Преподобный Грассо в который уже раз попытался удобнее устроиться в кресле. Он сидел возле иллюминатора, в салоне заполненного до отказа самолета, державшего курс на Рим, в аэропорт Леонардо да Винчи. Соседнее, центральное, кресло занимала удивительно толстая женщина, чьи пышные формы никак не хотели вмещаться между подлокотниками и пухлыми подушками свешивались по обе стороны. Ко всему прочему ее мирный сон сопровождался громким храпом и выводил из себя худенького пассажира, занимавшего место возле прохода, не давая ему углубиться в последний роман Нелсона Демилла, на страницы которого падал крохотный зайчик от светильника над головой.

Рейс с самого начала складывался неудачно. Вылет задержали на несколько часов из-за усиленных мер безопасности, только что введенных в международном аэропорту Даллас, что расположен в пригороде Вашингтона. К текущему моменту они едва успели пересечь пол-Атлантики. Посадку стоит ожидать не раньше второй половины дня.

Грассо вновь поерзал в кресле. В голову лезет слишком много мыслей — не заснуть. К тому же уродливое тело никак не вписывалось в контуры кресла, созданного для обычных пассажиров.

Благодаря своей научной репутации и университетским связям Грассо довольно легко преодолел все ограничения, накладываемые на большинство исследователей, когда они обращаются за разрешением ознакомиться с наиболее конфиденциальными документами Ватикана. С формальной точки зрения L’Archivio Segreto Vaticano доступен широкой публике, причем с 1888 года. Однако, уже успев поработать там, Грассо знал, что подлинный доступ к архиву закрыт почти непреодолимыми препонами. Во-первых, проситель должен подать заявку, причем написанную не им самим, а епископом или высокопоставленным дипломатом. Заявка направляется префекту Тайного архива — священнослужителю, отвечающему за сохранность документов церкви. Никто, за исключением самого папы, не может попасть туда без положительной резолюции префекта. Тем редким счастливцам, которым все же улыбнется удача и они получат приглашение на аудиенцию, предстоит изложить префекту — в мельчайших подробностях! — план использования информации, которую они надеются отыскать. В свою очередь, префект, чья пожизненная должность утверждается не кем иным, как папой римским, не только определяет обоснованность и ценность предложенного исследовательского проекта, но и выносит суждение о морально-этическом облике кандидата. Те ученые, которые преодолевают-таки и эту рогатку, пишут личное письмо на имя папы, которое — по первой строчке обращения к престолодержителю — звучит как Beatissimo Padre. А затем просто ждут неделями, порой и месяцами, пока к ним не придет разрешение. Этот своеобразный мандат действителен в течение нескольких дней, по истечении которых исследователя ни за что не пустят в архив, причем никого не интересует, успел он закончить свою работу или нет.

За год утверждают в среднем не более пары сотен заявок. У Ватикана имеется целый ряд объяснений, почему доступ столь ограничен. К примеру, многие документы архива чрезвычайно обветшали. Кое-что вообще считается абсолютно бесценным. Собственно архив обслуживается минимальным штатом в составе префекта, вице-префекта, трех архивариусов и четырех scrittori, то есть писцов-помощников. Получается, эти сотрудники могут работать лишь с весьма незначительным числом исследователей. Впрочем, Грассо знал еще одну причину ограничения доступа. Архив содержит такое количество документов, что никто — даже сам префект — не просматривал их полностью, и, следовательно, вплоть до сегодняшнего дня невозможно сказать, какие еще тайны ждут своего открытия. А посему лучше лишний раз поберечься.

Изначально архив служил библиотекой для ранних христиан, которые хотели сохранить для потомков сведения об Иисусе Христе и его учении. Тайным этот архив стал после того, как римские императоры (и в первую очередь оголтелый и невменяемый Нерон) свели его до положения подпольного хранилища, устроив гонения на адептов новой веры. Одной из любимых историй Грассо было житие Лаврентия. В 258 году римских солдат прислали на разграбление библиотеки, а точнее, на поиск золота и серебра, накопленного церковью для нужд страждущей бедноты. Библиотекарь Лаврентий спрятал сокровища. Солдатня принялась поджаривать его на медленном огне, однако он так ничего и не выдал. Мумифицированная голова этого священномученика до сих пор выставлена в музее Ватикана в качестве вдохновляющего символа для тех библиотекарей и архивариусов, которые решили следовать по его стопам.

