В понедельник утром Имоджин осталась одна в квартире, и сейчас, когда шампанское полностью выветрилось и мысли прояснились, она почувствовала прилив энергии и решила, что готова к оздоровительным мероприятиям.

Она отправилась на кухню, выпила фруктовый коктейль из манго и маракуйи, а затем расстелила коврик для йоги. Имоджин решила начать день так же, как на острове, – поприветствовать солнце, обратившись лицом к морю. Да, конечно, эта водная гладь была серой и мрачной, но все же это было море. Следя за дыханием, она плавно переходила от одной позы к другой, растягивая мышцы, расслабляясь и успокаиваясь.

Девушка честно старалась разобраться в себе и своих чувствах, но одна радостная мысль заслоняла все остальные – завтра она уже будет сидеть в самолете, уносящем ее назад на Ко-Тау. Совсем скоро она окажется на берегу в объятиях Люка, снова будет делать подводные снимки, наслаждаться звездными теплыми ночами и радоваться солнечным беззаботным дням. Имоджин улыбнулась и изо всех сил постаралась вытолкнуть таз вверх, к потолку, не обращая внимание на отчаянное сопротивление задних бедренных мышц.

Звонок телефона разрушил блаженную тишину. Имоджин неохотно поднялась на ноги и подскочила к журнальному столику, где лежал мобильник, с одним желанием – заставить его замолчать. Со вздохом прочитав на экране: «Мама», она поняла, что надежда на релаксацию тает на глазах. Одна лишь мысль о матери заставила ее напрячься.

Она нажала кнопку приема вызова.

– Привет, мам, – сказала она в трубку, пытаясь удержать ощущение безмятежности и покоя, которое испытывала, занимаясь йогой.

– Имоджин, хорошо, что я тебя застала. У тебя есть немного времени?

– Конечно, – Имоджин села на диван и подогнула под себя ноги. – В чем дело?

– В твоем отце. Боюсь, он несколько не в себе. Том закрылся у себя в студии и отказывается выходить оттуда.

Положив трубку, Имоджин сразу же бросилась на станцию и села на первый поезд до Льюиса. Весь путь до городка она думала о двух прошедших неделях, о долгих вечерах, когда они разбирали бабушкины вещи – старые фотографии, украшения, разные мелочи, игрушки из их с Анной детства и детства отца и дяди. Мартин больше говорил, а отец тщательно разбирал и сортировал вещи матери. Должно быть, ему было очень нелегко – сразу после похорон с ощущением безвозвратной утраты вновь погрузиться в детские воспоминания.

Добравшись до города, Имоджин пешком направилась знакомой дорогой к коттеджу родителей. Она постучала, и уже через несколько секунд мать отворила дверь.

– Спасибо, что так быстро приехала, милая, – сказала Джен, пропуская ее внутрь и провожая на кухню. – Честно говоря, я не представляю, что еще можно сделать.

– Давно он там сидит? – спросила Имоджин, глядя в окно на отцовский сарай в саду, который он переделал в мастерскую.

– Со вчерашнего утра. Он спал там сегодня, а сейчас вот уже несколько часов просто сидит на полу. Я заглядывала к нему через окно, но не смогла убедить выйти.

– Он что-нибудь ест?

– Я просовывала ему сэндвичи под дверь, но понятия не имею, прикоснулся ли он к ним.

– Ты не думаешь, что просто на него так повлияли события последней недели? – сказала Имоджин. – Не так-то легко пройти через все это… похороны матери… Я хочу сказать… – Имоджин внимательно посмотрела на мать, отмечая напряженное выражение лица и новые морщинки вокруг глаз. – Папе ведь совсем это не свойственно, – проговорила она, тщетно пытаясь найти разумное объяснение происходящему. – Я имею в виду, впадать в депрессию.

– Мартин с твоим отцом обсуждали, как следует поступить с домом бабушки Вивьен, – сказала Джен сдержанным тоном. – Похоже, Мартин хочет продать его как можно быстрее и уже получил предложение от застройщика. Он сказал отцу, что хочет продать дом и подвести черту под всем этим. Том не против самой продажи, но застройщик собирается снести особняк и построить на этом месте многоквартирный дом.

