Красный кот

Шона все рассматривает кандейку: никогда в ней не была. Зачем? Стены листовым железом обшиты, кэльфы хоть и не совсем эльфы, но металла боятся по-эльфийски. Может, и глупый тот страх, но от генов куда денешься?

– Как же он там оказался? Все вместе в Тронном зале сидели, потом хватились – Мимира нет. В Египетский сбежал на Мут-Сохмет поглядеть. Маленький еще, глупый, опасности не чувствует. А она его, судя по всему, заворожила – к полу прилип. Конечно, выручать кинулись. И времени-то прошло чуть, а он уже и оттуда исчез. По всему дворцу ищем, всех на ноги подняли. Комната какая-то странная, клетка… Как его угораздило?

– Как-как. У себя спросить не хочешь? Как Васька мой в Россию приехал? Как ты сама тут оказалась? Любопытство! Это и у эльфов природное, иначе вы б таких успехов не достигли, а у кэльфов – подавно! Есть зверь любопытнее кошки? Нету! За это и люблю. Сам такой. Ваську жалко: как из любопытства в Россию подался, так от него же и погиб. Кой черт его тогда в Готторпский глобус понёс? Чего он там не видал? Я когда из Голландии вернулся, вместе с тобой, между прочим, шишенька, – котриатор ехидно хмыкнул, – глобус уже на Царицыном лугу стоял. Привезли-то его без меня, я как раз по Европам колесил. Конечно, сразу по приезду к глобусу кинулся. И знаешь, кого первого там увидал? Ваську! Гляжу: застыл мой кошак, на звезды пялится, усами шевелит. Часами мог сидеть любоваться! Выгонять приходилось, когда гости важные внутрь просились.

Знаменитый Готторпский глобус, Шона знала, создавался при непосредственном участии эльфов. Готторпский герцог Фридрих Третий предполагал сначала, что это будет огромная модель земного шара, а уж эльфы внушили сделать внутри планетарий. И подсказали – как. Все тринадцать лет, пока глобус строили, эльфы находились рядом, работали, так сказать, вахтовым методом: одни уезжают, другие заступают. А уж когда это чудо открыли, народная эльфийская тропа к нему не зарастала – все перебывали! Конечно, Альвис туда Эльчит возил. Ну а она про это сыну рассказала. Мимир страшно хотел глобус увидать, все отцу про него канючил, но тут Пётр приехал, и путешествие в Россию стало для Мимира главнее. Однако про глобус и детскую мечту не забыл. Все двадцать своих российских лет, как только случай представлялся, уговаривал эльфов способствовать перемещению глобуса в Россию: «для просвещения народных масс». И ведь уговорил!

В семьсот тринадцатом году епископ-администратор Готторпского герцогства Кристиан Август подписал ордер о передаче глобуса в Петербург в качестве дипломатического подарка. Подписать-то подписал, а отдавать не торопился: то разобрать не могут, то не все насмотрелись, пусть еще пару месяцев постоит, то с транспортировкой проблемы. Тут уже семнадцатый год, визит Петра наметился, герцогству вроде как неловко стало: подарили, а не отдаем. Пришлось расстаться.

Понятно, Мимир первым глобус встретил, первым стал его изучать.

– Неужто за тридцать лет, что глобус в Петербурге стоял, Васька им не налюбовался? – сокрушается Пётр. – Декабрь, пять утра, мороз, темень глаз коли, а его в глобус понесло. И на Сохметку не скинешь, ею тут тогда и не пахло.

– Он нас всех туда водил, о звездах рассказывал, – шмыгает носом Шона. – Он же все книги по астрономии и звездознанию из вашей библиотеки изучил. Знаете, как переживал, когда трактата «Космотеорос» в типографии завис…

Мировое устройство интересовало Петра очень. В то время, когда Готторпский глобус на перекладных ехал в Россию, котриатор, убежденный сторонник теории Коперника, купил в Париже движущуюся модель его системы. Эльфы немедленно подсунули ему еще и трактат голландца Гюйгенса «Космотеорос – книга мирозрения, или Мнение о небесно-земных глобусах и их украшениях», в котором не просто излагалась, а и развивалась теория Коперника. Пётр тут же отправил книгу в Россию со строгим указанием немедленно перевести и издать громадным по тем временам тиражом – 1200 экземпляров. Перевести-то перевели, а вот с изданием вышел конфуз. Директор Петербургской типографии Аврамов, не отличавшийся ни котриаторской широтой взглядов, ни образованностью, изучив книгу, ужаснулся ереси, в ней содержащейся. Совсем уж зарубить издание трактата не рискнул – дыбы боялся, но схитрил: вместо массового тиража ограничился тридцатью экземплярами «атеистической книжичищи сумазбродного автора».