Естественно, распространение христианства сопровождалось развитием канцелярского дела. Чиновники от церкви ежегодно собирали сотни тысяч различных документов: финансовые отчеты, списки прихожан, регистрационные свидетельства о крещении, теологические трактаты, папские буллы… В 1612 году Святой Престол утвердил Ватикан в роли перманентного хранилища церковных архивов и повелел всем монастырям и приходам сдать туда свои индивидуальные записи. На сегодняшний день здесь содержится так много бумаги, что если сложить все листы в стопку, получится колонна высотой в сотню миль. Среди них десятки тысяч индульгенций — своеобразных грамот об отпущении любых грехов, как прошлых, так и будущих, — которыми торговала церковь в стремлении обогатиться. Кстати, на полках стоят семь тысяч томов, где собраны индивидуальные обращения за получением таких грамот. Кое-какие из них направлены от имени монархов. Далее, добрую сотню томов составляют рукописные протоколы заседаний Священного Круга — религиозного ватиканского суда, — где рассматривались самые что ни на есть интимнейшие и пикантнейшие подробности биографий высокопоставленных членов церкви, обратившихся за разрешением на расторжение или заключение брака, и т. д. и т. п.

Однако наиболее богата документами секция, именуемая «Папский Реестр». Здесь хранятся официальные материалы и переписка римских пап: свыше пяти тысяч внушительных томов, восходящих еще к 1198 году, к эпохе папы Иннокентия III.

Превосходно зная структуру и характер Тайного архива, доктор Грассо полностью отдавал себе отчет в сложности и грандиозности стоящей перед ним задачи. В отличие от любой современной библиотеки в ватиканском архиве нет ни указателя, ни центральной картотеки, ни компьютерной поисковой системы. Нельзя напечатать на терминале строчку ключевых слов — скажем, «стигмата — левая ладонь — магический камень» — и через пару секунд получить ответ. Несмотря на десятилетия кропотливого труда, в хранилище по-прежнему лежат тысячи ящиков, помеченных надписью Miscellanea — «Разное», — а все потому, что до сих пор никто не удосужился хотя бы отсортировать содержимое. И в каком-нибудь из таких забытых ящиков, возможно, лежит некая бумажка, способная пролить свет на таинственный камень.

Помимо личной репутации, имелась еще одна причина, объясняющая, как доктору Грассо удалось обойти традиционные препоны и, выражаясь современным языком, с ходу «получить допуск». Дело в том, что нынешним префектом числился отец Петрочелли Зерилли, тот самый итальянский священник, что много лет тому назад сопровождал Грассо при расследовании истории про девочку из рыбацкой деревни, осчастливленную мистическими стигматами. Хотя коллеги и не поддерживали постоянных контактов, та давняя поездка, в которой они стали свидетелями смерти ребенка, сформировала между ними прочную эмоциональную связь, и, к восторгу Грассо, по приземлении в аэропорту его встретил шофер, специально присланный по распоряжению его старинного товарища. Вместо того чтобы отправиться в гостиницу, водитель зигзагами объехал забитые машинами римские улицы и доставил Грассо к ресторану Альберто Карла на площади Пьяццо-сан-Козимато. Зерилли уже прибыл и поджидал внутри.

— Я подумал, что вас мучают голод и жажда после столь длительного путешествия, — сказал префект, сердечно обнимая Грассо.

Он не удивил своего друга, выбрав для встречи ресторан. Наслаждение изысканной кухней было одной из тех слабостей, что дозволяла католическая церковь своим служителям. Зерилли вполне оправдывал укрепившуюся за ним репутацию чревоугодника. Он не конфузясь оплачивал стоимость пиршеств выданной Ватиканом кредитной карточкой «Американ экспресс», хотя лишь немногие владельцы ресторанов находили в себе достаточно нахальства, чтобы представить счет. А все из уважения к церкви.

Своим обликом Зерилли будто иронизировал над стереотипом архивного работника, которого, так же как и библиотекаря, люди рисуют себе тихоней, задумчивым молчальником, этакой серенькой мышкой. Ростом под два метра и при весе более полутора сотен килограммов, Зерилли к тому же отличался громоподобным басом и изрядной общительностью.

— Советую, дружище, отведать окунька! — проревел он. — Местный шеф-повар готовит его тремя разными способами! И знаете, давайте-ка я закажу по двойной порции!

Грассо, действительно проголодавшись за время перелета, охотно согласился, и Зерилли, крайне довольный, что выдался шанс продемонстрировать свою кулинарную эрудицию, тщательно проинструктировал официанта, а заодно велел подать на закуску по чашке супа из всяческой морской живности с бобами и спагетти — фирменное блюдо, которым по праву гордился хозяин. Подняв винный бокал, он провозгласил тост:

— За всех наших братьев и сестер, чьи души пребывают ныне с Богом и ведают счастье лицезреть Господа нашего Иисуса Христа и Пресветлую Богоматерь Деву Марию!

