Глава пятнадцатая
В угольно-черной тьме просеки, где заливались сверчки и ровно шумели в отдалении двигатели машин, голос, казалось, рождался прямо в воздухе, глубокий и низкий, подобный голосу бога, бестелесный, пока глаза не привыкли к темноте.
– Сегодня ночью мы потеряли почти половину людей… те просто улизнули под покровом темноты.
Голос на время смолк, и слушатели – пять человек, всем под тридцать лет, бывшие рабочие и торговцы, перепуганные, как никогда в жизни, – смотрели в землю и молчали.
– Насколько я знаю, последними должны были уходить Торндайки, – заговорил голос и снова замолк; одинокий оранжевый огонек разгорелся ярче, когда говорящий глубоко затянулся самокруткой. – И Кентоны, они тоже, – еще пауза. – Я знаю, что людей тревожат мои… методы… события последних дней… мои опыты над теми мотоциклистами. Люди не понимают такого… использования ходячих.
– Можно я скажу? – проговорил Джеймс Фрейзер. Молодой человек с рыжеватыми волосами почесал серую щеку, выбирая слова. Провел пятерней по волосам. – Просто… у некоторых тут дети… они слегка нервничают, когда творятся такие дела.
– Понимаю, – ответил Иеремия Гарлиц и отечески кивнул. Во тьме за огоньком сигареты его изборожденное морщинами лицо и выдающаяся вперед челюсть напоминали лицо из тыквы, вырезанное на Хэллоуин. – У них есть полное право нас покинуть, и я желаю им счастья. Каждому из них.
– Послушай, я не говорю, что мы не…
Джеймс внезапно замолк, его мысли, длинная речь, которую он готовился сказать, – все рассыпалось, как карточный домик, когда он услышал в ночи очередную волну атональных криков и рыка – сотни диких голосов, – накатывающую с востока. Он оглянулся через плечо и против воли окинул взглядом пространство за кругом грузовиков и кемперов – лесистый склон и безбрежное табачное поле.
Темнота не позволяла различить детали в толчее – кроме как во время вспышек стробоскопа. Каждое включение на долю секунды освещало малую часть огромной толпы, и с расстояния это выглядело как громадный лепрозорий, застывший на полушаге, кладбище проклятых, обмякших и загипнотизированных звуком и светом. Некоторые тщетно пытались нащупать источник волшебных воплей Гамельнского Крысолова. Море покрытых пятнами, гниющих лиц, единая в своих желаниях аудитория, ждущая представления.
Спустя всего несколько вспышек Джеймс Фрейзер вынужден был отвернуться, и он перевел взгляд обратно на духовного наставника.
– Они не понимают, против чего мы выступаем, – произнес проповедник, отбросил окурок и рывком спрыгнул с жерди, на которой сидел. – Они не осознают, как жестоки эти жители тоннелей.
Проповедник неспешно шел к краю просеки и смотрел на поле мертвецов, а неравномерные пульсирующие вспышки создавали отпечатки образов во тьме. Фалды пиджака хлопали на ветру. Волосы развевались. Голос глубокий и холодный.
– Эти люди приняли нас, меня и мою паству, – то, что от нее осталось. Предложили убежище поначалу. Но они не собирались давать нам утешение и поддержку.
Он повернулся и посмотрел на Джеймса и остальных четверых мужчин. Честер Глисон оторвал взгляд от земли, глаза горели нервным напряжением.
– Что они сделали?
– Они начали убивать нас, одного за другим, – проповедник говорил низким голосом, ложь стекала с языка. – Задумка была такая: скормить нас стае за стенами их города. Использовать наши тела как корм для скота, приманку, чтобы держать стадо на поводке. Они собирались зарезать всех нас.
Теперь он смотрел на всех по очереди, и то, как Иеремия впивался в них тлеющим взором, заставило Джеймса Фрейзера отвернуться к темному горизонту.
– Они сделали это раз, сделают и еще… с какой-нибудь несчастной семьей, попавшей в их сети, – проповедник на миг замолк и вздохнул. Пнул землю. – Я понимаю, если вы все не желаете участвовать в миссии, порученной мне Богом…
– Мы этого не говорили, – тихо прошептал Честер, глядя в землю.
Проповедник подошел ближе.
– В Книге Откровения сказано: «Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом».
Честер по-прежнему смотрел в землю, но начал кивать.