Мимир, страшно возмущенный самоуправством невежественного чинуши, все же, в силу своих представлений о порядочности, не мог впрямую рассказать котриатору о свершившемся беспределе. Кэльфы посовещались и решили пойти иным путем: убедили Петра в необходимости дополнительного тиража. Что вскоре и случилось.

– А в то утро… – Шона проглатывает слёзы. – Сами же говорите, темно, пасмурно, звезд за тучами не видно, а у него как раз новая любовь была – Сида, эльфиня, она тогда только что приехала. Он ее туда и повел на романтическое свидание. Кто ж знал, что башня вспыхнет? Они внутри сидели, засмотрелись на звезды, ни шума огня не слышали, ни криков, опомнились, когда уже жар и дым внутрь пошли. Дверь заклинило – не выйти, кстати, только эта дверь после пожара от глобуса и осталась – видимо, Мимир ее заклинаниями открыть пытался, да уже поздно было. На самом верху глобуса, там, где звездочки крепятся, окошко вентиляционное было, помните? Мимир Сиду на спину посадил, подпрыгнул что есть мочи, она сумела за раму ухватиться и вылезти. А ему на второй прыжок уже сил не хватило – дымом захлебнулся. Если б Мимир Сиду не спас, вся наша история тогда же и закончилась бы. А так ко времени Сида сына родила. Красного кота. Род продолжился. Нынешний Мимир – праправнук. Долгожданный Красный кот. Вы ж, наверное, в курсе, такой раз в сто лет рождается. А теперь он в клетке. – Шона всхлипнула. – Как бы не кастрировали, раз поймали. Эрмиков всех кастрируют, традиция. Если не спасем – все…

– Это Лизка моя, дурища, указ издала. С нее все пошло. Скажи, зачем вы после моего ухода из дворца сбежали? Чего не жилось? С Лизкой бы в контакт вошли, она б не посмела.

– Елизавета Петровна ни при чём. Это Анна Иоанновна котов на дух не переносила. Говорила, что у нее от кошачьего духа волдыри по телу. Хотя мы все гипоаллергенные, не в нас дело.

– Да апельсинов меньше жрать надо было! Как сядут на пару с Бироном, пуд слопают, так и чешутся потом, как псы шелудивые.

– Кто ж знал? Всех котов тогда из дворца выставили. Мы вроде держались. А когда императрица приказала двух кошек на морозе водой залить, чтоб фигурками в её Ледяном доме стояли, кэльфы тоже ушли. Многие, кстати, на родину вернулись. Мои родители остались – мама не смогла место гибели брата покинуть, папа, понятно, с ней, а мы – с ними. Они к тому времени даже рады были, что мы с Брюталчем их не послушали и в России оказались, когда дети рядом, родителям спокойнее. Жили в своем доме в шпалере, надеялись, смутное время долго не продлится, но Анна Леопольдовна не лучше оказалась. Одно хорошо: недолго на троне задержалась. В вашем дворце тогда мышей развелось видимо-невидимо! По столам бегали. А когда Елизавета Петровна пришла…

– Ох, Лизка мышей боялась! Визжала так, что деревья в Летнем саду ежились! Только у кого ума хватило ту летопись про кладеных котов ей подсунуть?

Шона понурилась: в дальнейшей печальной судьбе дворцовых котов была и их вина. Лирай – он тоже остался в России – не мог оторваться от изучения русских Летописей.

Еще в 1720 году Пётр приказал собрать из всех монастырей и церквей хранящиеся там старинные грамоты, исторические рукописи и старопечатные книги. Губернским и местным властям надлежало все собранное изучить, разобрать и систематизировать. Самое ценное прислать в Петербург для сохранения и архивации. Вот Лирай все это и изучал. Случайно наткнулся на интересный текст 1597 года: «В городе Верхтагиле воевода Рюма Языков заеден Казанским кладеным котом, которой был при нем несколько лет безотлучно». Ну и подсунул этот документ Елизавете. Слово «кладеный» кэльфам было неизвестно, думали, что это обозначение какой-то особой кошачьей породы.

