Старые грехи

Если бы Андрея спросили, хочет ли он ехать к Любе, он бы уверенно ответил: нет. И еще много раз – нет!! Но его никто не спрашивал. И он ехал.

Не потому, что Люба этого требовала. Она вообще умела только просить, еще лучше – молчать и ждать; замечательные женские качества, так мало ценимые мужчинами, промелькнувшими в незадавшейся Любиной жизни… Но Андрей не мог не ехать, что-то толкало его, несмотря на отчетливую злость, которую он испытывал и к ней, и к себе.

Ни сама Люба, ни ее кротость, непритязательность и заботливость никогда не вызывали мужского ажиотажа. А Андрей вообще был не из тех, кто в принципе западает на подобные неброские качества. Ему нравились девушки яркие, бойкие, независимые…

Как он влип в эти долгие отношения, теперь и сам не понимал. Собственно, она, конечно, была ему полезна. Но, скорее, раньше, пока не забеременела. И в целом Андрей способен был оценить ее предупредительность, ее услужливость. Покорность в сексе. Пироги и борщи. И молчаливую готовность оставаться просто его женщиной, не претендуя на статус жены. Только ничто из перечисленного, включая и умело создаваемые ею праздники для желудка, не проложило пути к его сердцу. Он совершенно не любил Любу. И совсем-совсем не хотел от нее ребенка. Но, как говорится, поздняк было метаться. Срок подходил уже вплотную к родам, и он плелся к надоевшей любовнице, которой, кроме старого больного отца, помочь было некому.

Даже в самом начале этих отношений не проскочило никакой искры, никакой романтики. Люба была старше, выглядела довольно невзрачно. Как-то случилось ему захотеть ее, вдруг подумалось: а вот такую, как она, скромницу, интересно было б оприходовать, – ну и оприходовал. Оказалось, и не трудно, и не так уж интересно. После увяз в обедах-ужинах, и ее всегдашней готовности обстирать-обгладить, и с полным сочувствием выслушать любые его жалобы, и самой никогда не пожаловаться, никогда и ни на что. Ничем не грузила. Только заботилась. Вот он и втянулся. Года три так встречались, не очень часто, но регулярно. Андрей приходил, когда хотел отдохнуть от всего, когда больше некуда было идти, когда надоедали и друзья, и девки и хотелось забиться в нору. Она принимала. И молча улыбалась, ласково и радостно, счастливая тем, что он есть у нее, пусть и не постоянно, но все равно, в общем, всегда.

О беременности Люба сообщила, когда срок уже был непоправимый. Сначала он даже не поверил, что сделать ничего нельзя. Разозлился дико, но не перестал к ней таскаться. И привычного комфорта не хотелось лишаться, и как-то жалко было дуру эту недолюбленную. Так вот кое-как и продолжали встречаться по накатанной.

Теперь, когда приблизились роды, у Любы распухли ноги, она ковыляла по квартире как слониха, обутая в отцовские тапочки, с трудом садилась, с трудом вставала. Чертыхаясь, Андрей покупал что-то по списку, приезжал, бросал пакеты в кухне, наспех обедал, хмуро целовал ее в щеку и уезжал, пропадал. И только теперь Люба, видимо ободренная собственным материнством, стала обращаться к нему с просьбами – и он выполнял, ворча, деваться было некуда. «Поскорей бы уж, поскорей, – думал, неприязненно косясь на ее живот. – Не баба, а инвалид какой-то». Но при всем своем эгоизме Андрей почему-то чувствовал, что все-таки что-то ей должен. И тащился к нелюбимой женщине, с ее ненужным ему, да просто ненавистным уже каким-то ребенком в животе – она говорила, пацаном, – плелся, сжав зубы и твердя себе, что это не навсегда.

Он вез продукты и вещи, которые она попросила, почти не отступив от озвученного списка. Не купил ни цветка, ни конфетки. Правда, в последний момент швырнул в магазинную тележку пакет красных яблок, не зная, что беременным и кормящим яблоки нужно приносить зеленые, чтобы не было диатеза у ребенка. Бросая эту упаковку в общую кучу, Андрей тоскливо вздыхал, и не оттого, что жалел денег, а потому, что чувствовал: теперь он влип действительно. И когда еще развяжется с Любкой – пока непонятно. Но и то, что приложит все силы, чтобы в конце концов развязаться, было для него несомненным. Без такой уверенности он бы просто всего этого не выдержал, в мыслях о побеге заключалась теперь вся его надежда. Будущее без Любы – о господи, скорее бы…

Она родила мальчишку. Такого же болезненного, какой выглядела сама. Только кротостью его нелюбимой подруги младенец не отличался. Пацан кричал не переставая. У Андрея каждый нерв в мозгу дрожал и напрягался от этого неутомимого писклявого крика. Терпеть его было невозможно. Молодой отец старался как можно реже навещать Любу и сына, которого, если честно, сыном никогда – ни вслух, ни про себя – не называл. Он еще продолжал помогать им немного, привозил деньги и кое-какие продукты. Но, выходя из Любиного подъезда, всегда вдыхал полной грудью, словно вырвавшись из подвала, смотрел на небо, на деревья, на птиц, как будто здесь его наконец окружала жизнь и он радовался этой жизни, а там что-то вроде смерти, или болезни, или какого-то уродства, от которого он мечтал избавиться.

Ребенок неизменно раздражал его. Других чувств – вообще никаких, а тем более каких-то там мифических отцовских – Андрей к нему не испытывал. К Любе же чувствовал что-то вроде жалости, смешанной теперь с некоторой брезгливостью. И на этой смеси возникала иногда какая-то темная болезненная похоть, которую он, почти никогда не встречая сопротивления Любы, изредка поспешно удовлетворял.

А она все терпела, даже его скотские приставания.

Даже когда собиралась купать маленького, или делать ему массаж, или кормить… И шла к нему с бутылочкой, или с пеленкой, шла, что-то приговаривая любовное, нежное своему ребенку, – Андрей мог схватить ее и прижать, пригнуть вдруг, пристроиться быстро сзади – и поехало. Слава богу, скоро кончалось. Но Любе все равно от этого бывало тошно, она словно чувствовала себя испачканной – не такой ей хотелось прикасаться к Тошеньке… И все равно прощала Андрею. Напоминала себе, что, когда носила сына на последних месяцах, он не подступался к ней, жалел, как она думала… Старалась понять: мужчина! Это же другой мир. Ей, допустим, кажется, скотством то, что он так вот, походя, чуть ли не при ребенке… Но у него ведь природа другая – а против природы разве возразишь? Да и натерпелся, бедный, наждался за последние месяцы без женщины.

Надежды Любины заключались в том, что Андрей привыкнет постепенно к сыну, привяжется. Ну как можно не привязаться к этому чуду, к их мальчику, такому крохе, такому беспомощному, зависимому от них и бесконечно родному. Когда ребенок засыпал, наплакавшись, потом наевшись, у нее на руках, она завороженно смотрела на его непереносимо трогательное личико и не могла насмотреться. Она гладила его осторожно по пушистой нежной головке и чувствовала настоящее счастье. Впервые в своей жизни Люба была такой счастливой. Хотя ей и раньше казалось иногда, когда появился Андрей, что счастье женское наконец-то нашло ее. Но все же, как теперь понимала, это еще было не совсем то. А вот рождение Тоши прямо перетряхнуло душу, наполнив ее действительно чистой радостью, не замутненной ни сомнениями, ни усилиями принимать что-то чуждое, что явно не нравилось ей, как иногда бывало с Андреем. В сыне Любе нравилось абсолютно все. И в нем самом, и в том, что нужно было для него делать, и в мечтах о будущем, связанных с ним.

Андрей сидел перед телевизором. Он уже поужинал – сам себе пожарив отбивную с картошкой. И теперь смотрел что-то о каких-то исторических заблуждениях и попивал пиво. Две бутылки жадно опустошил почти сразу, запивая круто перченное мясо, а теперь с наслаждением сыто потягивал третью, и четвертая ждала его. Андрей хотел расслабиться. У него сложился трудный денек на работе. Но в конце концов все получилось. И он был доволен собой, но дьявольски устал. Это слово – «дьявольски» – так и вертелось в голове, когда Андрей из последних, можно сказать, сил готовил ужин, изнемогая от желания сесть, поесть и выпить. И вот он поел, он выпивал, откинувшись в кресле, остро переживая свои телесные радости. И тут зазвонил телефон. «Люба», – с неудовольствием прочел на дисплее Андрей. Поколебавшись, он ответил.