– Я принесу этим людям лекарство в виде мертвых, армии проклятых – око за око, – еще одна драматическая пауза. – Крепко позабочусь о том, чтобы эти люди никогда больше не принесли в жертву иного выжившего. Верну этот город во имя Господа, и приглашаю остаться со мной всех, кто хочет составить компанию. А кто хочет уйти – тех не удерживаю.
Иеремия повернулся к ним спиной, и казалось, будто он изучал мерцающую в отдалении толпу. На самом же деле он ждал. И долго ждать ему не пришлось.
В следующий полдень караван действительно начал свою великую миссию. Десять машин оставляли за собой хвост пыли и выхлопных газов, пока продвигались вверх, вдоль автострады 75. Они двигались по обочине, чтобы избежать окаменевших обломков, что загораживали большую часть дороги. Три тяжелых грузовика ехали впереди и задавали неторопливый ритм около трех миль в час. Пять кемперов урчали следом, на крыше некоторых ехали стрелки, вооруженные снайперскими винтовками.
Штаб Иеремии – покрытый пятнами ржавчины белый «Виннебаго», которым прежде владел отец Патрик Мерфи, – ехал в конце процессии, маневрируя между участками, заваленными разлагающимися отбросами и оставляя за собой шлейф из пыли и гниющей органики. За «Виннебаго» громыхал большой тягач с огромной стрелой – его гигантские сдвоенные задние колеса хрустели гравием. Они миновали дорожный щит – его потертая зеленая поверхность была выцветшей и изрешеченной пулями.
Караван находился ровно в тридцати пяти милях от городка Вудбери, штат Джорджия. Если они будут сохранять заданную скорость, приблизительное время их прибытия – на рассвете следующего дня. Мало кто из водителей или пассажиров колонны уделял пристальное внимание морю теней позади тягача. То и дело с переменчивым ветром они слышали хлюпающий, скрипучий хор утробного рычания и затихающие крики пленника. Если они все же это делали, то лишь краем глаза улавливали длинные тени бесчисленных, неуклюже двигающихся тел. Толпа росла. С каждым проходящим часом все больше и больше мертвых стекалось сюда из-за заброшенных, пришедших в негодность амбаров, из рощиц больных дубовых деревьев, из-за куч перевернутых машин. Большую часть людей смущало это зрелище, но они – излечены, они – паства, верные. Теперь у них был собственный светоч в лице преподобного Иеремии Гарлица.
И в данный момент, на самом деле, эта неуловимая, руководящая всем сила сидела на койке собственного кемпера, пока его прислужники – Риз и Стивен – по очереди сменялись у руля.
Иеремия сидел босиком, в брюках без пиджака, и глядел в маленькое прямоугольное зеркало, которое он прислонил к спинке койки. Пользуясь одноразовой бритвой и лосьоном для кожи, он осторожно сбривал последние волоски с головы, оставляя бледную, в пятнах кожу черепа гладкой, словно персик. Теперь он считал, подобно монахам былых времен, что он должен отринуть гордость и суетность и все мирское, прежде чем поведет свою паству в битву. Он изучал свое покрасневшее, покрытое пятнами лицо. Если бы не псориаз, он выглядел бы весьма представительно.
Проповедник закончил бритье, вытер скальп полотенцем, после чего переместился к окошку, вделанному в заднюю дверь – к полоске грязного стекла, не шире галстука, – и выглянул наружу. В пепельном свете солнца он увидел множество фигур, принадлежащих его новому приходу.
Их сотни, их стиль одежды, черты лица, даже их пол – все стерто гниением и работой личинок, погоды и времени. Они двигались почти как один, апатично задевая друг друга, дергались под бледным солнцем, сталкивались плечами и рычали от мучительного, равнодушного ко всему голода. Сотни зубов были заметны даже с этого расстояния, словно зерна белой кукурузы в гниющих початках их лиц.
Серебряный свет пробежал по их рядам. Видимый даже при ярком солнечном свете, он вспыхивал с регулярностью метронома – словно нити марионеток – и сопровождался отзвуком человеческих страданий.
