Чистый четверг
Утром Чистого четверга на Страстной неделе в каждом продовольственном магазине Ругачёво – очередь, как в советские времена за колбасой. Все старушки с утра принарядятся, платочки на голову посвежее да поцветастее повяжут – ив очередь за яйцами. Пообщаться после зимы и яички для раскраски взять. Чтобы потом освятить их в церкви на Пасху, разложив вокруг кулича по краям большой красивой тарелки. Сам кулич украсят церковной свечой, да еще и розу по центру добавят. Цвет свечи или розы каждый выбирает по вкусу: у кого свеча красная, а у кого роза желтая. Красота в Ругачёво – святое дело!
Идут к открытию магазина небольшими группами. Большинство – соседки-старушки, женщины в годах. Все свои собираются, поздравляют друг дружку: и с тем, что перезимовали, и с близкой Пасхой. И дачники в это время не редкость, если, конечно, Пасха не выпадет ранняя – до Первомая. На этот раз в магазин зашел и новый сосед, племянник покойного пасечника Пахомыча – Леонид. В Ругачёво уже все знали, что перебрался он на пасеку своего дядьки из Москвы на весну-лето вместе с женой Анной.
Яиц накануне Чистого четверга обычно покупают много – чтобы и на еду, и похристосоваться хватило. Поэтому довольная «кворумом», раскрасневшаяся от важной роли продавщица Лариска и приветствует обычно собравшихся как-то особенно залихватски, словно чуть-чуть, краешком своего обширного бока, присутствует на будущем празднике в каждом доме:
– Ну, что, дорогие ругачёвцы, с праздником, что ли? А? Эх, девицы-красавицы наши – нарядные все! Как на дискотеку пришли! А ну, не толпись, не толпись, народ! Всем хватит! Запасли мы яиц!
Тут и бойкая напарница Лариски, приступая к работе, начинает включаться в процесс и сыпать своими смачными прибаутками:
– Ну, чисто как на Красной площади раньше под 7 Ноября – очередь в Мавзолей, да и только!
Последней к очереди прибилась припозднившаяся соседка Леонида и Анны – баба Маня, которой и на вид-то меньше восьмидесяти не дашь, а все такая же словоохотливая, как и другие собравшиеся.
– О, здрасьте, соседи дорогие! – с готовностью напевно протянула она, приветствуя всю очередь. – Да уж, к Чистому четвергу Страстной недели, когда яйца красить полагается, весь народ и столпился. – И только после этого обратилась к стоящим впереди нее Леониду и Анне: – За вами, значит, соседушки, буду! Ничего, постоим!
– Здравствуйте, баб Мань! Да уж, очередь большая, как в былые времена, – быстро ответил ей Леонид. И, обмахиваясь только что купленным свежим номером «АиФ», направился к двери, добавив уже на выходе жене: – Ань, я тут в машине подожду, газету почитаю, а ты яйца только и бери, остальное – потом.
Отоварившиеся бабульки вовсе не спешили расходиться по домам, а задерживались тут же в магазине посудачить, что называется, «за жисть»: узнать, как здоровье, кто и как перезимовал, вспомнить тех, кто не дождался весны. Пока Анна стояла в очереди, успела заметить, что почти все брали яйца с темно-рыжей, считавшейся более прочной, скорлупой. И в этом не было ничего удивительного, ведь многие собирались красить яйца луковой шелухой. Когда же очередь дошла до Анны, она попросила у напарницы Лариски яиц именно с белой скорлупой. Это вызвало любопытство обеих продавщиц и всей очереди.
Анна, осторожно перекладывая упаковки с яйцами в сумку, пояснила, что ей удобнее расписывать яйца именно по белой скорлупе. И добавила:
– Пористая белая поверхность яиц – как самая лучшая дорогая акварельная бумага. Белую скорлупу и разрисовывать приятнее.
– Это как же? Может, и меня научишь? – по-соседски заинтересовалась баба Маня. – Ты ж художница, с образованием! А мы-то этому не обучены.
Ставшая достопримечательностью Ругачёва чудом помолодевшая Алевтина, которую еще совсем недавно все называли не иначе как Старая Тина, тут же попыталась ее урезонить:
– Так в институтах-то яйца, что ль, к Пасхе расписывать учат? Дано девке рисовать, вот она и рисует!