– Это ужасно! – воскликнула Имоджин. – Я согласна, что Мартин и папа должны что-то решить с домом, но так скоро после бабушкиной смерти? Как только Мартин мог пойти на это?

– Совершенно с тобой согласна. Впрочем, нетрудно догадаться, кто подговорил Мартина на это. Но ты ведь знаешь, как твой отец и его брат относятся друг к другу. Не думаю, что они хоть раз поругались с тех пор, как вышли из подросткового возраста. Отец не произнес ни слова о продаже дома после разговора с Мартином, за исключением того, что рассказал мне о его планах. Однако его это страшно мучит.

– Ему не следует сдаваться, – сказала Имоджин. – Дом принадлежит им обоим. Мартин не может ничего сделать без согласия папы.

– Ты ведь знаешь своего отца, – голос Джен неожиданно смягчился. – Тот, кто был когда-то хиппи, остается им на всю жизнь. Он на все даст согласие, лишь бы сохранить мир в семье.

В первый раз в своей жизни Имоджин увидела свою мать в таком состоянии – она готова была расплакаться.

– Я пойду поговорю с ним, – сказала Имоджин решительно.

– Да, милая, иди. Надеюсь, у тебя лучше получится, чем у меня. У вас с отцом всегда были особые отношения. Ты ведь знаешь, ты самое дорогое, что у него есть.

Имоджин оставила мать и направилась в сад, прямиком к мастерской отца.

– Пап, я знаю, что ты там, – сказала Имоджин, подойдя к двери. Она подождала несколько секунд, но услышала лишь стук дятла вдалеке. – Послушай, я завтра уезжаю и надеюсь, ты поговоришь со мной на прощание.

Имоджин помедлила еще немного, ожидая ответа, и, не получив его, уселась на ступеньку, прислонившись спиной к двери. Лучи полуденного апрельского солнца согревали ее лицо. Прямо перед ней в полузаросшем саду, который ее мама отчаялась подчинить своей воле, возвышался толстый дуб, раскинувший ветки во все стороны. Высоко в кроне Имоджин увидела потемневшие от времени, сколоченные вместе деревянные доски и смятый металлический лист, когда-то служивший импровизированной крышей. Примерно пятнадцать лет назад отец смастерил этот домик на дереве, их с Анной тайное убежище, где сестры играли и делились своими секретами. Папа так и не убрал его оттуда.

Имоджин просидела под дверью минут десять, но ответа так и не дождалась. Неохотно поднявшись на ноги, она вернулась на кухню. Джен уже взволнованно выглядывала в окно.

– Слушай, мам, а у тебя случайно не найдется бейквеллских пирожков с миндалем? – спросила Имоджин. – Ты ведь знаешь, как он их любит.

– Отличная идея, – сразу оживилась Джен. Она открыла буфет и достала оттуда пакет. – В обычном состоянии он бы уже давно их уничтожил, но со дня похорон он почти не ест, – она протянула Имоджин пакет. – Только не клади их на тарелку, иначе не просунешь под дверью.

– Спасибо, мам. – Имоджин вернулась в сад, охваченная новой волной оптимизма. Возможно, ее слова не вызвали у отца интереса, но она не помнила, чтобы он мог устоять перед несравненным лакомством из кондитерской «Мистер Киплинг».

Когда она подходила к мастерской, она заметила какое-то движение, словно тень пробежала. Прижав лицо к мутному, грязному стеклу, Имоджин постаралась разглядеть, где скрывается отец. Но когда глаза привыкли к мраку, ее внимание привлекла вовсе не фигура отца. На рабочем столе, на полу валялись его скульптуры… изящные птицы, расколотые на сотни кусков.

– Анна, послушай, ты можешь приехать и встретиться со мной? – сказала Имоджин. – Я сейчас в доме бабушки Ви.