Тягач цвета оникса выплюнул облачко дыма от самодельного биодизеля – вонь поднялась из вертикальной выхлопной трубы, распространилась вокруг, после чего накрыла заднюю часть тягача, где человеческая приманка извивалась в агонии на жертвенном помосте. Это был последний выживший байкер – огромный, с грушеподобной фигурой, бородатый викинг с вытатуированными слезами и раскачанными грудными мышцами – теперь превращенный во всхлипывающую тушу в заляпанном дерьмом нижнем белье, с окровавленной, иссеченной кожей. Петля колючей проволоки, захлестнувшая его объемный живот, была присоединена к вороту. Каждый раз, когда вопли стихали и превращались в неразборчивое хныканье, водитель тягача нажимал на кнопку лебедки, и колючая проволока затягивалась чуть туже, вызывая новую порцию громких страданий.
Предыдущий объект был не столь прочным и умер слишком рано – крики прекратились сразу после того, как лебедка буквально разрезала его пополам. Но проповедник извлек урок из этой неудачи, и теперь давление выверялось с большой тщательностью, оптимально отрегулированное для причинения боли, а не для нанесения непоправимых увечий. К тому же размеры викинга должны обеспечить часы и часы воплей – медленное кровотечение не должно было его убить в течение минимум дня или двух. Проповедник обнаружил, что чудовища лучше реагируют на живой звук, чем на магнитофонные записи.
Он отвернулся от окошка и вытер последние капли лосьона с блестящей обритой головы. Отбросил полотенце, оглядел салон кемпера и решил отдохнуть. Завтра будет великий день. Над койкой он увидел свою Библию на полке слева, заложенную на Откровениях – главы и строфы, которые он изучал предыдущей ночью. Иеремия взял потертую черную книгу, лег и продолжил читать о драконах, и о всадниках, и о резне агнцев, и об ангелах, облаченных в облака, и о числе 666.
В конце концов он провалился в крепкий, глубокий сон, и ему снилось, что он сидит на каменной скамье на краю пропасти, обозревая долину обожженных, обугленных, почерневших деревьев. Он был одет в тунику, словно очутился в прошлом. Ветер трепал его волосы.
– Ты – мой сын?
Голос донесся сзади, вкрадчивый, маслянистый… таким голосом могла бы обладать змея или ящерица, если бы змеи и ящерицы могли говорить.
Иеремия обернулся и увидел высокого, темного человека в свободном черном одеянии. Лицо этого человека костлявое, с запавшими глазами, напоминающее лицо трупа, а его длинные, угольно-черные волосы распущены. Казалось, что его желтые глаза поглощали не только свет, но и энергию. Пара небольших наростов на его лбу напоминала рога. Он улыбнулся, от чего у Иеремии пошел мороз по коже.
– Я тебя даже никогда не встречал, – наконец-то ответил Иеремия, затаив дыхание, нервным шепотом. – У меня церковь – я освобожден от налогов.
Высокий человек скользнул к скамье и сел рядом с Иеремией.
– Наконец-то я тебя приветствую.
– Ты?..
Высокий человек кивнул. На близком расстоянии его кожа казалась радужной, словно чешуя рыбы. От него пахло дымом и углями.
– Поистине, – промурлыкал он. – Однажды ты счел меня своим советником.
– Ты – Враг?..
Человек поднял вверх сужающийся указательный палец – ноготь был заточен так, что скорее напоминал коготь.
– Что смешно – нет. Я больше не враг. Я всего лишь шестеренка в машине предсказанного.
– Предсказанного?
Человек кивнул.
– Ты – сын, последователь судьбы, а это – Упокоение, и тебе суждено обратить всю человеческую расу.
Иеремия не понимал.
– Обратить их к Иисусу?
Смех, что исторг высокий человек, напоминал тявканье миллиона гиен.
– Ох, голубчик, нет… Это восхитительно. Тебе больше не суждено проповедовать христианство. Сей корабль уплыл. – Снова прозвучал маслянистый смех. – Напротив, теперь тебе суждено обратить каждого человека в ожившего мертвеца – каждого, до последнего.
– Это то, что мне суждено, – повторил Иеремия, словно заучивая школьный урок.
Высокий человек обнял Иеремию рукой, и его прикосновение было подобно холодному компрессу.
– Так написано – ты станешь последним из рода человеческого, последним человеком на земле. Ты будешь править ордами, как король. Ты станешь богом в человеческом теле.
Во сне Иеремия, вздрогнув, подался назад, когда он понял, что у высокого человека изъязвленный, мясистый нос его отца, мешковатые, покрасневшие глаза его отца, морщины и расщепленный подбородок его отца, и легкая небритость, – и проповедник открыл рот, чтобы сказать что-то, но у него ничего не вышло.