– А вы приходите ко мне после обеда! – оживилась Анна. – Ведь сегодня Чистый четверг! Вместе и распишем. Вы меня поучите шелухой красить, чтоб ровненько получалось. А я вас своим способам поучу.
– А мы придем! – обрадовалась Алевтина. – Я тут как раз запасла всякие переводные картинки для яиц.
– Придем! Обязательно придем! – откликнулись старушки в очереди.
Так уж сложилось издавна, что в Чистый четверг положено и порядок в доме наводить, и яйца к Пасхе расписывать. После обеда Анна домыла посуду на кухне, убрала все со стола и поставила посередине большую миску с вареными белыми яйцами. Достала крынку с кисточками и разноцветными фломастерами, баночки и тюбики с красками разложила. Вспомнив, что для обтирки понадобятся тряпки, пошла за ними в кладовку.
Уже из кладовки услышала, что Леонид приветствует гостей, впуская их в дом, ведет на кухню. Вернувшись, Анна рассмеялась, увидев, что соседки пришли в гости со своими запасами вареных яиц в кастрюльках. И тут же пригласила их к столу – заняться делом. Поначалу они рассматривали ее разномастные баночки с красками да охали и ахали над импортными тюбиками – с «не по-нашему написанными» этикетками, полагая, что в таких тюбиках-то, наверное, и цвета поярче и покрепче наших будут. И, наконец, расселись вокруг кухонного стола, расставив напротив себя алюминиевые кастрюльки с яйцами.
Глядя на собравшихся за столом старательных учениц-соседок, Аня вспомнила, как сама вот так же училась впервые расписывать яйца в художественной школе, и стала показывать нехитрые секреты мастерства. Сначала немного влажной акварельной краски положила на середину левой ладони и быстро растерла правой ладонью. Затем взяла белое яйцо и принялась катать его в ладонях, не сильно надавливая при этом, то в одну, то в другую сторону, пока поверхность яйца не становилась похожей на мраморную – с белыми прожилками в виде отпечатков линий судьбы и более мелких морщинок. Собственный природный узор и создавал удивительную и завораживающую фактуру яиц. С готовностью повторяя за Анной простые упражнения, соседки только успевали одобрительно прищелкивать языками. Уже раскрашенные яйца затем все вместе принялись обкатывать в ладонях с подсолнечным маслом. При этом яички становились словно лакированными.
Все были оживлены и увлечены этой пестрой веселой работой. Пока в кастрюлях доваривалась еще партия яиц для раскраски, Анна рассказывала внимательным слушательницам и о других способах раскрашивания яиц:
– Чтобы ровно покрыть яйцо одним цветом, надо просто подольше катать его в равномерно окрашенных ладонях. А вот после того как краска высохнет, можно еще добавить сияния. Только для этого надо сначала вымыть руки! – добавила Анна и, глядя с умилением на старательных перепачканных старушек, повела их к умывальнику.
Тщательно вымыв и вытерев руки, соседки внимательно смотрели, как Анна уже насыпала на сухую, тщательно вытертую левую ладонь щепотку то бронзовой, то алюминиевой пудры и прокатывала сначала только вершину яйца, а затем делала тональный переход к растушеванным в середке бочкам яйца. При этом яйца получались как освещенные лучами – присыпанные золотом или серебром с одного конца. От этого уже раскрашенные яйца выглядели особенно торжественно. Но самыми художественными оказались яйца, разрисованные разноцветными фломастерами: они получались у соседок особенно веселыми и даже озорными. И уж как высший пилотаж Анна показала им писанки. Это яйца, расписанные «культовым» народным орнаментом с определенным значением. Вот для этой-то цели и нужны были яйца с белой, как лист бумаги, скорлупой.
Выбрав по книге орнаменты, соседки и Анна, засучив рукава, принялись за кропотливую, трудоемкую, но интересную работу. И, как водится, слово за слово за столом потек разговор о житье-бытье. Поначалу поохали, что Пасха в этом году «ранняя». Тут-то чудом помолодевшая Алевтина и припомнила давнюю пасхальную историю, заговорив скороговоркой с этаким молодецким задором в голосе:
– Ой, девчонки! А помните ту раннюю Пасху в восьмидесятых? Тогда еще наш батюшка…
Словоохотливая баба Маня тут же подхватила ее:
– Это ты про историю с отцом Василием, что ли? Ну как же, помним! – и, уже обращаясь к хозяйке, добавила: – Это ты у нас, Аня, в здешних краях новенькая. Про наши места много чудного не знаешь!
