об операциях шурави всегда был предупрежден заблаговременно. Не взять.

Немаловажной причиной этих неудач была активная поддержка Туран-Исмаила местным населением, которая была основана не на страхе, а как раз наоборот. Туран-Исмаил категорически запрещал грабежи местного населения. Ослушаться никто не решался. Всем был известен суровый нрав низкорослого широколицего сына Мухаммада Аслама. Измотанные и уставшие от бесконечных страданий люди оценили это. Истосковавшиеся по нормальной жизни, измаявшиеся жить в постоянном страхе, дехкане видели в нем силу, способную внести определенную стабильность в их безрадостную жизнь, защитить от вездесущего хаоса и разрухи. Поэтому в меру своих скромных сил они старались оказывать ему услуги, своевременно предупреждая о возникающей угрозе.

Ахмад Шах Масуд

Сколько раз на него устраивали засады – все попусту. Как только ситуация начинала складываться не в его пользу, он тут же уходил в Иран, где находилась его семья, и пакостил оттуда. Один раз разведчики его почти было взяли. Обложили кишлак Зиндаджан, в котором он был, со всех сторон. Казалось, и мышь не проскользнет. Но хитрый Туран, переодевшись в женское платье, ушел по киризу…

Ох уж эти киризы! О них стоит сказать несколько слов особо, так как благодаря этим дьявольским тоннелям пролилось немало солдатской кровушки. Киризы – это рукотворные подземные каналы оросительных систем, которые были понарыты по всему Афгану. Немилосердное афганское солнце загнало воду глубоко под землю – с поверхности она испаряется очень быстро. Поэтому людям, чтобы возделывать эту выжженную, превращенную в камень почву, приходилось веками рыть под землей тоннели, по которым выводили воду подземных рек для орошения своих полей и садов. Со временем многие реки высохли, а русла и тоннели от них остались.

Вряд ли кто имел представление обо всей этой системе целиком. Но определенные участки местные жители знали довольно хорошо. Их-то душманы и приспособили для своих черных дел. Жить в «киризах» было нельзя: холодно и сыро. Но там можно было спрятаться от бомбежки и вести оттуда мелкие боевые действия, что душманы и делали. Вылезут из-под земли как черти из табакерки, нагадят – и снова в землю. Ищи-свищи. Ничем их оттуда не вышибешь.

– Внутрь наши ребята за ними не совались – самоубийство. В Афгане и наверху-то небезопасно было, не то что в киризах. Но у разведчиков на этот случай были специально обученные солдаты и офицеры. Их так и называли – «киризниками». Химическое оружие согласно Женевской конвенции не применялось. Поэтому в особо критических ситуациях они использовали свое собственное «ноу-хау»: из топливозаправщика сливали вовнутрь тоннеля солярку и поджигали…

В мае 88-го года из штаба дивизии поступили разведданные о том, что в районе ущелья Шейх-Баба в провинции Фарах недалеко от кишлака Чекаб была замечена душманская группа. На реализацию этих данных отправилась группа капитана Мендекулова. Восемнадцать бойцов и два офицера – командир группы и Шабалин. Из расположения выехали «на броне».

Когда стемнело, разведчики, переодетые в национальную афганскую одежду, спешились и пошли в противоположном направлении.

К кишлаку подошли густой, безлунной ночью. Заняли удобную для наблюдения позицию. Командир группы поднес к глазам бинокль ночного видения, осмотрелся. Главное, чтобы собаки шум не подняли раньше времени. Но разведчики подстраховались от этой неприятности заранее. На этот случай у них имелось одно антинаучное средство. Стоит только выстрелить в воздух из ПБС – на расстоянии километра все собаки замолкают. Почему так происходило, никто не знал, однако срабатывало без осечек.

В. А. Шабалин перед боевым выходом. Май 1987 г.

Душманы обложили Чекаб со всех сторон, согнав в один дувал всех женщин, стариков, детей. Видно, жители кишлака в чем-то провинились перед этой бандой. Поводов для этого была масса. Приняли помощь от «шурави» – виноваты, оказали содействие правительственным властям – виноваты, дали приют конкурирующей банде – опять виноваты. Куда ни посмотри – кругом виноваты.