Его отец улыбался.
Барбара Штерн торопливо собрала шестерых детей в конце главного тоннеля, у западного выхода. Она перевела дыхание, поправила ремни рюкзака, после чего собрала непослушные седые волосы в конский хвост и быстро закрутила их резинкой. На ней было древнее гавайское платье с цветочным рисунком, талию опоясывал оружейный пояс. Барбара смотрела на своих юных подопечных:
– Ну ладно, к делу, – она говорила с детьми своим фирменным тоном, где смешано две части заботливой мамочки и одна часть инструктора по строевой подготовке, и, говоря, она возилась с оружейным поясом, удобнее пристраивая пистолетную кобуру. – Мы сейчас поднимемся наверх ради небольшого приключения.
– Вроде полевой вылазки? – спросила Тиф Слокам, широко раскрыв глаза. Одна из двойняшек, маленькая восьмилетняя девочка, носила такой же грязный комбинезон, как ее сестра – Мерси Слокам. Две девочки неизменно надевали именно эти вещи с тех пор, как группа спустилась под землю. Несколько недель назад Барбара нашла забытую коробку подержанных вещей в подвале суда и принесла в тоннели разную одежду. Но двойняшки настояли на том, чтобы носить одни и те же истрепанные комбинезоны – каждый день их жизни, всегда и вечно, аминь. Они были уверены, что голубые льняные комбинезоны приносят удачу, но сообщили об этом Барбаре только этим утром.
– Точно, как полевая вылазка, – ответила Барбара, потрепала Тиф по щеке и ободряюще ей улыбнулась.
– А что мы изучаем? – спросил маленький Лукас Дюпре. Пряди светлых волос, отчаянно нуждающиеся в ножницах, свисали над большими наивными глазами. Он цеплялся за платье сестры, как всегда. На деле Лукас и Бетани Дюпре не расставались друг с другом ни на секунду с тех пор, как их привели в тоннели. Все еще глубоко потрясенные после потери обоих родителей, они были неотделимы друг от друга, и Барбара считала, что так и надо. Для этих детей ей необходимы все утешение и поддержка, какие только она сможет найти, и она находила их, где только могла.
– Мы изучаем, как пережить атаку, – ответила Барбара, предпочтя не смягчать слова. – Теперь я хочу, чтобы все шли за мной – цепочкой по одному. Вы помните, что это значит? Цепочкой по одному?
Дженни Куган сзади вытянула вверх маленькую ручку, словно она снова сидела в четвертом классе начальной школы Мариетты. Девочка носила очки с толстыми линзами, одна из которых треснула.
– Это значит, ну, идти друг за другом по одному?
– Все знают, что это значит! – Тайлер Куган одернул сестру, преувеличенно драматически всплескивая руками от возмущения ее потрясающим невежеством. Десятилетка носил джинсы «Ошкош» и бейсболку «Брейвс» и выглядел, словно парнишка из рекламы супа «Кэмпбелл». Он часто дрожал, и это разбивало Барбаре сердце. Одно дело видеть, как трясется взрослый – от болезни, из страха, от холода, от абстинентного синдрома… но совсем другое, когда видишь ребенка, подверженного этим хроническим приступам.
Каким-то образом эти приступы означали нечто, что Барбара до конца не могла понять и выразить. Она не была уверена. Но она знала, что происходящее нехорошо.
– Ладно, хватит пререкаться. – Барбара хлопнула в ладоши и затем указала на свои глаза. – Смотрите на меня. Все смотрите на меня. Сейчас я поднимусь наверх и пойму, что на побережье все чисто. После этого я хочу, чтобы вы все быстро последовали за мной, тихо, по порядку – и постарайтесь не разговаривать, если только это не абсолютно необходимо. Ладно? Всем все понятно? Точно?
Большинство детей энергично кивнули или пожали плечами в знак согласия, кроме Тайлера – он упер руки в бедра, а раздраженное выражение лица сменилось озадаченным.
– Посреди Джорджии нет побережья. О каком побережье ты говоришь?
Барбара взглянула на мальчика.
– Ты меня запутал. Что ты имеешь в виду?