Голос префекта эхом отразился от самых укромных закутков ресторанчика. Затем он добавил, правда, шепотом, только для ушей Грассо:

— Включая и тех, кому гореть бы и гореть в аду, кабы не милосердие Божие, всеблагое и всепрощающее. А ведь грехи-то за ними — ох, страшные…

Грассо невольно оглянулся по сторонам и только тут обратил внимание, что солнце идет на покой и небо уже облилось розовым соком. Есть ли на свете другой такой город, как Рим, особенно вечером? Вот уж вряд ли.

— Ах, — вздохнул он, — Рим. Воистину град небесный…

— Да, друг мой, — понимающе кивнул Зерилли. — Долго, непростительно долго изволили вы отсутствовать.

Еще целый час старые товарищи вспоминали общих знакомых, не забыв, разумеется, перемыть кое-кому косточки и обсудить последние церковные сплетни. Наконец Зерилли осторожно поинтересовался, отчего Грассо столь не терпится порыться в архивах.

— Самоубийство, — ответил Грассо.

— Кто-то из… близких?

— Вообще-то мы даже никогда не встречались, — развел руками Грассо. — Однако обстоятельства его смерти меня крайне заинтриговали, в особенности одна загадочная метка на левой ладони. Полагаю, это стигмата, хотя и не в традиционном толковании, как, например, у той девочки из деревни.

Вилка Зерилли замерла в воздухе. Прямо скажем, явление редкостное.

— Стигмата… При суициде?! Нет, решительно невозможно! Божий дар не доводит человека до самоуничтожения!

— Метка появилась только на левой руке, — пояснил Грассо. — По форме напоминала крест, причем детализирована до такой степени, что можно было разглядеть фигурку распятого Христа. Вплоть до тернового венца.

— Друг мой, послушайте, что вы такое говорите?! Это не может быть стигматой! Скажем, родимое пятно или рана, нанесенная самим же человеком. Жестокая шутка, тут сомнения нет.

— Не думаю. Тщательное медицинское обследование показало, что метка идентична стигмате. Супруга этого мужчины заявила, что рана появилась после того, как он коснулся некоего камня.

— Что значит «коснулся камня»? Какая-то скала?

— Нет, он взял в руку булыжник.

— Чушь! — вскинулся Зерилли.

Его реакция оказалась столь резкой, что Грассо опешил. Впрочем, Зерилли тут же спохватился.

— Извините, друг мой, — вполголоса сказал он, — но ваши слова смехотворны и даже возмутительны.

— Как так?

— Прошу вас, давайте не будем разыгрывать из себя наивных юнцов с широко распахнутыми глазами. Мы все-таки уже старики. Вы бы себя со стороны послушали! Булыжник, вызывающий стигматы!.. Друг мой, вы совсем не изменились. Как и в молодости, хотите быть одновременно и ученым, и священником. Так не бывает. Надо выбирать. Наша церковь говорит, что произошли тысячи чудес. Научное сообщество утверждает: ни одного. Да какая разница?! Истинный христианин верит по-прежнему. Разве вы не видите, что этот спор лежит в самом основании нашей религии: подлинная вера начинается лишь там, где кончаются логика и наука. Как только вы это осознаете, то поймете, что у вас даже нет причин что-то здесь искать.

— Разве Господь хочет, чтобы мы отвернулись от научного знания? Я так никогда не считал, — ответил Грассо. — Он дал нам неограниченный интеллект. Мы по самой своей природе требуем доказательств, сомневаемся, задаем вопросы. Если существует мистический камень — а я именно так и думаю, — откуда он мог взяться? Полагаю, в архивах может найтись ключ к разгадке этой тайны.

— Ну вот, видите? Все именно так, как я и говорил, — рассмеялся Зерилли. — Вы совсем не изменились. Боюсь, вы потеряете время, хотя это ваше полное право. Итак, с чего собираетесь начать?

— Помнится, много лет тому назад я встретил ссылку на трактат Пико Феррары. Он жил в конце тринадцатого века и большую часть жизни расследовал мистические события. Если где и упоминается стигмата в форме распятия или таинственный камень, так скорее всего именно в его книге. А вы с ней знакомы?

— Нет, никогда о ней не слышал, хотя для вас мы ее разыщем. Ну а пока что давайте пригубим вина, и еще нас ждет десерт.

Расстались они далеко за полночь. К тому времени Грассо был на ногах уже больше суток. Впрочем, сон никак не шел; профессор встал еще до рассвета, помолился и отправился из гостиницы на поиски такси.