Надо было что-то срочно предпринимать. Очевидно, что утром последует показательная «порка», а времени до рассвета оставалось не так много. Заложников могли расстрелять, могли угнать женщин в горы. Времени на освобождение было в обрез, и с каждой секундой его становилось все меньше и меньше.

Чуть в стороне заметили старое высохшее русло. Эти русла – тема отдельная. Весной, во время схода талого снега с гор, течение вымывает себе дорогу. Потом вода высыхает, оставляя глубокие, иногда до четырех-пяти метров, рубцы. Пылища в них ужасная, но зато лучшего средства скрыться трудно придумать. Душманы не раз использовали их, чтобы незаметно подобраться к месту засады или при необходимости уйти от преследования «шурави». Разведчики быстро переняли этот опыт. Техника, правда, там не пройдет, но пешочком можно было незаметно передвигаться за милую душу.

И сейчас командир группы принял решение идти в кишлак по дну русла. Старшим с группой из пяти бойцов отправился капитан Шабалин. Мендекулов остался прикрывать их с основным ядром.

Часового, караулившего заложников, сняли тихо. К четырем утра операция была благополучно завершена. А через два месяца капитан Шабалин получил свою первую боевую награду – орден Красной Звезды.

– Говоря о душманских вооруженных формированиях, надо учитывать тот факт, что ни о каком едином антиправительственном фронте речи идти не может в принципе. Только в провинции Герат более десяти тысяч душманов вели между собой активные боевые действия не на жизнь, а на смерть. Главари этого воинства постоянно находились в поиске новых союзников, то и дело заключали между собой недолговечные и зыбкие коалиции.

Начиная с 86-го года, после нескольких успешных операций «шурави», определенная часть душманских лидеров обратила свой взор в сторону властей, опиравшихся на военную мощь ограниченного советского контингента, и начала вести с ними активные секретные переговоры, в результате которых с МГБ (министерством государственной безопасности) Афганистана был пописан целый ряд секретных соглашений. Василий Шабалин лично участвовал в одном из этих переговоров.

Дело было осенью 88-го года. 5-я мотострелковая дивизия принимала участие в боевой операции в приграничном с Ираном районе. Группы разведчиков 650-го ОРБ блокировали наиболее вероятные караванные тропы, чтобы пресечь подпитку душманов оружием, боеприпасами и медикаментами. Шабалин вместе со всеми находился на боевом выходе, когда поступила информация о том, что один из душманских главарей ищет выход на советское командование с целью подписать договор. Речь шла о Гульмаммаде – хорошо известном полевом командире в приграничье. Под его началом находилось около шестисот человек.

Гульмаммад

Встречу назначили в его резиденции, находившейся в довольно крупном кишлаке Зиндаджане. В качестве доказательства искренности своих намерений Гульмаммад предложил свое посредничество в освобождении двух наших пленных, находившихся в одной из соседних банд. Вместе с Шабалиным на встречу отправились комбат 650-го разведбата подполковник Станислав Солодовник, начальник штаба капитан Федор Олейник, полковник ГРУ Сергей Кузьмин и старший оперуполномоченный особого отдела 40-й армии майор Евгений Умнов, специально прилетевший из Кабула для выкупа наших ребят.

К Зиндаджану подъехали на двух восьмидесятых бэтээрах около двух часов дня. Технику с десантом оставили у входа в кишлак под присмотром старшины второй разведроты прапорщика Баратина и пошли на переговоры. Зиндаджан, как, впрочем, и все кишлаки, в Герате являл собой цепочку глиняных дувалов, примостившихся в ложбинке. Чуть поодаль на пригорках радовали взор культивируемые в этой местности виноград и зерновые посевы.

Окруженный высокой стеной дом Гульмаммада выделялся на фоне окружавшей его убогой нищеты восточной изысканностью и роскошью. Становилось сразу понятно, что его хозяин человек непростой и далеко не бедный. Переговорщиков проводили в комнату, устланную дорогими коврами. Шикарная мебель, лежанки, столики на изогнутых ножках, отливающая темно-красными пятнами бронза светильников, из полумрака под лучом солнца, пробившегося сквозь заросли окружавшего дом сада, отсвечивали медью и позолотой кальяны.

