Майские карусели

Мать звала его Шурёнок. А если сердилась или хотела задать трепку – Шурка. Соседи и мальчишки – Шура или Шурка. А для Любаши он был и навсегда остался Саша; мил друг сердечный – Сашенька. А похоронка на него пришла в 1942 году. И в похоронке его уважительно повеличали Александр Иванович Судариков. Так и остался навсегда он с Любонькой; на их свадебной фотографии в майский день 41-го года и с их общей фамилией. Она – фамилия – всегда при ней, пока жива Любовь Серафимовна Сударикова. И не снашивается, и не стаптывается, и всегда впору, как в восемнадцать носила, так и нынче – когда за 80 лет перевалило. И живет Любовь Серафимовна, словно временную разлуку переживает со своим Сашенькой, до той поры, когда вновь свидятся. Да только она-то – старуха, а он – молодой, румяный и голубоглазый. А когда время придет, тогда побежит она к нему, легко-легко, как в детстве, раскинув руки. И промелькнет под ногами мимо все прожитое и непрожитое – и уж тогда станут они – Судариковы – неразлучны на веки вечные, потому что настоящая любовь – великая терпеливица! Что Любви мелькание времён? Ведь она длиннее самой жизни! И скажет Александр Иванович своей Любушке, как тогда: «Здравствуй, Сударушка моя милая. Вот поженимся и будем всю жизнь – Сударь с Сударушкой!»

Вместе с похоронкой пришли к Любаше слезы, но не такие, как весенние ливни или осеннее ненастье, что отгремит да и пройдет стороной. А такие слезы, что навсегда остаются. И в радости, и в праздник, и в тихости, и в суете, и на людях, и уединенно. Не иссякали Любашины слёзы, а тихо сбегали по ее лицу. Всегда, чем бы она ни занималась. А уж в Ругачёво со временем и к этому привыкли все. И вроде бы и расстройства никакого не происходит с Любовью Серафимовной, тихо работает себе, она же исполнительная. Даже в школе – отличницей была, ответственная. У начальства на хорошем счету. Но слезки её текут тихонько, а она платочком скромненько их утирает и дальше работает.

Любовь Серафимовна фиалки разноцветные разводила. Они у неё круглый год пышно цвели – с розовыми, сиреневыми, белыми пятнышками и махровыми лепестками, – разные. Разводила она их с любовью, и потому везде, где она работала, точно цветник на подоконниках глаз радовал. Работала она бухгалтером, но вечно плачущий бухгалтер – это странно. Да и писали в те годы ручками с чернилами. А на листок, исписанный чернилами, только капни, без следа не останется! И, как ни была она аккуратна, а бывало, что упадет на отчёт слезинка-другая. Это производило нехорошее впечатление на начальство. Сами понимаете: бухгалтерские отчеты со следами слёз! Словно «нечисто дело» получается. Словом, предрассудки! И как бы хорошо ни работала Любовь Серафимовна: и отчеты всегда сдавала вовремя, и дебет с кредитом – всегда ладненько у неё выплывали, но сменила её Эльвира Абрамовна – тоже очень хороший бухгалтер, но главное, что никогда не плакала.

Пробовала Любовь Серафимовна и продавщицей работать. И там тоже на всех окошках её дивные фиалки красовались. То ли оттого, что, поливая их, бывало, и на них слезы проливала, поэтому они были какими-то особенными. Ведь фиалки осторожно поливать нужно, чтоб листочки не замочить – фиалки влагу не любят. А ее фиалки словно в росинках были – мелких-мелких, сверкающих – на листочках, на цветочках. Так и поблескивали они на подоконниках магазина, где она работала. И считала она хороню, сдачу – быстренько отдавала, копеечка в копеечку! И с людьми – всегда приветлива, неконфликтная, безотказная. Если в и праздники поработать нужно – всегда пожалуйста!

