Глава 16
1
Зайцев сунул деньги в окошко.
Но вместо папирос рука продавца вернулась ковшиком:
– Еще рубль с вас.
Зайцев выловил из кармана бумажки, сунул нужную. Взял плоскую картонную коробочку.
– Товарищ, огонька не дадите? – обернулся он к стоявшему позади в очереди. – Вот спасибо.
Наклонился с папиросой к горящей спичке. Пыхнул.
Ему казалось, что гнусный затхловатый запах нечистой квартирки в Басковом переулке еще стоит у него в носу. Мысленно он еще раз пробежался через весь разговор – как бы притопывая на некоторых сомнительных репликах: не может ли где обрушиться? не упустил ли он чего?
– …Понять что-то не могу: я арестован?
– Что вы! Зачем же так? Просто разговариваем. Беседуем. Дружески.
– Вот только я на службе в данный момент, и беседуете вы, когда я преступников ловить должен.
– Все верно. Мы никак не собираемся вам мешать. Именно преступников вы ловить и должны. И, помогая нам, вы помогаете общему делу: ловить, как вы выразились, преступников.
Речь его вилась гладкими скользкими кольцами.
– …вредителей, противников советской власти, затаившихся классовых врагов. Если не сказать больше.
Зайцев видел: под локтем у того листок бумаги. Он то и дело с ним сверяется. Написано от руки.
– Да какие же враги, в уголовном-то розыске. Вон у нас чистки недавно прошли.
Зайцев старался смотреть на листок так, чтобы не видно было, куда он смотрит. На миг макнул взгляд – и отдернул. Как назло, рука то и дело двигалась по листку: то одну часть закроет, то другую.
– Товарищ Зайцев, чистки, как показывает практика, мера хорошая, но недостаточная. Враги маскируются. Враг может завербовать того, кто еще вчера казался всем безупречным комсомольцем.
– Если я заподозрю, я, конечно, сообщу, – миролюбиво заверил его Зайцев. Как бы невзначай чиркнул взглядом.
«Агент Хризантема», – прыгнули ему в глаза последние два слова.
– Э нет. Будет лучше, если вы просто будете нам рассказывать обо всем. А мы уже сами решим, что подозрительно, а что нет. Вы, товарищ Зайцев, бросайте ломаться и соображайте поскорее, а то я прямо себя неловко чувствую: отвлекаю следователя в разгар рабочего дня.
– Так у меня и времени-то особо нет. По вызовам езжу. Рапорты подаю. И словом-то толком перекинуться, – продолжал он гнуть свое, – некогда. Только по делу если.
Это было похоже на какой-то неуклюжий танец. Один наступал. Другой отступал. И так они кружились, стараясь не отдавить друг другу ноги, еще некоторое время, пока тот не придвинул к Зайцеву бумаги.
«Подпишите здесь, здесь и здесь». Показал ногтем с траурной каймой. Зайцев принялся читать.
Тот усмехнулся. «Это подписка о неразглашении». Зайцев подписал.
– Ведь вас арестовывали один раз, товарищ Зайцев, – напомнил ему собеседник как бы невзначай.
– Меня отпустили.
– Вам шанс дали, – поправил Зайцева тот. – Воспользуйтесь им. И поспешил смягчить впечатление: – Подумайте над моими словами.
– Я подумаю.
Бумаги исчезли в свином портфеле. Зайцев глядел на унылые обои: буровато-красные, с полувытертым узором. На старый продавленный диван. На занавески. Значит, это у них вроде как место встречи. Конспиративная квартира. Чтобы не светить своих осведомителей визитами в ОГПУ.
Он спокойно и твердо посмотрел своему собеседнику в глаза.
«До встречи, товарищ Зайцев». Свиной портфель был не так глуп: руку на прощание протягивать не стал.
– И вам всего хорошего.
«Занятно», – подумал Зайцев. Хризантема, значит. А что, вполне по существу. Хризантема и есть. Хрупкий изысканный цветок.
А-атцвели-и-и
Уш да-вно-о
Хри-и-занте-емы в саду-у, —
вспомнилось ему пение Паши. Алла ей никогда не нравилась. Надо же.