– Андрюша, Тоше плохо! – кричала Люба так, что у Андрея заболел, как ему показалось, мозг. – Вдруг начал задыхаться, – истерила безумная мать, – я вызвала «скорую», обещали приехать быстро, но ты же знаешь, как бывает, эти пробки! Господи, Андрюша! Я с ума сойду! Приезжай поскорее! – Она плакала и кричала, всхлипывала и кашляла. – Скорее, Андрюша, умоляю!

– Лююююююбаааа!!! – взревел Андрей, чтобы прервать этот поток соплей. – Зачем так орать?! У меня от твоих воплей голова отвалится. Ты можешь толком объяснить, что там у вас случилось?

Люба на секунду затихла. Постаралась собраться, судорожно залепетала уже тише:

– Тошенька ел печенечку и вдруг начал задыхаться. Потом закашлялся… Стал весь красный!! – Она снова принялась плакать, пытаясь одновременно рассказывать дальше. – Я… его… попробовала по спинке чуть-чуть похлопать… Наверное, не в то горлышко попало… Но он и до этого кашлял, и даже давился как будто. Хотели завтра доктора… Папа его на руках держит, говорит, головку нужно пониже… А Тошенька все кашляет, не перестает!.. Прошу тебя, приезжай, мне страшно, Андрюша!

– Люба, – сдерживая себя, постарался как можно спокойнее говорить Андрей, – подожди, не пори горячку. Ведь «скорая» вот-вот приедет.

– А ты, Андрюша? А ты? Ты приедешь?

– Люб, ну куда я сейчас поеду? – сорвался он, возвысив голос. – Ну куда? Ты хоть поинтересовалась, как я, что я? Что ты какие-то прямо истерики устраиваешь? – Андрею было тошно от собственной черствости, но представить себя одевающимся, выходящим из дома, ловящим такси… Нет, он не мог. Он просто не мог этого. В конце-то концов, он тоже человек… он же тоже имеет право…

В трубке раздались гудки.

Страдая от непонятной гадости в груди, Андрей сел на прежнее место в кресле, уставился в телевизор. Но ничего не видел и не понимал. Ему было плохо. «Из-за Любкиных воплей, – решил. – Какая ж дура баба! Боже мой, какая ж идиотка! Господи! И когда это все только кончится…» У него заболело сердце. Он потер грудь, помаялся еще, пытаясь понять, что там показывают по телевизору. Потом встал, чертыхнулся и поплелся в прихожую, на ходу натягивая джинсы. С трудом, словно придавленный, сунул ноги в ботинки, нагнулся завязывать шнурки… В голове закружилось все, поплыло, в глазах замелькали мушки. Он разогнулся, откинул голову, задышал судорожно и, сбросив ботинки, вернулся в комнату, рухнул на диван. Так лежал с закрытыми глазами, проклиная убогую истеричку Любку. Наконец отдышался, схватил недопитую бутылку с пивом и рывком опрокинул ее в рот.

Эту ночь он провел просто ужасно. Долго-долго вообще не мог уснуть, то вставая, то перекладываясь по-разному на постели, включая и выключая телевизор, глотая воду… Выпил коньяку. Пососал валидол. Съел ломоть колбасы… Ничто не приносило покоя. Под утро уснул, но видел во сне какую-то тоже дрянь.

А утром, когда, мрачный и злой, собирался на работу, зазвонил телефон.

– НАШ СЫН УМЕР, – четко выговорил Любин голос в трубке. – Я тебя ненавижу.

– Подожди, Любаня, ну подожди ты… – забормотал он совершенно по-дурацки, как будто было еще чего ждать несчастной матери. – Ну что ты, что ты, в самом деле, ну… так уж, видно, на роду… ну судьба, значит, такая… – несло его самым невероятным образом, точно он был в бреду и не мог остановиться. – Ну, может, оно и к лучшему… Так уж… сразу как-то вот, сейчас, а не потом, когда ты к нему намертво… привязалась бы… прикипела… – Он бормотал все тише, почти понимая, какую невероятную, бесчеловечную городит чушь.

– К лучшему?.. Будь ты проклят, подонок! Если увижу тебя еще хоть раз – убью, так и знай!

Андрей еще долго болел, участковый врач не исключал у него сердечного приступа. Он старался не думать о Любе, о том, что надо бы помочь с похоронами и вообще – поддержать. «Ну не хочет видеть меня, оно и понятно. Теперь когда еще в себя придет…» Так думал он. И страдал оттого, что когда-то поддался блажи и связался с этой женщиной – такой ему чужой и далекой. Долго не мог отделаться от черных мыслей, связанных с этим его жизненным эпизодом. Но время шло. И постепенно все забывалось. И сам он старался забыть и никогда не вспоминать больше. Чтобы начать жить с начала.

Прошел год. Андрей уже не возвращался мыслями к Любе. О сыне же забыл почти сразу. Случайный ребенок не затронул его души, и даже недолгое раздражение, испытанное когда-то в связи с ним, в памяти не закрепилось.

И вообще в последнее время совсем другим были заняты думы и чувства Андрея. Он влюбился. Роман вспыхнул почти сразу после знакомства, начались полные счастливого волнения встречи, потом влюбленные подали заявление в загс и наконец сыграли свадьбу.

Каким большим казалось счастье! Его должно было хватить на целую жизнь. Тем более что поначалу Ольга соглашалась с Андреем, что детей заводить рано. «Пожить для себя» – говорится в таких случаях. Она произносила эти слова от души. Им было так хорошо вдвоем, что не хотелось ничего менять. Но прошел первый год брака. Второй. Третий… Оля стала замечать, что у одноклассниц почти у всех уже были дети. У кого один, у кого и двое… Ей становилось не по себе, когда она думала, что они с Андреем почему-то эту тему даже не обсуждают. Острота первых семейных радостей, как и вторых, и третьих, слегка притупилась. Достаток в доме был. Материальное положение супругов выглядело весьма прочным. Но появилось чувство, что жизнь как-то застопорилась. Большой карьеры Ольга не сделала, да и не особо собиралась. И все отчетливее ее тянуло к дому. Захотелось иметь ребенка.

– Андрюш, – начала она разговор как-то вечером, лежа в кровати и задумчиво наматывая длинные волосы на пальцы, – вот я все думаю… – Повернувшись к мужу, Оля лукаво взглянула на него исподлобья. – А вот как ты считаешь, не пора ли нам с тобой… – Она замолчала, улыбаясь загадочно, указательным и средним пальчиком, словно ножками маленького человечка, стала мерить шажки по его груди. – Не пора ли нам с тобой, – каждое слово – шажок пальца по телу, – родить ребеночка, а? – И она рассмеялась, обняла его, прижавшись щекой к груди.

– Нет, не пора, – был ответ.

Андрей вывернулся из-под нее, встал и, ничего не добавив, вышел из комнаты.

– Андрюш, – серьезным уже тоном продолжила Оля, когда он вернулся. – Годы идут. Очень затягивать с этим тоже, знаешь, неправильно. Да и что нам тянуть? Все у нас есть, в свое удовольствие пожили. И хочется наконец…

– Нет, – перебил Андрей резко. – Никаких детей нам не надо. – Лицо его дернулось, словно от отвращения. – Я не хочу.

Оля села на постели, взглянула на мужа испуганно.

– Да что такое, – сказала она. – Ты что – вообще не хочешь? В смысле… никогда? Совсем? Но почему?

– Ни почему. Просто не хочу. И все. Не люблю детей.

На самом деле слова «не хочу» и «не люблю» лишь отдаленно описывали его истинное отношение к детям. В действительности мысль о ребенке внушала Андрею такой ужас, что он совсем не был способен обсуждать эту тему спокойно.

С того дня их жизнь изменилась. Встретившая отпор Ольга застряла на идее ребенка. Она перестала предохраняться, надеясь, что желанная беременность наступит сама собой и деваться им будет уже некуда. А Андрей почувствовал, что никогда еще не был в этом браке в настолько реальной опасности. Теперь он проделывал все, что нужно для предохранения, с такой оскорбительной педантичностью, что Ольге все меньше хотелось заниматься с ним сексом.

– Ты меня сделаешь неврастеничкой! – взрывалась она, взбешенная его усилиями.

– Но ты не хочешь предохраняться сама! Это я с тобой стану импотентом! – зло парировал он.

В конце концов все кончилось разводом. Они почти мирно поделили совместно нажитое имущество и бежали друг от друга без оглядки, уже не понимая, как с этим ненормальным человеком можно было улетать от счастья и планировать долгую совместную жизнь.

