«Красных бил до повеления». Часть вторая
На пристани стояли Фрунзе, Каменев, Сталин, Будённый и Ворошилов. Они смотрели в бинокли на поспешно отчалившие от пристани корабли.
– Семён, глянь-ка, не наш ли Рябоконь стоит на корме? – Спросил Фрунзе, обернувшись к Будённому, – Вроде, как подполковник.
– Похож. А рядом с ним как будто сама Анастасия.
– Точно. Они. Яков и Настя. Достанем? – спросил Командующий, опуская бинокль.
– Из пушек? А что, давай, попробуем наказать, – ответил командарм и крикнул, – артиллерию на причал!
А на корме корабля стояли Карабань и Шубников с биноклями, нацеленными на пристань.
– Это кто такой, с биноклем, в длиннополой шинели? – спросил Шубников.
– Это, который помахивает рукой? Сам Командующий Южным фронтом, Михаил Васильевич Фрунзе, – ответил Карабань, опустил бинокль и отвернулся. – Чёрт. Он, кажется, узнал меня.
– Да будет вам, Яков Филиппович. Не нервничайте, голубчик. Между нами две сотни ярдов уже не морского, а исторического пространства, а оно для снарядов непроницаемо. И я очень хочу запомнить эти лица на всю оставшуюся жизнь. Скажи-ка мне, Яков, кто этот усатый, в казакине, справа от Фрунзе?
– Командарм Будённый Семён Михайлович. Кстати, полный кавалер Георгия. Легенда первой мировой. Его портрет висел даже в Зимнем.
– А тот в папахе? Чубатый?
– Ворошилов Клим. Тоже командарм. Надо уходить. Глянь-ка вон направо. Видишь, выкатывают орудия?
– Вижу. А это кто у них в кожанке?
– Комиссар Каменев. Уходим. Уже наводят.
– Им нас уже не достать. Мы отдаляемся от них с каждой секундой на четыре метра. За нами тактическое преимущество, – бравировал Шубников.
– Не надо с ними шутить, Фёдор. Война не закончилась, – сказал Яков и повернулся к жене, – Настя, уноси ребёнка, здесь опасно.
Настя подхватила девочку на руки и поспешно покинула опасную зону левым бортом.
В этот момент раздался первый залп. Снаряд разорвался неподалёку от кормы в воде, обдав брызгами стоящих на юте.
– Стреляют ниже ватерлинии, – констатировал Шубников. – Бьют на потопление.
В следующее мгновенье очередной снаряд взорвался справа, сбив с ног обоих офицеров. Карабаня отшвырнуло к левому борту, едва не сбросив с палубы. Шубникова ударило по касательной о кормовую надстройку. Он упал в ногах у Карабаня. Яков поднялся, поправил на себе мундир. Размял ушибленную ногу и подошёл к товарищу. Подполковник Шубников лежал с открытыми глазами, из левого виска текла кровь.
Но корабли неминуемо удалялись от берега и вскоре стали недосягаемыми для снарядов.
– Ладно! Всё! Заканчиваем, – сказал Фрунзе. – Побережём снаряды для учебных целей. Война закончилась. Каковы трофеи?
– Трофеев много. Но пленных больше, чем нужно, – ответил Будённый.
– Много это сколько? Посчитать можно?
– Я уже приказал произвести инвентаризацию. Идём в штаб. Должен прийти главный военный врач Крымской группировки и доложить.
Когда члены Военного совета подошли к зданию, отведённому под штаб, у крыльца его их ожидал серым столбом высокий, пожилой, худощавый военный в офицерской шинели без погон. Он вытянулся и козырнул.
– Разрешите доложить?
– Главврач Врангеля? – спросил Фрунзе.
– Главный военный лекарь и начальник санитарного управления Крымской армии полковник Урлов-Агнятов эвакуировался. А я всего лишь начальник военного госпиталя Севастополя военврач Безуглов, – доложил военный и протянул тетрадь. – Мне поручили подготовить перепись оставшегося контингента. Здесь полный перечень воинских подразделений и их дислокация.
– И какова же общая численность?
– Без одной роты двадцать тысяч.
Фрунзе еле слышно присвистнул и помрачнел.
– Значит, так. Давайте поступим следующим образом. Сейчас вы найдёте нашего специалиста по тылу. Передайте ему моё распоряжение о зачислении вас вместе со своим персоналом в распоряжение тыла нашей армии.
– Слушаюсь. Разрешите идти?
– Да. И ещё секундочку… Скажите, наш ультиматум с требованием сдачи и с гарантией сохранения жизни был доведён до личного состава?
– Нет. Оповещения не было. Но слух такой прошёл, что генерал Врангель отверг ультиматум, будучи уверенным, что прорыв обороны невозможен.
– Ясно. Ступайте.
Фрунзе, а следом за ним все члены Военного совета Южного фронта, поднялись на крыльцо и скрылись за высокими дверями. Они вошли в вестибюль. Их встретил штабист и указал на широкую лестницу, ведущую на второй этаж. Сам побежал впереди. На втором этаже открыл дверь, ведущую в просторный кабинет.
Фрунзе: Крым наш. Но в плен взято двадцать тысяч солдат и офицеров. Что с ними делать?
Сталин: Двадцать тысяч, это не три и даже не десять. Офицеров мы, конечно, постреляем. А рядовых мобилизуем.
Каменев: Я думаю, решение этого вопроса уже есть в реввоенсовете. Надо звонить в Москву.
Фрунзе: Оттягивать не будем.
Михаил Васильевич придвинул к себе аппарат, покрутил рукоятку и поднял трубку.
– Соедините с Москвой. Реввоенсовет. Лев Давидович? Фрунзе.
Троцкий: Поздравляю, Михаил Васильевич, с победой и третьей годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Какие потери?
Фрунзе: Потери минимальные. Но трофеи уж больно небывалые.
Троцкий: Это как?
Фрунзе: В плен взято двадцать тысяч.
Троцкий: Да уж.
Фрунзе: Как поступим с ними? Есть предложение офицеров пострелять, а солдат мобилизовать.
Троцкий: А, зачем они нам нужны? Война закончена. Своих демобилизуем, а чужих будем брать на службу? Нелогично.
Фрунзе: А, как насчёт трудармии?
Троцкий: Чтобы они нам жгли зерно и взрывали стройки?
Фрунзе: Но везде и всюду использовался труд пленных.
Троцкий: Не путай, Михаил Васильевич, военнопленных с разгромленными недобитками и врагами революции. Им предъявляли ультиматум?
Фрунзе: Что же делать с ними?
Троцкий: Кормить нельзя в расход.
Лев Давидович опустил трубку. У Фрунзе порозовели щёки. Он осторожно и медленно возвратил свою трубку на аппарат. Молча упёрся лбом в ладонь.
Каменев: И что?
Фрунзе: Двадцать тысяч.
Сталин: Ну, что, Миха? Чего ты задумался?
Фрунзе: Двадцать тысяч!
Ворошилов: Так что он сказал?
Фрунзе: Он сказал: кормить нельзя в расход. А где поставить запятую не уточнил.
Каменев: Ну, поскольку кормить их нечем, стало быть, всех в расход.
Фрунзе: А что двадцать тысяч расстрелять легче?
Будённый: Это же целая войсковая операция. На них потребуется сто тысяч патронов! А где стрелять? Нужен огромный ров.
Ворошилов: Давайте возложим эту почётную миссию на Семёна Михайловича.
Будённый: Ну, спасибо, Клим, удружил. У меня Конная армия, а не карательный отряд.