А вот ему нравилась.
Как глупо.
Папироса оказалась горячей и горькой, дым драл горло: то ли папиросы стали хуже с тех пор, как он бросил, то ли с непривычки. Он швырнул недокуренную папиросу. Зашел в телефонную будку. Копейки в кармане, к счастью, нашлись.
Долго ждал соединения. В тишине что-то пощелкивало и потрескивало.
– Нет, сообщений не оставлено, – ответил дежурный.
– Из Москвы звонок, – нетерпеливо уточнил Зайцев.
– Из Москвы ничего не было.
Кишкин до сих пор не перезвонил.
Успеется.
Зайцев вышел из будки. Увидел, как прохожий, с виду чисто и прилично одетый – обычный серый советский мышонок, ловко подобрал брошенную им – едва начатую – папиросу. Зайцев вынул, чуть придавил и выбросил всю пачку. Посмотрел на свои растопыренные пальцы. Не дрожат. Интересно, а что бы на его месте чувствовал сейчас обычный серый советский мышонок? Затрясся бы? Уехал к троюродной сестре в Курск или там Ростов? Или обычных они не берут?
Он вспомнил папки, виденные в сейфе у Коптельцева: «вредительство», «диверсия».
А Коптельцев? Подыгрывает? С каких это пор? Ведь он ушел из ОГПУ – чтобы возглавить угрозыск. Или бывших гэпэушников не бывает?
– Товарищ, дома спать будете! – прошипела какая-то женщина в плаще, вильнув корзинкой. Прохожие, лавируя, обходили его, как камень посреди потока. И Зайцев зашагал. Он шел не медленно и не быстро. А ровно так, как все. Не привлекая ничьего внимания. Бегут только те, кто убегает. Или догоняет.
А он ни то, ни другое.
В квартире нервы сдали. Он почти пробежал мимо кухни, не поздоровавшись с соседками. Махнул от лица чьи-то простыни, развешенные в коридоре.
Хризантема, значит.
Ключ не брал замок. И только через секунду длиною в вечность Зайцев сообразил, что впихнул его бороздками вниз. Усмехнулся. «Без паники, барышни». Перевернул. Теперь замок послушно хрустнул.
Сердце у Зайцева встало. Повисло на одной ниточке. Потом снова пошло.
Он сразу понял, что стол пуст. Подошел к столу, как будто надеясь, что просто обознался, что это просто так упала тень, обманула. Обмана не случилось. Таблицы не было. Зайцев глянул в угол: может, забыл, что свернул и ткнул туда? Но и угол был пуст.
На комоде: пусто. Он с треском выдвинул один за одним ящики комода. В тупой надежде, что убрал все машинально. Ничего.
Он быстро приник к полу, заглянул под комод. Под стол. Под кровать.
Если до сих пор он думал, что знает ужас на вкус, он ошибался.
Исчезло все: таблица, папки со старыми, давно закрытыми и списанными в архив делами – он не имел права выносить их из здания. Теперь их нет. Исчезли фотографии. Вскрытая бандероль с анонимным письмом и документами из Эрмитажа исчезла тоже. Не было даже путеводителя, очевидно, прихваченного на всякий случай вместе с остальными бумагами. Зайцев почувствовал, как сдавливает грудную клетку. Не заботясь о занавесках. Не заперев даже дверь комнаты, он ринулся к комоду, схватился за углы, дернул прочь от стены. Комод, как крейсер, тяжко выехал чуть ли не на середину комнаты. Мелькнула нагая – задняя стенка. Зайцев упал на колени, вмиг обшарил ее руками, будто не веря собственным глазам.
Пусто. Он перекатился – спиной прислонился к стене. Сердце бухало так, что дышать было трудно.
Он думал, что у них на него ничего нет.
У них на него было все.
Он сам им все отдал.
«Без паники», – сказал он себе. Еще не поздно. «Думай, – заставил он себя. – Думай». Если бы документы уже были у них в руках, иначе бы с ним разговаривали, ох, иначе. И уж покруче, чем прошлым летом, когда ему в тюрьме на Шпалерной переломали ребра.
Он вскочил.