Андрей привык к одиночеству. В новый брак его не тянуло. Да и не было никого, с кем хотелось бы не то что жить вместе, а хотя бы долго встречаться. Теперь уже и сами женщины, не только их потенциальные дети, внушали ему страх. Он сделался законченным интимофобом, боящимся любого сближения, и стремился лишь к тому, чтобы партнерши, как бы они ни казались привлекательны, не оставались его партнершами более нескольких раз. Он не позволял себе привязываться к женщинам, не ожидая от подобных привязанностей ничего хорошего.

…Был вечер субботы, Андрей ждал очередную подружку, до назначенного свидания оставался час – он решил пешком прогуляться в аптеку. Туда – обратно, подумал, успею. Май в том году оказался добрым, дружно все расцветало после затянувшихся холодов. Кусты и деревья спешили возместить задержку теплого сезона, стремительным распусканием сережек, листьев и цветов. Вся эта весенняя роскошь, обычно появляющаяся поочередно, в ту припозднившуюся весну выстрелила почти одновременно. Наслаждавшийся прогулкой Андрей любовался обновляющимися кронами, весенние ароматы умиротворяли его. Он шел и почему-то думал о том, что все еще может быть хорошо, что жизнь принесла ему много разочарований, и даже испытаний, но он не сделал в ней ничего такого, чтобы не иметь права рассчитывать на счастье. И счастье, совершенно неопределенное, никак не формализованное в сознании, но мерещившееся в виде неясного яркого ощущения, казалось ему таким возможным.

Он остановился и закурил, что в последнее время, надеясь бросить, позволял себе все реже. Рядом притормозил высокий старик и внимательно в него всматривался. Андрей затянулся сигаретой, поднял голову, сощурился, вглядевшись в лицо незнакомца… Почувствовал укол страха, сменившийся затем желанием бежать, немедленно скрыться. Отвернувшись, он заторопился, чуть изменив направление, пытаясь обойти мужчину подальше. Но тот шагнул к нему, придержал за рукав. Андрей вскинул голову. Старик так же пристально смотрел на него и молчал.

– Простите… – начал было Андрей.

– Неужто не узнаешь? – перебил тот. – Ведь узнал, что глаза прячешь?

– А… Антон Иванович… Не ожидал… Добрый вечер. – Куда было деваться – он вынужден был признать старого знакомого. На него смотрел отец Любы. И узнал его Андрей в первую секунду, как только они встретились взглядами… Но он готов был провалиться, лишь бы не стоять тут перед дедом своего умершего когда-то такого нежеланного сына.

– Ну слава богу, – вздохнул старик.

– А вы… Как тут? А! Ну да, живете-то в общем… почти рядом… Ну а как дочка ваша, Любовь Антоновна? – глупея от неловкости, поинтересовался Андрей. – Здорова она? – брякнул еще нелепее, пытаясь казаться оживленным и надеясь скрыть этим жалким маневром свое мучительное смущение.

– Какое здорова! – грустно отвечал отец. – Умерла два года назад. Ты разве не знал? Погибла она. На перекрестке машиной сбило. Что, неужто и вправду не знал?

– Да нет же! Откуда?.. Господи… Мы с Любой не общались совсем, она сама мне велела не появляться ни под каким видом… – забормотал насмерть перепуганный Андрей. – Как же так? Как же это?

– Да что! Дурак пьяный сбил. Так что нет ее, дочки-то… – Он помолчал, глядя себе под ноги. – Зато внук подрастает, Антошка, – добавил, снова в упор уставившись на несостоявшегося зятя. – Без отца, без матери.

– К-какой Антошка? – обмер Андрей.

– Какой! Твой Антошка. При живом отце сирота. Я-то от него не отказываюсь, но мне недолго осталось. Сердце совсем никуда. Да и другого всякого хватает. И что с парнем будет? А? Что будет с мальчишкой-то? Что ж ему – в детский дом?..

– Да как же… – Андрей во все глаза смотрел на деда, пытаясь понять, точно ли тот в своем уме. – Какой Антошка при живом отце… Люба мне еще когда сказала, что он умер! Умер! Сказала, что меня ненавидит. И чтобы не смел больше ни звонить, ни приходить! Что ж получается…

– Получается, считала, ты сам для них умер, м-да… – задумчиво решил отец. – Но у меня-то выбор невелик – или ты, или детдом. Я просто обязан попробовать. Сам хотел тебя искать, а тут такой случай. Ты пойми, не надеюсь я на свое здоровье. И должен, пока жив, о мальчишке позаботиться.

– Да что же это… как же так… Люба… Господи, почему же она мне про сына… – мямлил потрясенный Андрей. – Почему же сказала, что умер? Как такое… про живого? – все не мог он прийти в себя.

– Как-как… А ты вспомни, сам-то как с ней тогда! Да как с мальцом… Эх, что говорить! – дед махнул рукой. – Дело прошлое. А только я тебе так скажу: не по-человечески ты с ней, не по-человечески, да… Так с тех пор и не говорили, значит, с Любаней? И не виделись, вот как ты тогда пропал-то совсем?

– Н-нет… Она сама сказала…

– Сказала! А ты-то что ж? Сын же он тебе, не кто-нибудь… Ладно. Дело прошлое, говорю. Ты вот что… – Он достал из кармана бумажку, вроде бы рецепт. На обороте бланка написал телефон и адрес.

– Да помню я, – заглядывая, пробормотал Андрей.

– Помнишь? Это хорошо, что помнишь. Вспомни еще, что сын у тебя растет сиротой. Ну ладно, пошел я. Захочешь – найдешь нас.

Старик ушел. В кармане Андрея завелся рингтон.

– Да! – машинально откликнулся он.

– Але! Малыш! Я уже тут, открывай дверь, – пропел веселый голос его временной подружки Ирки.

– Да-да, сейчас… – И он поскакал к своему подъезду.

Свидание прошло ужасно. Они поругались, и Ира уехала разозленная, обозвав его придурком. Андрей с облегчением остался один, но не мог отделаться от тяжелого чувства какой-то гадливости. Несколько дней потом мысли о неожиданной встрече не покидали его. Убедившись, что тревога не отпускает, он разыскал в кармане бумажку с нацарапанным номером и позвонил старику.

– Але, – едва слышно раздалось в трубке. Абонент на том конце явно страдал от удушья. – Слушаю вас… – Раздался слабый, с усилием сдерживаемый кашель. «Сердечный», – подумал Андрей, когда-то ухаживавший за умиравшей матерью.

– Антон Иванович? – воскликнул он. – Что с вами?

Старик еле дышал.

– Слава богу! – выговорил с трудом. – Приезжай, плохо мне. Сердце. Я тогда «скорую» вызываю. А то уж не знал, как и быть. Приезжай, забери мальчика.

Андрея словно водой окатило от этих слов. Как приговоренный стал он собираться, наконец оделся и поехал по некогда знакомому адресу.

Дверь в квартиру оказалась незапертой. Андрей прошел в комнату, где над кряхтящим от боли и слабости дедом уже хлопотала бригада «скорой», видно было, что старику действительно очень плохо. В ногах кровати, касаясь рукой одеяла, стоял пятилетний Антон.

– У вас соседи дома? – на звук Андреевых шагов обернулся врач. – Нам еще двоих, выносить его. Осторожно надо, у него предынфарктное состояние, – шепнул, приблизившись.

– Не шепчи, – вдруг хрипло заговорил дед. – Знаю… что плохи дела.

– Ну-ну, так уж и плохи! – опроверг доктор. – Но могут быть и плохи, если будете разговаривать. Лежите спокойно, готовьтесь к транспортировке.

Старик перевел дух и слабо выговорил, чуть приподняв руку, указывая в сторону внука:

– Видишь… один остается… Ты уж…

– Да не волнуйтесь вы, Антон Иванович, – нахмурился Андрей. – В самом деле, молчите, раз доктор велит. Заберу его.

– Ключи возьми… на тумбочке… Ему там… собери все… с собой… Он поможет… толковый…

Дед замолчал. Лежал с гримасой боли на лице, с заострившимся носом. Едва слышалось его сиплое дыхание.

– Так что с соседями? – вернулся к прежнему врач.

Андрей пожал плечами и пошел к двери.

– Дедушка, – прошептал мальчик, – мы уезжаем?

Дед не шевелился. Андрей обернулся.

– Уезжаем, Антон, – сказал, вздохнув. – Дедушка в больницу, а мы с тобой в гости.

– В гости? – заинтересовался мальчик. – К тете Кате?

– Нет. Ко мне. Хорошо?