Алевтина по-девичьи хитро обвела всех глазами, усмехнулась, обнажив одно из нашумевших ругачёвских чудес – непонятно как прорезавшиеся у нее под Новый год молочные золотые зубы, и продолжила вспоминать былое:
– Так вот, отец Василий тогда в нашем Никольском храме служил. Ну да, и храм главный в Ругачёво, и голосище знатный у отца Василия – под стать храму: за версту службу слышно было. А сам ничего из себя не представлял, и если б не ряса – то и вида никакого! С виду-то, ну, прям… шалопут какой, прости, Господи!
Слушающие затаили дыхание. Даже Аня на миг остановила привычные движения, и капля переливающейся оранжевой акварели застыла у нее на кончике тонкой беличьей кисти. Алевтина, привыкшая за последнее время к выступлениям на публике, сияла от обращенных на нее взглядов. Ловко вращая яйцо цвета бирюзы в быстрых, набиравших день ото дня силу руках, как если бы время и впрямь повернуло вспять, как об этом периодически писали и ругачёвские, и центральные газеты, она с нескрываемым удовольствием продолжала вспоминать отца Василия, как если бы отчетливо видела его перед собой совершенно живехоньким:
– Ага… Рыжий такой, вечно всклокоченный, глаза – зеленые, как омут… А зубы, как у хулигана, широко расставленные. О таких и говорят обычно: «телега проедет», и всегда румяный, словно только из бани. И веселый такой, что даже вспоминая о нем, становится веселее!
Баба Маня, не переносящая чужого лидерства, ревниво глянула исподлобья на Алевтину, подругу юности, и пришпорила было разговор:
– Ну, ты и описала, Алевтина! Что он тебе – друг закадычный был, что ли? Мало ли что, кто его видал-встречал, или жили по соседству! Рыжий – это правда! И глазки у него всегда огоньком и с лукавинкой сияли. Но сам он степенный и серьезный на службе был, хоть и глаза зеленые. Царство ему Небесное! Светлая память!
И старушки за столом быстро перекрестились: кто красными, кто желтыми от краски руками.
– Вот чудеса были с ним, так чудеса! – степенно продолжила было попусту восклицать баба Маня.
Но тут вступила в разговор помалкивавшая до этого самая тихая соседка Валентина, слывшая хорошей рассказчицей, и все затаили дыхание, когда она начала рассказ:
– Да ведь все и началось с того, что перестали в нашей церкви свечки зажигаться. Ну, или, вернее, трудно стали зажигаться. Вроде бы нет никакой сырости и воды никакой рядом, а не горят, и все тут. Свечу и у иконы зажечь стало трудно. Ох, и намучились же с той напастью весной 75-го в ругачёвском Никольском храме отец Василий и матушка его – Юлия. Не загорались свечи, и все тут! Уж они распаковывали упаковки церковных свечей из новых запасов. Раскладывали их в разные свечные ящики. Но как купят их прихожане, так зажечь в церкви и не могут! Отец Василий и матушка жена его Юлия думали: «Может быть, воск балованный попался?» Так нет же! Из разных поставок брали! А все одно и то же получалось: не загорались свечи! Брали и в других храмах, где все хорошо было, и такого безобразия не замечали. Но та же беда со свечками приключалась, как только оказывались они у них в свечной лавке.
Однажды принесла матушка Юлия упаковку со свечами из сарая и, раскладывая их, пожаловалась отцу Василию, что прихожане стали стороной обходить их храм:
– Слухи всякие поползли, все судачат о том, что не загораются свечи в храме нашем! Потому и стали храм наш стороной обходить. В Михалево пешком ходят – на пять километров дальше, а ходят. Вот принесла из сарая новые свечи. Только что не в сарае открыла, а здесь – в церкви! Глаз не свожу, чтобы опять фитили у наших свечек не промокли. И с чего они только намокают?
Озадаченный и опечаленный отец Василий рассматривал церковные свечи, пока Юлия раскладывала их по ячейкам свечного ящика. Юлия явно готовилась что-то сказать мужу, набиралась сил. И вот вздохнула и решилась произнести вполголоса:
– А знаешь, есть… способ один…
Но отец Василий бдительности никогда не терял и подвох бабий чуял за километр.