Офицеров уже ждали: десять человек с непроницаемыми бородатыми лицами сидели вдоль стен большой просторной комнаты. Хозяина не было. Гости расположились на отведенных для них местах, осмотрелись. Через какое-то время в сопровождении двух сыновей появился Гульмаммад. Высокий, под два метра, красавец-исполин. Густая копна длинных смоляных волос была заметно подернута сединой, умный взгляд выразительных, налитых черным огнем глаз, словно выточенные из камня скулы, волевой подбородок, целеустремленные движения. Сдержан, приветлив, величественен. Все, абсолютно все выражало в нем какую-то первобытную, незыблемую, подчиняющую и волю, и мысли, и чувства силу вожака, внушающую непререкаемую веру в своей правоте, своем могуществе и несокрушимости.

Переговоры вел Кузьмин, владевший фарси. Официальная часть длилась около сорока минут. Кузьмин передал текст договора. Гульмаммад пробежал по нему глазами.

– Мне надо все тщательно взвесить, внести кое-какие коррективы, и дня через два я его подпишу. Тогда же сообщу, где находятся ваши пленные.

Сыновья Гульмаммада

После этого он дал знак старшему сыну. Тот встал, вышел из комнаты и вернулся с подносом, на котором стояла бутылка пакистанской Russian vodka. Следом внесли огромный казан с пловом, источающим умопомрачительный аромат. Постепенно холодок взаимного недоверия растаял. Во время застолья Гульмаммад вышел из комнаты. «Шурави» остались ужинать с его приближенными и сыновьями. Он появился только перед самым отъездом гостей. Трудно сейчас сказать, чем ему так приглянулся молодой чернявый капитан Шабалин, но только именно ему он предложил обменяться часами. Шабалин снял с руки свой «Полет», а Гульмаммад протянул ему свои Seiko-5. Они посмотрели друг другу в глаза. На прощание пожали руки. Больше Шабалин его не видел. Никогда.

Через несколько дней договор был подписан. Гульмаммад слово свое сдержал. Благодаря его посредничеству двое наших военнослужащих были освобождены из плена. А спустя два месяца пришла информация о том, что Гульмаммада и всю его семью под покровом ночи вырезали люди Туран-Исмаила. Кровавая трагедия разыгралась в том самом доме, где проходили переговоры. Скорее всего, охрана просто сдала своего хозяина. Таковы нравы Востока.

А часы до сих пор остались у Василия Шабалина как напоминание об этом мужественном и сильном человеке.

Два года пролетели как одно мгновение. Срок афганской командировки подходил к концу. Шабалин готовился к отлету домой и ждал себе замену. Он многое пережил на этой войне, многое переосмыслил. Делал что мог, на пределе сил и возможностей. Основательно, грамотно, профессионально. Просто выполнял свой офицерский долг перед Родиной, перед мужиками, с которыми ходил в разведку, перед самим собой. Даже душманы по-своему отметили его работу. Мало кому дано в буквальном смысле узнать свою цену. Шабалин знал. Духи оценили его голову в пятьдесят тысяч американских долларов, о чем регулярно оповещали в своих листовках, разбрасываемых в окрестностях Шинданда. Правда, желающих поправить свое материальное положение так и не нашлось. То ли духи пожадничали, то ли товар пришелся не по зубам.

Казалось, все испытания остались уже позади, но жизнь распорядилась по-своему.

В январе 1989 года, буквально перед окончательным выводом советских войск из Афганистана, командованию 650-го ОРБ была поставлена задача обеспечить охрану и организовать оборону кандагарского аэродрома.

Полгода назад из этой провинции вышел последний советский солдат. После ухода наших войск все бремя ответственности за оборону города от моджахедов легло на плечи командующего 2-м армейским корпусом афганской армии генерала Hyp руль-Хак Олюми. Духи обложили город со всех сторон. Боевые столкновения происходили практически каждый день. Окруженный чашей гор аэродром постоянно обстреливали эрэсами…

Наша военно-транспортная авиация должна была доставить для генерала Олюми оружие и народно-хозяйственные грузы, и разведчики должны были обеспечить безопасность советских бортов на аэродроме.