Рим стряхивал с себя остатки дремы. Женщины подметали тротуар перед своими лавочками и окликали друг друга в приветствии. Торговцы поднимали жалюзи на витринах, наполняя утренний воздух металлическим грохотом. На дорогах уже выстраивались пробки из «фиатов», такси и мотороллеров, сопровождаемые гудками клаксонов и непристойными жестами. Полусонный таксист доставил Грассо к площади Святого Петра, и спустя несколько минут священник-хромоножка уже миновал древнюю каменную стену, последнюю линию обороны против наступавших варваров Барбароссы, и через ворота Святой Анны попал в город Ватикан. Возле дворца Бельведер, где расположен вход в Тайный архив, его остановил швейцарский гвардеец. Прежде чем он достиг мраморной лестницы, ведшей непосредственно в хранилище, его еще дважды окликали часовые. Грассо постоял с минуту, чтобы перевести дыхание и заодно поприветствовать старого знакомого: статую Ипполита, которого многие считают наиболее крупным теологом римской церкви третьего столетия. В глазах Грассо Ипполит был героем, несмотря на то что этот теолог, беспощадный критик и бунтарь, в свое время пошел против церкви, в 217 году открыто восстав против новоизбранного папы Каллиста и объявив самого себя «антипапой». Был приговорен к особо тяжелым исправительным работам и погиб в узилище.

К тому времени когда Грассо поднялся на верхнюю площадку, его слабые ножки уже изнывали от боли. Он показал дежурному архивариусу пропуск, который получил от Зерилли, а минутой позже в зале появился и сам префект.

— Добро пожаловать, добро пожаловать! — громогласно объявил Зерилли. — Как я и обещал, мы подготовились.

Он провел Грассо в соседний офис, настолько крохотный, что письменный стол со стулом занимали практически каждый дюйм его площади.

— Вам будет помогать отец Поль Монтини, — сказал Зерилли. — Просто обратитесь к нему, и любой документ окажется в вашем распоряжении. Я попросил его для начала принести il fondo Пико Феррары, то есть тот самый том, что вы упоминали прошлым вечером. Хотя сам я буду весь день занят, очень надеюсь на совместный ужин. Как насчет семи часов? Я уже подобрал один великолепный ресторан.

Не успел Грассо вымолвить и слова, как Зерилли исчез.

Переплетенный в кожу фолиант, который насилу приволок отец Монтини, оказался высотой сантиметров восемьдесят, а шириной добрых полметра. Его высокопреосвященство Пико Феррара написал введение, где отметил, что в течение жизни расследовал три сотни отчетов о сверхъестественных событиях и полученные выводы решил свести в одну книгу. Почерк Феррары отличался изрядной витиеватостью, причем каждую страницу украшали иллюстрации, населенные демонами, вампирами, полуголыми женщинами с редкостными анатомическими особенностями и прочими кошмарными существами. Книга не имела сквозной нумерации, но где-то ближе к середине Грассо нашел несколько пассажей, касавшихся мистических стигмат. Феррара, одновременно считавший себя и священником, и историком, упомянул, что первым человеком с подозрением на стигматизм был святой Павел, который в своем Послании к Галатам написал буквально следующее (глава шестая, стих семнадцатый): «…ибо я ношу язвы Господа Иисуса на теле моем». На греческом языке, которым пользовался Павел, «язвы» передаются словом «стигмата». С другой стороны, неясно, выражался ли он метафорически или же имел в виду настоящие раны, полученные вследствие пыток и мучений. Судя по результатам исследований Феррары, на протяжении следующих двенадцати веков других сообщений о стигматах не появлялось. Но вот в 1222 году некий англичанин, житель Оксфорда, заявил, что страдает от пяти ран, аналогичных тем, которые получил Христос во время казни. Впрочем, монах по имени Томас Уайкс выяснил, что речь идет о примитивном обмане: человек сам нанес себе эти раны, желая привлечь внимание к собственной персоне. Мошенника приговорили к пожизненному заключению и посадили на хлеб и воду. Второе сообщение, датируемое 1234 годом, касалось французского аристократа Робера Карра, маркиза де Монферрар. Этот человек тоже якобы демонстрировал стигматы. Расследование, проведенное одним из священников, показало, что Карр по пятницам сам себя протыкал гвоздями, чтобы разделить с Христом его муки. К чести маркиза, он ни разу не заявил, что эти раны дарованы ему свыше.

Первый подтвержденный случай стигматизма, далее указывал Феррара, касается святого Франциска Ассизского. По смерти святого один хорошо его знавший монах, некий брат Элизас, срочно направил компетентным религиозным органам Франции рапорт о стигматах святого Франциска:

Еще один францисканский монах (известно только его имя — Лео) также подписал этот аффидевит, подтверждая тем самым, что воочию наблюдал упомянутые раны.

После святого Франциска число подобных сообщений резко подскочило. В 1231 году монах брат Додо погиб в результате несчастного случая. Во время подготовки тела к погребению на нем были обнаружены стигматы. Однако, поскольку нельзя было достоверно определить, что раны не нанесены им самим, его статус остался под вопросом. В 1237 году благословенная Елена, доминиканская монахиня из Веспремского монастыря в Венгрии, стала первой официально признанной женщиной-стигматиком.

