Ловушка (Поселок в горах выше ущелья «Волчьи ворота»)
«Хрум-хрум-хрум» – хрустит под ногами влажный, подтопленный горным солнцем снег. «Киа-киа!» – печально кричит над головами какая-то горная птица, едва различимая в синеве.
Второй час небольшой отряд саперов поднимается по горной тропе к селенью, прилепившемуся у скал недалеко от перевала. Оттуда, из аула, на блокпост в Аргунском ущелье пришел обросший черной с проседью бородой старик и рассказал о чужих людях, появлявшихся несколько раз в заброшенном доме, стоящем на отшибе.
Они, задыхаясь от быстрого подъема, остановились наконец у каменной низкой ограды одиноко стоящего на склоне горы дома. Прислушались.
– Сынок, – подал, наконец, голос Макс. – Иди аккуратно, ничего не трогай, чуть что подозрительное – зови меня. А вы, – обратился он к журналисту в зеленой куртке, – постойте пока здесь, во двор не суйтесь. Окей?
Журналист достал из сумки небольшой фотоаппарат, наблюдая, как отряд рассыпается вокруг дома, а один из бойцов идет внутрь.
Ему нравился Макс. Спокойный, уверенный в себе командир. Никогда не закричит на солдата, может хорошо выпить, но не становится назойливым и неприятным, не навязывается, но и никогда не откажется помочь.
Однажды на разминировании дома один из его «сынков» по неопытности и в глупом кураже, вопреки команде, полез снимать «растяжку». «Растяжка» оказалась с ловушкой, но понял это солдатик только тогда, когда, уже зажимая в ладони гранату, услышал щелчок другой, спрятанной рядом. Солдатик остолбенел, и Макс мгновенно успел представить себе, как мальчишку изрешетят осколки, но случилось чудо. Ни один осколок не попал в бойца. Большую часть железа принял на себя бронежилет, остальное улетело «в молоко». Контуженый солдат с опаленной черной физиономией на деревянных ногах подошел к Максу и громко, как глухой, сказал: «Простите!» – «Не делай так больше, сынок», – только и смог ответить Макс.
Как-то Макс показал ему собственную коллекцию ловушек, обезвреженных им и его «сынками» за год командировки. Куда только не прячут смерть одни люди для других. В сигаретную пачку, в сотовый телефон, в фонарик, в детскую игрушку, в кассету для плеера. Каких только хитростей не придумают. Одни срабатывают от звука, другие от прикосновения, третьи от включения. Последняя мода – световое реле. Пока в подвале темно, килограммы взрывчатки лежат безобидным пластилином. Но вот человек входит в темноту и машинально зажигает свет. И в одну секунду на месте дома вырастает махровый черно-красный цветок взрыва…
Историю со взорвавшейся «растяжкой» журналист в голове уже расписал и так и эдак, и даже представлял, как она будет выглядеть на газетной полосе. Читатель любит такую военную экзотику со счастливым концом.
Правда, с годами ему стало казаться, что «хэппи энд» в его жизни хоть и случался во всех неприятных ситуациях, все же в целом «по жизни» это больше исключение чем правило. Невольно вспомнилась весна, когда четырнадцатилетним пацаном попал в полынью и едва выжил, сбросив с набухших шерстяных носков огромные болотные сапоги. Вспомнил, как лежал обессилевший на истаявшем снегу у берега реки и не мог надышаться сырым мартовским воздухом, и хотелось одновременно и плакать и смеяться. Потом отчего-то сразу всплыл в памяти терракт на Дубровке. Он стоял тогда, теребя в руках блокнот, с одной стороны оцепления и не знал, что в эту самую минуту с другой стороны, в холле театра стоит перед людьми в масках его знакомый, земляк, ходивший с ним по тем же улицам, разговаривавший с теми же людьми, смотревшим те же фильмы в «Октябре». Но ему уже не выйти оттуда живым. И лишь случай развел их по разные стороны оцепления. Он ведь тоже собирался на «Норд-Ост», да отложил «культпоход» на следующий вечер… М-мда, никому неведомо, что, в общем-то, и к лучшему, когда ему прощаться с нажитыми годами…
Хищная птица резко и тоскливо прокричала из темного ельника, зеленым шершавым языком спускавшегося со склона, и задумавшийся журналист вздрогнул.
Он посмотрел по сторонам. Темные строения аула невдалеке, серебристые вершины гор, девственные поля снежных склонов, кудрявое облако над головой. Здесь бы на горных лыжах…
– Порядок! – Макс выглянул из двери дома и махнул рукой. – Пошли, перекусим!
Журналист спрятал в сумку фотоаппарат и, с наслаждением вдыхая сладкий горный воздух, пошел к дому. Изнутри слышался смех и звук вспарываемых ножами консервов. Макс, улыбнувшись, кивнул подходившему:
– Ерунда, пустяковый фугас. Покушаем, взорвем на пустыре…
Уже у самой двери журналист вдруг остановился, потому что остановилось сердце, и голос в голове крикнул: «Не надо!» Он не успел сообразить, что «не надо», потому что что-то горячее, неумолимое и грозное бросилось на него из дома и разбило сознание…
В кадре на дальнем плане панорама заснеженных гор. На переднем плане полуразрушенный дом, над которым еще вьется темная гарь. Еще ближе – разметавшееся на снегу тело в зеленой куртке.
Голос за кадром:
Взрывом меня отбросило от дома, и я понял, что умираю. Но неизбежность происходящего не испугала и не огорчила меня. Я только почувствовал, что сейчас произойдет что-то очень важное, и это важное – не моя смерть. Раздались голоса, заскрипел снег, и надо мной склонились бородатые люди. Лица их были черными, ввалившиеся глаза блестели лихорадочным огнем. Еще возбужденные боем, они дышали злобой. Один из них склонился надо мной, вынул из моего кармана удостоверение и удивленно воскликнул:
– Журналист! Мовсар Арбиевич Ахмаев…
Другой, постарше, вдруг словно бы поперхнулся, вырвал из его руки удостоверение и внимательно всмотрелся в фотокарточку с синей четвертинкой печати на плече.
Вот оно – главное! – понял я.
Человек опустил безвольно руку, и удостоверение упало в снег. Человек медленно пошел в сторону, вытаскивая из-за пояса пистолет.
– Ты что, дядя Арби! – раздался голос, но его тут же перекрыл оглушительный пистолетный выстрел…
В кадре остолбеневшие от неожиданности вооруженные люди. Они молча смотрят на два распростертых в снегу тела. Вдруг откуда-то сверху спустились, кружа и танцуя в едва заметных дуновениях ветра два легких пера. Черное скользнуло на лицо застрелившегося боевика, застыв рядом с дыркой в черепе, из которой тягуче сочится кровь. Белое легло на разорванную осколками куртку журналиста…
Титры
За кадром на фоне восточной мелодии звучит православная молитва.
КОНЕЦ