Елизавета, недолго думая, издала указ: «Сыскав в Казани здешних пород кладеных самых лучших и больших тридцать котов, удобных к ловлению мышей, прислать ко двору ея императорскаго величества с таким человеком, который бы мог за ними ходить и кормить, и отправить их, дав под них подводы и на корм сколько надлежит немедленно. И ежели кто имеет у себя таковых кладеных котов, оных бы для скорейшаго отправления объявили в губернскую канцелярию конечно от публикования в три дни…»

– Своевременный указ, правильный, – вздохнул Пётр, – кроме этого самого слова. Ох, бабы… Мои-то указы, дурища, плохо читала. Где у меня про кладеных? Наоборот! Я повелевал «Иметь при амбарах котов для охраны таковых от мышей и крыс устрашения». Кладеный, он ленивый, в нем азарта нет, это все равно, что мужик-импотент. Ладно, дело прошлое, нам про сейчас думать надо. Времени до свету шиш да маленько, а у нас две беды – Сохмет и наследник. Так? – Пётр задумался, покрутил ус. Дернул себя за локон. – Я бы эту Сохметку, тварь мутную, своими руками задушил, зубами загрыз! Если б котом был. Можешь оборотить? Потягаюсь, ей-богу!

– Вас? В кота?

– А что? Знаешь, как мы с Васькой куролесили!

– Вас Мимир в кота оборачивал? Шутите…

– Какие шутки? Поначалу долго тренировался, все я каким-то худым кошаком представал, то без хвоста, то шерсть клочками. Но Васька упорный был. Знаю, с Альвисом консультировался, книги читал. Добился! Я когда себя первый раз во всей красе увидал, веришь, аж пожалел, что молодость уже прошла. Хотя… Думаю, по Петербургу и сейчас полно моих хвостатых потомков гуляет. Все встретиться мечтаю.

– Вряд ли, – качнула головой Шона, – в Фимбульветер все погибли, местных не осталось, одни понаехавшие.

– В Фимбульветер? В блокаду, что ли? – Пётр печально вздохнул. – Слышал, слышал… Жаль. Не осталось, стало быть, кошек с котриаторской кровью в жилах. Знаешь, когда меня Васька стал котриатором величать, веришь, нет, я прямо загордился – признали! Что такое котриатор? Кошачий император, так? Ох и умный он был, Васька мой! Спрашиваю: я – котриатор, а ты кто таков? А он мне вопросом: а кто тебе равен, но независим, кого бы ты никогда не хотел видеть в противниках? Кто с тобой заодно, но всегда сам по себе? Задумался я. Дворяне, генералы – все не то. Патриарх, наверно, говорю. Хоть к тому времени я уже патриархат-то упразднил, и церковью Синод заправлял, но силу патриаршего звания понимал. И Васька тут же: вот я и буду котриархом. Начальником рода, так сказать, духовным пастырем. – Пётр восхищенно хохотнул. – И гляди, как все это прижилось! А котрифея звание тоже Васька придумал?

– Нет, это уже позже прижилось. Екатерина Великая поручила графу Миниху создать первый эрмитажный каталог. Сама его гостям дарила. Мы Сергея Христофоровича, он тогда числился почетным любителем Академии художеств, очень уважали, великих знаний был человек, истинный корифей. Котов очень ценил. Так и вышло – котрифей.

– Это который же Миних? Уж не моего генерала Миниха родственник?

– Сын.

– Вот скажи ж ты! Отец-то его много для России сделал. Не зря я его из Варшавы вытащил. И Кронштадтские укрепления, и Балтийский порт, и Ладожский канал. Инженер от бога. Как и генерал. И сынок в него, говоришь? Тоже за Россию радел? Да чего я спрашиваю, вы, знаю, абы кого званием не наградите.

– Это да. Сергей Христофорович котрифеем был вроде как неофициально, не по должности – по заслугам, а уж потом, через сто лет, когда Николай Первый должность директора Эрмитажа учредил, мы стали котрифеями директоров именовать.

– Так ли уже все заслуживали?

– Ни одного недостойного не случилось. Не прижился бы тут выскочка или невежа, не принял бы дворец. Первый директор – Гедеонов – историк, искусствовед, драматург, он до этого возглавлял комиссию по поиску древностей в Риме. Только при нем музей публичным и стал, когда он отменил дурные указы о посещении Эрмитажа во фраках и мундирах. И наукой серьезной именно при нем тут заниматься стали. Две чудные «Мадонны» благодаря ему наши сокровища пополнили – рафаэлевская из собрания Констабиле и леонардовская из коллекции Литте. Уж только за одно это ему звание котрифея полагается!

– Ну раз достойны, пусть носят. Самим-то про то, как вы их кличете, ведомо?