– Юлия, какой способ?!! Ты же университет с отличием окончила!!!! Не позорь красный диплом МГУ! Ты же филолог! Что, опять старушек наслушалась? Опять чудеса? Бабки-ворожеи?.. Мракобесие какое-то! Ты же знаешь, как я ко всему этому отношусь. Тем более что завела ты этот разговор на Страстной неделе! Скверно, матушка, суеверие какое-то разводи nib!
Матушка Юлия в ответ только молча с досады покачала головой. Отец Василий ушел готовиться к вечерней службе.
Утром следующего дня на ругачёвский открытый рынок, тот, что на площади прямо перед храмом, пришла матушка Юлия. Вежливо раскланиваясь с пожилыми прихожанками, присматривала, что нужно взять к обеду. Ее окликнула подошедшая к ней Маня…
На этих словах баба Маня, слушавшая с интересом рассказ соседки, встрепенулась, выпрямилась и, гордо поправив на лбу цветастый платок, решила, что пришло время снова показать себя:
– Ну да, я и говорю ей: «Слава Богу, матушка, опять стали загораться свечи в нашем храме». А она с радости-то возьми и ответь мне: «Да, – говорит, – я сегодня новую упаковку свечей вскрыла прямо в церкви да разложила в свечной лавке – и все прекрасно горят!» Тут-то я ей и выпалила в ответ: «Значит, в сарае вашем что-то нечисто! Освятить нужно! А то мало ли что там по ночам происходит: лукавый везде местечко себе отыщет да гнездышко совьет!»
От этих слов помолодевшее лицо Тони вспыхнуло каким-то неземным огнем, как будто зажглось об ее золотую улыбку и окрасилось – совсем как пасхальное яйцо бронзовой позолотой. А баба Маня захорохорилась и хотела было опять затянуть свое «Вот чудо было так чудо…» Но тут на нее зашикали, затолкали под локоть остальные слушатели – мол, дай настоящий рассказ про чудо досказать. И тихая Валентина, успевшая обкатать за время «вынужденного перерыва» два разноцветных красочных яичка, продолжила:
– Да, это замечание Мани матушка Юлия потом так и выложила за обедом отцу Василию.
Отец Василий всю ночь никак заснуть не мог: все ворочался да думал про сарай свой. И раздавался в ночи его изумленный и растерянный шепот: «Не может быть!» Когда утром отец Василий проснулся, первым делом он освятил недавно построенный, стоящий рядом с домом сарай. Потом, засучив рукава, схватил топор и, перекрестившись, храбро вошел в него. И в этот момент и раздался тот самый страшный визг и вопль, который запомнился всем в округе. Закружилось все внутри сарая и начало взлетать кверху дном. Издалека в деревне, даже у самого болотистого берега речушки Ругача, было слышно, как отец Василий с криками «Держи его, держи!» с кем-то сражается. Окна в домах звенели и дрожали от Ругачёва до Покровского. И, наконец, вышел отец Василий из сарая – с расцарапанным лицом и с крепко-накрепко схваченным за лапы самим… чертом, продолжавшим до последнего отбиваться от победителя когтистыми лапами и кожистыми липкими крыльями.
Народ, конечно, в ужасе разбежался кто куда. Даже ругачевский рынок опустел в одно мгновение. Остолбеневшая, бледная как снег матушка Юлия почувствовала, что не может от страха ни вдохнуть, ни выдохнуть. Из ступора ее вывел окрик мужа:
– Юлия, помогай! Что стоишь?! Веревки тащи! Обматывай его! Вон веревки, на бочке лежат!
И чудо свершилось по молитвам отца Василия. Связали, одолели они ворога! Народ в ужасе даже из окошек домов, что на центральной площади, смотреть боялся. И только матушка Юлия схватила дворницкую лопату – и ну мужу помогать колотить врага рода человеческого…
Алевтина, сияющая своей златозубой улыбкой, перекатывая между ладонями ярко-малиновое яйцо, продолжила:
– Кроме соседей никто и не знал, но они до этой истории пса сторожевого хотели завести. Присматривали да все спорили, кого брать: отец Василий хотел кавказскую овчарку. Время хоть и советское было, да все равно: кому «можно-нельзя», а к священнику – всегда уважение. Для него все служебные породы были доступны – и такого щенка бери, и сякого. И уже ведь договорился он в кинологической части в Орудьево и овчарку присмотрел. Но нужно было щенков полгода в очереди ждать. А жена его Юлия ему все перечила: она московскую сторожевую хотела. Спорил отец Василий с женой прямо на виду у соседей, да никак договориться не мог. Хотя уже и будку на строительном дворе в Сосенках купил. Но так она и простояла у них пустая. Пока… Ну, в общем, на тебе! Чем черт не шутит: обжил, видно, собачью будку. И чем черт не сторожевой тебе?!! Любого отпугнет!
