Подвиг (Палатка пресс-службы. Ханкала)
Подполковник допил чай, вытер клетчатым платком вспотевший лоб, отодвинул блюдечко с печеньем и взялся за телефонную трубку. Из толстой папки он вытянул листок, и пока его соединяли с абонентом, пробежался взглядом по ровным аккуратным строчкам.
– Ну, что – продолжим? Диктую. Стрелять начали неожиданно. Минуту назад было совершенно тихо, село Ноцы-Юрт не спеша выплывало из-за поворота дороги, мелькали среди пятен снега замерзшие домики… Что-что?
Подполковник, прижав к уху трубку плечом, придвинул к себе папку.
– Да действительно, в октябре. Ну, пиши: …среди желтой листвы тополей мелькали домики под красными черепичными крышами. И вдруг посыпался дождь из пуль. Он усиливался, нарастал, и колонна, попавшая под него, оказалась совершенно беззащитной на открытом полотне дороги. По рации передали приказ командира группы старшего лейтенанта Егоршина: «Поворачиваем назад». Кавычки. Тире. Назад так назад, буркнул водитель, разворачивая боевую машину. Черт, откуда же они вылезли? Ну, с прямой речью сам разберешься, да? Я просто диктую, а ты потом набело все проверишь.
Подполковник прокашлялся и продолжил диктовку:
– Так, дальше. От спокойствия не осталось и следа. Тишина кончилась. БТР шел первым, за ним, не отставая, двигалась колонна. Машины, которые на шоссе обычно растягиваются, сейчас шли «на минимуме», и из каждой непрерывно стреляли. Иван Кропочев буквально сросся с пулеметом, а в голове у него крутилась мысль: «Ну, надо же, ведь чувствовал!» Из-под обстрела им удалось уйти довольно быстро и без потерь. Это было странно. Бандиты не стали их преследовать. Почему? Это стало ясно буквально через пару минут. Справа от дороги неожиданно застрочили пулеметы. Боевиков было много, и атаковали они из отличного укрытия – узкого оврага, отделенного от шоссе невысоким, но плотным земляным валом. Гаденыши. Сержант Налоян перезаряжая автомат, сидел под открытым люком. Далеко… Так мы их не достанем. Марченко, не ответив, повел машину вправо к оврагу, навстречу пулям, которые сразу полетели гуще. Наверное, боевикам стало не по себе: они не ожидали от экипажа такой дерзкой атаки. Весь огонь сразу переключился на БТР, его буквально… Подожди!
Рядом звенел второй телефон, и подполковник, отложив одну трубку, снял с аппарата другую:
– Да, товарищ генерал. Да, диктую. Так точно. Виноват, товарищ генерал, только вчера получил указание, а документы лишь утром сегодня… Есть! Обязательно… Есть!
Подполковник положил трубку и вновь взял первую:
– Горячев звонил, торопил. Ну, давай дальше. Его буквально поливали пулями. Главное было дать колонне уйти. После этого можно уходить самим. Во время коротких пауз между выстрелами Иван слышал, как перекликаются по рации машины, и пытался понять, все ли они миновали зону обстрела. Посмотреть он не мог – для этого нужно было оторваться от пулемета. То, что произошло в следующую секунду, заставило его мысли оборваться: машину страшно тряхнуло, потом еще раз. Какая это ерунда – выбоины на дороге – в сравнении со взрывом гранаты, попавшей в корпус. Он оглох и ослеп, мир превратился в вертящуюся красную пустоту. Машина горела – граната попала в двигатель, БТР стоял на месте. В первую секунду Ивану показалось, что в живых остался он один. Сослуживцы лежали, скорчившись, и не шевелились. В дыму их почти не было видно. Глухо застонал Марченко, очнулся Налоян. Вылезайте. Карпочев с огромным усилием сел. Я прикрою…
Полковник еще раз откашлялся, хлебнул остывшего чая.