– Да? – судя по голосу, Анна была озадачена. – А что ты там делаешь? Я думала, ты уже пакуешь вещи.

– Не знаю, – сказала Имоджин честно. Как она могла объяснить, что когда сошла с поезда из Льюиса, то просто пришла сюда, сама изумленная своим поступком. – Возможно, ищу ответы на некоторые вопросы… Просто скажи, ты придешь? Это важно.

– Хорошо, – сказала Анна. – Я сейчас заканчиваю. Буду в десять.

Имоджин посмотрела на кофейный столик. Перед ней лежал раскрытый фотоальбом, тот самый, который бабушка оставила им по завещанию. На первой странице чернилами была сделана надпись от руки:

«Моим красавицам-внучкам, Имоджин и Анне. Краткая история этого необычного предприятия. Возможно, вы полюбите кафе-мороженое так же, как любила его я все эти годы.

Ваша бабушка Ви».

Имоджин медленно перевернула страницу. Там была черно-белая фотография кафе и подпись: «24 июля 1953 г. День открытия!»

Перед фасадом кафе стояли гордые и счастливые Вивьен и ее муж Стэнли. На Вивьен длинное платье с рисунком из пудельков, волосы элегантно уложены, пышные локоны спадают на плечи. Рука Стэнли лежит на талии жены. Он в очках в темной оправе, у него каштановые, а не седые волосы, с которыми запомнила его Имоджин. Второй рукой он нежно обнимает за плечи младшего сына – Мартина. Вивьен прижимает к себе Тома. Оба мальчика в шортах, рубашечках и красивых ботинках, все выглядят взволнованными и счастливыми.

«Отец рискует потерять дом, где прошло его детство, – подумала Имоджин. – Неужели они с Анной отнимут у него и кафе на Сансет, 99?»

Она продолжила рассматривать фотографии, рассказывающие историю бабушкиного кафе. В конце альбома была совсем новая фотография, цветная, занимающая почти всю страницу. Вивьен с улыбкой на лице в центре, на ней темно-синее платье с отделкой кремового цвета, волосы убраны в высокую прическу. Ее окружает семья: два сына и Джен с Имоджин и Анной. Фотография была сделана еще до того, как Мартин познакомился с Франсуазой. Тогда все родные считали его убежденным холостяком. Имоджин вгляделась в собственное изображение: сильно накрашенные глаза, блеклая футболка… Кажется, ей было тогда шестнадцать.

Отец на этом фото был совсем не похож на себя настоящего – глава семьи, сильный, уверенный в себе человек. Имоджин решила, что это было то самое лето, когда ее учительница по английскому языку, мисс Картер, определила у нее дислексию. Имоджин тогда неожиданно получила самые низкие оценки на ее уроках и стала посмешищем для всего класса.

Наконец и самой Имоджин, и ее родным стало понятно, почему все эти годы она испытывала сложности при чтении и написании сочинений. Но папа всегда утешал ее, когда она приходила домой в слезах из-за того, что учителя называли ее тупой или ленивой. Отец понимал, как и она сама, что за всем этим ужасом кроется нечто большее, чем просто диагноз. В конце концов Том отправился прямиком в школу, лично поблагодарил мисс Картер, а затем потребовал встречи с директором школы, чтобы выяснить, что не так, и потребовать впредь особого подхода к дочери. Имоджин делала вид, что не одобряет его действия, но втайне гордилась отцом, который пошел на это ради нее.

Девушка вновь мысленно вернулась к разбитым скульптурам, которые увидела в отцовской студии сегодня днем. Трудно было представить, что вот этот открытый, полный достоинства человек на фотографии и есть ее отец, который сегодня трусливо скрывался от дочери, не желая с ней разговаривать. Если она улетит завтра в Таиланд, какое сообщение она получит вскоре из дома? Возможно, отец через пару дней придет в себя и вернется к своим обычным делам, но что, если нет? Ей была невыносима мысль о том, что в ее отсутствие ему может стать хуже.