Услышав это, баба Тоня как-то странно ухмыльнулась. И только хотела что-то секретное по-соседски про отца Василия рассказать, как опять понесла нелегкая бабу Машу встрять в рассказ:
– Тут-то, аккурат на Страстную неделю, свят, свят… и поймали ворога!
Муж; Анны, Леонид, большой любитель газетных новостей, а не каких-то там бабьих сплетен, поначалу все полеживал на любимом диванчике в соседней комнате, почитывал газетку. Но потом неожиданно для самого себя заслушался, обронил газету на пол и в изумлении, прислушиваясь к рассказу соседок, быстро встал. И на цыпочках пробрался поближе к кухне.
А в кухне все продолжали красить яйца, обсуждая при этом чудесную «пасхальную» историю об отце Василии.
– Так что же это получается? – проговорила озадаченная рассказом соседок Анна и с придыханием, быстро перекрестившись, тихо уточнила: – Он?
– Он, он!!! – выпалила баба Mania, радуясь, что успела первой подтвердить догадку соседки. – Ну, так мы ж тебе что и объясняем! Он в сарае поселился, и свечи там же в сарае – он слюнявил! Пока его отец Василий за этим делом и застукал! Вот ведь отчего они и не горели!
Да, после этих слов Анна больше никаких советов, как красить пасхальные яйца, не давала. А только оторопело слушала и таращила глаза на чудных соседок, которые уже допели до самого интересного. И, то и дело оживленно перебивая друг друга, рассказывали, как тогда на Страстной неделе этот враг рода человеческого, усмиренный молитвой, силой духа и силой плоти отца Василия, был посажен на цепь.
– Прямо перед Пасхой у Никольского храма при всем честном народе, напротив колхозного открытого рынка на цепи сидел! – как-то неожиданно грустно усмехнувшись и вздохнув, проговорила Алевтина.
– Да тебе, Тина, никак, его по-соседски жалко стало! – съязвила баба Маня и продолжила: – Ох, и злющий черт был! И страшный – даже вспоминать жутко! Так что аккурат на Чистый четверг и поймал отец Василий ворога. Да на цепь посадил! И на Пасху после этого у нас в церкви все свечи загорались. Вот тогда-то много народу в чудо уверовало. Отовсюду приезжали посмотреть, как он там – враг рода человеческого – на цепи сидит. Тут и ушлый народец к нам в Ругачёво повалил: давай автобусные экскурсии организовывать, мол, достопримечательность у нас новая объявилась. И то сказать, долго этот черт «сторожил» сарай отца Василия.
– И то сказать, – задумчиво продолжила Алевтина, – долго этот он «сторожил» сарай отца Василия. И будка у него была – как специально людям на потеху выставили – та самая, что припасли для московской сторожевой или кавказской овчарки…
Довольная своей работой, тихая Валентина разложила раскрашенные ею разноцветные яйца на принесенной из дома праздничной фарфоровой тарелке с пышными, дулевского письма, неистово-розовыми с золотом розами. И она так же степенно принялась вести рассказ:
– Был у нас в Ругачёво мужик такой – Колька-шатун – ох, и пьянь позорная! Трезвым сызмальства никто его не видал. Только он один и не был в курсе поимки врага рода человеческого. Шел как-то пьяным мимо чертовой будки, а враг этот как выскочит да зарычит на него. Колька-шатун так испугался, что креститься начал, хотя раньше и не знал, как это делается! Протрезвел – сразу и навсегда. Больше в рот горькой – ни капельки! Приличным человеком стал. Остепенился, женился. Потом у нас долго дворником при церкви работал. Да и много других чудес стало твориться в Ругачёво. И специальный секретный народ в погонах стал приезжать – изучать нашего «сторожевого». Даже японцев сюда на экскурсию привозили, чтоб те посмотрели на ворога.
– И точно, до самой Перестройки больше про Курилы ни разу не пикнули! – вставила и своих пару слов словоохотливая баба Маня.
