– Черт! – Майлз Литтлтон резко ударил по педали тормоза, и «Челленджер» занесло на выветрившемся щебне, которым была усыпана дорога в середине леса Томастон. Он подъехал к крутому развороту, что находился на вершине холма Маллинс. Фары направили два луча серебра сквозь туманный, плотный строй берез впереди. Сердце Майлза бешено колотилось. Во рту пересохло. Он смотрел по сторонам так, будто пытался запечатлеть действительность в подробностях, запомнить наизусть.

Парень перевел рычаг передач в позицию «парковка», оставил двигатель включенным и вышел из машины. Майлз надел защитную накладку на плечо, пошел вниз по склону из гравия, а потом примерно пятнадцать футов через масляно-темный лес, отмахиваясь от мошки, вьющихся стеблей и сосновых сучьев, что царапали его по лицу. Он добрался до бреши в зарослях и выглянул через отверстие.

Далеко внизу, на огромном лоскутном одеяле невспаханных коричневых табачных полей, в бледном лунном свете виднелись тени медленно движущегося каравана. С такого расстояния колонна автомобилей, освещенная светом от факелов и фар размером с булавку, выглядела такой крошечной, как фигуры в муравейнике, и безобидной – почти нарядной, – будто желтая вереница светлячков путешествовала узкой колонной, закручиваясь на запад по разделительной полосе Семьдесят четвертого шоссе.

Майлзу потребовалось некоторое время для того, чтобы «записать» в мозгу порядок автомобилей, после того как последний скрылся из виду.

Сначала пейзаж выглядел так, будто ветер поднимал куски черной земли в воздух вслед за караваном, или как будто опустилось огромное облако тумана, или, возможно, глаза наблюдателя просто обманывали его. Он проклинал себя за то, что не взял бинокль. Какого черта он думал? События развивались слишком быстро, и дерьмо выплыло наружу. Но что он мог с этим поделать?

Майлз сощурился и тяжело сглотнул. Это?.. Нет… Не может быть. Нет, черт возьми. Но чем дольше он смотрел на огромный ковер движущихся теней позади конвоя, тем больше он смирялся с этим.

– Святое дерьмо, – пробормотал он и отвернулся.

Майлз карабкался вверх по склону, сердце колотилось в груди, он мчался назад к машине. Распахнул дверь водителя и пошарил по пассажирскому сиденью, схватил рацию «Радиошек».

Он нажал кнопку «Передача».

– Эй! Сестренки? Вы там?

Потом отпустил кнопку и ничего не услышал, даже помех. Он снова нажал ее.

– Эй! Эй! Норма! Лилли! Кто-нибудь! Вы меня слышите?!

Ничего. Ни треска помех, ни шипения белого шума.

Он осмотрел на заднюю панель устройства, открыл крышку и вытащил одну 9-вольтовую батарею. Майлз изучил ее. Клеммы проржавели. Они выглядели очень древними.

– Чертовы батареи!

Парень бросил бесполезную рацию на заднее сиденье и разогнал двигатель. Он сжал ручку переключения передач, дернул ее на себя и нажал на педаль газа. Передача включилась, и машина накренилась, прижимая его к креслу.

«Челленджер» ехал вниз по склону холма, петляя между заброшенными обломками, Майлз слушал тиканье часов в голове и считал. Вудбери лежал в семнадцати милях к западу. С той скоростью, с которой шел конвой, они доберутся до города через восемь-десять часов.

Атака будет на рассвете следующего утра.

Боба Стуки лихорадочно знобило. Он делал все возможное, чтобы справиться с этим, поэтому шел так быстро, как только подагрические ноги могли нести его через узкий, прокаженный сток из древней глины Джорджии, свет фонарика отражался от ржавой глиняной тьмы, которая переходила впереди него в пустоту. Он торопился, игнорируя дрожь.

У него было дело.

Тоннель уходил на восток в направлении Элкинс-Крик, и с каждой пройденной секцией он становился все более неухоженным: со сталактитами корней и известковыми отложениями, свисающими, как люстры. Ход – что когда-то был цинковым рудником – казалось, становился все теснее, чем дальше на запад шел человек, как будто это гигантский пищевод, поглощающий всех, кто решился пройти в его глубины.