– С ним… поедешь… Антоша… Я поболею чуток… – опять напрягся дед и замолчал, совсем обессиленный.

Андрей вернулся от дверей.

– Антон, – он старался говорить по возможности спокойнее, – дедушка заболел. Его нужно в больницу, понимаешь? Чтобы он поправился.

Мальчик кивнул.

– А ты пока у меня поживешь. – И снова невольно вздохнул, говоря эти слова, и опять поспешил к двери.

Больного выносили долго, осторожно спускали по ступеням, неловко разворачиваясь на площадках. У Андрея от тяжести затекли плечи и руки. Но он был бы рад весь вечер таскать эти носилки вверх-вниз по лестнице вместо предстоящего ему кошмара – остаться вдвоем с незнакомым пацаном. На душе скребли кошки. Вообразить себе ребенка в своей квартире он не мог. И перспективы старика были неясны – черт знает, насколько это могло растянуться.

Записал номер больницы и адрес. Попрощался с дедом, скрепя сердце снова заверил, что все будет нормально.

– А вы там тоже, Антон Иванович, старайтесь… – судорожно заклинал старика. – Врачей слушайтесь… И поправляйтесь. Поправляйтесь! Вам болеть нельзя… Зарядку к мобильнику не забыли? Буду на связи, если что. На связи буду…

– Да не бойся ты его, – вдруг пробубнил дед. – Он мальчишка хороший. Таких поискать.

«Какой ужас, – подумал Андрей, взглянув на ребенка, которого держал за руку. – Что я с ним буду делать…»

Наконец они оказались дома. Собирая пацаненку вещи в квартире деда, он все удивлялся какой-то вовсе не детской расторопности Антона. Пятилетний мальчик точно знал, где что лежит, одежду складывал аккуратными стопками, а уходя, выключил в комнате свет.

– Ну ты даешь, – одобрил Андрей. – Молодец. Все знаешь.

– Само собой, – солидно подтвердил Антоша. – Ведь мама улетела на небо, и, кроме меня, помогать дедушке некому.

Андрей, вздохнув, потрепал мальчика по голове.

– Ну, ничего, – сказал, – вот дедушка поправится – заживете с ним лучше прежнего.

Пока же стали они жить вдвоем. Сначала он долго не мог отойти от чувства беды и тревоги перед этой внезапной переменой участи. Первые дни таскал Антона на работу, кое-как объяснив сослуживцам, что мальчик – его родственник, что дед у него заболел, а родителей нет. И каждый час ожидал каких-нибудь неприятностей. Однако парень оказался необычайно рассудительным и послушным, так что он стал оставлять его дома.

Ребенок умел определять время по часам. Ровно в час садился за стол в кухне, ел, что оставлял ему Андрей – печенье, шоколадные батончики, сладкие хлопья, яблоки, мандарины… Запивал свой сухой паек соком – и это был его обед. К плите, как было оговорено, не подходил, дверь никому не открывал, в холодильник и шкафы не лазил. Краны, попользовавшись водой, неизменно заворачивал до конца. Любил листать книжки, возиться с конструктором, пускать в ванной кораблики.

Андрей только диву давался, когда, вернувшись с работы, обнаруживал квартиру почти такой же прибранной, какой оставлял, а кухонный стол протертым от крошек. Ему хотелось плакать от неведомых чувств. «У него мои гены!» – думал он. И самому становилось неловко от такой нескладной попытки как-то примазаться к добродетелям Антона.

Несколько раз звонила Ирка, норовила помириться и напроситься в гости. Но Андрею было не до нее. А поговорить про Антошку хотелось. Но та быстро пресекала ничуть не интересные ей восторги папаши-неофита:

– Я не поняла, этот мелкий теперь вечно у тебя жить будет?

– Нет! Зачем вечно! Пока…

– Ну и чудненько, – решала бессердечная Ирка. – Освободишься – звони.

– Вот коза, – беззлобно ругался Андрей, отбрасывая телефонную трубку. И даже радовался, что отстала.

Ездили в больницу к деду. Угроза инфаркта миновала, тот долечивался и снова был похож на самого себя. Андрей иногда задумывался, как сложатся отношения дальше. Сам не почуяв как, он втянулся в свое нечаемое отцовство и уже с трудом представлял себе жизнь совсем без Антона. То есть как вот он будет жить – и не знать никакого мальчика пяти лет. Но и представить себе, как бы можно было устроить жизнь вместе с мальчиком – тоже не мог.

Однажды они вдвоем возились с «Лего», и папаша раздувался от непривычной отцовской гордости, наблюдая интерес и сообразительность Антона.

– Ну ты крут, – хвалил он его. – Молодец! Настоящий строитель! Будешь строителем, когда вырастешь?

– Не знаю. Сперва еще надо у дедушки спросить, – рассудительно отвечал ребенок. – Я ведь у него только один. И у меня дедушка один.

– М-да, это верно, – без энтузиазма мямлил застыдившийся Андрей.

– А ты, что ли, мой папа? – неожиданно вскинул на него ясные глаза мальчишка.

– Дык… э-э… я… вообще-то… – заюлил было разоблаченный родитель. Но спохватился и кивнул: – В общем-то, да. Да. Так и есть. Я твой папа.

– А ты меня, что ли, нашел?

– Вот именно, нашел, – подтвердил отец уже уверенней. – Потерял и нашел.

Мальчик рассиялся, обнял его, восторженно глядя снизу вверх. Слово было произнесено. Очевидность собственного отцовства явилась перед Андреем с самой полной определенностью. «Что ж, похоже, назад дороги нет», – смирился он.

– А дедушка разве не говорил, что я твой папа? – уточнил, потихоньку осваиваясь в новом статусе.

– Нет, – помотал головой Антоша. – Но я сам догадался, – похвастался радостно. – И что ты меня искал и нашел тоже.

– Ну да, – смущенно подтвердил отец. – Так все и было.

Подошло время перевозить подлечившегося деда домой. Андрей завел было с сыном туманную речь о том, что есть дедушка, но есть у него и отец, и что имеются, стало быть, два дома…

– Ты не придешь жить к нам с дедушкой? – удивился Антоша.

– Нет… Я не могу переехать к вам. Но ты можешь остаться здесь.

Ребенок молчал, понурившись.

Они поехали в больницу, забрали старика. Дома тот все хлопотал, суетился, словно уходил от тяжелого разговора.

– Пойду чайник поставлю, – пробормотал, направляясь в кухню и пряча глаза.

– Ну а ты что такой тихий? – с фальшивой оживленностью подкатил Андрей к сыну.

– Буду с дедушкой жить, – прошептал мальчик. – Я же у него только один.

В общем, все более или менее вернулось на круги своя. Андрей снова жил в одиночестве. Опять появились женщины. С каждой он невольно заговаривал о сыне. Хотя было очевидно, что разговоры эти в разной степени его девушек не интересуют. Андрей сделал вывод, что женщин он подбирал себе каких-то одинаковых. Все они были легкомысленны, эгоистичны и неумны.

Пожив некоторое время «по-старому» и заскучав, стал он навещать сына. Мальчик встречал его с радостью. Старик – с плохо скрываемым удовольствием. «Теперь хоть помереть могу спокойно, – говорил. – Все-таки ты оказался не таким еще прохвостом, как я думал». Иногда приходилось брать Антошу к себе, когда дед похварывал, а то и самому ночевать у них, чтобы присматривать за больным стариком. Андрей сам себе удивлялся: когда и как убежденный эгоист, холостяк, одиночка, вдруг перестал держаться за свое одиночество? Почему его не особенно тяготили ни смена привычек, ни нарушение заведенного порядка жизни, ни новые хлопоты?

Он прикипел к сыну, но не понимал, как из детоненавистника буквально ни с того ни с сего получился чадолюбец?.. Довольно быстро привязался и к старику. Между ними сложилось что-то вроде взаимно насмешливой дружбы. С другой стороны, постоянные хвори деда требовали от Андрея новых усилий, заставляя задумываться о том, что теперь в его жизни почти не осталось места безотчетному досугу, ленивой беззаботности. Совершенно неожиданно он оказался чрезмерно вовлеченным в жизнь других. И, даже оставаясь вроде бы предоставленным самому себе, все равно пребывал словно в постоянной готовности соответствовать положению «семейного» человека.

А что в этой новой жизни было для него более существенно – потери или приобретения, – не мог понять. Иногда казалось, приобретения – сына, семьи, нового, ответственного, себя… Но порой чувство потери независимости и того мира, где ему никто не был нужен и он не был нужен никому, становилось болезненным. Андрею не хватало личной свободы.