Каменев: Давайте образуем несколько военных училищ: кавалерийское, пехотное, артиллерийское, пулемётное, военно-инженерное. Отберём туда молодых добровольцев. Вот и поручим им провести эту акцию. Если захотят стать красными командирами, пусть пройдут через это горнило. И потом это же живая настоящая практика. Где мы им приготовим столько учебных мишеней? А тут стреляй, тренируйся, совершенствуйся.
Сталин: Лев Борисович – гений. Немедленно формируем несколько военных учебных заведений. Есть три бывших полковника, их и поставим начальниками. Комбрига Мартынова – начальником сводного учебного соединения. Семёнова – главным инспектором.
Каменев: Верно. А комиссаром – Дгебуадзе. И пусть тренируются.
Сталин: А почему Дгебуадзе?
Каменев: Нет комиссаров, лучше грузин.
Сталин: Ты думаешь?
Каменев: Определённо.
Сталин: Ладно.
Ворошилов: Есть ещё и такой вариант. Из этой двадцатитысячной массы отобрать пятьсот человек из нижних чинов. То есть мобилизовать. Поручить им отконвоировать эту массу в какое-нибудь ущелье, и пусть перестреляют своих. И сами реабилитируются, и нас избавят от лишних хлопот. А пока, прямо сейчас, поручить пленных для охраны махновскому комбригу Марченко. А военные училища образовать, чтобы в нужный момент, вслед за деникинцами туда же отправить и бригаду махновцев.
Сталин: Ну, Клим. Ну, молодец. Всегда знал – не голова, а дом советов.
Фрунзе: Блестящая идея. Не придётся окунать в дерьмо наших красноармейцев. Поставим его перед выбором. Или пострелять беляков, или таскаться с ними как с писаной торбой. А с учётом того, что они уже сутки не кормлены, значит, завтра они начнут есть, всё что под руку попадётся. А это в свою очередь неизбежно приведёт к возникновению эпидемий.
Каменев: Ну, вот и решили две задачи. И пленных уничтожим, и махновцев. Выведем из строя самое боеспособное соединение, легче будет разделаться с самим Махно.
Фрунзе: Саркис:
Саркис: Я здесь!
Фрунзе: Передай Недодировой, пусть подготовит приказ о передаче группировки пленных под охрану и на содержание комбригу Марченко. А следующий приказ – об образовании в Крыму нескольких военных училищ.
Штаб бригады Марченко.
Каретников: Что делать с этими пленными? Из двадцати тысяч более пяти тысяч – офицеры. Это же огромная воинская масса. Если их пострелять, сколько трупов! А остальные пятнадцать тысяч? Куда их девать?
Бурбыга: Своих кормить нечем, а тут такая орава.
Нач. мед.: Среди них началась эпидемия. У одних дизентерия, у других – подозрение на холеру, у третьих – уже брюшной тиф. Положение катастрофическое. Лечить нечем. Болезни уже перекинулись на наших бойцов.
Ветеринар: Кони дохнут. Их тоже лечить нечем. Бойцам не хватает лекарств. Где уж нам лечить коней.
Бурбыга: Надо срочно решать вопрос с командованием фронта.
Штаб Южного фронта.
Фрунзе: Марченко жалуется: пленные мрут, эпидемия разрастается и перекинулась на бойцов.
Каменев: Чего жаловаться? Пусть кончает с пленными и уходит к себе в свой Александровский уезд.
Ворошилов: Причём, немедля. Но без приказа он на это не пойдёт. Надо помочь ему.
Каменев: Пусть поднимается и вместе с пленными продвигается на Джанкой.
Фрунзе: Саркис! Пиши приказ: в связи с массовой эпидемией в пленённой группировке, приказываю комбригу Марченко приступить к выводу с территории Крыма пленных и уничтожению этой группировки в пути.
Вошёл начальник тыла Южного фронта.
– Михаил Васильевич, куда определить этого бывшего белогвардейского военврача?
– Срочно командируй его в Москву или уволь с полным содержанием, с немедленным выездом за пределы Крыма.
Штаб бригады Марченко.
Марченко: Ничего себе приказик. Хорошо тому, кто их отдаёт. Втянули в кампанию – ни провианта, ни боеприпасов, ни медикаментов. Хорошо, ещё холодный ноябрь. Но выходить надо. Что думаешь, Каретник?
Каретников: Я не ожидал такого поворота в войне. Мы взяли Крым почти без потерь. Не хватало нам ещё передохнуть на выходе отсюда.
Нач. мед.: Сегодня умерло шестьдесят. А триста заразились. Уже наших бойцов.
Марченко: Но мы же не можем перестрелять пленных. Мы не каратели. Мы даже офицеров расстреливали только старших.
Каретников: Командир, надо бросать пленных и уходить к себе. Если мы этого не сделаем, то все поляжем здесь от холеры и тифа.
Штаб ЮФ.
Фрунзе: От Марченко поступила записка: «В пленённой группировке повальная эпидемия дизентерии, холеры и тифа. Болезни перекинулись на бойцов повстанческой бригады. Положение катастрофическое. Мы сотнями хороним наших бойцов. Поэтому принимаем решение: пленных оставить, а бригаду вывести».
Каменев: Ну, вот они и нарвались. Сами предъявим ультиматум с требованием уничтожить группировку или будем звонить в реввоенсовет?
Фрунзе: Сами с усами! Саркис! Зови Недодирову!
Вошла секретарь-машинистка.
Фрунзе: Пишите! Комбригу Марченко. «Приказываю в течение 24-х часов ликвидировать очаг эпидемии и только после этого приступить к выводу бригады за пределы Крыма. Фрунзе. 24 ноября 1920 года». А теперь Мартынова, Семёнова и Дгебуадзе, ко мне! А ты, Семён, сейчас же иди через Каланчак и Херсон на Александровск. Занимай позиции подковой западнее Александровска. Готовься. Будем кончать с махновской автономией.
Штаб Повстанческой армии. 7 декабря 1920 года.
В кабинет Махно вошёл Федосий Щусь.
– Батько, в город входит отряд из остатков бригады Марченко.
Махно вскочил и выбежал на крыльцо.
На площадь из прилегающей улицы со скрипом, цокотом подков и стонами выходила колонна из разбитых тачанок и израненных бойцов. Перед Махно остановился и сполз с коня израненный и больной комбриг Марченко. Держась за сбрую, он доложил:
– Батько, мы выполнили задачу без потерь. Но Фрунзе поручил расстрелять двадцатитысячную группировку из пленных. Мы отказались. Тогда нас подвергли артобстрелу на всём пути следования. Погибли не только пленные, но и многие наши. Те, что выжили, поумирали в пути. Нас преследовали до хутора Левуцкого. Там сейчас их штаб учебной бригады. Командует ими бывший полковник Мартынов, комиссаром у них Дгебуадзе, а начальником учебной части и главным инспектором – военспец Семёнов. Батько, мне хреново.
– Здравствуй, Лёшка. Здравствуй. Санитаров сюда! Помогите ему! – крикнул Махно, отвернулся, скрипнул зубами, направился обратно к двери и злобно процедил. – Белых бил пока не покраснею, а красных буду бить, пока не побелею.
Поднявшись на крыльцо, он развернулся и крикнул:
– По коням!!!
Лавиной вытекла конница из города и устремилась на восток. Вечером был блокирован хутор Левуцкий. Махно сидел на барабане за походным столиком. Он выпил стакан самогона и закусывал огурцом. При свете факелов к нему подвели связанных пленённых командиров.