В настоящее время Боб не мог бы сказать, являлось ли это явление игрой воображения или реальностью, но сейчас он заметил ускорение пульса и ощущение, что его пакет становился все тяжелее и тяжелее, чем глубже он проникал в шахту. Ботинки ритмично поскрипывали на каменистом полу, а дыхание вырывалось из груди с хрипами, похожими на пыхтение хромой лошади. Его руки стали скользкими от холодного пота, поэтому он едва мог держать фонарик, но это не важно. От того, доберется ли он до пещеры, зависят жизни, и он не позволит рецидиву помешать его миссии.

Говорят, что твоя первая мысль, твоя первая реакция самая правильная. Но когда Боб услышал, как мальчик излагает план – обманчиво простой способ не просто сопротивляться, но сопротивляться упорно и решительно, – он испытал волну эмоций. Мальчишка Дюпре напомнил Бобу нескольких молодых морских пехотинцев, которых он много лет назад латал на Ближнем Востоке, – не чем-то конкретным напомнил, а неуловимым ощущением. То, как молодые люди уходили внутрь себя, когда им что-то угрожало; то, как уличный боец заставлял кобру успокоиться, прежде чем атаковать с беспощадной мощностью. Мальчик выглядел почти мечтательно, когда он предлагал самые безумные этапы своей стратегии.

Чем больше Боб думал об этом, тем более разумным казался план. Выбрать свое любимое клише: ответить ударом на удар. Перенести бой на местность, занятую противником. Лучшая защита – это нападение. Помни, око за око, зуб за зуб, чтобы неповадно было.

Он на мгновение остановился, в ушах звенело, тошнота и жжение скручивали живот. Он порылся в кармане и нашел свое лекарство – помятую металлическую фляжку, остаток после дней запоя из-за смерти Меган Лафферти – и скинул большим пальцем крышку. Он сделал быстрый глоток. Не слишком много. Просто достаточно, чтобы держать дрожащие руки под контролем. Как метадон. Забавно. Боб когда-то шутил с Губернатором, что ему требуется лекарство, чтобы протянуть день. Сейчас алкоголь служил всего лишь лекарством. Последние двадцать четыре часа он тайно подлечивал себя умеренными дозами самогона. Не было никакого удовольствия, никакого подъема, никакого кайфа… Только постоянное успокаивание нервов, словно работа маневровыми боковыми двигателями, чтобы скорректировать курс космического корабля.

Боб знал, что это единственный способ. В противном случае он либо напьется до беспамятства, либо снова пройдет через ужасные симптомы абстиненции – белую горячку, – получив в результате судороги и тошноту. В любом случае прямо сейчас он бы никому не принес пользы. Поэтому он выверял и принимал эти глотки через равные промежутки времени и сосредотачивался на задаче. Затем поправлял кепку и шел дальше.

Он сделал поворот и начал видеть явные признаки того, что ручей пробивал себе дорогу сквозь землю над проходом: в луче фонаря раскачивались сосульки из песчаника и кальция, становясь все длиннее и длиннее, корни блестели от влаги, а наросты плесени цеплялись за стены. Он заметил, что воздух становился все более зловонным и затхлым, как будто внутри гнилой тыквы. Он направил свет на объект, который маячил впереди.

В мутном луче фонарика перевернутая угольная вагонетка выглядела как окаменевшая детская коляска, лежащая вверх тормашками: этот ориентир Боб помнил с прошлого раз, когда он приходил сюда, по иронии судьбы, чтобы спасти этого гребаного сумасшедшего проповедника и его паству. Боб знал, что порт прямо над ним. Он ускорил шаг.

Снова отправившись в путь, он достал рацию из-за пояса. Нажимая на кнопку «Передача», он произнес:

– Лилли, девочка, ты меня слышишь?

Ничего, кроме помех. Он надавил на кнопку.

– Ты слышишь меня? Лилли? Это Боб. Прием?

Через шипение плохого сигнала он разобрал смутный обрывок голоса:

– Продолжай, Боб…

– Я подхожу к пещере.

– Хорошо, Боб, установи его как можно быстрее…

– Понял тебя.