– Ты сказала…
– Ах, точно, точно. Верно подмечено. Правильно – там нет никакого побережья. – Она похлопала мальчика по плечу. – Но там есть ходячие, так что я хочу, чтобы вы шли за мной быстро и тихо, ладно?
– Разумеется, как скажешь, – мальчик пожал плечами и попытался сдержать дрожь, спрятав руки в карманы. – Ты уже это говорила.
– Хорошо. Значит, теперь я поднимаюсь наверх, и я хочу, чтобы вы выстроились цепочкой, смотрели на меня и ждали сигнала. – Она оглядела маленькие лица. Страх настолько плотный, что казалось, будто он отравлял воздух. Барбаре удалось улыбнуться. – Я пошла.
Она развернулась и вскарабкалась по скобам, вбитым в окаменевшую, спрессованную поверхность стены. Люк запирали защелки, которые Боб добыл на развалинах строительного магазина Вудбери. Влажность внизу была такова, что в тоннелях все покрывалось ржавчиной и начинало заедать за несколько дней, так что Барбаре пришлось сражаться с защелками, чтобы их открыть. Пришлось покряхтеть, но все же ей это удалось, и она чувствовала, что полдюжины пар глаз наблюдали, как она чуть приоткрыла и подняла люк.
Ее приветствовали насыщенные ароматы леса и едкое зловоние мертвых, доносящиеся с послеполуденным ветерком. Было уже почти шесть вечера, и дневной свет переходил в сияние цвета индиго за деревьями.
– Ладно, ребята, слушайте, – через плечо прошептала Барбара детям. – Когда я скажу «давайте», все следуйте за Бетани наверх.
Она бегло осмотрела открывшееся пространство – узкая просека среди деревьев, ограниченная зарослями ползучих растений и кустов – и похоже, что в данный момент ходячих здесь не было. В сотне ярдов впереди, сквозь просвет в стволах, Барбара увидела свою цель – главное здание заброшенного полицейского участка.
– Ладно… Внимание, готовьтесь, давайте!
Она настежь открыла люк, и железная крышка шлепнулась в пыль. Барбара выбралась наверх и замерла у края лаза. Она вытащила из кобуры тактический пистолет сорок пятого калибра с четырехдюймовым глушителем (снятый с останков одного из людей Губернатора), сняла его с предохранителя и перевела в режим одиночных выстрелов. Теперь трясло ее. Она слышала, что в отдалении мертвые пришли в волнение. Неподалеку хрустнули ветки. Ее умение стрелять – хотя и не точно, – обретенное после произошедшего, сильно улучшилось, но она хотела избежать стрельбы перед глазами детей, если только это возможно.
Бетани Дюпре первой появилась на поверхности, она нервно выглянула из лаза. Барбара помогла маленькой девочке выбраться наверх, после чего помогла ее брату, который лез следом, все еще сжимая в ладони кончик толстовки Бетани с Хелло Китти. Барбара дала девочке сигнал быть наготове и прошептала:
– Стой прямо тут, милая, пока я вытащу остальных.
Бетани присела на корточки, ее младший брат рядом ожесточенно сосал большой палец.
Барбара ободряющей кивнула и снова прошептала:
– Молодцы, просто оставайтесь здесь, пока мы ждем остальных.
Она повернулась к лазу. Двойняшки Слокам вылезли друг за дружкой с широко раскрытыми глазами и нервно оглядели лес. Тиф Слокам учащенно дышала, и Барбара погладила ее по плечу, указала на место на земле позади Бетани и Лукаса.
– Девочки, побудьте тут минутку.
Дженни Куган появилась следующей. Ее личико выглядело драматично – губы были плотно сжаты, подбородок выставлен вперед, кулачки сжаты, а глаза остекленели от страха. Барбара видела, что бедная малышка сражалась в проигранной битве с ужасом, но – благослови ее Господь – она старалась. А это все, что Барбара могла от кого-либо требовать. Просто стараться быть чертовски храбрым и выполнять чертову работу по выживанию.
– Ладно, все смотрим на меня и вспоминаем, что я сказала раньше, – Барбара обратилась к стайке детей тихим шепотом после того, как последний из них, Тайлер Куган, выбрался из лаза, закрыл его крышкой и быстро набросал сверху землю для маскировки. – Нам надо поторопиться – но не слишком: пересекаем эти рельсы и идем к тому зданию.
За маленьким Тайлером мелькнула тень, что-то выскользнуло из листвы.