– Кто таков? – спросил Махно.
– Комбриг Мартынов.
– Знаешь, кто пред тобой?
– Нет.
– Командарм Махно, в звании комдива. Развяжите его! Дайте ему фуражку! Доложись, как положено!
Мартынову надели фуражку. Он одернул гимнастёрку, поправил портупею. Строевой поступью шагнул к Махно. Щелкнул каблуком. Козырнул.
– Товарищ комдив, разрешите представиться, начальник сводной учебной бригады комбриг Мартынов.
– А ты кто? – спросил захмелевший Махно, устремив палец на очередного задержанного.
– Комиссар Дгебуадзе, товарищ Командующий.
– Ну?! А ты, кто таков? – Махно перевёл внимание на очередную жертву.
– Старший инспектор военных училищ военспец Семёнов, товарищ комдив.
– Вы расстреляли безоружных и беспомощных пленных, затем подвергли вероломному уничтожению бригаду, которая вместе с вами била Врангеля и брала Крым. Как вы могли?
– Нам приказали уничтожить очаг эпидемии, – ответил Мартынов.
Махно вскочил, хватил ещё стакан самогона и заорал:
– Сами вы, сволочи, очаг эпидемии! Повесить!! Всех троих!!!
Утром Нестор Махно появился на крыльце. Следом вышел Щусь с ведром воды. Он полил из ковша своему патрону и спросил:
– Батько, какие будут приказания?
– Возвращаемся к себе.
Но на подходе к Александровску дивизия была встречена пулемётами и артиллерией.
К Махно подскочил верхом на коне Лев Зиньковский.
– Батько, Александровск занят красными, и с двух сторон на нас идут две бригады. Мы рискуем оказаться в котле.
К Махно подскочил Белаш.
– Батько, нас окружают, надо срочно отступать. Идём на восток.
Через час дивизия Махно оторвалась от преследователей, прошла через мост и устремилась дальше. К Махно подлетел верховой.
– Батько, на нас движется какая-то бригада с красными знамёнами.
– Давай обдурим их. Прячь наши флаги, поднимай красные! Берём их в клещи и рубим.
Через час кровавого боя к Махно подъехал на коне Федосий Щусь.
– Батько, хочешь, расскажу про эту дивизию?
– Это была дивизия? А кто командир? Где он?
– Да, это была дивизия. Потому, что ими командовал комдив. Он погиб. Вот его командирская сумка. Тут его документы. – Шусь протянул своему командиру документы.
Махно развернул бумаги.
– Александр Пархоменко? – Махно качнул головой. – Ну, вот и встретились. Женщины у него были?
– Да, вон они. Три поварихи, три сестры милосердия и одна ремингтонистка.
– Насти моей среди них нет?
– Нет, батько. Но можно допросить их. Может, чего и расскажут.
– Берём их с собой на Юзово. В дороге я допрошу эту штабную. Она должна знать. Дай ей коня. Пусть едет со мною рядом. Вперёд.
Дивизия двинулась в сторону Дона.
– Как зовут тебя? – спросил Махно пленницу.
– Евдокия.
– Давно служишь?
– С девятнадцатого.
– Не было ли в дивизии Анастасии Васецкой? В девятнадцатом ей было двадцать четыре.
– Не было.
– А где ты постигала ремесло?
– На курсах. В Орле.
– Долго училась?
– Три месяца.
– В восемнадцатом у меня пропала жена из Гуляй-Поля Александровского уезда. Конечно, она могла попасть и к немцам, и к румынам, и к венграм. В ту пору кого только не было на Украине. А могли её взять и петлюровцы. Вот её фотопортрет, – Махно протянул Евдокии фотокарточку жены.
– Нет. Не знакома.
– Ну, это она совсем ещё молодая. Тут ей шестнадцать лет. Это она мне в тюрьму прислала.
Я тогда в Бутырке сидел.
– Дайте, ещё раз гляну, – попросила Евдокия.
Махно опять отдал ей фотографию. Та опять принялась разглядывать.
– Понимаете, что-то в ней, конечно, есть такое, что может показаться знакомым. Например, она похожа на одну девушку, соседку из Воронежа. Но ведь ваша Настя не воронежская. Тем более, что ту звали Шурочкой. Немного ваша Настя похожа на другую девушку, с которой я училась на курсах. Но… Впрочем, её, кажется, звали Анастасией. Да точно, Анастасией. Но фамилия её не… Как вы сказали?
– Васецкая.
– А ту… Сейчас я вспомню. У неё фамилия была такая. С огородом связанная. Сейчас вспомню. На букву А. Аграр… Нет. Огран… Агранова… Да, точно, Аграновская. Но опять же, где ваш уезд и где Орёл. Явно не она. Знаете, что… В дивизии с восемнадцатого года служила сестрой милосердия Глафира. Поспрошайте её.
– Позови.
Вскоре верхом на коне подъехала медсестра Глафира.
– Вы что-то хотели, товарищ командир?
– Я ищу жену свою Анастасию Васецкую. Вот её портрет.
Та взяла портрет и принялась его разглядывать.
– Здесь ей шестнадцать лет. А сейчас двадцать шесть, – сделал пояснение Махно.
– А как она пропала?
– В восемнадцатом году. Мы тогда отступили из Гуляй-Поля, это под Александровском, и всё. Пропала. То ли немцы её взяли, то ли петлюровцы, то ли ещё кто. Не знаю. Но пропала, как провалилась.
– Не ушла с кем-нибудь? Нет? Извините.
– Всё, конечно, могло быть. Но всему должно быть объяснение. Мы с ней знакомы с детства. Меня посадили в девятом. В семнадцатом освободили. Она меня ждала. Мы поженились. А вскоре, когда мы отступили, она осталась там. А когда мы воротились, её не было.
– Странно. А у неё родственников в Орле не было?
– Нет. Не было.
– Тогда не знаю. Похожа она немного на одну нашу. Мы вместе учились на сестёр милосердия. А потом она пропала. Кстати звали её Анастасией. Точно. Да. Анастасией. Но это же Орёл. Госпиталь. А фамилия её была другой. Сейчас вспомню. Необычная. Что-то связано то ли с медициной, то ли с алмазами, то ли с музыкой. Морганова или Органова. Или Огранова.
– Аграновская?
– Точно. Откуда вы знаете?
– Евдокия называла такую фамилию.
– Да, Аграновская. Не она?
– Нет.
– Жалко. Тогда не знаю. А вы спросите поварих. Может, они чего подскажут. Мария та многих знала. Она у Будённого служила, у Лазаревича.
– Позови.
Вскоре рядом с Махно появилась повариха Мария.
– Я разыскиваю вот эту девушку. Как зовут, не знаю. Кто она – тоже. Может, где-нибудь на войне ты встречала её? – Махно подал ей фотографию.
– Ой, так это же Анастасия.
– Фамилию не помнишь?
– Не знаю. Она у Фрунзе служила. В штабе. Меня потом перевели к Будённому, а потом к Пархоменко. Но я слышала, что она то ли к белым попала, то ли умерла от тифа. Мне это говорила Катерина.
– Позови её.
– Да, нет её, батюшка. Она сама недавно, осенью, померла от сыпного. Схоронили мы её под Херсоном.
– Значит, померла. Померла. Ладно. Ступай.
Рядом появился Щусь.
– Ну и что, батько?
– А ничего. Всё сходится на том, что померла моя Настя. От тифа.
– Ну, что ж, царство ей небесное. А что с этими делать?
– Да, ничего. Отпусти. А хотят, пусть остаются.