Он прицепил рацию обратно на пояс и вдруг остановился. Сердце колотилось. Он услышал шум. Боб выключил фонарик. Тоннель погрузился во тьму. Светлячки плавали в его поле зрения, а когда глаза привыкли, он различил светящееся смутное пятно фиолетового метана. Достал свой «магнум-357» и осторожно щелкнул предохранителем. Затем прижал фонарик к стволу и снова его включил. Луч высветил небольшой поворот в тоннеле на пятьдесят футов впереди. Он вспомнил этот поворот с прошлого раза, когда он побывал здесь, обвал как раз за ним.

Боб слышал смутные звуки, какие издавали мертвецы, слабые, но ошибиться было невозможно, они раздавались где-то во тьме за поворотом. Он осторожно продвинулся вперед, держа фонарик параллельно револьверу. Уровень шума нарастал. Он осторожно зашел за угол и резко остановился.

Обвал, который произошел только пару месяцев назад, сейчас находился в тридцати футах от Боба, в овальном круге луча от фонарика. Скат под углом в сорок пять градусов из рыхлого грунта цвета плесени блокировал тоннель, и единственный ходячий мертвец торчал из его центра, как будто заключенный, привязанный к позорному столбу. Лишь его лысая, пятнистая голова и частично плечи торчали из грязи, и казалось, что заключение изрядно его раздражало.

Боб приблизился к нему со вздохом.

– Смотрите-ка, что у нас здесь, – произнес он под нос.

Мертвец громко зарычал, его переливающиеся глаза расширились при свете фонарика, попавшего на лицо, он укусил воздух перед Бобом.

– Я хочу, чтобы вы знали, – проговорил Боб. Он прижал дуло ко лбу существа и стоял рядом, всего в нескольких дюймах от тела. Запах мертвеца казался подавляющим, его плоть по консистенции была похожа на шпатлевку, а цветом – бледная, как тесто. Не так часто Боб получал шанс поговорить с ходячими в такой интимной манере: тет-а-тет, в непосредственной близости, вдыхая запах друг друга.

– Ее звали Глория Пайн, – сообщил созданию Боб, затем сделал выстрел, который, пройдя через заднюю часть головы мертвеца, снес дерн позади.

Усиленный замкнутый пространством, гул выстрела на мгновение оглушил Боба.

Он отшатнулся, пытаясь избежать потока черной спинномозговой жидкости, хлынувшей в грязь, а развороченные голова и плечи мгновенно упали и безжизненно повисли в беспощадном луче света. Боб сплюнул. Он нахмурился, глядя на продуваемый скальп и разлагающуюся массу головного мозга, теперь проглядывающую изнутри блестящей зияющей дыры в кости и кожном слое.

Никогда за свою жизнь Боб Стуки не испытывал такой глубокой ненависти. Приглушенный звук шагов других мертвецов, слоняющихся за стеной по рыхлой земле, выдернул Боб из оцепенения. Он проглотил горе, которое поднималось в нем, – всего лишь упоминание имени Глории, произнесенного вслух в этом одиноком, Богом забытом тоннеле, сжало его сердце, – и он снова сплюнул, встряхиваясь и делая глубокий вдох.

– Не волнуйтесь, ребята, я не забыл про вас.

Пора приступить к делу. Он аккуратно снял свой груз и поставил его на землю. Раскрыл сумку и извлек содержимое, осторожно вытаскивая деревянную коробку для сигар с трафаретной надписью «Дино Нобель» по бокам. Он присел, посветил фонариком на нее и открыл крышку. Палочки располагались в древесных опилках.

– Сообщение от Глории для меня, – бормотал под нос Боб, вытаскивая первую динамитную шашку из коробки, которую они вместе нашли в горном ведомстве. Он поднялся и аккуратно вставил тупой конец палки в рыхлую стену, образованную обвалом.

Потом вставил еще три палочки в массу земли от точки обвала в ключевых местах вдоль потолка, потом всунул древний предохранитель от капсюля в детонатор. Не было никаких признаков того, что предохранитель в рабочем состоянии; бог знает сколько он пережил там, в горном ведомстве. Боб даже не был уверен, сдетонирует ли взрывчатка. Также не был уверен и в том, что караван пройдет по этому пути к Вудбери. Все это были лишь догадки, но что еще они могли сделать?