Дед опять хворал, к проблемам с сердцем добавилась простуда. Чихал и кашлял, температурил, заразившись каким-то нудным вирусом. Андрей забрал Антошку к себе. И нужно было еще навещать больного. Аптеки, магазины, квартира деда, собственный дом, наполненный заботами о мальчике и хозяйстве, работа… Он все больше хмурился.

«Это потому, что у нас ненормальная семья, – сообразил однажды. – В нормальной семье значительная часть семейных забот лежит на женщине. А у нас ее нет. То есть нужно, чтобы в доме поселилась женщина», – уперся в неожиданный вывод. Нельзя сказать, чтобы такое открытие его обрадовало. Девушки, с которыми он привык иметь дело, совершенно не годились ни в спутницы жизни, ни в матери. У них напрочь отсутствовало желание о ком-то заботиться, это было очевидно. Но где берут других девушек?

Быть может, впервые за все эти годы Андрей толком вспомнил Любу. Словно что-то ущипнуло его за сердце. Вспомнил, какой скотиной был тогда, когда Антон только родился и Люба одиноко сражалась с его ранними болезнями. «Как это странно все. Не хотел быть отцом – и вот я отец. И ношусь со своим чадом как курица с яйцом. Не понимал никакого долга своего перед Любой и ребенком… И вот… Ничего не поправишь больше в Любиной жизни – и я мучаюсь. Да, это похоже на раскаяние. Откуда? Вспомнить меня пять лет назад – безнадежен! Ничего не видел. А сейчас – хоть плачь, но там уже ничего не изменишь. Только здесь… Только здесь».

Он смотрел на сына, строившего на ковре дом. Антоша в очередной раз изумлял его, как изумляет человека чудо. «Но почему я не видел этого всего тогда, когда видела Люба? И почему так ясно все для меня сейчас? Ничего нельзя понять в этой дурацкой жизни…»

Антошка казался вялым. Улегся вдруг посреди кубиков, махнул рукой по постройке, дом развалился – мальчик заплакал.

– Что это ты? – удивленный Андрей присел рядом. – Что с тобой?

– Попить хочу, – попросил сын.

– Ну пойдем на кухню, чаю, что ли… давай?

– Компотика, – захныкал Антон.

– Да где же я тебе возьму? – удивился отец. А тронув лоб мальчика, потащил того в постель.

Ночью давал парацетамол, но хорошенько сбить температуру не удавалось. Утром вызвал врача из детской поликлиники. «Господи, что за бабы пошли, – думал он, в тревоге расхаживая из угла в угол по комнате и с раздражением перебирая в памяти знакомых девушек. – Хоть кто-то из них разве может быть нормальной, полноценной матерью? Боже мой! Дура на дуре! Не то что компотику сварить… их вообще к детям подпускать нельзя. А вот где эти все правильные женщины, где сильные, добрые, самоотверженные? Ну, Люба была, ладно. Ну, царствие ей небесное. А еще-то кто? Всё! И кого мы реально видим? Какие-то уродищи. Им только денег да трахаться. Пустые, как барабаны! А нормальные девки – где они?..»

Наконец в дверь позвонили. Андрей кинулся открывать, словно рванулся к спасению своему, и, едва поздоровавшись с вошедшей, взволнованно залопотал:

– Вы посмотрите его, доктор, повнимательнее, он без матери растет, мать умерла.

– Не волнуйтесь, папа, сейчас посмотрим вашего мальчика, – певучим голосом откликнулась девушка. Под плащом у нее оказался белый халат, что очень понравилось Андрею и несколько примирило его с ее молодостью, почему-то внушив надежду на профессионализм участковой врачихи. Вообще-то он надеялся, что придет доктор пожилой и опытный… возможно, дедушка. Седые усы, деревянная трубка в руке…

У девушки на груди болтался стетоскоп. Она была ласковой, темноглазой и спокойной. Почему-то Андрей сразу понял, что такая смогла бы сварить компот.

Девушка подошла к Антошиной кровати.

– Ну, кто у нас тут разболелся? – спрашивала нараспев, точно детскую книжку читала. – Кто тут у нас? Антоша? Давай-ка, Антоша, я тебя посмотрю. Вот, молодец, садись, вот так, – хлопотала она, приподнимая мальчика. – Рубашечку снимем, вот, хорошо. Температуру давно измеряли? – с мягкостью в голосе обратилась к Андрею. Тот смотрел с умилением и молчал. Девушка, не раздражаясь и не отвлекаясь, так же ласково спросила снова: – Температура у мальчика сейчас какая?

– А! – спохватился Андрей. – Тридцать восемь утром. Я сбивал… Вот, парацетамолом! – воскликнул, хватая коробку со столика.

– Угу, – кивнула доктор, прослушивая грудь ребенка. Она сосредоточенно задерживалась то слева, то справа, просила дышать глубоко, с открытым ртом, будто зевая, потом совсем не дышать, чутко вникала во внутренние шумы больного организма. Наконец надела на Антона рубашку, вытащила из ушей оливы стетоскопа. – В легких чисто, – сказала. – Но дыхание жестковато…

Достав из чемоданчика бланки рецептов, девушка села за стол.

– Вам больничный нужен? – спросила.

– Вообще-то нужен, – неуверенно предположил Андрей. – А только мне разве положено? Официально ведь я ему никто.

– Как это? – озадачилась врач. – А с кем же мальчик живет?

– Обычно с дедом. Но сейчас дед сам болен.

– Ясно. Нет, больничный я вам, конечно, выпишу. Достаточно того, что вы ему родственник и ухаживаете за ним.

– А как вас зовут? – спросил Андрей, самого себя удивляя робостью голоса.

– Светлана Алексеевна. Я ваш участковый педиатр. Антон здесь часто бывает?

– Бывает. В последнее время чаще. Дед у нас совсем расклеился.

Она внимательно посмотрела на него.

– Официальный опекун Антоши – дедушка?

– Да. Это отец его покойной матери.

– Ясно. – Светлана отвернулась и продолжила писать.

– А чем вы его кормите? – спросила, снова повернувшись к Андрею.

– Да всем… Что сам ем…

– Ну, надеюсь, пива с воблой вы ему не предлагаете? – уточнила она без улыбки.

– Н-нет, ну что вы! – Андрей не понял шутки, отчаянно затряс головой.

– Да ладно вам, – отмахнулась Светлана. – Просто быт у вас, сразу видно, холостяцкий. А такому маленькому, сами понимаете, нужны условия особые.

– Ему компоту хочется, – поделился вдруг Андрей. – Вы меня не научите его варить?

– Господи! Что там варить! У вас фрукты какие-нибудь есть? Или сухофрукты?

– Н-нет. Но могу сбегать.

– Вот что. У меня пока обход не закончен. Потом пересменок не очень большой, и нужно еще успеть пообедать перед приемом в поликлинике. Давайте так сделаем: я после приема, вечером, зайду в магазин, куплю яблок – и мы с вами быстренько сварим ему компот.

– Вы так нас выручите, Светлана Алексеевна! Просто не знаю, как благодарить, – залепетал Андрей. – А за яблоками я схожу, у нас же магазин в трех минутах. Сбегаю, когда заснет.

– Прекрасно, – одобрила поправку докторша. – Только покупайте наши, сезонные, не импортные. Они дешевые, и пусть это вас не смущает, – добавила, насмешливо разглядывая родителя.

– Спасибо вам, – прочувствованно сказал Андрей.

– Пока не за что.

Андрея распирало от впечатлений. У него много лет не было на душе так ясно и радостно. Они варили вместе компот. Потом она помогла приготовить ужин. Сидела с Тошкой, читала книжку. Смешливая оказалась, веселая… Андрей никак не мог справиться с этим ворохом положительных эмоций, которые переполняли его после ее ухода. Метался по дому с глупым от счастья лицом, обдумывая всякую мелочь, сказанную и сделанную Светланой.

Он жалел, что не смог оставить Антошку, чтобы проводить ее до дома. Но Света сказала, ей не привыкать возвращаться одной, бывает, и поздно, потому что при обходе больных чего только не случается. Зато Андрей очень ловко выпросил у нее номер мобильного – дескать, мало ли что может поставить в тупик одинокого отца, к кому тогда обратиться, как не к участковому доктору!

– Ну ты это, – сел он на Антошину постель, – как тебе наша врачица? Понравилась?

– Добрая тетя, – признал мальчик. – Пап, а ты мне почитаешь? Про рассеянный-с-улицы-бассейной.

– Ну давай, – согласился отец. – А тетя Света хорошо книжки читает?