В течение нескольких часов Грассо изучал записи Феррары, однако так и не встретил упоминаний о крестообразной стигмате, появляющейся только на левой ладони, или о мистическом камне. С другой стороны, он обнаружил, что ближе к концу жизни Феррара превратился в порядочного циника. Большинство из расследованных чудес таковыми не являются, пришел Феррара к заключению. Практически все можно объяснить либо искусным обманом, либо с позиций науки. На последней странице он записал:

Грассо разочарованно захлопнул трактат и оттолкнул его к дальнему краю стола. В глазах щипало от долгого напряжения. Он снял очки и устало потер веки. А открыв глаза вновь, вдруг на обрезе фолианта заметил едва заметную щель. Поддев ее ногтем, он раскрыл книгу. Текст как текст, ничего особенного. Однако при более внимательном изучении Грассо понял, что из тома кто-то аккуратно удалил три страницы подряд.

В дверях появился отец Зерилли.

— Друг мой, — провозгласил он, — пора удалиться на трапезу!

Персональный, назначенный Ватиканом водитель Зерилли доставил их к ресторану «Агата и Ромео», которым владела пожилая супружеская чета. Как и днем раньше, префект сделал заказ за обоих, на этот раз выбрав сладковатое мясо нарезанной тончайшими ломтиками меч-рыбы в обрамлении каперсов и оливок.

— Сегодня я обнаружил нечто странное, — сказал Грассо, задумчиво поигрывая вилкой. — По-моему, кто-то вырезал несколько страниц из работы монсеньора Феррары.

— Да, к сожалению, такое встречается не столь редко, как хотелось бы, — кивнул Зерилли. — Страницы или похитили, или же они в свое время были уничтожены. Теперь уже мы не узнаем почему. Возможно, там имелся рисунок, который в чьих-то глазах мог стоить больших денег. Или, скажем, некий фанатичный священник вырвал листы, ибо счел их оскорбительными. Думаю, вы заметили, что Феррара любил рисовать на полях эскизы фантастических существ, по большей части полуобнаженных женщин.

Несмотря на внешнюю убедительность, объяснение Зерилли показалось преподобному Грассо несколько подозрительным.

— Вы же ведете учет тех, кто имел доступ к той или иной книге? — спросил он.

— Давайте смотреть реальности в глаза, — весомо произнес Зерилли. — Феррара написал свой трактат в конце тринадцатого века. Откуда мы знаем, что страницы не были вырваны, скажем, в четырнадцатом или пятнадцатом веке?

Тут Грассо сообразил, отчего комментарии Зерилли показались ему странными. Не далее как прошлым вечером префект упомянул, что незнаком с работой Феррары. А сейчас он в состоянии описать даже рисунки на полях. Впрочем, Грассо промолчал. Он совсем не спал при перелете и знал, что вчера находился в несколько взвинченном состоянии. Возможно, он просто недопонял своего друга.

— На завтра я подготовил для вас еще один il fondo, — тем временем продолжал Зерилли. — В нем содержатся документы о святой Екатерине Сиенской. Может быть, в них вы что-нибудь найдете.

Следующим утром отец Монтини уже поджидал Грассо в офисе.

— Наши материалы про святую Екатерину довольно многочисленны, — сообщил он.

— Примерно сколько томов? — спросил Грассо.

— Двадцать пять ящиков из одного только Сиенского собора. Поскольку вас интересуют конкретно стигматы, я захватил с собой документы лишь тысяча триста семьдесят пятого года, то есть того периода, когда они на ней впервые появились.

— Отец Монтини, у меня к вам просьба, — сказал Грассо. — Не могли бы вы проверить по своим записям, кто последним брал книгу Феррары о сверхъестественном?

— О, здесь даже не надо проверять, — ответил Монтини. — Я и так помню. Когда наш префект приказал разыскать для вас этот том, я записал ваше имя в учетной карточке и заметил, что последним книгу читал отец Гарампи, в пятьдесят втором году, незадолго до своей смерти.

— Ах, я помню его! — улыбнувшись, воскликнул Грассо. — Еще когда я сам работал здесь, мы часто с ним виделись. Замечательный человек!

— Да, он всю свою жизнь посвятил составлению предметного указателя. Подумать только, с девятнадцати лет до самого последнего дня… Отцу Гарампи не было и семидесяти, когда он умер за письменным столом, с авторучкой в руке. За все это время подготовил шесть томов. Оглавления архивных фолиантов с тысяча двести пятидесятого по пятьдесят пятый год. Представляете, потратил жизнь на опись, которая охватывает книги только за пять лет!

— Вы не могли бы принести мне то оглавление, подготовленное отцом Гарампи по книге Феррары? — попросил Грассо.