Но одно дело свои – ругачёвские покупатели, но совсем другое – пришлые, случайные. А после войны народ широко обживаться стал. В 60-х и вовсе новый человек на землю пришел – дачник. И хлынул этот дачник и в наши места. А чужим непонятно, что за продавщица такая: «Докторскую» ли, «Любительскую» колбасу режет, взвешивает, а сама слезы роняет. А колбаса дефицит была большой, за ней очередь большая, ведь «выбрасывали» на прилавок хороший товар в то время только под праздники. А чужой народ разве поймет, что к чему? Вот и приставали с расспросами:

– Вам что, товарищ продавец, колбасы отрезать так жалко, что плачете?!! – спрашивали всякие умники.

А чаще случалось, что зайдут покупатели в её продуктовый и ну тарахтеть-расспрашивать:

– Колбаса есть? Сыр есть? Конфеты-шоколад есть? – спрашивают, точно марсиане с неба свалились или иностранцы из Парижа.

А Любаша наша только улыбается в ответ и слезы утирает. А то не знали, что у нас до Перестройки за сотый километр в магазинах только серый хлеб, кстати – очень вкусный был, соль, макароны с пулевым отверстием внутри, водка на полках и закусь к ней – консервные банки «Бычки в томате» – вот и весь репертуар, как в театре: «хошь пой, а хошь пляши»!

А она вежливая, если и начинает отвечать, что сегодня не завезли, то люди, видя, что продавщица слезы льет, скорей уходят, подумав: «Может, тут что неладно? Может быть, трагизм какой-то случился? Лучше ноги уносить!»

Неприятно людям было. Как-то раз какой-то дачник-зануда жалобную книгу потребовал. В другой раз какая-то дачница рассердилась, что в продуктовом отделе сырость разводят. Вот и «попросили» из магазина Любашу, Любовь Серафимовну. И на её место поставили Зульфию Мухамедовну – тоже очень хорошую продавщицу, вежливую и смешливую. Но Ругачёво не Москва какая-нибудь, где серьезно посмотреть человеку в глаза можно только если его в телевизоре крупным планом показывают. Тут люди близко живут, поэтому и подличать не так вольготно, как в этих Москвах. Да и своя она – односельчанка, вдова участника ВОВ, оставшаяся без детей. А старость уж не за горами, как говорится! Словом, с середины 60-х позаботилось местное ругачёвское начальство о Любови Серафимовне – Любоньке нашей. И место ей нашли особенное, даже на две ставки.

А вот как это вышло. Решили сделать её бухгалтером на ругачевском кладбище. Вот уж тут ее слезы – очень кстати и уместны. Но поскольку к территории кладбища раньше примыкал большой ругачёвский парк с полуразрушенной верандой танцев, со старой неисправной каруселью, то определили Любовь Серафимовну быть сторожихой и смотрительницей заброшенного парка одновременно. Пока суд да дело, руки не доходили до парка. Тут уж никому ее слезы не помешают и никого не удивят на кладбище. Да и в парке никому до ее слез дела не было! Да не ходил туда народ. Разве что уж совсем отвязная пьянь забредала в те бурьяны-чертополохи. Так Любовь Серафимовна сама их побаивалась и сторонилась. И с наступлением сумерек туда не ходила. Тем более, ладно бы старухой выглядела по своим годам. А до старухи кому какой интерес? Так нет же! Стали замечать у нас в Ругачёво, что слёзы эти не иссушали, не старили Любовь Серафимовну, а точно смывали с лица ее годики, что тикают секундами-деньками, а прочь улетают прожитыми годами. Как чудодейственное умывание! Конечно, руки – крюки с годами стали, это да! Сутулая, седая, походка не та с годами стала, как и у всех ее ровесниц. Но лицо у Любаши – молодое, как до той похоронки о гибели Александра Сударикова. Особенно это видно, когда она с ровесницами вместе рядом оказывается. Глаза её синие, румянец играет на щеках, ни морщинки на лице Любаши, хоть она для всех уж Любовь Серафимовна! Старая девушка, да и только!

А парк тот, за которым присматривала Любонька, был сердцу её мил и памятен. Там раньше, до войны, веранда танцев была. Там они с Сашенькой Судариковым танцевали, когда под патефон, а в большие праздники из военного городка присылали духовой оркестр. Хорошо играли. Вальсы, польку и гопак… Особенно запомнился предвоенный Первомай! Вот тогда, в тот майский день, и решили они с Александром Ивановичем вместе быть Судариковыми.

