Ноги у Зайцева гудели. Стоило закрыть глаза, как под веками возникали рамы, рамы, рамы – как бывает после рыбалки, когда весь день мерещится потом поплавок. «Отрицательный результат – тоже результат», – напомнил он себе.

Зайцев действительно обошел все отмеченные залы. И он действительно не нашел что искал.

Не было двух «Благовещений», работ Боутса и ван Эйка.

Не было портрета Изабеллы Брандт.

Не было «Женщины с гвоздикой» Рембрандта.

«Обнаружения Моисея» Веронезе тоже не было.

Не было «Меццетена» Ватто.

И «Карточного домика» – того, которого изображал бедный убитый Тракторов, – его не было тоже.

Большинство этих картин были крупными во всех отношениях. И по размеру полотна, и по величине мастеров, которые их писали. Вещи цены немалой. Насколько Зайцев, конечно, мог судить из прочитанного.

Возможно, его путеводитель, купленный у букиниста, действительно устарел. Но если верить книжке, Алексей Александрович не ошибся. Картины попросту исчезли из музея.

«Епс», – сказал ему на это Нефедов, когда Зайцев рассказал о своих находках. Вернее, пропажах. Они стояли в пивной. Сквозь папиросный дым виден был засиженный мухами плакат: «Когда я ем, я глух и нем». Медленно оседала пена и теплело нетронутое пиво.

– То есть это как если бы кто-то фукнул Медного всадника? – быстро уточнил Нефедов. Имя Рембрандта, да и все остальные тоже, он слышал впервые.

– Ага, Нефедов, – Зайцев кинул в рот соленый сухарик. – А заодно здание Академического театра и Казанский собор вместе с Исаакиевским.

Официантка принесла сардельки с капустой. Отодвинула кепку Нефедова, поставила тарелки. Нефедов сунул кепку в карман.

– Зачем? – задал он самый очевидный вопрос.

Зайцев воткнул вилку в сероватый бок, брызнул сок.

Некоторое время оба энергично жевали, как будто желали в точности следовать рекомендациям плаката. На самом деле им просто нечего было ответить.

Зато вопросы теперь так и сыпались.

Кража? Допустим. Крадут везде, в музеях тоже. Но спереть громадное полотно в тяжелой раме? И почему Государственный Эрмитаж решил держать все в секрете? Почему не заявил в милицию?

Зайцев чувствовал себя заметавшейся гончей собакой: след раздваивался. Расходился в разные стороны. И в какую теперь бежать, не понятно.

– Давай соберемся, Нефедов. С одной стороны, у нас кто-то укокошил почти дюжину граждан, верно? С другой, кто-то спер картины из государственного музея. Все картины цены немалой. Но, может, и не спер. Может, их просто сложили на складе.

– Это еще зачем, если они цены немалой? – отхлебнул пива Нефедов.

– А потому что они не представляют собой идеологической ценности, – быстро нашелся Зайцев. – Не созвучны советскому строю.

Нефедов кивнул.

Но Зайцев и сам не чувствовал, что ответил убедительно.

Сколько раз бывало, что находили не то, что искали. Искали исчезнувшего мужа, в итоге раскрыли растрату в банке. Искали, кто пришил проститутку, а в итоге накрыли кокаиновый притон. Сейчас у него было похожее чувство. Но только какая связь между убитыми? И при чем здесь картины?

Сейчас перед Зайцевым была груда сведений.

И пусть, решил он. Надо дать ей вырасти еще больше. Пусть все летит туда: улики, странные случаи, разрозненные факты, пестрый жизненный сор, непримечательные и неважные сведения, мелочи, чепуха. Пусть груда растет и растет. Достигнет критической массы – и тогда сама сорвется вниз. Как лавина по склону. Понесется, сметая все ложные версии: к единственному, потому что верному решению.

– А сардельки – ничего, – жуя, поднял он кусок на вилке и подбородком кивнул Нефедову.