В сумерках ворвались в Макеевку. Махновцы врывались в местные учреждения, подвергали аресту всех начальников и комиссаров. Грабили магазины и лавки. Выгребли все ценности в местном отделении банка. Махно со штабом остановился на постоялом дворе. Со своими приближёнными он расположился в зале за накрытым столом. Принялся за ужин с самогоном. Входили младшие командиры с докладами.
– Батько, я арестовал главу местной управы и всех продкомиссаров.
– Куда ты их поместил?
– Да вон они во дворе.
– Молодых отпусти, а взрослых – в расход.
– Слухаю.
Другой командир доложил:
– Батько, мы взяли местное отделение банка. Вся казна вот в мешке.
Вошёл хозяин и сообщил:
– Батько, тут пришёл мужичок. Жалуется, что к ним в деревню нагрянул продотряд. Всё выгребли подчистую. Баб снахальничали, а мужиков – кого высекли, а кого к стенке поставили.
– Феодосий. Передай Ермократьеву, пусть разберётся.
– Слухаю.
Отряд Ермократьева тотчас снялся и ускакал с проводником на далёкий хутор.
Утром Махно вышел на крыльцо в сопровождении ординарца с ведром воды. По улице шел отряд.
– Это что за гвардия?
– Так это же Ермократьев возвращается из ночного рейда.
Махно умылся, взял полотенце из рук ординарца. К нему подошёл Ермократьев.
– Здравия желаем, батько.
– Здорово. Ну и кого там выловил?
– Да, вот, батько. Красный продотряд обобрал всю деревню. Вывернули наизнанку все сусеки и сундуки. Всех девок – как всегда, а мужиков – как водится.
– Эх, мерзавцы и дураки. Что же делают с простым народом? А это что за малец? А ну, поди сюда. Ты, ты! Подойди ко мне. Ты кто? – спросил Махно, надевая китель.
– Боец.
– Ишь, ты. Боец. Ты видал такого, Белаш? Говорит, боец. И кто же ты? Как зовут? – продолжал допрос Махно, принимая из рук ординарца казакин.
– Шолохов Мишка.
– Годков-то сколько, Мишка?
– Пятнадцать.
– Э-э-э-э… Хе-хе-хе. Щисёнок, – посмеялся Белаш.
– Мобилизованный или доброволец? – спросил Махно, надевая папаху.
– Доброволец.
– Да, ты смотри на него, он ещё и доброволец, – улыбнулся Белаш.
– И за какую же такую идею ты воюешь? – спросил Махно, расправляя портупею.
Тот пожал плечами.
– Ясно. Можешь дальше не рассказывать, голодуха дома.
– Батько, но ты в пятнадцать уже был убеждённым анархистом, – напомнил комдиву Белаш.
– Ну, убеждённым анархистом я стал значительно позже. Ну и что? Он мог стать и убеждённым коммунистом. Что ж мне его за это казнить что ли? Меня в 1909 приговорили к повешению, но лишь потому, что на момент совершения преступления мне не было двадцати одного года, так вместо верёвки вручили кандалы. Отпустите его, – сказал Махно и влез на коня.
– Батько, он стрелял в нашего. Может, хоть дать ему поджопник? – спросил Ермократьев.
– Ладно, дай пенделя и отпусти! По коням!
– Куда идём, батько? – спросил Белаш.
– Идём на Александровск. Надо вертать в зад наш золотой запас.
– Батько, но там красные, – сказал Ермократьев.
– Я знаю, что белых уже нет. По коням!
Москва. Кремль. Реввоенсовет Республики.
– Поздравляю вас, Лев Давыдович с успешным окончанием Крымской кампании. Вы уже сделали список представляемых к наградам?
– Да, Владимир Ильич, вот, пожалуйста, посмотрите.
Ленин просмотрел список и возвратил его Троцкому.
– А почему здесь нет Махно?
– Не заслужил.
– Я знаю, он посылал кого-то вместо себя.
– Посылал. Но тот не оставил махновских замашек.
– А что случилось?
– Там в Крыму к нам в плен сдалась двадцатитысячная группировка. Её передали этому самому махновскому комбригу Марченко. Он отнёсся к этому непрофессионально, без должной ответственности. Пленных несколько дней не кормил. Голодные, они стали есть, что попало. Естественно, вспыхнула эпидемия. Он ничего не предпринял, даже вовремя не доложил. Хуже того, бросил этих людей на произвол судьбы и ушёл к себе в Александровский уезд. Когда мы обо всём этом узнали, было слишком поздно. Вся группировка полегла от холеры и тифа. Часть этой махновской бригады тоже заразилась и осталась лежать там. Так Махно теперь предъявляет претензии к нам. Поднял бунт. На его локализацию была направлена учебная бригада Мартынова. Махно кровожадно вырубил всю эту бригаду, а её командный состав перевешал. Представляете? Мы по крохам собрали людей, чтобы образовать на территории Крыма несколько военных училищ, чтобы подготовить командный состав, там были мальчишки, многие уже были членами партии, а эта банда безжалостно уничтожила всех. Как прикажете поступить с врагами революции?
– Вы председатель Реввоенсовета, вам и решать.
– Нет, Владимир Ильич, я не хочу, чтобы из меня делали крокодила. Если вы будете настаивать на том, что анархисты – наши соратники, то мы сейчас же остановим локализацию махновщины. Я же считал и считаю анархизм синонимом своеволия и бандитизма и буду бороться за единство формы и содержания, как в революции, так и в коммунизме.
– Никаких возражений, Лев Давыдович.
На подходе к Александровску отряд Махно вновь попал под артобстрел. Уже весь израненный, в бинтах, отдал приказ:
– Отходим. Идём на Харьков.
Но под Харьковом напоролся на засаду. Опять бой был тяжёлым. Вновь пришлось отдавать приказ об отступлении.
– Идём в Александрию. Оттуда в Немиров.
– А оттуда? – осторожно задал вопрос Зиньковский.
– С Немирова на Одессу.
– Будем брать Одессу? – переспросил Белаш.
– Думаю, входить в неё не будем. Обойдём с севера.
– А дальше что, батько? – спросил Виктор Белаш, сидя на табуретке у постели раненного Махно.
– Всё будет зависеть от того, что ты сегодня доложишь.
– Ничего хорошего для доклада не осталось. Этой ночью нас покинули ещё пятьсот человек.
– Почему? Есть соображения?
– Я понял, в чём дело. Правительство Советов заменило продразвёрстку продналогом. Везде листовки с обещанием амнистии.
– Вот оно что! Тогда пиши приказ: «В данное время, при известных боевых операциях Красной Армии, наша революционная Повстанческая армия Украины для сохранения боевой силы, кроме самостоятельных команд товарищей Кожина, Лысенко, Забудько и штабного батальона, распускаются и переходят на нелегальное положение. Скрытно формируют новые воинские части и готовятся к новой революции. Общая задача такова: разрушать органы советской власти!»
– …советской власти! – повторил Виктор Белаш, – записано. Дальше? Я записал, батько. Что ещё? Нестор Иванович. Ты как? Ты в порядке?
– Уснул, – промолвил Щусь.
– Вроде спит, – подтвердил Зиньковский.
Соратники отошли от кровати командира и сели за стол. Разлили по кружкам самогон.
– Давайте выпьем за здоровье атамана, – предложил Белаш.
– А теперь спать, – услышали соратники. – На запад… На запад… На запад…
Утром двинулись в путь. Вскоре заметили погоню.
– Давайте в галоп! Надо оторваться! – крикнул Махно и залёг за пулемёт.