– Не всем. Степан Александрович, первый котрифей, конечно, знал. Мы с ним много общались. Помогали каталоги составлять, по Европе их распространяли, чтоб слава об Эрмитаже распространялась. Нынешний пока не знает. Он и о нас-то не слышал. Повода не случалось. Боюсь, как бы после сегодняшних событий знакомиться не пришлось.

– Ладно, не паникуй раньше времени. Оборачивай меня в кота, коли сила и умение есть. Тряхну стариной. Или боишься? Не сдюжишь?

– Попробую…

– И не опасаешься, что на трон не вернусь? Вдруг сбегу на вольные хлеба?

– Куда ж вы сбежите? Знаете же, все чары действуют только до восхода солнца.

– В том-то и беда, – Пётр грустно кивнул, – сидеть мне тут вечно прикованным, зевак ублажать. Котриараторское ли это дело?

– А вы… – Шона замялась, – Мут-Сохмет не боитесь?

Пётр расхохотался. Шона смутилась еще больше. Как можно было такое у котриатора спросить? В Летописях полным-полно свидетельств о беспримерной отваге Петра Первого: за тридцать пять лет царствования один только год – 1724-й – прошел для него спокойно. А так… войны, походы, завоевания новых земель и морей, борьба со смутьянами. Единственное, чего котриатор всю жизнь боялся, – обычные тараканы. Но этот факт воспринимался, скорее, как анекдот, так, чтобы чуточку великую фигуру котриатора приземлить.

– Да не смущайся, – Пётр смеется. – Не соврал Васька. Тараканов я и правда боюсь. По сей день. Отчего – сам не знаю. Как только вижу, в ступор впадаю, будто аспид передо мной ядовитый. Ни есть, ни пить не могу. Катька всегда смеялась: это, говорит, тайное оружие, все грозилась, когда серчала, шведам сей секрет продать. Их попервости много было, так Васька, дружок мой любимый, научился этих тварей лапой прибивать. Как хлопушкой! Я со шведами или турками воюю, он тут с тараканами. К моему приезду ни одного в доме не оставалось. Во дворце-то сейчас тараканов нет?

– Да что вы, откуда?

– Ладно, хватит лясы точить, время дорого. Давай, оборачивай в кота.

– Слушайте… – Шоне пришла в голову сумасшедшая мысль, – а что, если вас в Красного кота обернуть? Огромного, яркого? Пройдетесь перед Сохмет, как будто вы – это бог Ра. Скажете что-нибудь грозное, как вы умеете. Она испугается, поверит и успокоится. Хотя бы на сегодня. А до завтра мы обязательно что-то придумаем, главное – успеть Мимира спасти. Он же и есть настоящий Красный кот! Когда подрастет, нам Сохмет бояться нечего, шелковой станет. Время, вот что сейчас самое дорогое. Не успеем – спалит все! По ветру развеет! Не будет дворца, нас не будет, и вы в пламени погибнете.

– А может, ее просто… того…

– Как? Она же из гранита – вечный камень! Тридцать пять веков над людьми изгаляется, тридцать пять веков убивает, разрушает, бесчинствует…

– Давай! Превращай в кота! – рубанул Пётр.

Шона собрала все силы, заставила свою память мгновенно наполниться всеми необходимыми знаниями эльфов. Подошла к Пётру, взяла его за руку.

– Готовы?

– Не тяни кота за хвост! – прикрикнул Пётр.

– Один, Тор, Фриг, Тюр, Бальдр, Фрейя, – забормотала она тихо и быстро. Слова заклинания перемежались именами богов, у которых Шонхайд просила помощи. Прикрыв глаза, она покачивалась в такт своему голосу, как странной и прекрасной песне, потом вдруг закружилась, быстрее, быстрее, быстрее. – Хедан! – выкрикнула она и резко остановилась. Провела руками по лицу, словно умываясь, открыла глаза.

В шаге от нее стоял кот.

Огромный, пушистый, ярко-рыжий, можно сказать, красный, с пышными загнутыми усами и величавым хвостом, украшенным мерцающей красной кисточкой.

– Ну как? – кот выгнул спину и поднял хвост. – Хорош?

– Вы восхитительны, ваше котриаторское величество, – совершенно искренне призналась Шона.

Кот степенно и важно направился к выходу, Шона – за ним. Ее так переполняли восхищение и радость, что она совершенно забыла сотворить фантом Петра, и в опустевшей галерее императорский трон зиял пустотой, как кровавой раной.