Макс
О том, что в кубрике по работе с личным составом связисты установили спутниковую связь, Макс узнал самым последним. Вернувшись из техразведки, он не пошел вместе со всеми в баньку, а просто завалился с книжкой в койку – вот и пропустил важную весть. И вот теперь он стоял крайним в очереди к тщедушному связисту-срочнику, а стрелка глуповатых в военном помещении ходиков с гирьками-шишками неумолимо отсекала последние часы вечера 31 декабря, с аппетитом съедая время, в которое можно еще дозвониться до родных. Все курили, все слегка нервничали, связь то и дело «падала», на везунчика быстро дозвонившегося до родной квартиры смотрели со странной смесью сочувствия и нетерпения – ну все-все, закругляйся… В трубку все орали одни и те же слова с одними и теми же интонациями, оно и понятно – Новый год. Правда, когда один из совсем молоденьких контрактников засуетившись, пожелал собственной жене «счастья в семейной и личной жизни», все с удовольствием поржали.
Гуманоид – подполковник, замкомандира по работе с личным составом, проходя мимо, дружески похлопал Макса по плечу, фальшиво посочувствовав:
– Похоже, не успеете, товарищ капитан. Без десяти «ноль-ноль» отключаемся. Строжайше… Но, может, еще повезет.
Макс тайно недолюбливал Гуманоида после того, как тот раздул дело о растяжке, которую по собственной инициативе полез снимать Максов, новичок-срочник, на первой же своей инженерке. Макс, конечно, недосмотрел, но ведь и парень отделался легкой контузией и мелкой сечкой на лице и руках; основной заряд осколков принял на себя и выдержал броник, который за полчаса до этого Макс буквально силком заставил надеть солдатика…
Гирька ходиков опускалась все ниже к полу, и вместе с ней опускалось настроение в хвосте очереди.
Макс дозвониться не сумел, выпил из «стаканчика» от мины спирта, предложенного Гуманоидом, и пошел в расположение. Вот-вот ребята поднимут стаканы с водкой и коньяком, закусят, потом выйдут на защищенный бруствером пятачок расположения и начнут шмалять из автоматов и ракетниц в сырое чеченское небо с криво повисшим узким серпом луны. Но Макса охватила грусть, и он не торопился, бредя потихоньку вдоль укрытий, привычно стараясь держаться в тени.
В лунном просвете между бетонным забором и БТРом его и засек чеченский снайпер. Раздался выстрел и Макс упал. Тут же со всех сторон раздалась и новогодняя канонада. Особенно усердствовали уральские милиционеры, стосковавшиеся на полубумажной работе в окрестных комендатурах. Макс полежал на холодном бетоне, решил, что снайпер засел на втором этаже школы, что темнела метрах в пятистах. Подумал, что надо бы побыстренькому зачистить ее, и сам себе возразил – поздно. Чеченца, а может и не чеченца, может быть, белокурой прибалтийской бывшей биатлонистки уже давно нет в пустой школе. Потом ползком пробрался в тень БТРА и, пригнувшись, добежал до расположения.
Он еще успел к третьему тосту, пострелял вместе со всеми в чужой, совсем не новогодний, пахнущий акацией космос, поорал в эту глухую тьму «ура», пообнимался с тельняшечными распаренными и сентиментальными корешами.
Уснул Макс счастливым и всю ночь разговаривал с женой по телефону. Утром он вышел на плац, нашел след от снайперской пули на бетонном блоке, но так и не понял, отчего снайпер промахнулся…
В таких местах поневоле начинаешь думать: что такое судьба. Слепой случай? Предопределённость? Результат неведомых обстоятельств, случаем сведённых в одну точку в одно время? Чего только тут не наслушаешься по этому поводу. Потом полистаешь блокнот и наткнёшься на чей-то рассказ, записанный на коленке в минуту ожидания попутной колонны ли, бронепоезда или вертолёта: «Довелось мне как-то во «вторую чеченскую» отправиться в Аргун – вместе с приятелем, который вез гуманитарный груз. Летели транспортным «бортом» из Нижнего, а в Моздоке нас уже ждал вертолет. И вот вместо полета по прямой, самолет начал «залетать» то в Москву, то в Ростов-на-Дону, и мы с приятелем начали нервничать: опоздаем на вертолет. А это значит, что придется пилить в Аргун либо бронепоездом, либо, что еще хуже, автоколонной.
Мне-то еще ничего: весь груз фотоаппарат да диктофон, да минимум личных вещей, а у спутника моего груз. Летим, смотри на облака и нервничаем: опоздаем – не опоздаем?
Опоздали. Сидим в Моздоке на взлетке в окружении коробок и ящиков, думаем с тоской, что придется здесь заночевать. И вдруг – суета, беготня, нас зовут на перрон (место взлета вертолета); появилась возможность улететь на попутной вертушке. Какая-то комиссия срочно вылетает в Аргун.
Мы обрадовались, быстренько погрузились, и только тут в полете из разговора с офицерами узнали, что летят они на ЧП. Вертолет, который нас не дождался, упал и разбился на подлете к Аргуну… У останков того вертолета мы с приятелем молча постояли, сфотографировались, поневоле думая «а что было бы…»
На обратном пути лететь нам пришлось ночью и в отвратительных метеоусловиях. Приятель, хватаясь за пулеметную турель, клацая зубами, сказал мне в середине полета:
– Даю зарок: если благополучно долетим – брошу курить!
Но выполнить зарок не смог, не бросил курево. Поэтому когда мы с ним в очередной раз добирались до Грозного, и оказалось, что вертолета не будет, а ехать придется на бронепоезде, приятель мой очень, очень радовался…»