События начали разворачиваться очень быстро. Барбара не успела выстрелить, чтобы отразить неожиданную атаку, и мертвец набросился на Тайлера. Это тощий мужчина среднего возраста, в фермерской спецовке и с запавшим черепом, молочно-белыми глазами и кожей, напоминающей пергамент. Его челюсти щелкнули в воздухе там, где только что была нога Тайлера, до того как тот успел отдернуть ее от опасности.
Одна из девочек издала тонкий короткий вопль, резко прозвучавший, подобно свистку чайника, и в голове Барбары словно щелкнул переключатель: вот оно – раскрыты – теперь бежать. Прозвучали еще крики, когда Тайлер пнул монстра. Барбара выстрелила в тварь – выстрел прозвучал приглушенным хлопком, словно подмокший фейерверк, – и дерево позади создания взорвалось щепками. Ну же, женщина-стрелок, – лихорадочно думала она.
Тайлер дал деру так быстро, как только позволяли его маленькая задница и ноги. Ходячий попытался схватить мальчика и выдрал кусок из его джинсов «Ошкош». Барбара выстрелила снова. Пуля срезала кусок плоти с плеча твари, едва ли причинив той вред, почти не замедлив ее. Но третий выстрел пришелся в яблочко – он расколол череп твари, попав в лоб. Розовая кашица стекла по затылку существа, когда оно обмякло и упало.
Тайлер стремглав бросился в объятия Барбары. Она поймала его, прижала к груди и дала ему секунду на то, чтобы молча похныкать. Но только секунду. Перемену в движении теней за деревьями можно было скорее почувствовать, чем увидеть, и ветер принес едва слышный шелест.
– Это был очень клевый ход с твоей стороны, – утешила Барбара маленького мальчика в своих объятиях. – Но теперь нам нужно очень поспешить.
Он взглянул на нее сквозь слезы.
– Тогда чего мы ждем?!
На олимпийской дорожке золотой медалист может пробежать сотню ярдов за время чуть меньше десяти секунд. Звезда старшей школы может сделать это, вероятно, за одиннадцать секунд, может, чуть быстрее. Но в этот день, когда сумерки начали окутывать окраины Вудбери, а стадо – привлеченное испуганным вскриком – окружило детей, их стайка бежала через поросшее сорняками пространство к зданию полицейского участка с целеустремленностью куда большей, чем можно обнаружить у соревнующихся спортсменов. Нет официальной записи того, как младшие школьники пробегали сотню ярдов, но если бы была, то Барбару оказалось бы трудно разубедить в том, что каждый из них заслуживал золотую медаль.
Они достигли боковой двери старого, окруженного лесом здания в тот момент, когда орда мертвецов пересекла рельсы и приблизилась к свежему молодому мясу в центре. Тиф и Мерси Слокам начали в ужасе подпрыгивать, а Лукас замкнулся глубже в себе и зарылся в складки толстовки старшей сестры. Барбара удержалась от того, чтобы посмотреть через плечо – она была слишком занята поиском ключа в кармане и воспоминаниями о том, как она последний раз сюда приходила: Губернатор тут всем заведовал, и полицейский участок использовали как склад для ценностей и конфискованных вещей. Барбара нашла ключ, вложила его в замок, повернула и распахнула дверь настежь.
По одному они забежали внутрь, кто-то споткнулся о разбросанные упаковочные материалы и мусор, кто-то упал. Барбара держалась позади и захлопнула за собой дверь.
Она испустила вздох облегчения, когда начали повторяться глухие удары ходячих, стучащих в дверь и заколоченные окна. Барбара опустила на дверное окошко экран, оперлась спиной о стену, еще раз выдыхая. Дети помогали друг другу подняться, кто-то из младших все еще похныкивал. Барбара спросила всех, в порядке ли они, и получила в ответ утвердительные кивки от маленьких солдат.
Переведя дыхание, Барбара опустила свой рюкзак – тяжелый от запасных снарядов, батарей, маленькой рации и провизии, после чего оглядела пыльную комнату.
На высоких потолках укреплены лампы дневного света, которые около года не видели электричества. Высокие окна в западной части комнаты были загорожены снаружи и покрашены черным лаком изнутри, а в воздухе кисло пахло затхлостью. Коробки и ящики громоздились до самых потолочных балок, что-то было свалено островками посреди зала, где другие ящики и поддоны оказались набиты забытыми богатствами типа картин, написанных маслом, учетных бухгалтерских книг, домашних сейфов, мехов и всевозможных безделушек, слоновой кости, тонкого китайского фарфора и фамильных ценностей.