Кандагарский аэропорт

Шабалин отправился в особый отдел 5-й мотострелковой дивизии. Его встретил начальник особого отдела полковник Закир Мусаханов. Обрисовав ситуацию, он спросил:

– Кого предложишь вместо себя?

Шабалин внимательно посмотрел на начальника. Они оба знали: шансов вернуться из кандагарского пекла живым один из тысячи. Их практически не было совсем. Оба прекрасно понимали, что приказывать Шабалину сейчас не может никто. Но они понимали и то, что лучше него никто не справится с этой задачей. И Шабалин принял для себя единственно возможное решение:

– Ну зачем кого-то. Сам и полечу.

…19 января в предрассветный час разведбатовцы во главе с комбатом Николаем Мауренко, сменившим на этой должности Солодовника, благополучно высадились на бетонке кандагарского аэродрома и незамедлительно заняли позиции у взлетно-посадочной полосы. Проморгав саму высадку, духи быстро очухались и начали массированный обстрел так некстати нарисовавшихся здесь шурави. За первую ночь по позициям разведчиков было выпущено около восьмисот эрэсов.

Приехал Олюми. Познакомились. Генерал взахлеб, без умолку вещал о нерушимой дружбе братских народов, о трудностях текущего момента, о своей безграничной благодарности за помощь и еще много о чем. Сладкоголосые восточные тирады лились из него рекой.

«Слишком мягко стелет, как бы потом не выкинул чего», – философски отметил про себя Шабалин. Как в воду смотрел…

Самолеты с грузами прилетали по заранее разработанному графику. Посадка, разгрузка и тут же на взлет. Такое положение дел не входило в планы духов. В бессильной злобе они обрушили на взлетно-посадочную полосу шквальный огонь. Сначала стреляли как бог на душу положит. Потом стрельба стала более прицельной. Несколько эрэсов достигли цели, повредив три наших самолета. Появились первые раненые и среди разведчиков. Такая неожиданная точность наводила на вполне определенные выводы.

Через несколько дней бойцы привели к Шабалину схваченного с поличным душманского наводчика.

– Чуть позже им удалось взять еще восемь корректировщиков огня. Однако прицельность обстрелов от этого не уменьшалась. С каждым днем «внимание» духов становилось все более навязчивым. Забыв страх, они все ближе и ближе подбирались к аэродрому. К эрэсам присоединились минометы и стрелковое оружие. По ночам моджахеды каким-то образом умудрялись пробираться на аэродром и минировать подъездные пути к взлетно-посадочной полосе. Несколько мин было обезврежено. Но один из наших бэтээров, доставленных на Ан-12 для усиления обороны, все-таки подорвался.

Здесь происходило что-то странное, и Шабалин спинным мозгом чувствовал нависшую над всеми опасность. Оперативное чутье его не обмануло.

По мере заполнения советскими грузами афганских складов отношение командования корпуса и самого генерала к разведчикам становилось все более прохладным. Излияния в вечной любви сменялись натянутыми официальными встречами, количество которых в последнее время заметно сократилось. Все это только подтверждало опасения контрразведчика, а последующие события развеяли и последние его сомнения.

Доставка грузов уже подходила к концу, и разведчики со дня на день должны были покинуть эту негостеприимную землю. Неожиданно неподалеку от аэродрома взлетели на воздух склады с поступившими от советского командования боеприпасами. Сразу после взрывов к разведчикам пожаловал сам Олюми и стал слезно просить о предоставлении дополнительной помощи.

Было очевидно, что генерал специально пытался затянуть время. Только вот зачем?

Ответ пришел неожиданно. Ночью в комнату Шабалина постучали. Опер встал, подошел к двери. На пороге стоял высокий сухощавый капитан МГБ Афганистана. Они не были знакомы, и столь поздний визит мог быть вызван только очень вескими причинами.

На ломаном русском языке капитан рассказал о том, что накануне Олюми провел секретное совещание старших офицеров, на котором оговаривались детали захвата советских разведчиков. День и час были уже назначены. Все должно было произойти сегодня после полудня. Покупатели также были известны: одна из банд, рвавшихся из Пакистана к Кандагару. Даже цена за каждую голову была определена.