– Когда ребята выбрались из машины Иван снова начал стрелять. Перед глазами все плыло, по ноге струилась кровь, форма промокла насквозь, и очертания оврага, в котором залегли боевики, все время раздваивались в глазах. Несколько раз он терял сознание, приходил в себя и опять хватался за пулемет. Пламя охватило почти всю машину, и Иван чувствовал, как постепенно раскаляется корпус бронетранспортера. Боевики окружили машину со всех сторон и безостановочно палили по ней, стараясь оборвать и без того непрочную и короткую жизнь стрелка. Пулемет умолк. Иван огляделся в поисках патронов. Их больше не было. Кольцо бандитов вокруг горящей машины сужалось. Был только один шанс не погибнуть в огне – сдаться в плен. Он принял другое решение: не сдаваться. Подпустив боевиков вплотную к БТР, спецназовец взорвал гранату. Тут поставь многоточие и с новой строки тоже – многоточие. И дальше: в родное село Иван вернулся «грузом-200». Его провожало в последний путь все село, и не раз в этот день звучало слово «герой». Он действительно погиб героем, а теперь получил и почетное звание «Герой России». Посмертно.
Подполковник отодвинул листок, вновь вытер платком лоб, а заодно прошелся и по влажным глазам.
– Заголовок? Давай так: «Главная дорога его жизни». Пойдет? Не забудь десяток экземпляров на родину. Родителям там, в школу… Подпись как обычно – подполковник такой-то, пресс-центр, Ханкала. Как обычно…
В кадре угол казармы: двухъярусная железная кровать, завешенная темным байковым одеялом, шаткий поцарапанный стол, на столе тусклая лампа без плафона и трехлитровая банка с настоявшимся чаем. На стене фотографии из «Плейбоя» – обнаженные девицы. За столом сидит журналист и, время от времени ненадолго задумываясь, что-то пишет в блокноте. Вот он снова остановился, задумался, камера наезжает на его глаза, и становится ясно, что он сейчас не здесь, что он видит совсем не беспечных девушек из журнала, а нечто совсем другое. Слышен гул двигателя БТРа, звук шагов по мелкой щебенке, громкий голос: «Приехали! Сергеев и Васькин выдвигаются к перекрестку, вы двое за дом…» Словно с высоты птичьего полета, мы видим город, потом его часть, улицу, квартал, дом…
Дом был разбит, искорежен, раскурочен. Выше пятого этажа от него остался лишь скелет, и через окна просвечивало небо. И все же в нем теплилась жизнь. На втором этаже, на балконе – цветы в горшочках, цветастый ковер на перилах, на высоком столике самовар. У самовара русский седенький старичок – сидит, пьет из блюдечка чай и смотрит вниз. Разглядывая эту невероятную картину, я едва не грохнулся на груду кирпичей и торчащую из нее арматуру.
– Аккуратней, корреспондент! – придержал меня за рукав майор в набитой автоматными магазинами и гранатами «разгрузке». – Так недолго и шею свернуть.
– Здэся, здэся! – махнула нам от подъезда полная чеченка в темных одеждах и черном платке. – Здэся она.
Бабушка лежала на покосившемся козырьке над подъездом, и сразу было понятно, что упала она с пятого этажа, из окна с белыми тюлевыми шторами, которые, свисая из оконного проема, слегка колыхались под ветром.
Милиционер-чеченец выбрался из окна подъезда на козырек и склонился над мертвой старушкой, а мы с майором и его бойцами начали осторожно подниматься на пятый этаж. Жилой на площадке оказалась лишь одна квартира. Двери остальных трех были выломаны, а изнутри доносился нежилой запах плесени и тления.
В квартире, если не смотреть в окно, где торчали остовы домов на противоположной стороне улицы, не было ничего примечательного. Диван, круглый стол, сервант, какие-то фарфоровые безделушки и вязаные салфетки. Чисто, аккуратно и бедно. Ничем не отличалось от жилища какой-нибудь одинокой пенсионерки, скажем, в Арзамасе. Догнавший нас милиционер, бегло оглядев квартиру, сказал, вопросительно глядя на майора:
– Следов взлома и борьбы нету.
Потом подошел к столу. На столе лежал листок бумаги, исписанный мелким корявым почерком. Сначала листок прочитал майор, потом чеченский милиционер. Потом майор протянул листок мне:
– На, читай, корреспондент.
Я едва разобрал почерк:
«Главному Иммаму и Прокурору Чеченской социалистической республики, и копия президенту нашей России В. В. Путину
ЗАЯВЛЕНИЕ.
Уважаемый товарищ Иммам!