Остаток утра он провел за чтением документов о святой Екатерине Сиенской, которая уже с шестилетнего возраста была свидетельницей чудесных явлений. Она утверждала, что могла видеть ангелов-хранителей столь же ясно, как и тех людей, кои были их подопечными. Впрочем, и в этих материалах по-прежнему не встречалось упоминаний о крестообразных стигматах или мистическом камне.

В районе полудня появился отец Монтини с предметным указателем. Как ни странно, поиск увенчался успехом буквально через несколько минут. Под словами «стигмата, необычная форма» отец Гарампи записал: «Распятый Христос, левая ладонь. Также см. «pietra giudiziaria», что в переводе с итальянского означает «судный камень». В гнезде «pietra giudiziaria» Гарампи дал следующее разъяснение: «Прикосновение приводит к появлению распятого Христа, левая ладонь». Кроме того, в указателе упоминалось, что дополнительные сведения о стигмате и камне можно найти в книге Феррары о сверхъестественных явлениях.

«Ага! — сказал себе Грассо. — Теперь я знаю, что было на тех вырезанных страницах».

Он вновь вызвал к себе отца Монтини.

— С какого времени архив ведет надежный учет, кто и когда работал с книгами? — спросил Грассо.

— В пятидесятом приняли строгое правило: никто не может брать документы без регистрации его имени и номера пропуска.

— Исключения?

— Только два. Сам папа и префект. Они читают что хотят и когда хотят, без каких-либо формальностей.

— И как часто сюда заглядывает папа?

— Никогда не заглядывает. Если ему что-то надо, он обращается к префекту.

Вечером Грассо ужинал один, в кафе рядом со знаменитым фонтаном Треви. Покончив с основным блюдом, он сидел, попивая кофе и разглядывая прохожих. Юная парочка бросила монетку в легендарный фонтан, и в памяти тут же всплыла давняя сценка: он, совсем еще молоденький священник, впервые пришел к этому фонтану и увидел, как другая пара бросила монетку и загадала желание. Грассо очень хорошо запомнил тот день, смог даже внутренним взором увидеть лицо девушки, пусть даже с той поры миновало полвека. Она была самым прелестным созданием, которое когда-либо видел Грассо. Молодость в тот день взяла свое, и он испытал прилив плотского чувства. Усилием воли он заставил себя отвернуться, но через пару секунд вновь взглянул ей в лицо. Девушка заметила его внимание, локтем толкнула своего приятеля и потянула его к Грассо.

— Святой отец, — сказала она. Грассо в ту пору уже носил воротничок священника. — Помолитесь за нас. Мы собираемся пожениться и очень любим друг друга.

Голос ее звучал нежно и невинно, как у ребенка. Грассо сконфуженно пробормотал молитву, и парень сунул ему в левую руку монету. Увы, эта рука с детства была сухой, и монета упала на мостовую. Никогда еще Грассо с такой силой не ощущал своего уродства, хотя девушка, казалось, этого вовсе не замечала. Она присела, подобрала монетку, осторожно вложила ее в здоровую ладонь и сказала: «На богоугодные дела, святой отец. Благодарю вас за добрые слова». Той ночью он не переставал о ней думать и, что греха таить, даже задавался вопросом, была ли у нее интимная близость с тем парнем. Помнится, лицо девушки упорно стояло перед глазами, а потому пришлось слезть с кровати, упасть на колени и просить Бога, чтобы тот даровал силы справиться с искушением. Впрочем, стоило только вернуться в постель, как ее лицо вновь возникло в памяти. Еще мальчиком, задолго до рукоположения, Грассо не раз получал от монахов уроки, как бороться с «нечистыми помыслами». К примеру, один из братьев горячо рекомендовал такой способ. Берется бечевка, на конце делается скользящая петля, и, перед тем как идти в кровать, эту миниудавку надо затянуть на собственном пенисе. Когда сатана прыгнет в голову и примется демонстрировать эротические сновидения, кровь прильет к детородному органу, петля болезненно врежется в набухшую плоть и тем самым разбудит, после чего искушаемый сможет взять ситуацию в руки — в смысле под контроль — и помолиться о прощении. Грассо редко пользовался бечевкой. Его вполне удовлетворяла любовь к Иисусу Христу. Впрочем, в ту ночь, после встречи с девушкой у фонтана, удавка разбудила его раза три. Сейчас он был уже стар и не нуждался в шнурках или веревках. Однако воспоминание о той девушке вызвало улыбку у него на губах и заставило задуматься. Что с ней сталось? Был ли ее жизненный выбор столь же счастлив, как и у самого Грассо?