По пыльной просёлочной дороге в автомобиле, в окружении всадников ехали Фрунзе и Будённый.
– Сколько мы ещё будем гоняться за ним? Надоел он мне хуже горькой редьки, – ворчал Семён Михайлович.
– Мне самому всё это порядком насточертело. Уже почти год, как мы покончили с генералами. А тут банда из сотни таких же сумасшедших как сам Нестор Махно, а мы ничего не можем с ним поделать, – отозвался Фрунзе, почёсывая небритые щёки.
– Последние дни, либо мы его так выдавливаем, либо у него наметилось чёткое направление. Но он неуклонно продвигается к румынской границе, – сказал Будённый.
– К сожалению, нам трудно опередить его. Но есть надежда на успех погони.
Подскакал дозорный.
– Товарищ Фрунзе, впереди Махно с бандой. Миновал наши дозоры и продвигается в сторону румынской границы.
– Опять проворонили!? Когда я научу вас Родину любить? А теперь опять погоня и опять с опозданием. Не останавливаться! Отрезать ему отход! Москва приказала не допустить его ухода за кордон!
Погоня. Махно весь в бинтах, измождённый, небритый, сидит в тачанке за пулемётом с биноклем у глаз.
– Погляди-ка, Лева, а в машине-то похоже Фрунзе с Будённым. Надо же какой чести мы с тобой удостоились, сам нарком обороны Украины командует погоней. Что ж, поглядим кто кого. Сколько до границы, Белаш?
– Судя по карте, не более десяти вёрст.
– Гони, галопом.
– Хоть бы кони выдержали.
Фрунзе тоже с биноклем у глаз.
– Вон они наши субчики-голубчики.
Вдруг машина остановилась.
– Чего встали? – закричал Фрунзе на водителя.
– Спирт закончился, товарищ Фрунзе, – сказал водитель. – Дайте-ка, я из-за вашей спины баклажку возьму и залью бак.
– Давай быстрее. Вот ведь придумали машину, а она капризней коня, – проворчал Будённый.
– Давай, дорогой, давай! Не затягивай. Жарко, уже полдень. Припекает сегодня. Искупаться бы, – нетерпеливо ходил кругами Фрунзе.
– Скоро Днестр. Через час возьмём бандюка и совершим торжественное омовение, – ответил Будённый.
– Слушай, а наш берег пологий или обрывистый? Не помнишь?
– Наш пологий, – ответил уверенно Будённый.
– Точно?
– Точнее не бывает. Я его четырежды форсировал.
Водитель покрутил рукоятку. Машина заурчала.
– Есть, товарищ Фрунзе. Садитесь, – доложил водитель.
Нарком с командармом запрыгнули в ландо.
– Жми! – крикнул Фрунзе.
Махно глядит в бинокль.
– Ты глянь, а ведь приближаются. Неужели у них кони лучше?
– Корма сытнее, батько. И потом, они ведь коней меняют, а наши полгода бессменно под нами, – ответил Белаш.
– Патронов хватит?
– Осталось на сотню бывших соратников и пять гранат.
– Никогда ещё не чувствовал себя в роли загнанного волка.
– А ты представь себе, что тянешь вола за кольцо в носу, а он ещё упирается.
– Ты хорошо сказал, но понимаешь, Россия кончается, от того и жарко вроде бы, Витюша, а на душе холодно, как будто что-то из груди уходит.
Будённый ткнул пальцем в карту.
– До границы три версты.
Фрунзе опять поднёс к глазам бинокль.
– Напылили черти. Но расстояние сокращается. Вот он Махно. Тоже с биноклем. Рядом Белаш. А это Лёвка Задов. О чём-то говорят. Впрочем, уже и бинокль не нужен. Давай гони! – крикнул Михаил Васильевич и нажал несколько раз на клаксон.
– Дундят. Салютуют! – сказал Махно и крикнул. – Чего дундишь?!
– Наверное, просят остановиться, – сказал Белаш. – Ты смотри, а ведь настигают.
– Обходят. Пытаются охватить.
– Не успеют. Уже мост показался. Стегни коней!
– Стреляй!
Белаш припал к пулемёту и дал очередь.
– Гранаты, гранаты бросай.
За тачанкой последовали взрывы с поднятыми тучами пыли, из которой неудержимо выскакивали красноармейцы.
– Всё, кончились патроны! – констатировал безысходность положения Белаш, – обходят.
– Где наша казна? – спросил Махно. – Деньги где, я спрашиваю? Вы что оглохли? Дайте мне казну!
– Да здесь она, батько, всё тут, – успокоил Нестора Зиньковский.
– Дай сюда! – Махно схватил мешок и принялся его развязывать.
– Ты что задумал? – спросил его Белаш.
– Щас я их испытаю на революционное самосознание.
– Как? – опять спросил Зиньковский.
– Молча, – ответил Махно и принялся швырять горстями деньги и драгоценности. Всадники смешались и заметно отстали.
– Смотри! Смотри! Отстают! – радовался Махно, вытряхивая мешок.
– Батько, наш конник ранен, упал с лошади, – доложил Белаш.
– Подобрать! Никого не бросать! – приказал Махно.
Тачанка сделала круг. Преследователи приблизились до опасного расстояния. Поднялась стрельба. Упавшего конника спешно закинули в тачанку, и она вновь рванулась к мосту.
– Держи его! Окружай! Руби! Стреляй!!!
Но маленький отряд Махно прогремел по мосту через Днестр и скрылся на румынской стороне.
Красноармейцы завертелись на месте перед мостом, стреляя одиночными выстрелами в беглецов.
Подъехал Фрунзе.
– Ну и что? Ушёл? Упустили?! Семён, они же упустили его! – кричал Фрунзе и бил кулаком по рулю, по клаксону и по панели в салоне. – Ушёл гад! Век себе не прошу! Упустили!
Париж.
Маленькая квартира на окраине города. Анастасия стирала в корыте бельё и выговаривала Якову Филипповичу.
– Даше шестнадцать лет. А мы не можем сдать её в обучение. У нас нет приличной одежды. Мы все трое носим обноски. Наше будущее туманно. Большевики ещё более окрепли, а наше возвращение стало ещё более призрачным. Может, ты скажешь мне, Яков Филиппович, когда мы вернёмся в Россию?
– В советскую Россию, Настя. А это не одно и то же.
– Да будет тебе, советская, социалистическая… Многие, несмотря на эти слова уже уехали туда. Даже генералы. Там образование бесплатное, все дети ходят в школы. А Дашу учить надо. Да и для нас найдётся дело.
– Какое дело? Настя? Не забывай, что мы с тобой служили Врангелю! Против Фрунзе.
– Да Фрунзе уже давно нет.
– Ничего, зато живы Ворошилов, Сталин и Будённый. Но, даже если для этих мы были маленькими людишками, то для Саркиса мы остались личными врагами. Он, наверное, до сих пор по ночам скрипит зубами, вспоминая, как ты ушла из-под его кривого носа.
– Ой, Яша. Слащёв тоже был врангелевцем. А уехал и преподает в Красной военной академии.
– Преподавал.
– Ну да, погиб, умер. Но ведь преподавал! И потом… – Настя осеклась.
– Что, потом?
– Я ведь служила Врангелю не совсем добровольно. Моя дочь ребёнком оставалась заложницей в Крыму.
– Настя, не забывай, что ты ещё и бывшая жена Махно. Его брата Савву расстреляли только за то, что он был просто его братом.