До сих пор все ее мысли и желания были поглощены островом – солнце, море, Люка и, самое главное, возвращение к ее проекту, к подводным съемкам. Да, она мечтала об успехе, о выставке, но единственным человеком, которому она хотела ее показать, чье мнение ей было действительно важно, – был отец. Он с самого начала поддерживал ее амбиции: купил ей дорогую профессиональную камеру, помог организовать фотолабораторию. Ей так хотелось, чтобы он увидел, что его усилия не пропали даром, что он может гордиться ею.

Но как она сможет помочь ему сейчас, если окажется на другой стороне земного шара? – думала она, охваченная чувством вины. Все, что надо ему сейчас, чтобы прийти в себя, – это поддержка тех, кто его любит. Ему просто нужно видеть, что родные на его стороне и что они сделают все, чтобы сохранить память о Вивьен.

Имоджин подумала об обещании, данном Люка. Все готово к отъезду, завтра она может улететь к нему, если захочет.

Но ее отец… он поддерживал ее и Анну со дня их появления на свет. Как может она оставить его сейчас, когда он так нуждается в ней?

Ее мысли прервал звонок в дверь. Имоджин увидела высокий силуэт сестры через витражное стекло и открыла дверь.

– Хорошо, что ты приехала, – сказала Имоджин, провожая Анну в гостиную.

– Что за срочность? – спросила Анна, устраиваясь в бабушкином кресле. Имоджин села напротив.

– Я просто не могу это сделать, – заявила Имоджин, заметно волнуясь.

– Не можешь сделать что? – не поняла Анна. Она бросила на пол сумку и устало потерла виски. – У нас сегодня на работе был настоящий кошмар, Имо. Я совершенно не в состоянии сейчас разгадывать загадки.

– Я не могу завтра улететь в Таиланд. И мы не можем продать кафе, – взволнованная своим решением, Имоджин вскочила с места. – Не только Франсуазе, что просто невозможно, но, думаю, вообще никому.

– Хорошо, – медленно протянула Анна. – Ты в порядке, Имо? У тебя такой вид… слишком взвинченный.

– Мы не имеем права разбивать сердце отцу! – Имоджин возбужденно принялась ходить по комнате. – Мы нужны ему сейчас.

– Разбить отцу сердце… – Анна прижала ладонь ко лбу. – О чем ты говоришь? И почему бы тебе не присесть. У меня голова кружится от твоего мельтешения.

– Прости. – Имоджин подошла к диванчику и пристроилась на краешке. – Это потому… в общем, я видела сегодня папу, Анна. То есть, если быть точной, я не совсем его видела. Он полностью сломлен. И он не захотел разговаривать со мной. Я видела его студию. Во что он ее превратил, Анна! Он разбил свои скульптуры!

– Боже, правда? – Анна выпрямилась, широко раскрыла глаза. – Это совсем не похоже на папу. Что все это значит?

– Похоже, Франсуаза надавила на Мартина, чтобы он срочно продавал все это, – Имоджин обвела рукой комнату и окна, за которыми зеленел сад. – Это можно понять, учитывая огромный налог на наследство, но они хотят продать дом тем, кто все здесь снесет и построит многоэтажку. И они заговорили об этом с папой всего через неделю после похорон!

– Эта женщина… – Анна покачала головой. – Я знаю, что она претендует на то, чтобы быть членом нашей семьи, но в действительности она никогда не пыталась им стать. Мартин никогда бы не сделал этого, если бы не она.

– Здесь мы бессильны. Но мы можем кое-что сделать вот с этим, – Имоджин взяла со столика альбом с фотографиями и открыла его, показав сестре фотографию с открытия. – Посмотри сюда, Анна. Это история бабушкиного кафе на Сансет, 99, с первого дня открытия. Здесь есть снимки, сделанные в шестидесятых, с папиным мотоциклом, припаркованным сбоку. А это их вывеска, видишь? Правда, крутая, с этими оранжевыми и розовыми буквами?

