Книга: Вдруг охотник выбегает
Назад: 4
Дальше: Глава 17

5

– Молодой человек, вы пейте пиво, пока оно еще холодное, – мягко заметила Татьяна Львовна. Поддела своими розовыми лакированными ноготками и с треском содрала с плоской рыбины сухую чешуйчатую шкурку. Нефедов и впрямь таращился на нее совсем уж неприлично: как на говорящую лошадь.
– Я думал, вы интеллигентная женщина, – простодушно не удержался он. – А вы воблу едите.
Зайцев усмехнулся: Нефедов работал в своем жанре Иванушки-дурачка; поразительно, как даже неглупые люди это проглатывали, да и он сам, между прочим.
Татьяна Львовна с достоинством отодрала от рыбины янтарную щепу и сунула в рот. Долго жевала: щеки у сомкнутых губ ходили ходуном. Зайцев и Нефедов внимали трапезе. Наконец она отпила пива и заговорила:
– А какая связь? Между прочим, это так называемая культурная пивная. Рядом филармония, детское издательство, Русский музей – все, как вы изволили заметить, интеллигентные люди. Вон те, например, детские писатели.
Зайцев и Нефедов посмотрели. Три гражданина самого обычного вида, невзрачные – обычные совслужащие, – ржали за столиком, на котором потели большие кружки с пивом.
– Я не знаю, где сейчас проходит эта граница, – призналась Татьяна Львовна. – Интеллигентные – не интеллигентные. Этот ваш Простак… Боже мой, у него еще и фамилия как будто нарочно такая!.. У него же два класса церковно-приходской школы! Вы понимаете? Два! Я знаю, я навела справки. Конечно, этот дикарь не понимает, что делает. Для него хоть Рубенс, хоть лебеди на клеенке. Хоть Эрмитаж, хоть комиссионка.
Она увидела, что Зайцев хочет что-то сказать, и, кажется, даже догадалась что.
– Вы тоже, конечно, не профессора, – быстро заверила их она. – Но почему-то вам не все равно? Почему-то вы понимаете разницу? Почему вы понимаете, что это преступление? Значит, интеллигентность – это не прерогатива образованных?
Зайцев и Нефедов переглянулись.
– Ну, с технической точки зрения преступления нет, – осторожно начал Зайцев. – Даже ваши бумаги… Которые вы нам передали. В них все законно. Такие-то и такие-то вещи Эрмитаж передал обществу «Антиквариат». Подписи, печати. А что общество «Антиквариат» продает народное добро, так это народ сам его уполномочил.
– Советскому народу, пролетариату еще предстоит расти, умственно в том числе, чтобы дорасти до того культурного наследия, которое ему досталось после революции, – заявила Татьяна Львовна. – И он дорастет!.. Однажды, – несколько неуверенно добавила она. Видно было, что этот счастливый миг Татьяна Львовна ожидает не скоро. – И поймет! И что тогда? Поздно!
– Татьяна Львовна, вы чего от нас-то хотите?
– Помощи.
– Мы уголовный розыск. Мы не просветительская организация. А с уголовной точки зрения товарищ Простак и его организация ничего не нарушили.
Татьяна Львовна отпила пива.
– А почему же вы тогда за этими картинами бегали? – спокойно поинтересовалась она. – Это вы ведь к нам первый наведались. О картинах спрашивать стали. Не я к вам.
Правда.
Но рассказывать Татьяне Львовне о том, что кто-то шастает по городу, убивает ленинградцев и выкладывает их телами отвратительные натюрморты по мотивам эрмитажных картин, Зайцев не собирался.
– Татьяна Львовна, я не говорю, что вы не правы. Правы. Бороться надо. И боритесь! Напишите подробное письмо товарищу Кирову. На самый верх. В правительство. В наркомат. Всем.
Она смотрела в сторону.
– Скоро в Берлине аукцион, – устало заговорила она. – Аукцион Лепке. Это очень заметные торги. Для богатых любителей старого искусства. Если это не остановить сию секунду, для эрмитажного собрания он обернется еще одной катастрофой. Понимаете? Не первой. Но тоже необратимой. Еще один сокрушительный удар по собранию. Наши внуки уже никогда не увидят этих картин. Они будут украшать чужие виллы.
– Увидят, потому что скоро разразится мировая революция и всех буржуев вытряхнут с их вилл, – быстро проговорил Нефедов в свою кружку. Шум пивной плотно обступал их. Но это не значит, что их никто не мог услышать.