Он вставил еще с полдюжины шашек в грязь потолка. Потом размотал катушки с бикфордовым шнуром вдоль тоннеля – около пятидесяти футов или около того – и нашел ведро, на котором можно сидеть. Он сел и вытащил рацию.

– Ладно, все готово. Прием.

Спустя мгновение слабый голос Лилли протрещал через помехи:

– …Хорошо, жди…

Боб ответил:

– Будет сделано.

Затем отпустил кнопку и убрал рацию обратно на пояс.

Затем он принялся ждать.

И ждать.

Майлз Литтлтон дернул руль и съехал с Ривер-Коув-Роуд, с безудержной скоростью устремляясь по узкой грязной дороге, которая извивалась среди темных деревьев. Фары машины освещали дорогу сквозь плотную стену листвы, тряска была такой сильной, что даже кости дребезжали, а задний бампер сильно вилял в грязи. Авто с мощным двигателем выбрасывало лавину грязи и пыли из-под колес и с ревом двигалось к роще деревьев, растущих снаружи входа в тоннель.

Обычно, по инструкции Лилли, Майлз бы припарковался примерно в миле, где автомобиль можно спрятать под живыми дубами. Но время теперь было жизненно важно, и он не мог позволить и пятнадцатиминутную прогулку от машин до входа.

Он резко нажал на тормоз, как только повернул за угол.

По инерции его бросило вперед, когда машина пошла юзом. Он дернул руль вбок, чтобы выровнять крупный, низкий седан. Автомобиль остановился, шумно скрипя тормозами, в тысяче футов к югу от входа в тоннель. Того, что возле пересохшего русла реки.

Майлз напряженно пытался отдышаться, распахнул дверь и выскочил из машины.

Он пробирался в тени деревьев, пока не дошел до рваного красного платка на ветке, едва заметного в темноте. Он увидел натянутую веревку, привязанную к пню, что вела под землю. Схватил ее и потянул.

– Эй! Лилли! Норма! Это я!

Он ждал.

– Эй! ЭЙ! Народ! Впустите меня! Это Майлз! – Он попытался открыть крышку люка, но она не открывалась, тоннели находились в состоянии повышенной боевой готовности. Он постучал.

– Эй! Люди! ВПУСТИТЕ МЕНЯ!

Земля вокруг люка слегка вибрировала, пока кто-то убирал зажимы на крышке и открывал ее. Внезапно в темноте внизу появилось потное лицо Лилли Коул, ее рука поднялась и схватила за воротник поношенной толстовки Майлза Литтлтона.

– Боже, Майлз, ты так привлечешь всю эту чертову толпу!

Он спустился за ней по ступенькам и спрыгнул на плотный пол тоннеля. Из-за высоты прыжка у него перед глазами заплясали пятна, и он на мгновение ослеп в мрачной атмосфере подземелья. Он услышал голос Нормы:

– Что тут происходит? Ты не мог использовать рацию?

– Проклятые батареи, – ответил Майлз в перерывах между вдохами, мигая, чтобы глаза привыкли к темноте.

Голос Лилли приблизился.

– Разве мы не проверяли их?

– Не думаю, – Майлз оперся руками на колени, пытаясь совладать с дыханием. Он видел, что Лилли Коул стояла над ним с магазином патронов в одной руке и рацией в другой. Майлз взглянул на нее. – При стрельбе внутренности залило. Рация сразу же вырубилась.

– Черт возьми, я говорила Бобу, что нам нужно… – Лилли начала говорить, в то время как Майлз рассказывал.

– Они ближе, чем мы думали. Подруга. Я думаю, что они будут здесь к восходу.

Лилли смотрит на него.

– Что?

Она облизнула губы, окинула взглядом узкую комнату с окаменелой землей и древними сваями. К этому моменту Томми Дюпре, Дэвид Штерн и Гарольд Стобач услышали шум и подошли, чтобы встать позади Лилли с напряженными выражениями на лицах. Практически говоря сама с собой, Лилли произнесла:

– Это получается, что… где-то час с этого момента?

Майлз пожал плечами и встретил ее пристальный взгляд, но ничего не ответил.