– Да о том, что я была его женой, никто не знает. Даже здесь. А там и подавно.
– Как знать, как знать… Белаш и Задов давно в России. Аршинов уехал недавно. Неизвестно, чем они там занимаются. Вряд ли им там безоглядно дали должности, ничего не спросив. Что бы ты ответила на вопрос советского посла: «Как вы попали в Париж, если служили у Фрунзе?» Не надо думать, что их разведка и контрразведка дурнее нас. Париж наводнён их агентами.
– Помоги мне вылить воду из корыта в ведро. Давай попробуем, поторгуемся с ними.
– Попытка не пытка, – сказал Яков, помогая жене. – Согласен, что так жить нельзя. Мы оба зарабатываем жалкие гроши.
– Давай сделаем так. Я схожу к послу и выясню, что они захотят в качестве платы за наше возвращение.
– Ну, тут я могу тебе сразу сказать. Тебя попросят посодействовать возвращению Махно или ещё кого-нибудь из генералов. Но, если не веришь, сходи. А лучше, напиши письмо послу. Отправь его по почте. Это безопаснее. Но будь готова к длинному перечню вопросов. А любой ответ они трижды перепроверят. Запомни: там дураков нет.
– Хорошо. Договорились. Остановимся на письме.
– Нет никакого просвета. Хоть бы одно хорошее слово. Нападают, тявкают, норовят укусить все, кому не лень, – сказал Махно, переворачивая газету. – Сколько можно трындеть об одном и том же. В Варшаве удалось выиграть процесс по всем статьям. Уже сколько было говорено и переговорено, что у нас не было еврейских погромов. У меня даже была еврейская рота. Первым помощником у меня был еврей Лёва Задов. Так нет же, какой-нибудь дурак опять ляпнет своим гнусным вонючим помелом. Денег нет, а Леночку надо в школу отдавать.
– У меня есть три новости, – сказала Галя.
– Какие? – спросил Махно.
– Одна получше, другая похуже. Третья совсем плохая, зато одна приятная. С какой начать?
– Давай с самой худой.
– Аршинов выступил в Москве с дурными статьями. Отрёкся от анархизма.
– Худо. Это удар. У нас нет ничего выпить?
– Нет. Деньги закончились, а гонорары не поступают. Книгу не берут.
– Ещё хуже.
– Прусский банк в Кёнигсберге отказал мне в наследовании вкладов отчима. У нас разные фамилии, а других фактов нет.
– Мерзавцы и гады. А большевистские газеты пишут в России, будто я ранен при попытке ограбления банка. Ах, сволочи, ах негодяи. Ну, и что же ты называешь хорошей новостью? Может в Кремле кто подох?
– Нет, в Кремле все живы и здоровы. А вот анархисты Испании и Франции собрали огромную сумму и открыли нам счёт в банке. Теперь мы богаты. Ты великий человек, Нестор Иванович! Ты же знаешь, я всегда в это верила! Разве не так?
– Я знаю, я помню, Галя. Разве я тебя не любил? Так я схожу к соседям и попрошу взаймы. Теперь они уж точно не отвертятся и дадут в долг.
Квартира Якова и Анастасии. Звонок. Яков отворил дверь.
– Здравствуйте, я курьер советского посольства. Здесь проживает мадам Анастасия Карабань?
– Это я, – Настя выглянула из-за спины Якова.
– Вам письмо из секретариата полпредства. Вот, пожалуйста, распишитесь.
– Спасибо.
Курьер исчез.
Анастасия, держа в руке кухонный нож, вскрыла конверт и зачитала:
– Уважаемая Анастасия Васильевна! Приглашаем Вас в ближайшее воскресенье на ипподром, где мы сможем встретиться со всей вашей семьёй и обсудить интересующие Вас вопросы. Вы увидите меня слева от касс, в 12–00. По поручению полпреда СССР секретарь советского полпредства Панкратов Георгий Фёдорович.
– Здравствуйте. Панкратов. Очень приятно, Панкратов. Моя жена. Дочь Катя. У вас тоже большая дочь.
– Даша.
– Прекрасно. Замечательная девушка. Прямо русская красавица.
– Катя. Очень приятно. Мерси.
– Знаете, что. Давайте поступим так. Пусть моя жена с вашей Дашенькой идут туда. А мы посидим в кафе. Поговорим. Не возражаете?
– Нет.
– Ну и прекрасно.
Они вошли в ближайшее кафе. Расположились за столиком.
– Что вам заказать? – спросил Панкратов. – Кофе, коньяк, пиво? Не стесняйтесь. Мы же свои русские люди.
К ним подошёл официант.
– Три кофе с коньяком и даме мороженое.
– Спасибо.
– Да, так мы с послом говорили о вас. Процесс вашего возвращения может затянуться, и могут возникнуть непреодолимые препятствия. Однако, это не повод для уныния. Сразу оговорюсь, что мы могли бы вступить с вами в торг. Вы же понимаете, что, естественно, нам хотелось получить от вас какие-либо доказательства вашей лояльности. Но, посоветовавшись, решили не гнать лошадей, и вне зависимости от исхода переговоров мы можем помочь вашей дочке в получении школьного образования. Ребёнок все равно не несёт ответственности за родителей. Она говорит на русском языке?
– Да, свободно.
– А на французском?
– Так же.
– Читает?
– Читает, пишет. Знает основы арифметики.
– Ну вот, а вы писали, что она неграмотная. Не все советские дети, её сверстники говорят на французском. У нас есть спецшколы для детей, владеющих иностранными языками. У нас здесь, при полпредстве работает школа для наших детей. Можете её записать к нам. А можем в конце лета послать её за наш счёт в Москву, где она будет хорошо устроена до того, как вы решите все вопросы, связанные с вашим намерением. Основное условие для желающих вернуться – это неучастие в кровавых операциях.
– У нас этого нет.
– Я верю. В общем, обдумайте всё, что я сказал, и сообщите любым способом. Можете написать. Позвонить. Вот моя визитка. Можно прийти, когда и как вам будет удобно. Кстати, у нашей Кати через три дна день рождения. Соберутся все наши посольские дети. Пусть приходит и ваша Даша. Да и сами приходите.
– Хорошо. Спасибо. Мы приведём её.
– К полудню.
– Да, да. Спасибо.
– Ну, вот и славно. Вот и наши пришли. Тебе было интересно, Даша?
– Да. Спасибо. Я люблю лошадей.
– Ну, вот видите, как всё хорошо складывается. До свидания.
– До встречи.
Парижский железнодорожный вокзал. На перроне стоял Махно. Он был одет с иголочки. Новое пальто. Шляпа. Модные ботинки. Зонт. У перрона стоял поезд, отправлявшийся на восток. Прогремел колокол. Диктор объявил отправление, и поезд тронулся. Махно проследил, пока он не скроется из виду. Чуть прихрамывая, вошёл в здание вокзала и переступил порог бара. Заказал рюмку коньяка. Выпил и вышел на привокзальную площадь. Полил дождь. Он раскрыл зонт. Подошёл к стоянке такси. Сел в машину и уехал.
В советском посольстве прощались гости.
– Анастасия Васильевна и Яков Филиппович, ваша дочка понравилась нашим детям. Дашенька, а тебе понравилось у нас?
– Да, спасибо. Я познакомилась с девочками. Мама они все говорят по-русски.
– Папа, а можно, чтобы Даша училась в нашей посольской школе?
– Конечно, можно. А что, вы уже подружились?
– Да, папочка.