Татьяна Львовна осеклась. Поняла предупреждение? Зайцев видел, что она задумалась.
Но он ошибся. Нефедова она поняла иначе.
– Значит, вы вот так это видите? – пораженно произнесла Лиловая. Нефедов поднял на нее совиное личико:
– Я?
– Пролетариат, – раздраженно уточнила она. – Советские люди. «Университетов не кончали» которые. Или как вы там это называете.
– Товарищ Лиловая, – предостерег ее Зайцев.
Он смотрел на эту немолодую женщину. Она была похожа на старую кобру, которую индийский раджа посадил стеречь сокровища, да с тех пор уже и раджи нет, и город его умер, а старая кобра все качается над никому не нужным златом.
– Вы когда в Эрмитаже последний раз были? – презрительно спросила Татьяна Львовна Нефедова, который грыз спинку воблы.
– С час назад, – ответил он.
Та фыркнула. Щелкнула сумочкой, принялась в ней что-то искать.
– Вот, – Татьяна Львовна бросила перед Зайцевым на стол несколько фотографий. – Гвозди каталога Лепке. Я понимаю, вам эти имена и названия не скажут ничего, – она одарила Нефедова презрительным взглядом. – Но вы, – она посмотрела на Зайцева, – вроде бы не так безнадежны, как ваш товарищ. Поверьте мне на слово. Это первоклассные работы. Бесценные. Простак, может, и не знает, что творит. Зато клиенты аукциона Лепке, американские и европейские миллионеры, понимают это очень хорошо.
– А миллионеры-то откуда знают, что там ваш Простак позабирал? – опять подал голос Нефедов. Но Татьяна Львовна уже вычеркнула его их списка живых. А Зайцев машинально листал фотографии – снимки картин.
Он смотрел и не видел. Он думал. Вдруг о нем вспомнили в ОГПУ. Вдруг Кишкин, Кишкин, с которым столько вместе пережито, превратился в управленца типа «только что был здесь, но пять минут назад вышел». А если все это не вдруг? А если – именно после его визита к Простаку? Не зря же тот держался так борзо. Деятельностью общества «Антиквариат» руководили сверху, из Москвы. Наркомторг, сказала Татьяна Львовна? Наркомторг?
Что, если Фаина Баранова, любительница красивеньких безделушек, случайно сунула куда не следует свой глупый любопытный нос? И остальные, выходит, тоже? Нет. Маловероятно.
Но неужели тогда его последняя – нелепая, из книжки «Двенадцать стульев» почерпнутая идея верна?
Допустим, все они – но каждый по отдельности – в самом деле купили себе нечто. Разбили набор. Не зная, какой великой ценности предметы покупают. И теперь убийца собирает вещи обратно по одной. Но что? Монеты? Почтовые марки? Украшения?
Бывают ли на свете монеты ценой в жизнь человека? А марки?
Зайцев теперь верил, что бывают. И бывают люди, которые готовы заплатить за вещички баснословную цену. Вон миллионеры, говорит товарищ Лиловая…
Но зачем тогда изуверство? Трудоемкий и рискованный балаган с переодеванием трупов и инсценировками?
Зайцев чувствовал, что все детали перед ним – но все равно не видел картины. Он злился, он чувствовал, как мозг буксует.
– «Аллегория вечности». Рубенс, – донесся до него голос. Он поднял голову. Татьяна Львовна кивнула подбородком на фотографию сверху. Она, по-видимому, очень любила свое дело, потому что немедленно принялась вещать: – Рубенс сделал ее как эскиз для одной из шпалер, заказанных герцогиней Изабеллой для монастыря в Мадриде. Центральную женскую фигуру Чезаре Рипа, автор знаменитой «Иконологии» 1593 года, считает Вечностью. Здесь, – Татьяна Львовна показала розовым длинным ногтем на фотографии, – змея, кусающая свой хвост. Образ бесконечного времени. Над Вечностью парит гений. Три фигурки путти поддерживают гирлянду…
Нефедов слушал так, словно Лиловая вещала по-китайски.
– Картина несравненная. Незаконченность ей только к лицу. Ее легкость… – у Татьяны Львовны задрожали губы, руки. На лице заалели два пятна.
И обернувшись туда, где официантка ставила новые кружки пива писателям, почти взвизгнула:
– Девушка! А поставьте-ка нам водочки!
Назад: 4
Дальше: Глава 17