Дэвид Штерн нервно крутил пальцами. Он был одет в черную ветровку с логотипом, который уже фактически полностью оторвал от нагрудного кармана, а подмышки у него промокли от пота.

– Ты точно уверен? – недоверчиво поинтересовался он, глядя на молодого автоугонщика. – Мы должны быть уверены.

Майлз кивнул.

– Я видел их на западной стороне леса Томастон, по направлению к Семьдесят четвертому, приблизительно в пяти милях от перекрестка.

– От Восемнадцатого шоссе, ты о нем говоришь?

Майлз кивнул.

– И худшая новость – это то, что их вдвое больше, чем мы думали. Они похожи на чертову армию, примерно сотня чертовых марширующих оркестров, прям такие же счастливые, как мы с вами!

Лилли смотрела вниз, прикусывая губу, думала, а затем подняла глаза на Майлза.

– Когда это было? Когда ты видел их в лесу Томастон?

Майлз пожал плечами.

– Примерно полчаса назад.

– Черт! Черт! – Лилли подняла рацию к губам и нажала на кнопку. – Боб? Ты меня слышишь?

Сидя в темноте тоннеля Элкинс-Крик, непосредственно под городом Карлинвиллем, Джорджия, Боб подпрыгнул от звука голоса Лилли, потрескивающего из рации, отзывающегося эхом в пустынном проходе.

– …Боб! БОБ! БОБ! ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ГОВОРИ СО МНОЙ!..

Боб нажал на кнопку:

– Я все еще здесь, девчушка, не вопи так.

– …Зажигай, Боб, сделай это сейчас – СЕЙЧАС ЖЕ!

Он вперил взгляд в рацию.

– Сейчас?

– …ДА, СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС! МЫ ОШИБЛИСЬ ОТНОСИТЕЛЬНО ВРЕМЕНИ. СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС ЖЕ!

Он уронил рацию, повозился со своей зажигалкой и понял, что начал молиться о том, чтобы старинный фитиль загорелся.

Боб Стуки не атеист. У него было собственное понимание того, кто такой Бог и насколько он, должно быть, занят. Но прямо сейчас, когда Боб касался зажигалкой конца бикфордова шнура и тот начал искрить, мужчина заинтересовался, мог ли бы Бог улучить момент и сделать ему это одолжение.

Проповедник услышал первый взрыв за своей спиной, стоя на подножке автофургона. Это выглядело как невероятная переработка картины «Вашингтон пересекает Делавэр»: лицо Иеремии в кроваво-красных пятнах, на нем траурный черный костюм, тяжелые сапоги, а лысая, словно бильярдный шар, голова смутно сияла в предрассветной темноте. Ночное небо мерцало в вышине, словно стробоскоп, и тут начались подземные толчки.

Сначала проповедник инстинктивно пригнулся, как будто в него стреляли, и затем, раздосадованный, обернулся, чтобы посмотреть на стадо ходячих.

Он увидел, как второй и третий взрывы разорвали землю на окраине Карлинвилля, возникли в мрачном свете, словно нефтяные фонтаны из частичек земли в бриллиантово-оранжевых перьях. Широкие черные струи разлились в бледно-сером небе, отбрасывая назад половину стада, как будто заворачивая ковер.

Иеремия видел однажды настоящий смерч, когда был в палаточном лагере, посвященном встрече возрождения веры в Арканзасе, и все выглядело очень похоже: кемпинг и трейлеры, целая община, вся округа до горизонта будто бы растворилась, попав в яростное торнадо. Крошечные частицы, поначалу казавшиеся непонятным мусором, или обломки оказывались при ближайшем рассмотрении качелями, дымоходами, машинами и даже домами. Такое зрелище заставляет душу человека сжиматься с первобытным беспокойством, природа-мать показывает одну из своих самых противных истерик. И теперь эта скверна – эти взрывы – напоминала ураган своим гулким стремительным движением.