Мы живем на пятом этаже в г. Грозный. Без сына, но с внучкой. И вот ни с того, ни с сего с нами перестали здороваться. Я по этому поводу высказалась на кухне не лестно (на кухне так, как у нас все прослушивается) но они это услышали, и это у них было запланировано. А все это разработал неизвестный мне по кличке «Большой Человек». Все это делалось, чтобы сжить меня со свету и завладеть моей квартирой и всем. И все это делалось так, что б ни кто не видел и не слышал. И у меня за спиной хрюкали, а я не мусульманка и вообще не верующая, я ветеран Отечественной Войны. А последние пять-шесть лет стуки над головой. День и ночь без перерыва. И они на протяжении многих лет уводят мою внучку неизвестно зачем и неизвестно куда, а я не сплю ночи, переживаю. С этой помощью Большой Человек заставлял меня говорить, что говорить кому говорить, зачем мне никто не объяснил.
Внучка решила, что это связано со мной и пришла домой и стала драться со мной, говоря что защищает Большого Человека. А я не права. И они неопытную еще несовершеннолетнюю девочку затянули в грязную историю. Ее научили курить, не приходить домой, свели с неблагополучной компанией. Подтверждением тому служит: один друг повесился, другого убили (она говорила, что это ее друзья), ее сделали нескромной в полном смысле этого слова. И еще стуки. Я на кухню – стук, я в ванную – стук, я лягу на кровати – стук над головой, поменяю место – стук над головой. В результате при помощи отсутствия внучки по ночам и без конечных стуков и в результате без сонных ночей мне растерзали нервную систему, подорвали здоровье и искалечили последние годы жизни.
Возможно мои ноги отяжелели из-за того, что я не систематически лечу атеросклероз, я постараюсь это проверить. Да и уже проверила. Когда я пила луковый сок с медом, который я заменяла сахаром, если он был, то ноги мои стали согреваться и стало лучше (легче) ходить.
Все это использует в своих целях Большой Человек, о чем мне сказали, когда приходили за внучкой. При помощи обмана и издевательств БЧ и его соратники обмывают свои грязные шкуры. Мне 80 лет, я инвалид Отечественной войны, я имею право на спокойную жизнь.
Продолжаю про внучку. Когда она училась в 11 классе, она ходила на подготовительные курсы по математике для поступления в ВУЗ. А бандиты забирали у нее деньги и заставляли ее врать.
Этот Большой Человек и все его кубло его соратников – очень опасные люди и ни где от них нет спасения, и все соседи это знают и поэтому не здороваются со мной и только по ночам дают мне хлеб и сахар.
Он знает где его кубло держит мою внучку и только высшая власть может все это прекратить и дать мне дожить спокойно старость. И с внучкой. Уж раз нельзя с сыном. Прошу мне помочь и выполнить мою просьбу.
Уважаемые товарищи Иммам и Прокурор! Письмо не подписываю по известным причинам.
Вся надежда только на Вас!»
Мы оставили милиционера в квартире дописывать свой протокол, а сами спустились во двор, где у подъезда собралась небольшая толпичка народа. Бабушку уже сняли с козырька, положили на носилки и прикрыли белой простыней. Полная чеченка рассказала:
– Еще когда правил Дудаев, еще дом был цел. Все еще жили, правда, из русских только две семьи остался – на втором Иваныч, у него никого нет, и вот на пятом бабушка, его сын и вот внучка. Ночью к ним пришли, сына убили, а внучку прямо на глазах у бабушки из… обесчестили и увезли куда-то. Потом бабушку увезла милиция, милиция ходила по подъезду расспрашивала, но никто ж ничего не видел… А через месяц бабушка вернулась. Мы ему помогали, хлеба давали, она лук в баночках сажал, гуманитарку иногда привозили… За ней приезжали, чтоб в Россию увезти, да она не поехала, говорит, буду внучку дожидаться…
БТР дернулся и, набирая скорость, покатил по улице мимо серых декораций к фильму «Сталинградская битва», мимо сгоревших и поваленных деревьев, лихо уворачиваясь от снарядных выбоин в асфальте. Я оглянулся и, увидев белые занавески на пятом этаже удалявшегося дома, совершенно глупо подумал: как же она их стирала-то в таких условиях…