Ту веранду танцев разобрали в войну на дрова. Не уцелела, а карусель, на удивление, сохранилась. Правда, спустя столько лет она была мало похожа на ту, прежнюю: разноцветную, веселую, с расписными сиденьями в виде резвых скакунов. А кони-сиденья были раскрашены в разные цвета, как и крыша, как тюбетейка – разноцветными клиньями Любила она подходить к той карусели и вспоминать, вспоминать… Как кружились они на этой карусели вдвоем! Они с Сашенькой, молодые, смеющиеся Судариковы! Как уносила их, Судариковых, веселая майская карусель! Обходила Любовь Серафимовна карусель несколько раз по кругу, пока голова не закружится. И всё не отрывая ладони, словно поглаживая каждое сиденье вытянутой рукой по ржавчине старого, замершего железа. Облупленного, почти совсем утратившего покраску. И вдруг вот что надумала:

– А что? Наши кладбищенские гробокопатели – ребята молодые, веселые. Им бутылку поставить, так они и починят старые-то карусели!

Вот так и договорилась Любовь Серафимовна с ними о починке карусели. И удачно – «пустовки» выпали на кладбище. Как заговоренное кладбище целый месяц стояло, никто не умирал в наших местах, видно, оттого, что весна выдалась теплая, хорошая, не болел народ и не умирал. А стало быть, и работы на кладбище никакой не было.

И ребята-гробокопатели скучали, без дела слонялись, без приработка «от благодарных родственников». Так что удачно совпало. И поэтому через неделю со скрипом, но закрутилась-завертелась старая карусель в заброшенном парке. Покрасили коней карусельных списанной кладбищенской серебрянкой, остатками зеленой для забора краски и ярко-красной, оставшейся от советских времен. За инициативу Любовь Серафимовну поощрили – премией. От неё она «отстегнула благодарность» ребятам кладбищенским. Ну, уж они на радостях разгуделись. Подружек своих позвали. Катать их на починенной карусели стали. И пикник устроили шумный, веселый, с песнями и танцами под магнитофон.

Всем сердцем радовалась Любовь Серафимовна, что вернулась жизнь в парк ее молодости! Теперь, когда народ повалил по вечерам прогуливаться, и ей не страшно там вечерами. Туда и дворников наняли, и озеленителей нагнали. Появились клумбы, запестрели разноцветьем. Словом – подняли парк! И закипела в нём жизнь, как в довоенные времена ее молодости. Поэтому из уважения Любовь Серафимовну приставили билетершей и смотрительницей к той карусели. А она-то рада была! День-деньской в любимом парке. И скрип карусели её для Любови Серафимовны что музыка!

И потому собрала Любовь Серафимовна 9 Мая подружек своих, одногодок-бобылок, как и она, вдовиц, чтобы в парке на той карусели покататься – молодость вспомнить. Пригласила всех, кто еще ходил. Собрались старушки принаряженные, платочки цветастые на плечики накинуты, даже губы подкрасили. И Любовь Серафимовна то платье надела, в котором в сельсовете их Судариковыми в мае 1941 года они с Сашенькой Судариковым зарегистрировались: красное в белый горошек.

Сначала старушки смущались, хотели переждать, пока молод ежь из парка разойдется. Молод ежи ведь совсем другая скорость на карусели нужна! Им – чтоб с ветерком да с визгом. А старушкам – тихонько нужно, чтобы, закрыв глаза, вспоминать те деньки, когда с милыми своими катались тоже с ветерком. Так что пришлось припоздниться дотемна, благо, что вечер тот был полнолуния. Как увидели старушки, что расходится народ, чинно расселись по подвесным сиденьям карусели. Вроде как оседлали своих коней. И включила Любовь Серафимовна карусель, и закрутились они, как когда-то. Да только увидела вдруг Любовь Серафимовна, что каждая из ее подружек не одна сидит, а милуется с погибшим своим солдатиком, не вернувшимся с войны. Так крутится-поскрипывает в майской ночи карусель. А на каждом сиденье-коне с поднятыми вверх передними копытами – старушка с молоденьким новобранцем обнимается и надышаться радостью этой встречи не может. Вот и свиделись они с не вернувшимися с войны мужьями, женихами.