Проповедник пригнулся снова, когда летящий обломок приземлился на трейлер, темный, блестящий объект, который подпрыгнул на крыше и упал на переднюю часть кузова, оказавшись в нескольких дюймах от подножки, на которой стоял Иеремия. Предмет застрял за автомобильным крылом, и проповедник успел понять, что это оторванная человеческая рука. Другие останки дождем полились на фургон: руки, ноги, туловища, несколько поврежденных голов, – разбрызгивая при падении частички крови и тканей на лобовое стекло так обильно, что Риз Ли Хоторн, который находился за рулем и изо всех сил пытался ехать прямо под этим кровавым штормом, включил дворники.

– НЕ СВОРАЧИВАЙ! – провыл Иеремия водителю. – ПРОДОЛЖАЙ ЕХАТЬ!

Затем проповедник вытащил из кармана рацию и быстро огляделся через плечо, чтобы оценить размер ущерба. В тумане взрывов он видел, как огромный эвакуатор качался туда-сюда, свет мерцал, мучительные крики все еще слышались, и кроме того, он видел, что огромная часть мертвецов побеждена. Добрая половина стада была либо разбросана взрывами, либо безжизненно рассеяна по иссушенной коричневой земле дымящимися глыбами плоти. Иеремия нажал кнопку рации и закричал в микрофон:

– Брат Стивен, не вздумай останавливать машину! Не замедляй движения! Сотни мертвецов все еще идут за нами! Эти люди не могут возвратить поток судьбы! ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ О ТОМ, ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬСЯ!

Иеремия услышал шум из передней части фургона и резко поднял голову.

Его глаза сузились от ярости.

Боб Стуки смотрел поверх опрокинутой платформы для перевозки угля и видел, как что-то ужасное продвигалось в темных отдаленных участках тоннеля.

Последние пять минут он, согнувшись, сидел позади разрушенной машины, сначала наблюдая, как фитиль искрил и шипел, направляясь к динамиту, а затем вжимался в землю с каждым оглушительным раскатом, когда карбонат натрия и нитроглицерин наконец сделали свое дело. Но теперь толчки затрещали по ответвлениям древнего ствола шахты.

Боб включил фонарик, осветил тоннель, из которого он только что вышел, и вскочил на ноги, когда увидел, что в темноте на расстоянии в сто ярдов через потолочные балки начала сыпаться пыль. Он попятился, когда стены шахты, будто с искаженных картин Сальвадора Дали, просели, начали таять и течь. И он повернулся и бросился бежать, когда тоннель начал схлопываться.

Шахтеры называют это горным ударом. Когда подобное происходит, вся поверхность земли изменяется. Ручьи меняют течение, раскалываются валуны, а тектонические плиты слегка двигаются. Боб пробирался вперед уже примерно с минуту, направляясь к основному ручью Элкинс-Крик и коллектору Вудбери, когда он услышал усиливающийся громовой раскат. Он оглянулся через плечо, освящая фонарем пространство позади.

Ближний край обвалился приблизительно на расстоянии сотни футов, и обвал приближался. Вся система шахты разрушалась позади Боба, и в течение нескольких секунд доберется до него, и поглотит, и похоронит в холодной черной вечной пустоте, вот и сказочке конец. Такие мысли заставили Боба двигаться в бешеном темпе, что не так уж легко в таком узком, ограниченном пространстве. Он бился и царапался об окаменелые стены, пока бежал на запад. Обвал догонял его, практически наступая на пятки.

Он достиг основного русла ручья как раз в тот момент, когда притоки слились по обе стороны. Шум стоял невыносимый, будто дно океана забрасывали глубинными бомбами, и это заставило Боба ускориться. Теперь он мчался с такой скоростью, какую только могли позволить себе его бедные старые ноги, втягивая пыльный воздух в легкие. Волна черноты позади увеличивалась, поглощая все на своем пути. Он задыхался, размахивал руками и бежал к главному тоннелю, а луч фонаря хаотично прыгал по потолку и стенам, и ужас неконтролируемого обрушения, уже прямо позади него, сдавливал сердце. Шум оглушал и угрожал погубить. Боб выронил фонарь. Он бежал через непроглядную темноту еще один миг вечного мучительного ужаса, пока его ноги не потеряли устойчивость.

Он споткнулся и упал, сначала ударился лицом, потом покатился по пыльному полу.

Боб ударился об угол пересечения двух тоннелей, и потом уже лежал неподвижно, ожидая, когда на него опустится холодная, темная завеса неизбежного конца.