– Ну вот, видите, как дети уже опережают нас в наших намерениях. Детские просьбы звучат порой сильнее военных ультиматумов. Не правда ли, Яков Филиппович?
– Да уж. Не могу не согласиться с вами.
– Ну вот и славно. Главное в нашей жизни – дети. Ради них мы готовы значительно на большее, чем думаем. Что ж бывайте у нас почаще. Давайте дружить домами.
– Спасибо. До свидания.
– До встречи. Приходите завтра. Мы дадим вам анкеты. Возьмёте их домой. Не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой заполните, принесёте, передадите. Будем продвигаться вперёд.
– Спасибо, до свидания.
– Даша, приходи завтра, – сказала Катя.
– Хорошо, Катя. Чао.
– Оревуар.
Парижский железнодорожный вокзал. На перроне Махно. На нём новый модный макинтош. В тон ему шляпа. Белый шарф. Белая рубашка с галстуком. Модные туфли. В руке Махно тросточка. Он прохаживался по платформе. Прозвенел колокол. Дикторша объявила об отходе восточного экспресса. Паровоз дал протяжный гудок. Поезд тронулся. Махно двинулся вдоль состава по его ходу. Он с любопытством вглядывался в лица отъезжающих. Наконец, поезд исчез. Махно ещё долго стоял, вглядываясь вдаль. Потом развернулся и покинул перрон. Вошёл в зал ожидания. В баре заказал рюмку коньяка. Выпил. Вышел на площадь, взял такси и уехал.
В сопровождении родителей Даша пришла в гости к подружке Кате. У ворот миссии они встретились с Панкратовыми.
– Здравствуйте.
– Добрый день.
– Доброго здоровья.
– Здравствуй, Катя.
– Здравствуй, Даша.
– Пойдемте, прогуляемся по Парижу.
– С удовольствием.
– Вот вам анкеты. Заполните их. Вот и заявление с просьбой предоставления советского гражданства. Вообще-то, вы в любой, даже в самый последний момент можете передумать и отказаться. Но написать лучше сейчас, чтобы дело уже сдвинулось и завертелось.
Девочки шли впереди родителей.
– А я скоро уезжаю, – сказала Катя.
– Куда? – спросила Даша.
– В Москву.
– Совсем?
– Нет. На лето. Я всегда на лето уезжаю в Москву. У меня там бабушка.
– Как жалко. Я опять останусь одна.
– Да, ничего, лето пролетит быстро. А хочешь, я поговорю с папой, чтобы он разрешил и тебе поехать с нами.
– А разве такое возможно?
– Ну, не знаю. Но для папы ничего невозможного нет. Ты, главное, поговори со своими родителями, чтобы они согласились.
– Хорошо. Я думаю, они не будут против.
Махно прохаживался по перрону. Начался дождь. Он вошёл в здание вокзала. Прибыл поезд с востока. Махно встал неподалёку от выхода на перрон. Пассажиры пересекали расстояние от вагонов и, войдя в зал ожидания, проходили мимо Махно. А он жадно всматривался в их лица в надежде встретить знакомых. Вереница прибывших схлынула. Махно опять вошёл в буфет. Выпил рюмку коньяка и уехал.
В посольстве Анастасия и Яков Карабань беседовали с Панкратовым.
– Значит, вы не возражаете, чтобы Даша съездила в Москву?
– Да, только я беспокоюсь, как без сопровождающего…
– Они сами не поедут. С ними будет моя супруга Людмила Леонтьевна.
– Ну, тогда мы будем спокойны.
– Да, только вам надо будет написать расписку о согласии, чтобы её сопровождала моя жена. Вы же знаете, немцы – они большие педанты. Любят бумаги. Вот листик, так и пишите: «Мы родители Дарьи Карабань не возражаем против того, чтобы нашу дочь в поездке в Москву сопровождала работница полпредства СССР Людмила Леонтьевна Панкратова. Мать Анастасия Васильевна Карабань, отец, соответственно, и подписи. Ну, вот и всё. Сейчас поставим печати, и можете собирать чемоданчик с нарядами. Пусть съездит. Развеется. Побывает в Москве, привезёт впечатления. И у вас будет меньше сложностей. Вы уже сможете в заявлении вписать мотив, что ваша несовершеннолетняя дочь живёт в Москве. Шансы возрастают. Прямо так и пишите: не гостит, а живёт. А я обещаю прислать оттуда справку и заявление дочери с просьбой пропустить в страну родителей.
– Большое вам спасибо.
– А-а-а! Полно вам. Не за что. Мы русские люди и должны помогать друг другу. А ты, – Панкратов повернулся к Дарье, – пиши чаще, не ленись, чтобы родители зря не волновались за тебя.
– Хорошо.
– Ну, вот и договорились. До свидания.
– До свидания, Георгий Фёдорович.
– До свидания. До завтра. Встречаемся на железнодорожном вокзале. Не опаздывайте.
Махно прогуливался вдоль восточного экспресса. Увидел группу отъезжающих и провожающих из двух мужчин, двух женщин и двух девочек. Они поразили его какой-то необъяснимой похожестью на своих русских людей. Не приближаясь к ним ближе, чем на пять шагов, он ходил вокруг них, бросая косые, любопытные взгляды. Иногда он замечал на себе взгляд кого-нибудь из них, тотчас отворачивался и переходил на новое место.
А Панкратов говорил Якову и Анастасии.
– Обратите внимание на этого человека.
– Кто это? – спросила Анастасия.
– Нестор Иванович Махно.
– Он жив?
– Да, он живёт в Париже в центре города, в приличной квартире. Прежде работал на киностудии плотником и сапожником. Перебивался с хлеба на квас. Нищенствовал. Но недавно анархисты всей Европы собрали ему пенсию. Сейчас пишет мемуары.
Все обернулись и посмотрели ему вслед. Анастасия крепко вцепилась в руку Якова. Он тоже сжал её ладонь.
Махно заметил на себе их взгляды и тотчас покинул перрон через буфет. После чего взял такси и уехал.
Возле дома вышел из машины, расплатился. Поднялся на свой этаж по широкой мраморной лестнице. Остановился перед своей дверью. Позвонил. Ему открыла Галина. Он поставил трость. Снял шляпу и макинтош. Повесил их на вешалку. Прошёл в зал.
– Садись к столу. Пора обедать, – сказала жена.
– Дай мне рюмку коньяка.
Галина налила рюмку и поставила перед ним.
– Ты опять был на вокзале?
– Да.
– Кого сегодня видел?
– Видел людей примерно моего возраста, женщин и мужчин с детьми. По тому, как они посмотрели на меня и по их внешности, у меня возникло ощущение, что я их где-то видел. Они явно русские.
– Я тебя прошу, будь осторожен. А то, как бы ни случилось как со Скоропадским. Подлецов немало. Ты же знаешь, сколько всяких гадостей пишут про тебя. Один дурак напишет, а десять повторяют, как попугаи. Хоть не знают и десятой доли правды.
– Спасибо тебе, Галя. Ты одна меня понимаешь, – сказал Махно и осушил рюмку.
Звонок в дверь. Настя открыла. Курьер полпредства.
– Вам письмо. Распишитесь, пожалуйста.
– Спасибо, – ответила Настя, расписываясь в тетради.
Она открыла конверт.
– Яша, это письмо от нашей Даши из Варшавы. Она вчера уже проехала Германию. Значит, сегодня уже должна въехать на территорию России. Наверное, завтра или послезавтра будет уже в Москве. Сходим, поблагодарим?
– Конечно, сходим.
Советское полпредство в Париже.