– Хорошо, – кивнул Антоша. – Но ты еще больше хорошо.

– Ну уж! – возразил Андрей. – Тетя Света точно лучше. А она красивая?

– Не знаю, наверное, – сказал Антон, пожимая плечами. Но угадав, чего ждет папа, подтвердил: – Красивая.

– А вот если бы тетя Света жила с нами… – не унимался отец.

– А дедушка? – удивился мальчик.

– Ну ладно. Давай читать, – смирился Андрей.

На другой день он впал в уныние. Не находил убедительной причины, чтобы позвонить ей. Он не узнавал себя. Не мог припомнить, чтобы общение с женщинами или решение любых вопросов, связанных с ними, вызывали в нем хоть какие-то затруднения. А тут – просто ступор какой-то. Несколько раз хватал трубку, таращился на экранчик. Но, так и не решившись, телефон откладывал. Наконец взял себя в руки, сказал сам себе, что дело не стоит выеденного яйца и, хотя совершенно в это не поверил, все-таки позвонил. Причем так ничего и не придумав путного для оправдания звонка.

– Света, здравствуйте, это Андрей… Андрей, у которого сын… – заговорил сбивчиво, но решив действовать напрямик. – Сын Антон… Света, вы простите меня, я не знаю толком, что вам сказать…

– Что-то не так с Антошей?

– Тьфу-тьфу, с ним нормально. Выполняем все, как вы написали. Если бы что – я б давно позвонил, – признался он. – А так… Ну не знаю, Свет, я просто очень хотел вам позвонить. И очень хочу вас видеть. – Его сердце колотилось с бешеной скоростью, голос срывался.

– Я вас понимаю, – спокойно сказала девушка. – Вы извините, у меня прием. Если хотите, позвоните вечером, после восьми.

– Да, да! Конечно! В восемь! Спасибо, Света, спасибо! Извините меня.

Он отключился, радость лавиной обрушилась на него. Только что изнывал от отчаяния и страха перед неизвестностью – и вот, здрасте вам, эйфория! «Неужели я влюбился? – подумал Андрей со счастливым ужасом. – Неужели такое еще могло случиться со мной?! Боже мой! В восемь! Это невероятно. Какое счастье…»

Они стали встречаться. Их общение совершенно не содержало того смысла, который Андрей привык вкладывать в слово «встречаться». Вместе гуляли по улицам. Иногда она заходила помочь по хозяйству и с Антоном. Причем с ребенком была неизменно нежна, а с Андреем почти всегда насмешлива… Вот, собственно, и все, что их связывало. Но он был счастлив и этим. А внимание к мальчику просто вызывало в нем восторг и умиление.

Когда и дед, и внук выздоровели, Андрей перевез Антошу на прежнюю квартиру и стал навещать почти каждый вечер. Ему уже казалось, так было всегда. Иначе и быть не могло – он отец, у него сын… Позже отправлялся на свидания со Светой. Теперь они могли сходить и в театр, и в ресторан. И так много говорили, как никогда он не говорил с женщинами.

– Почему ты одна? – спрашивал Андрей.

– Ты лучше голодай, чем что попало есть. И лучше будь один, чем вместе с кем попало, – цитировала Хайяма ироничная девушка.

– Свет, ну а я хоть что-нибудь значу в твоей жизни?

Она усмехнулась. И ничего не ответила.

– Вот когда ты говорила про кого попало, – подождав, продолжил Андрей, – я подумал: может, это и ко мне относится.

Света и тут промолчала, только взглянула искоса.

– Но мне очень бы хотелось, чтобы рано или поздно мы были вместе, – мужественно продолжил он, чуть сбитый с толку. – Ты так мне нравишься, как никто и никогда… Да что там! Я… Ну не хочется просто трепать слова. Все равно этого точно не выскажешь, не получится.

– Вот и прекрасно, – согласилась Светлана опять с усмешкой. – И не надо лишних слов. Я так много их в жизни слышала, что давно уже научилась относиться к словам просто как к шуму.

Андрей так расстроился, что ей стало его жалко.

– Ну не обижайся. У всего же есть свои причины, да? Понимаешь, я далеко уже не так доверчива, как в юности. Научили. Нашлись учителя… Так что теперь привыкла больше ориентироваться на поступки. А то, бывает, слов много – а с делами они будто не знакомы. И как доходит до ответственности, человек прямо на глазах меняется. Так что лучше уж одной… Вот ты знаешь, что мне в тебе понравилось?

– Что?

– Твое отношение к Антошке. Знаешь, сколько отцов своих детей или прямо бросают, или такие им отцы, что просто выкрасить – и выбросить? Я педиатр и, поверь, всякого насмотрелась, наслушалась. А ты другой, ты ему как мать, – довольно заметила Света, погладив присмиревшего Андрея по волосам.

– Да я не всегда таким был, – болезненно морщась, признался он.

– Ну стал ведь, – легко возразила она. – А мне такие мужчины попадались, на которых совсем положиться нельзя. Вообще как-то ужасно не везло. Но я все думала, ведь есть же нормальные, ну не может быть, чтобы вовсе не было.

– А какие нормальные? – осторожно уточнил Андрей.

– Такие, которые не сводят отношения с женщиной исключительно к сексу… Тех, что мне попадались, только постель интересовала.

Он мысленно сжал кулаки. Как бы ему хотелось сейчас дать в рожу всякому, кто когда-либо посмел смотреть на эту девушку как на свою сексуальную игрушку. «Себе и дай, – вдруг мысленно посоветовал. – Твоя рожа как раз для этого подходит».

– Ты не такой, я же вижу, – продолжала между тем Света. – Ты меня не торопишь. С тобой и поговорить интересно, и…

Андрей поморщился опять. Незаслуженные похвалы угнетали его.

– А ты знаешь, что не такой я первый раз в жизни? – спросил сквозь зубы. – И к женщинам относился в основном именно так, как ты сейчас говорила. А может, мне попадались какие-то неправильные женщины?

– Я не знаю.

– А я знаю. Не в этом даже дело. Если взять Любу, Антошкину мать, так нормальная была. Даже хорошая. Но я не любил ее. И относился потребительски. Просто скотски, как сейчас понимаю. Все ты правильно говоришь, Светочка. Мы часто бываем животными. Но это же наша природа, ты так не думаешь?

– Нет, не думаю, – необычно жестко отрезала она. – У нас двойственная природа, и у мужчин, и у женщин. Если мы и вышли из животного мира, так ведь вышли же давным-давно! И собственно человеческое в человеке – совсем не животного происхождения. – По тому, как Света чеканила слова, ясно было, насколько эта тема действительно ее задевает. – У нас есть интеллект. У нас душа, между прочим. И в конце концов, социального в людях уж никак не меньше, чем животного. А кивать все время на свою животную природу для оправдания собственного низменного поведения глупо и пошло. Да если хочешь знать, у меня тоже бывают очень даже сильные желания. Разные… Но я не стану их удовлетворять любой ценой. Потому что я не зверь, а человек. И у меня есть достоинство. И совесть.

– Светочка, ну не сердись… Конечно, ты права. Но я долго этого не понимал. Если бы понимал, никогда бы не сошелся с Любой. Да и, наверное, со всеми почти женщинами, которые у меня были.

– О романе с Любой тебе жалеть нечего, – заявила Света. – У вас ведь сын. Не будь романа – не было бы и Антоши.

– И опять ты права. А не было бы Антоши – и тебя бы в моей жизни не случилось. Знаешь, я думаю, если действительно есть тот свет, то Любка, конечно, в раю. И она там, наверное, ухохатывается.

– Почему?

– Ну, ты меня не видела, каким я раньше был. Ты не видела, каким я был отцом, когда Тошка родился, какой, собственно, скотиной. Я вообще его не помню, сына своего. Помню только свое раздражение и вечный крик ребенка, и эту вокруг него суету… А теперь сам ношусь с ним, – он усмехнулся, – как с писаной торбой.

– Ну и чего Любе ухохатываться? – насмешливо, в своей манере, уточнила Света.

– Ну… типа… какой я стал послушный, смирный, – объяснил смущенно Андрей. – Все-таки пробило оно меня.

– Это главное, – снисходительно кивнула Светлана. – Знаешь, все в жизни грешат, все совершают ошибки. Но не все их исправляют. Пусть у тебя это и несколько поздно получилось – все равно лучше, чем никогда.

Находясь у отца, Антоша целыми днями оставался один. Света бралась помочь с местом в детском саду.

– Но тогда придется насовсем забирать его у деда, – пугался Андрей.

– Это необходимо, я тебе как педиатр говорю. И в саду, кстати, более последовательно займутся его развитием.