Следующим утром отец Монтини бодро прикатил несколько ящиков с материалами о другой женщине-стигматике, святой Веронике Джулиани, на ладонях, ступнях и боку которой 5 апреля 1697 года появились кровоточащие язвы. Ничего полезного в этих документах Грассо не обнаружил. К тому же он никак не мог сосредоточиться. Покоя не давала одна важная задача: как говорить с префектом?

Этим вечером они встретились в ресторане «Боккондивино», что можно навскидку перевести как «Божественный кусище». Зерилли успел заказать себе взбитое тресковое пюре под сливочным соусом и с гарниром из поленты, а для своего друга — любовно обжаренные кусочки камбалы, фаршированные гусиной печенкой. Они поели. Пока им готовили десерт из мороженого с фруктами, Грассо поближе наклонился к старому товарищу и тихо сказал:

— Зачем же вы вырезали три листа из Феррары?

— Вы в чем-то меня обвиняете? — кротко поинтересовался Зерилли.

— Я видел предметный указатель, составленный отцом Гарампи, — ответил Грассо. — Судя по всему, в своей книге Феррара упоминал и про стигмату в форме распятия, и про «судный камень». А поскольку этих сведений я в книге не нашел, то остается только сделать вывод, что указатель Гарампи ссылался на три недостающие страницы.

— Да, — кивнул Зерилли, — логично, хотя не доказывает, что их вырвал я. Книга очень и очень старая.

— Друг мой, в пятьдесят втором году листы были на месте, потому как отец Гарампи с ними работал, составляя опись. А согласно учетному регистру, с той поры книгу никто не брал, исключая меня. Есть только два человека, которые вправе брать архивные материалы, не указывая своего имени. Его Святейшество и вы.

Грассо поискал в лице Зерилли хоть какой-то намек на реакцию. Ничего не увидев, он решил продолжить:

— Думаю, вы изъяли листы в ту ночь, когда я за ужином рассказал о цели своего приезда. Кроме того, я подозреваю, что вы сознательно заставляете меня впустую тратить время, подсовывая ящик за ящиком, где нет ничего для меня полезного. Отсюда мой вопрос: почему?

Зерилли несколько раз провел языком по передним зубам, будто желая их отполировать.

— Вы талантливый сыщик, — сказал он наконец. — Действительно, я совсем забыл про указатель. Я думал, недостающие страницы вас остановят. Признаюсь, недооценил я вас.

— Но почему? Зачем вы их вырезали?

Зерилли не торопился с ответом. Наконец, тщательно взвешивая слова, он сказал:

— Хорошо, я помогу вам. Помогу по-настоящему. Однако здесь не место для столь важного разговора. Мы должны вернуться в архив, немедленно.

С десертом они разделались в полном молчании, поблагодарили хозяина и вышли из ресторана, так и не увидев счета за ужин. По дороге в Ватикан никто не проронил ни слова. Гвардейцы при входе во дворец Бельведер приветственно кивнули префекту, но тот и не собирался подниматься наверх. Вместо этого Зерилли зашел за мраморную лестницу и знаком предложил Грассо следовать за ним. Глазам открылась большая металлическая дверь без ручки. Префект вставил персональный ключ и толчком руки открыл проход.

— Внимательно смотрите под ноги, — предупредил он.

Окон не было, и когда дверь за ними захлопнулась, священников объяла тьма египетская. Зерилли щелкнул выключателем и пошел вперед. Коридор привел в помещение со сводчатым потолком. Настоящая пещера, только заставленная гигантскими стальными стеллажами, импортированными из Америки. Они были столь высоки, что занимали несколько этажей. Весь верхний ярус, куда вели винтовые лестницы, представлял собой подлинный лабиринт. Книги, сплошные книги, ряд за рядом. Зерилли быстрым шагом углубился в один из сумрачных проходов. Светильники, которые он включал по ходу дела, гасли автоматически, так что они с Грассо передвигались в зыбком, подвижном озерке света, плескавшемся между темнотой спереди и сзади. За спиной осталась секция с документами, которые Грассо узнал, так сказать, в лицо. Теологические трактаты ватиканских схоластов, которым папа римский в свое время поручил разгромить еретическое учение Мартина Лютера. За этим стеллажом высился огромный сейф, где церковь хранила семьдесят восемь печатей из золота и серебра. Ничего подобного нет нигде в мире. К примеру, две из этих печатей несут на себе гербы испанских королей Филиппа Второго и Филиппа Третьего. Каждая весом почти два фунта и отлита из чистого золота.

В конце этого коридора находилась еще одна стальная дверь. Грассо узнал и ее. Она вела к наиболее закрытым и ревностно охраняемым разделам всего архива. К ее замку имелся лишь один ключ, и префект не имел права расставаться с ним ни на секунду.

— Никто и никогда не должен об этом узнать, — прошептал Зерилли, мучительно шаря под сутаной. Наконец его усилия увенчались успехом, и он извлек внушительный бронзовый ключ. — Сюда могут входить только папы и их префекты.