– Да уж, целый год вот так наш «сторожевой» при отце Василии город охранял, – таинственно усмехнувшись чему-то, добавила Тоня. – А ровно через год после его поимки отец Василий и преставился. Да, как раз на Чистый четверг это и было. Царство ему небесное! Светлый рай ему и светлая память!
Соседки вразнобой осенили себя крестным знамением. И произнесли почти хором: «Светлая память!» И сразу же в кухне повисла чугунная мрачная тишина. Которую неожиданно для самой себя нарушила Анна, спросив шепотом у собравшихся, как у заговорщиков:
– А как же тот – который на цепи был?
– Вот именно! Не стало отца Василия… И кто ж к нему подойдет-то?! Выл так страшно, что все в Ругачёво по ночам не спали! – вздохнула в сердцах баба Маня. – Это у отца Василия на него укорот был… Крестное знамение! Прислали к нам другого священника, отца Анатолия. Так накануне его приезда черт этот так выл, так скулил и визжал, что все боялись не то что на улицу выходить, а даже и в окошко выглянуть, чтобы чего лишнего не увидеть!
– И что же? – полюбопытствовал, открывшись перед соседками, давно притаившийся в темном углу комнаты Леонид: – И что было с ним потом?
И Валентина томить не стала. Крестясь, продолжила сказ:
– Так ведь как отца Василия не стало, некому стало укрощать ворога крестным знамением и кропить святой водой! У отца Василия особая сила в молитве была. А отец Анатолий молодой еще, жизнью не тертый, ворогов не укрощал! Вот тот и озверел: сила неукрощенная в вороге укрепилась! Запалил свою собачью будку, да таким огнем диковинным, что вглубь землю прожег. Глубокий ров, точно люк канализационный, образовался. Туда же он и сам провалился. Так наш-то глава администрации сразу же денег на три «КамАЗа» со щебенкой дал! Чтобы засыпать ров этот с глаз долой, от греха подальше. Но и трех машин мало оказалось: из дыры этой, как из вулкана, все равно огонь вырывался! А уж какие вопли и рык по ночам оттуда раздавались – и не описать! И снег вокруг зимой не лежал – таял! Хотя и снегопады были такие, что до крыши заметало! А летом – трава не росла! Сухой такыр вокруг той ямы даже в дождь потом был! А на самое Рождество эта рана сама затянулась, да так, что следа от нее не осталось. А вот после… началось самое досадное!
Тут уж не только Анна, но и Леонид с любопытством прислушался к презираемым им бабьим россказням.
После выгодной, почти театральной паузы Валентина хотела продолжить, но ее опередила баба Маня:
– И вспоминать-то стыдно! Словом, кинулись мы к новому священнику с расспросами. Как ворог-то мог у отца Василия завестись? И от благости ли смог отец Василий усмирить и на цепь врага рода человеческого посадить? Или?.. Каюсь, и я, грешная, – такого человека, а подозревать стала! Ну, не то чтобы подозревать, а сомневаться начала. Да и не я одна! Так отец Анатолий туманно так отвечал, мол, что это вопрос высших сил. И нужно ждать чуда или иных свидетельств, подтверждающих благость отца Василия. Ну, мы и стали ждать знака какого-то, знамения или чуда!
Соседки уже закончили работу и любовались расписанными яйцами, аккуратно уложенными в свои кастрюльки. Анна вытерла стол, застелила кружевной белой скатертью и, уже подавая на стол чай с конфетами, в растерянности от всего услышанного, почти шепотом спросила:
– И как, явилось чудо?
После первой чашки чая последовало продолжение чудесной истории.
– Не сразу, но чудо объявилось! – обстоятельно продолжила рассказ Валентина. – Поначалу каждое утро мы друг друга спрашивали: «Не видал ли чуда, сосед?» Как кто кого встретит – первым делом вопрос не про здоровье, не «как живете-можете», а про чудо. А дни-то так и летели – все без чудес! Ну, сама понимаешь, что всякие нехорошие мысли в голову лезли. Нет чуда! Ну, хоть ты лопни! Уже и Страстная неделя накатила. И Пасха вот-вот! А чуда-то все нет! Анна почувствовала, что от напряжения у нее начинает кружиться голова, и села вместе со всеми за стол, так и не налив себе чаю. Ей полегчало, только когда Валентина вплотную подошла к чуду:
– Но все же чудо явилось! В субботу утром – под Пасху это было! Первыми чудо увидали детки в детском садике. Пасха в тот год была поздняя, и птицы уже гнезда свили. И детишки во дворе детского садика нашли гнездо. А в нем – три яйца. Два – обычные, а третье – расписное: тонехонько, красиво так расписано, и буковки «ХВ» – точно наросты на скорлупе – на яичке красуются. Отнесли яйцо нянечке. Вышла она за ворота детского сада, а в городе-то что делается! Как демонстрация на 1 Мая! И все бегут, друг дружке показывают такие же найденные в курятниках, в гнездах расписные яички.