– Да он и так… ты не представляешь, какой он умный! – с готовностью восторгался сыном Андрей.

– Представляю, – мигом соглашалась Светлана. – Антоша молодец. Но нужно же систематическое обучение, сейчас без этого в хорошую школу не поступишь. А с ним мало занимаются, он ведь у нас еще даже не читает.

Андрей замолкал, боясь спугнуть счастье, услышав это «у нас»…

А дед болел почти не переставая, много лежал, глухо кашлял. Андрей приносил продукты, покупал лекарства, оплачивал коммунальные счета. Мерил старику давление и делал уколы… И чувствовал уже себя совсем себе не принадлежащим. И часто думал о том, как при других обстоятельствах мог бы все это время проводить со Светой.

– Ты вот что, – заговорил однажды дед, – ты не тяни, оформляй давай опекунство над парнем, пока я жив. Видишь, плох совсем, и лучше уже не станет. Тебе насовсем забирать его нужно. А я хоть умру спокойно.

– Вы только со смертью не горячитесь, Антон Иванович, не лишайте внука любимого дедушки.

– Если честно, сам не хочу, – вздохнул тот. – Но здоровье, видишь, со мной не советуется. Ты уж поторопись, оформляй там бумаги… Чтобы его потом в детский дом не уволокли… пока разберутся. А то у нас долго разбираются.

– Займусь. И правда, пора уже отцовство как-то официально…

– И вот что, – перебил дед. – Забирай-ка его к себе сегодня же.

– Угу… – только и кивнул Андрей. «Права была Светланка-то, – подумал он. – Как всегда, права».

– Вы ведь с Антошкой навестите же меня когда ни то?

– Да уж как-нибудь!

– А ему с тобой лучше, точно говорю. И не получится хотя бы, что мальчонка тут один… когда я вдруг… Ну, в общем, не тяни, прямо сейчас давай собирай вещи – и поезжайте. Только не бросайте навовсе. Привык я к мальчонке. Да и к тебе уж притерпелся, чего там… Навещайте иногда.

– Ладно вам причитать-то, Антон Иванович, – не выдержал Андрей. – Куда мы от вас денемся?

– Я так понимаю, – по-деловому переключился дед, – у тебя женщина хорошая появилась.

– А с чего взяли?

– Думаешь, не видно? Ты переменился. Мне что! Мне лишь бы вон Антону хорошо было.

– Света детский врач, – помявшись, сообщил Андрей.

Дед уважительно поднял брови.

– Это лучше и не надо, – одобрил кандидатуру.

– Детей любит, – опять похвалился Андрей. – К нашему привязалась как к родному.

– Ну это хорошо, – довольно кивнул старик. – А и то сказать, чего ж нашего парнишку не любить? Уж, кажется, всем хорош… Антоша! – крикнул, глядя в проем смежной комнаты. – Иди вещи собирать! Поедешь к папе.

– Сейчас! – откликнулся внук. – Дом дострою.

– Ну строй, строй, – грустно пробубнил дед. – Ох, Андрюша, вот жизнь и прошла. И скоро отвечать мне за свои грехи перед тем, кто все это затевал.

– Да какие у вас грехи, Антон Иванович, – отмахнулся Андрей.

– Такие, – возразил дед. – Ты вот этаким образцовым отцом не всегда был…

– Антон Иванович, ну опять вы!

– Да не к тому я! Не о том. Просто пример привел. Вот, значит, грех на тебе – перед женщиной и перед дитем. Ну вот и я тоже.

– Какой на вас грех, бросьте! Если бы не вы… – Вновь пристыженный Андрей сокрушенно махнул рукой. – Да Люба только на вас и надеялась.

– Это теперь, – опять возразил дед. – Это когда моя Люба уже взрослой стала, а жена, царствие ей небесное, давно отмучилась. А как росла Любаша, так я знаешь какой был? Кобелина похуже тебя. Дочка меня и не видела. И пил, и гулял, как… – Старик махнул рукой и помолчал, как видно вспоминая. – Потом жену похоронил. Потом сам болеть начал, а дочка подросшая за мной ухаживать. Ну тут уже не до баб мне было и не до пьянок. Вот только тогда моя Люба отца и получила. Я вдруг заметил, что она у меня тихая, кроткая и не такой она доли заслуживает. А что замуж не выходит – так, может, мою вину отбывает. Робкая была… Что тебе рассказывать, сам знаешь, даже попользовался.

– Антон Иванович! – взмолился Андрей. – Душу не травите.

– Да чем раньше ее отравишь, тем быстрее человеком сделаешься. Твой хоть мальчонка вон отца получил, спасибо тебе.

– Да что! – отмахнулся Андрей. – Если бы мы тогда на улице не столкнулись – никого бы он не получил. Но уж поверьте, я с тех пор много о чем подумать успел.

– Да знаю я, вижу. И со спокойным сердцем на тебя своего внука оставляю. Я ж думал, ты тот еще проходимец. Но не мне осуждать. Так что готов был примириться и с худшим. А ты ничего, вполне даже на человека стал похож.

– Ну спасибо. Только давайте об этом просто больше не говорить… В общем, мне мои грехи еще отрабатывать, а вы свои уже отработали.

– В смысле горя – да, отработал. А вот дочке и жене никто тех лет не вернет. Тут уже отработать не получится. С этим живу, с этим и помру. Антоша! – кликнул снова внука.

– Что, деда?

– Иди собираться.

– Иду, иду, – кивал мальчик, появляясь в комнате.

– К отцу поедешь.

– Хорошо, – улыбнулся Антон. – А ты один будешь?

– Ничего. Мне главное знать, что у тебя там все нормально. Так что отца слушайся.

– Буду слушаться, – согласился внук.

Лучше деду не становилось. Ездили к нему каждый день. Познакомили со Светланой.

– Эта распрекрасная девица человека из тебя быстро сделает, – обнадежил Андрея старик.

– Говорили, вроде я и так уже похож на человека, – усмехнулся Андрей.

– Ошибался. На нее вот посмотрел – и вижу: над тобой еще работать и работать.

Дед в основном лежал на прикрытой пледом постели, облачившись в старые треники и вылинявшую рубашку. Дышал с трудом и покашливал.

– Мог ли я помыслить хоть когда, что ты меня будешь провожать на тот свет… – говорил он раздумчиво. – Как Люба-то моя совсем одна с малым осталась – ненавидел тебя. А теперь вот гляди-ка… Да-а… Вот она, жизнь… А вот она тебе и смерть, – бормотал, опять переключаясь на другое. – И как это так устроено – что она вот так вдруг проходит – жизнь-то, а? Что скажешь, Андрюша?

– Что вы еще живы, слава богу, – хмурился Андрей. – А даст Бог и поправитесь, и поживете еще. Не надо смерть подзывать.

– А-а, – отмахивался дед. – Это я раньше не мог представить, как мне помереть, когда у меня малец на руках. А теперь-то что ж, пусть уж как идет, так идет. Я же знаю, чувствую. Что поделаешь? Пожил. И погрешил. И покаялся…

Андрею тяжело было все это слушать. Дедов психологический прессинг с постоянным поминанием грехов и расплат угнетал его.

– Ну бросьте, Антон Иванович, – урезонивал он. – Ну в самом деле! Хватит о смерти, о грехах… Прямо роздыху не даете! Грехи вам ваши за Антошку простятся. А когда кому умирать – без нас разберутся.

– С грехами тоже разберутся, не боись… Есть у меня к тебе дело. Посмотри там, в секретере, документы на захоронение. Я Любу к матери покойной подхоранивал. Там должны быть все бумаги… Ты сделай, чтоб меня туда же… к ним…

– Сделаю, сделаю, – обещал Андрей. – А вы не торопитесь, и вообще, завязывайте о смерти думать. Авось не помрете, – бодрил он неловко.

Но дед все же умер.

Очень скоро и тихо умер он. Вернее, умер в тихо и кротко претерпеваемых страданиях.

Антоше сказали, ушел на небо, к маме. Как дед ему когда-то объяснял о матери его.

– Обратно не придет? – обронил мальчик, вскидывая огромные глаза.

– Нет, – взялась объяснять Света, – но ты сам к нему пойдешь. Потом. Не сейчас. Тебе сначала еще нужно вырасти, прожить долгую-долгую жизнь, – степенно, как сказку, рассказывала она, – жениться, детишек воспитать. Потом и внуки появятся, сам дедушкой станешь – таким же умным, добрым, таким же хорошим, как твой.

– А дедушка как же?