– И правда очень здорово, – Анна улыбнулась. – Но я не совсем понимаю, какая тут связь…

– Это кафе было его вторым домом с самого начала, – пояснила Имоджин. – Ты ведь знаешь, как он всегда говорил о нем. Мы не можем допустить, чтобы и это, последнее место, связанное с бабушкой Ви, ее наследие, оказалось уничтоженным. Мы должны хотя бы попытаться.

– Не верю своим ушам! Ты действительно так считаешь? – с некоторым колебанием спросила Анна.

– Представь, что будет, если мы сможем вернуть нашему кафе былую славу! А мы сделаем это! – воскликнула Имоджин с воодушевлением. – Ради папы, ради бабушки!

Анна некоторое время молчала.

– Я не знаю, – наконец сказала она. – Все несколько неожиданно. Это потребует очень много сил.

– Помнишь, что обычно цитировала бабушка в таких случаях? Из «Алисы в Стране чудес»? «В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака!» Анна, я раздумала ехать в Таиланд. У нас с тобой появился шанс, и мы должны поверить в то, что невозможное возможно. Я думаю, мы должны попытаться это сделать.

– После сумасшедшего дня на работе все это звучит достаточно привлекательно, – сказала Анна, улыбаясь. – Я начинаю думать, что нам это действительно по силам.

– А почему бы и нет! – кивнула Имоджин.

Сестры несколько минут молчали, постепенно до них начала доходить важность принятого решения.

– Но… – Анна слегка запнулась, – я думала, что ты хочешь вернуться на остров…

– Да, хочу, – помрачнела Имоджин. – Действительно, очень хочу. Но сейчас, когда папа в таком состоянии, это кажется неправильным. Я останусь, чтобы помочь тебе поднять это дело, а потом мы подберем тебе надежного напарника, который сможет меня заменить.

– И тогда ты вернешься на остров?

– Да. Мой билет действителен в течение шести месяцев. Я только немного доплачу, чтобы изменить дату вылета.

– А что с тем парнем, с которым ты встречаешься? С Люка?

Имоджин невольно дотронулась до ожерелья с зубом акулы, которое постоянно напоминало ей о нем.

– Я все объясню ему. Не знаю, как он на это отреагирует. Но чувствую, что сейчас в первую очередь нужна своей семье.

Имоджин набрала номер Люка. Ее сердце бешено стучало, пока она ждала ответа.

– Это ты, Имо? – наконец раздался в трубке сонный голос Люка.

Она посмотрела на старинные дедушкины часы в гостиной. Черт! Сейчас на острове около полуночи. Она совершенно забыла о разнице во времени.

– Привет, Люка, – виновато сказала Имоджин.

– Ты уже почти дома, – пробормотал он сонным голосом.

Слова, которые она должна была ему сказать, застряли в горле. А Люка продолжал, ничего не подозревая:

– Все уже готово. Ребята с Комодо зарезервировали нам место на ночь четверга для вечеринки. Я пригласил Сантиану, Дэви и всех твоих друзей-дайверов заодно.

– Спасибо, – сказала Имоджин. Чувство вины из-за того, что она должна ему сейчас сообщить, приводило ее в отчаяние. – Собственно, поэтому я тебе и звоню. Я знаю, что должна была вылететь завтра, но мне придется задержаться.

– Ты шутишь, – сказал Люка, в его голосе отчетливо слышалась тревога.

– У меня здесь возникли некоторые обстоятельства… семейные дела. Это очень важно.

– А я… как же я, Имоджин? Боже, я знал, знал, что так и будет! На сколько ты задержишься?

– Я не надеюсь, что ты будешь ждать…

– На сколько?

– Четыре месяца, может, пять, – сказала она. – Я вернусь в сентябре, точно.

– В сентябре. Ты это серьезно говоришь?

– Ты всегда можешь… приехать сюда. Если захочешь, – неуверенно предложила Имоджин, сама понимая, насколько это неубедительно звучит.

– Хорошо, – сказал Люка, и Имоджин ясно услышала боль в его голосе. – Мне нужно подумать обо всем этом. Я не знаю сейчас, во что мне верить и чего ожидать от тебя.