Допив свою чашку чая, припомнила случаи и баба Маня:
– У знакомой пенсионерки-учительницы в тот день даже старенькие канарейки, которые уж и не пели, а яички снесли! Два яичка обычные, а одно – красненькое, расписное! И ведь на птицефабрике в Доршево – то же самое приключилось! Инкубаторские куры каждое третье яйцо расписное несли! И с таким же рельефчиком буквы – «ХВ». После этого всем так стыдно стало, что сомневались в отце Василии – что от чистоты своей он силу получил тогда, чтобы ворога укротить. Да, сколько времени прошло с того дня! А может, у кого-то и сохранилось то яичко…
Подойдя к логическому концу рассказа, баба Маня уже чинно, но лукаво произнесла, обращаясь ко всем соседкам:
– Это сколько ж мы яиц-то расписали! Красотища-то какая! Ну, все, пора хозяевам отдыхать! А то, как говорится: «Дорогие гости, а не надоели ли вам хозяева?»
Явно довольные тем, как прошли посиделки, соседки подхватили свои кастрюльки с яркими красивыми яйцами. А у Анны остались, как полагается, соседские яйца, покрашенные луковой шелухой. Не успела Анна проводить гостей, как Леонид дал себе волю и расхохотался. Под конец его так развеселило все услышанное, что он сказал:
– Да, Аня, вот ведь какая буйная фантазия у наших соседок!
Убирая со стола, Анна ответила, нараспев подражая старушкам:
– Сие нам неведомо. Чудо! Поди проверь! – и уже скороговоркой добавила: – Слушай, Лень, у меня что-то голова от долгого сидения на месте заболела…
– Вот и я хотел тебе предложить прогуляться, – обрадовался Леонид.
Прогуливаясь, они пели вдоль старой пасеки и обменивались впечатлениями. Все вокруг – кусты и остатки липовой аллеи, сросшиеся с темнеющим перелеском, – утопало в туманных сиреневых сумерках. И вдруг Анна краем глаза заметила что-то, мелькнув шее сбоку. Резко обернулась и, раздвинув колючие лапы елки, увидела укромное гнездо птички. С восторгом и изумлением смотрела Анна и не верила своим глазам: среди буровато-серых с пятнышками птичьих яиц лежало и чудесное расписное яйцо. Анна взяла его в руки. Это яркое, лежащее на ладони у Анны яйцо с буковками «ХВ» потрясло даже скептически настроенного Леонида.
Утро Пасхального воскресенья всегда ясное, даже если день в целом пасмурный, непременно бывает украшено сияющим, или, как это принято говорить в Ругачёво, «играющим» солнышком. Так было и в эту Пасху. Заранее, еще перед утренней службой, прихожане столпились у храма со своими куличами, вокруг которых так и сияли расписанные или просто крашенные в Чистый четверг яйца. Анна тоже принесла кулич для освящения и между своих искусно расписанных яиц положила и то загадочное яичко, взятое из гнезда.
К ней подошли ее недавние гостьи, с которыми она накануне расписывала яйца. Баба Маня сразу заметила то удивительное яйцо. Она встревоженно посмотрела на Анну и отвела в сторону подружек-соседок. С обеспокоенными лицами они минут пять шептались между собой, поглядывая в сторону Анны. Затем вернулись и баба Маня, пристально глядя на то яичко с аккуратными рельефными буковками «ХВ», сказала ей при всех:
– Аня! Так ведь это яйцо – точь-в-точь как те расписные яйца, что появлялись в гнездах как чудо после смерти отца Василия! – и баба Маня добавила: – Ох! Анна, Анна! Так, значит, и ты не поверила! Значит, и ты засомневалась, раз и тебе чудо было даровано!