Ригель замка издал громкий протестующий скрип, лязгнуло нечто тяжелое, и в лицо посетителям ударила струя прохладного воздуха. Воздух в помещении постоянно фильтруется и поддерживается при оптимальной для хранения документов температуре. Автоматически зажглось освещение.

Стальные ячеистые стены и стеллажи превратили комнату в подобие первоклассного банковского подвала. Зерилли тщательно запер за собой замок и торопливо направился к одному из сейфов. Покрутил ручку, набирая комбинацию, открыл дверцу и извлек продолговатый металлический ящик.

— Как вам известно, в мире насчитываются тысячи религиозных святынь, не говоря уже про сообщения о чудесах, — сказал он. — Вы хотели узнать правду? Что ж, я вам ее открою. Почти все эти святыни — не что иное, как подделки, а чудеса — чистой воды мошенничество. Часть из них — чьи-то грубые шутки, если угодно, розыгрыши. Или легенды, сказки, да и просто редкие стечения обстоятельств, тем не менее легко объясняемые наукой. И все же церковь решила не раскрывать подлинную суть этих мифов, поскольку они служат источником радости, надежды или вдохновения для тех, кто в них верит. Думаю, вы и сами всегда это подозревали. Но есть кое-что, чего вы не знаете. Так вот, на протяжении последних двух тысяч лет — и это известно нам доподлинно! — произошло семь событий, которым невозможно дать научное объяснение. Из них следует лишь один логический вывод. Это были чудеса. Деяния Господа, подлинные и неоспоримые.

Зерилли помолчал, давая Грассо время понять всю важность только что произнесенных слов.

— Нам с вами повезло. В свое время мы лично стали свидетелями одного из таких событий. Да-да, я о той девочке с Сицилии.

Здесь префект показал на один из соседних стеллажей, заставленный безликими картонными коробками.

— Тут хранится все, что мы о ней знаем. После ее смерти, когда мы направили в Ватикан свой отчет, церковь начала второе, негласное и куда более глубокое, расследование. Тщательно законспирированные сотрудники и частные сыщики собрали подробнейшие показания всех жителей той рыбацкой деревушки. Если точнее, каждого старше десяти лет. Были выполнены патологоанатомические исследования, собрана вся генеалогическая история ее семьи, получены образцы ДНК. Более того, проверили и нас с вами: действительно ли нам можно доверять. Ничего не было упущено из поля зрения. Ушли годы на анализ всех этих материалов, и тем не менее никто так и не сумел дать логическое объяснение как ее смерти, так и ран на теле. Другими словами, нет ни грана сомнения в том, что девочка страдала стигматами. Мало того: хотя церковь и заявляет публично, что сотни таких сообщений признаны подлинными, в действительности у нас имеется лишь один неоспоримый пример. Эта девочка и есть тот единственный настоящий стигматик.

— Да, но… А как же святой Франциск? Святая Екатерина?

Зерилли жестко повторил:

— Та сицилийская девочка — единственный полностью достоверный случай стигматизма.

Он открыл ящик, который пару минут назад извлек из сейфа.

— Вы, мой друг, натолкнулись на еще одно подлинное чудо — «судный камень». Свидетельства о нем церковь собирает вот уже две тысячи лет. Похоже, он появляется раз в поколение. Обычно мы слышим о камне, когда на левой ладони покойного находят загадочный знак, чья форма всегда напоминает распятого Христа. Кроме того, из знака сочится настоящая кровь. Так вот, эта стигмата всегда связана с «судным камнем». Есть еще одна особенность этого чуда, которую объяснить никак невозможно. Тот, кто касается камня, становится не просто обладателем сверхъестественных способностей; он обречен, поскольку таких людей всегда ждет страшная смерть. Мы потратили столетия, пытаясь выяснить, откуда появляется камень и в чем состоит источник его власти… Все усилия были тщетными вплоть до сорок третьего года, когда некий иорданский мальчик, игравший в одной из пещер у Мертвого моря, нашел глиняный кувшин с пергаментным свитком. Нам посчастливилось заполучить его, а так как дело происходило во время войны, да еще мальчик с его отцом были совершенно неграмотны и не понимали значимости находки, факт обнаружения свитка удалось сохранить в тайне. Датировкой по радиоактивному углероду мы сумели установить примерное время написания: семидесятые годы нашей эры.

Грассо непроизвольно шагнул поближе к стальному ящику.

— Я покажу вам один раздел этого свитка, — добавил Зерилли. — Прочитав его, вы узнаете источник магической силы «судного камня» и поймете, почему мы считаем его самым великим подарком Господа и вместе с тем страшным проклятием для любого, кто вступит с ним в контакт и получит возможность пользоваться его поразительными свойствами.