Таким образом генерал намеревался оправдаться и перед духами, и перед новой властью, которая придет на смену существующей. В том, что это смена произойдет, уже никто не сомневался.

По каналам спутниковой связи Шабалин срочно, не теряя ни минуты, связался с командующим 40-й армией генералом Громовым, доложил ему о сложившейся ситуации, после этого он переговорил с полковником Мусахановым.

Несмотря на поздний час, из Кабула пошел доклад в Москву.

Через какое-то время Громов пригласил комбата Мауренко и Шабалина к телефону.

– Сохраняйте спокойствие. На рассвете за вами прилетят пять бортов. В первую очередь загрузите весь личный состав. «Первый» (речь шла о Мауренко) и «Шестнадцатый» (Шабалин) улетают с последним бортом.

Технику и средства связи уничтожить…

Чтобы усыпить бдительность Олюми, Мауренко тут же сообщил ему о том, что советское правительство готово выполнить его новую заявку в полном объеме. Поэтому разведчикам придется задержаться еще на несколько дней, и под утро прилетят несколько самолетов, подбросят боеприпасов и продовольствия. Подобные рейсы осуществлялись довольно часто. Сообщение подозрения у генерала не вызвало.

В предрассветной мгле разведчики скрытно покинули свое расположение и выдвинулись в район летного поля. Часовых, охранявших взлетно-посадочную полосу, пришлось нейтрализовать. Оглушенных и связанных афганцев заботливо спрятали в тайниках.

…Пять бортов Ан-12, пилотируемых летчиками военно-транспортного полка из узбекского города Мары, появились над кандагарским аэродромом ровно в четыре утра. Самолеты шли плотно. Один за одним. Приземлялись, максимально замедляли движение и открывали люк. Разведчики загружались прямо на ходу. Машины тут же шли на взлет.

Шабалин с Мауренко запрыгивали в «Антон» последними.

Небо заметно посветлело. Аэродром затих и опустел. И только студеный зимний ветер, словно голый дьявол, в бессильной злобе бесновался на летном поле, заметая следы выскользнувших из западни шурави…

Награды, тем более боевые, положено обмывать – это аксиома, не подлежащая обсуждению.

В 650-м ОРБ разработали свой ритуал, обязательным атрибутом которого была песня Михаила Муромова «Боевым награждается орденом». Без нее не обходилось ни одно награждение. Там, в Афганистане, Шабалин прошел через него пять раз. Пять! Два ордена Красной Звезды, афганский орден Звезды II степени, медаль «За отвагу», медаль «За боевые заслуги»…

«Высока, высока над землей синева – это мирное небо над Родиной. Но простые и строгие слышим слова: «Боевым награждается орденом», – звучал из динамика знакомый голос популярного в Союзе певца. Потрескивала заигранная кассета. Ордена и медали складывали в каску, заливали водкой или разведенным спиртом, что случалось значительно чаще. Из нее пили только награжденные, передавая из рук в руки, пока не осушат до дна, пока не почувствуют на губах горечь металла.

Пили стоя. Молча цепляли вилкой куски тушенки из банки и зажевывали обжигающую, перехватывающую дыхание водку. Каска медленно передвигалась по кругу. Сильные шершавые ладони бережно подносили ее к губам. Мурашки по коже, ком предательски подкатывал к горлу. А музыка неслась дальше, рвала душу, оголяла нервы…

«…Это значит, что где-то в ночной тишине злые пули надрывно свистят.

И что в этой борьбе, как на всякой войне, жизнь и смерть снова рядом стоят…»

Разные, непохожие друг на друга мужики, с лихвой хлебнувшие на этой войне и горечи, и боли, и кровавых слез. Они делили друг с другом последнюю сигарету, последний глоток воды, последнюю обойму. Накрывали бандитские караваны, вжимались в горные склоны под шквальным огнем духов и, ревя благим матом, врывались в пекло рукопашного боя. Примерзали к стылым камням и сдирали кожу о раскаленную броню. Они гнили в тифозных палатах, хоронили своих сослуживцев, переживали тяжесть потерь и радость побед, бессильную злобу и бешеную ярость…

Они жили одной судьбой, имя которой – разведка.