Барбара покачала головой, присматриваясь к центральному островку. Она помнила, что Губернатор очищал брошенные дома вдоль улиц Барти и Намина, подбирал ценности, которые могли бы пригодиться на случай, если вдруг апокалипсис когда-нибудь закончится. Барбара помнила, что сочла его больным, как Гитлера, который собирал золотые зубы у мертвых.
Она потянулась вниз и открыла выстланную бархатом коробочку для украшений. Внутри лежали поблекшие, но все еще блестящие сокровища какой-нибудь давно забытой вдовы с Юга. Барбара вытащила крошечную бриллиантовую брошку в форме черного слуги в униформе – расистский символ, напоминающий об иных временах, и внезапно ее накрыло волной нежданных эмоций. Она снова покачала головой и уронила дурацкую вещицу обратно, в дурацкую коробочку для украшений.
– Слушайте все! – Она не отводила глаз от шкатулки. – Я хочу, чтобы все отошли к дальней стене, где нет окон. Сделайте это сейчас же, пожалуйста… Не разговаривать, просто отойти!
Дети перешли в дальнюю часть зала – с широко раскрытыми глазами, нервные, испуганные. Бетани Дюпре приняла главенство и заставила Лукаса и остальных детей поторопиться. Все вместе они скучились под огромными часами, которые много месяцев назад замерли на полуночи и, скорее всего, уже никогда больше не укажут верное время.
Барбара вытащила пистолет, проверила предохранитель и произнесла:
– Я хочу, чтобы вы закрыли уши! – Глушитель, несмотря на то, что говорили в кино, на самом деле не полностью заглушал выстрел. Он только немного гасил обычный, резкий звук, делая его на несколько децибел ниже.
Она один раз выстрелила в коробочку для украшений, посылая в воздух осколки дерева, нержавеющей стали и драгоценные камни.
Эхо наконец-то замерло, и на склад обрушилась лавина тишины. Дети замерли, перепуганные, с разинутыми ртами. Барбара вздохнула. Она убрала пистолет в кобуру, затем повернулась и пошла к боковой двери.
Она сдвинула экран на пару сантиметров и выглянула наружу – на дальние окраины Вудбери, стену справа и крыши городских строений за баррикадой.
– Я знаю, что вы все – слишком умные, слишком взрослые и слишком отважные, чтобы обращаться с вами как с младенцами, – она произнесла это достаточно громко, чтобы дети ее услышали, но не отвела взгляд от группы ходячих трупов снаружи, что в лучах заходящего солнца кружили по площади. – Я права?
Некоторые из них – Бетани Дюпре, Куганы – пробормотали что-то утвердительное.
– Тогда я скажу все, как есть. Идет война. Не игра в войну, не война понарошку – настоящая. И это не шутка. – Она повернулась и посмотрела на них. – У нас есть задание, которое надо выполнить. Мы должны быть очень, очень тихими – помимо всего прочего – что бы ни случилось. Вы понимаете?
Они ответили ей, что понимают.
Барбара кивнула.
– Хорошо. – Она снова посмотрела в щелку между экраном и загороженным окном. – Хорошо. Никаких разговоров, если только это не абсолютно необходимо. Никакого смеха. Никаких ссор.
Она слышала, что кто-то из детей приблизился к ней – шаги осторожные, неуверенные. Бетани Дюпре остановилась рядом с ней.
– Миссис Штерн?
– Называй меня Барб.
– Ладно… Барб? Могу я вас спросить?
Барбара смотрела на ребенка, смотрела в ее бесхитростные, невинные голубые глаза.
– Конечно, милая.
– С кем мы воюем? С ходячими?
Барбара кивнула.
– Да… вроде того.
Девочка облизнула губы.
– У нас будет война с ходячими?
– Да.
Девочка с секунду это обдумывала.
– Но… разве мы уже с ними не воюем?
Барбара поразмыслила над вопросом, потом снова взглянула на множество оборванных фигур, бесцельно шатающихся снаружи в сумеречном свете. Когда она заговорила снова, ее голос звучал ниже, чем обычно, в мрачном предчувствии:
– Не так, милая… не совсем так.