И как такую карусель остановить?! Как счастье такое нарушить?!

Понятно, что рука не поднимется! И потому терпеливо крутила и молча запускала Любовь Серафимовна карусель до самого рассвета. Только одна из ее одноклассниц, Клавдия Алексеевна, та, что уборщицей в милиции работала, хоть и не могла оторваться от жениха своего, боялась, а ну, как растает дымкой любимый, и исчезнет счастье её, – но все же крикнула другим подружкам:

– Да что же это мы, подруженьки?! Радуемся своим милым, а Любаша-то карусель крутит. А со своим Судариковым не свидится? Надо бы и нам Любаше нашей подсобить!

– Да! Давайте и Любаше дадим покататься! Может, и она с мужем, как и мы, повидается?!

Стали прощаться с любимыми Любонькины подружки. А Любовь Серафимовна стала чуть замедлять движение карусели. Как замедлилось движение – растаяли как туман солдатики. Одни сидят на карусельных конях старушки, слезы утирают. Слезли подружки с каруселей. Любовь Серафимовна подружке своей Клавдии показала, где включать, как выключать карусель. Ведь Клавдия всегда серьезная была и сообразительная. Залезла и Любовь Серафимовна на карусель свою. И уж всматривается, не появился ли ее милый друг Сашенька. Но нет его… нет… и нет!

– Запусти-ка, Клавдия, пошибче! – крикнула она подружке.

Клавдия прибавила скорость. И тут все ахнули!!! Появился прямо из ниоткуда и ее солдатик – Шурка Судариков! Сидит рядышком с нею, молодой новобранец. Кланяется каждой старушке – ведь они одноклассницы его. Обнялись они с Любашей нежно и ласково. Тут Любовь Серафимовна крикнула подружкам:

– Давай! Клава! Пошибче запускай!

И Клавдия Алексеевна еще прибавила скорости. Что тут сделалось!!! Взлетела, точно ввинтилась в предрассветное небо карусель. И полетела ввысь.

Услышали подруженьки откуда-то с высоты радостный голос Любаши:

– Прощайте, подруженьки! Спасибо, милые! Не поминайте лихом!

И, сколько ни всматривались, сколько ни вслушивались старушки, а никакого падения не было. Так и не вернулась на землю Любаша. Исчезла, улетела вместе со своей каруселью!

В милиции сразу дело завели. Тело искали, но все безрезультатно. А в милиции как: «нет тела – нет дела!» И дело закрыли.

Работающая уборщицей в местном отделении милиции, ее подруга Клавдия Алексеевна после случившегося забрала из её опустевшего дома, чтоб не пропали, фиалки. И тут стали вроде как «приветы» от нашей Любови Серафимовны приходить. Клавдия все фиалки, а много их осталось, расставила по кабинетам в милиции, где работала. Она же уборщица! В каждый кабинет спокойно заходит! И в каждый кабинет, что к начальнику, что к следователям, по горшочку фиалок Любови Серафимовны поставила. И они, как и при жизни Любови Серафимовны, всегда в росинках на лепестках были, как в блестках. И стали все в милиции замечать диковинку! Что-то невероятное творилось с фиалками Любови Серафимовны! Всякий раз, когда вели в милиции следствие или допрос в тех кабинетах, где Клавдия Алексеевна Любашины фиалки на подоконники поставила – начинались чудеса. Как только соврет кто-нибудь из задержанных или подозреваемых, или кто-то скрывает от следствия правду, – что-то такое с фиалками делается, что и вообразить невозможно! Они начинали «плакать» от неправды. Да так, что подоконник весь заливало! И лужи по полу растекались. Вот как помогали Любашины слезы, то есть фиалки. В наших местах про плачущие в милиции от неправды фиалки-все знают. Но, понятно, что в газетах не писали об этом. А как напишешь: что «улучшились показатели по раскрываемости преступлений в нашем районе благодаря плачущим фиалкам старушки, улетевшей на каруселях в небеса»? Понятное дело, что тут – своя политкорректность нужна!