– А дедушка будет ждать тебя на небе, в одном очень хорошем месте, – подключился Андрей, подхватывая сына на руки. «Ну а у меня уже, слава богу, последние хлопоты – похоронить нормально», – думал он, по-деловому перебирая неизбежные свои окончательные заботы о старике.

Приехал агент из ритуальной службы. Андрей заказал полный пакет услуг. Не мелочился. Выбирал только дорогое… Место на кладбище устроил то самое, по завещанию деда, возле жены и дочери. Сразу стал хлопотать и о памятнике – чтоб уж и Любе, и матери ее новый, солидный. Поминки в ресторане оплатил с размахом…

На другой день после похорон он не пошел на работу. Отвел Антона в детский сад, а сам вернулся домой. Сил не было. Он сел на диване и так сидел, безвольно, тяжело, погрузившись в тупую тоску. Сначала совсем без мыслей. Потом с одной мыслью – «что со мной?..», долбившей мозг. Потом со многими смутными мыслями, гулко толпившимися в сознании в виде каких-то обрывков? – и словно с могильной плитой на душе. Он попробовал заняться самовнушением. «Дед умер, – сказал себе. – Это нормально. Старый, больной… Тяжело было жить… Умер – хорошо. Умер – освободился… И освободил… Всегда есть что-то хорошее…»

Андрей вздохнул, пытаясь сосредоточиться.

«Хорошо, что освободился… – снова попробовал упорядочить мутный хаос в голове. – Навсегда. Никогда… никогда больше не будет. Я плохо знал его. Недавно узнал… В шашки играли… Никогда больше… – Он зажмурился, невольно выдавливая из глаз едкую влагу – скудная капля размазалась по ресницам. – Мужчины не плачут… В детстве научили: мальчикам нельзя… А французам, говорят, можно… говорят… Хорошо, что отмаялся… Дает хоть какое-то утешение… Ничего не дает… Смерть ничего не дает. Только отнимает… Люба не узнает, что я мог быть человеком. Господи!.. Никогда… Никогда… – Он заметил, что горячая капля поползла по щеке. В горле словно булькнуло, он сморщился, сжал челюсти и тихо взвыл. – Ничего нельзя поправить… Не предугадаешь ничего и никогда… Почему все так?..»

Зазвонил телефон. «Светик» – высветил дисплей. Он ответил.

– Что с тобой? – встревоженно спросила она. – У тебя такой голос… Ты не заболел?

– Не знаю, – вздохнул он, вытирая глаза и щеки.

– Ты на работе?

– Дома.

– Температура есть?

– Н-нет. Не думаю. Мне просто как-то… жутко…

– А что болит?

– Может, сердце. А может, еще что-то. Или ничего. Да нет, Светка, это не болезнь. Может, позднее раскаяние, – он криво усмехнулся.

– Андрюш, ты ляг, раз дома остался, попробуй уснуть, – посоветовала Света. – Надо отдохнуть. Я тебя вечером посмотрю, и мы обо всем поговорим.

– Приходи скорее.

– Буду торопиться. Держись. И лучше всего – поспи.

Она отключилась. Он снова погрузился в свою полупрострацию. «Умер в муках… – думал о старике. – Сам себя считал грешником… До того Люба… Как сына хотела – а вырастить не довелось… Кто там все это делает?.. А еще раньше моя мать… тоже страдала… И все умерли… И все умрут… Я… и Светка… и даже Антоша… Зачем? Что за жизнь? Что мы за люди? Разве был я человеком с Любой?.. Господи! Почему раньше не надоумил! Все было бы иначе…» – Андрей снова зажмурился от едких слез, подвывая горьким своим мыслям.

Он просидел и пролежал так до вечера, не позаботившись об обеде. К шести заставил себя пойти в сад за сыном. Антоша что-то солнечно лопотал, рассказывая о событиях дня, – Андрей старался улыбаться, качал головой. Пришла Света, приготовила ужин. Уложили Антона спать. Выйдя из комнаты сына, Андрей снова лег на диван. Света села рядом.

– Ну что, совсем плохо? – спросила.

– Просто не знаю, как дальше, – выдавил Андрей.

– Что-то еще случилось?

– Все уже случилось раньше. Я не знаю, зачем жить такому человеку, как я. Что я могу дать сыну?

– Ну какому такому?

– Такой я… никчемный… страшный человек…

– Это неправда.

– Это правда. Я радовался смерти деда, потому что… потому что устал ездить… Я чуть не уморил сына, когда он был грудной… Любу изводил, – бесстрастно перечислял свои грехи Андрей. – Я ее использовал – и ничто даже не шевелилось, никакая совесть, ничего…

– Все совершают ошибки, – убежденно произнесла Света. Андрей смотрел в одну точку и молчал. – Послушай, – вздохнула она, – у меня было три аборта… по молодости… Мне сейчас ужасно об этом вспомнить. А тогда… Я думала только о том, чтобы избавиться от токсикоза и вернуться к прежней веселой жизни. Я тогда ничего не понимала. И просто не хотела рожать от тех мужчин… А теперь я все понимаю. Теперь, когда вспоминаю об этом, мне кричать хочется от непоправимости. Я представляю этих маленьких, как они пытались защищаться у меня внутри… – Света запнулась. Потом продолжила хрипло: – Я их всех убила. И тоже ничего не поправишь… Но мы ведь только люди. Мы ошибаемся, грешим. Мы не ангелы… Но мы стараемся. Ну надо, наверное, принять себя и с этим. С нашими грехами принять, потому что в прошлом уже ничего не изменишь, а для будущего нужно себя как-то сохранить. И посмотри, какой ты теперь отец. Ведь Антошке повезло с тобой, повезло!

– Не-ет, нет, – замотал головой Андрей. – Другой отец его с самого первого дня любил бы, он бы о нем заботился, парень не ведал бы страха, одиночества. А мой Антошка жил без отца. Потом и без матери, а я знать о нем не хотел. – Он подскочил на диване и, сев, уставился на Светлану. – Я детей ненавидел! Жил свинской жизнью и ничего менять не желал.

– Это было раньше. А теперь ты другой. Ну сказано же: пришел призвать не праведников, но грешников. Твое раскаяние дорого стоит. Если человек родился добрым, чутким, заботливым – здо́рово, конечно, но какая в том его заслуга? Это благословение божие, ну… как талант любой. А который сам себя осудил и потом себя перекроил – вот этот поднялся. Это шаг, это заслуга. И деду ты был утешением, ну как бы он без тебя? И он утешенный умер – в хороших руках внука оставил. А то, что тебе словно легче стало поначалу, так это очень человеческое! Ну ты же устал! Ты просто устал. Смерть вызывает шок, ты ее в первый момент просто не понял, не признал. Но зато успел почувствовать, что так мотаться туда-сюда больше не надо. Вот и все. А теперь шок прошел, тебя догнало то, что случилось, – и ты надломился. Но это пройдет. Ты очень хороший, поверь, я не стану просто так говорить.

– Ты правда так думаешь?

– Конечно, – горячо подтвердила Света.

– Даже странно, что с другим человеком может быть так легко, как мне с тобой, – сказал Андрей. – Я, Светка, не знаю, что бы без тебя делал. Я уже не смогу без тебя. Свет, давай поженимся. Я понимаю, не так все это надо, женщины любят, чтобы романтично…

– Ой, да не парься, – отмахнулась Света. – Конечно, поженимся. Сама давно хотела предложить, Антошке же нашему нормальная мама нужна, – добавила деловито. – Так сказать, на постоянной основе.

Андрей посмотрел на нее внимательно.

– Свет, я люблю тебя. Ты хоть это понимаешь?

– Ну а как же! – реагировала она легкомысленно.

– Свет, я не просто так. Ты сейчас говорила про аборты… Потом – что Антошке мать нужна. Ну, я сопоставил. Так понимаю, детей у нас больше не будет. Это ничего не меняет! – добавил поспешно. – Но я тебя правильно понял?

– Неправильно. – Она помотала головой.

– Это значит, у нас еще могут быть дети?

Света, кивнув, пожала плечами.

– Если, конечно, ты захочешь, – добавила.

– Ты знаешь, если я чего-то сейчас хочу отчетливо, так это быть тебе мужем и иметь с тобой еще детей. Хочу менять подгузники, вскакивать ночью и бегать на молочную кухню.

– Ну, – кивнула Светлана, – я тебя за язык не тянула.

– Чего уж там, – признал Андрей, – сам виноват.

Они, улыбаясь, молча смотрели друг на друга, понимая, что, неизвестно за какие заслуги, им в этой жизни точно повезло.