– Здравствуйте, Анастасия Васильевна. Здравия желаем, Яков Филиппович. Получили весточку от дочки? Ну, как здорово и славно, значит сегодня они уже в России. А через два дня Москва. Вам нечего переживать. Ваша дочка Даша в хороших, надёжных руках. Так что, не будем терять время и начнём писать заявления о согласии сотрудничать с советской разведкой.
– Мы? – удивлённо прохрипела Анастасия.
– А почему нет? – спросил Георгий Федорович. – Ведь вы работали в разведке Врангеля? Самое время поработать на разведку Родины.
– Но… – замялся Яков Карабань.
– Да вы не беспокойтесь. Мы уже обдумали всё. Ничего, что у вас большой перерыв. Зато у вас замечательный опыт работы в данной сфере. И, кстати, осмелюсь заметить, что существенно, – без провала. Почему бы вам не продолжить и не развить его. Деньги вам не помешают. Надо же вам письмо Даше написать. В ресторан сходить. Одежду сменить. Переобуться. Кстати, Анастасия Васильевна, вы же из Гуляй-Поля?
– Да.
– Наверное, знали или слышали о Махно?
– Да…
– Ну вот и хорошо. Нам бы хотелось, чтобы вы поработали над тем, чтобы вернуть Родине её славного сына, легендарного героя гражданской войны, командарма Нестора Ивановича Махно. Подпишитесь вот здесь. И вы тоже, Яков Филиппович.
– Может быть вы, Анастасия Васильевна, знали свою односельчанку, первую жену Нестора Махно Анастасию Васецкую?
– Нет, не знала, – прокашлявшись, едва ответила Настя.
– Да вы не волнуйтесь. Вот выпейте водички. Вот и хорошо. Ну и ладно. В двух кварталах отсюда есть маленькое ателье. Модистка там русская. Анастасия Махно. Врёт, конечно, никакая она не Махно. Но шьёт отменно. Можете что-нибудь заказать у неё. Сейчас мы выдадим вам денег, – Панкратов поднял трубку и сказал в неё, – слушай, Миша! Зайди ко мне и принеси пять тысяч франков.
Вошёл Саркис.
– О-о-о-о-! Яша и Настя? Это вы? А я всю жизнь считал вас шпионами. Прости меня, дорогой Яша! И ты прости меня, Настя.
– Так вы знакомы? – спросил Панкратов. – Мир тесен. Так ты принёс?
– Да, вот, Георгий Фёдорович. Как сказали, пять тысяч франков.
– Хорошо. Ты свободен, – сказал Панкратов, и Саркис ушёл. – Вот здесь распишитесь. Вам же надо ездить на трамвае, а не пешком ходить. А то купите себе велосипеды. Сейчас модно. Многие супружеские пары ездят на тандемах. Познакомьтесь с Махно. Представьтесь подполковником армии Николая Николаевича Юденича. Мы обеспечим вам необходимую информационную поддержку. Постарайтесь подружиться с ним. Пригласите его в Ригу на собственную мызу, поохотиться, порыбачить.
– Но у меня нет собственной мызы.
– Неважно. Мы обеспечим легенду.
– Я ничего не боюсь, Георгий Фёдорович. Давайте сделаем так, сейчас отпустим Анастасию Васильевну и поговорим с вами, как мужчины и профессионалы.
– Хорошо. Анастасия Васильевна, подождите Якова Филипповича в кафе, что напротив полпредства. Мы недолго.
Карабань вывел жену, дал ей немного денег и вернулся в кабинет.
– Георгий Федорович, у меня предложение или просьба. Давайте не будем втягивать в эту операцию мою жену. Я всё сделаю сам. Жена не профессионалка в этом деле и довольно слабая помощница. Более того, даже в старании она может испортить всё дело. Тем более, что сейчас в её голове доминирует одна мысль: дочь. Сами знаете, не мне вас учить, вы же тоже профессионал, у неё, как и у всякой женщины на первом плане женское начало и материнское чувство. А это серьёзный фактор для ограничения женщин в участии в разведоперациях. Поэтому, есть предложение: давайте отправим её в совдепию… извините, в Советский Союз. Она может не выдержать разлуки с дочерью. Тогда, в гражданскую, она поседела в первый же год, что мы работали у Фрунзе, а ребёнок был в Крыму. Ей нельзя быть более без дочки. У неё и так несчастливая судьба. А тут ещё такая окрошка.
Панкратов поднялся, подошёл к серванту. Открыл его. Взял две рюмки и бутылку коньяка. Поставил на стол. Налил рюмки.
– Хорошо, Яков Филиппович. Мне нравится мужество ваших рассуждений. Вы меня убедили. Решено. Мы её отправляем в Москву. Завтра же. За успех. За вашу удачу.
– Огромное вам спасибо за понимание, – ответил Карабань.
На перроне прощались Яков Карабань и Анастасия.
– Найдёшь в Москве Дашу, немедленно уезжай подальше от ГПУ и НКВД. В Одесском областном управлении НКВД служит известный тебе Лев Зиньковский. Найди его. Попроси, чтобы он тебя устроил так, чтоб свои не нашли. Иди в вагон. Уже объявили. Ты меня поняла?
– Хорошо, Яша, я сделаю все, так как ты говоришь.
– Если вдруг, находясь там, ощутишь сожаление по поводу возвращения, пробирайся во Владивосток.
– Зачем?
– Нанимайся на судно, идущее в Америку, и не возвращайся.
– Как? Остаться в Америке?
– Да.
– А, кто меня возьмёт на судно?
– Наймёшься фельдшером, поварихой, буфетчицей или дневальной.
Прозвучал вокзальный колокол. Паровоз дал гудок. Состав дёрнулся и медленно двинулся.
Яков подсадил Анастасию и пошёл рядом с вагоном, держась за поручень.
– И ещё. У меня к тебе просьба. Как только встретишься с Дашей, сфотографируйтесь вместе и пришли мне фото. Обещаешь? Это не мне. Ему. Хотя и мне тоже. Не забудешь?
– Не забуду.
– Ну, прощай! И прости меня! – уже на бегу крикнул Карабань и отпустил поручень.
– Хорошо, Яша! Прощай. И ты прости меня. Прощай.
– Прощай.
Перрон закончился. Яков Филиппович ещё долго стоял и махал новой шляпой. Затем он обеими руками надел шляпу, глубоко надвинув её на лоб. Ссутулившись, сунул руки в карманы нового макинтоша. Развернулся через левое плечо и столкнулся с человеком. Поднял с глаз шляпу и увидел перед собой Махно.
– Здравствуйте.
– О! Здравствуйте. Рад слышать русскую речь. Но как вы узнали, кто я?
– Кто же вас не знает, Нестор Иванович?
– Не знаю, не знаю. Впрочем, ваше лицо мне тоже показалось знакомым.
– Показалось. Мы никогда не встречались на дорогах войны. Тем более, что я подполковник русской армии.
– Да? У-у… А мне показалось… Значит, это вас мы лупили на Украине?
– Нет, не нас.
– То есть как это не вас? Вы же не из красных?
– Я служил в армии генерала Юденича. Это северный фронт. Подполковник Карабань. Яков Филиппович.
– Махно. Нестор Иванович. Как вам будет угодно.
– Очень приятно. Вы человек-легенда. Такие как вы – единицы. Вы – фигура на политической доске, а мы – статисты.
– Ну, ну, будет вам льстить. Не прибедняйтесь. А то ведь я могу подумать, что вам от меня что-то надо. А я живу только с гонораров и ренты. Развейте мои подозрения. Впрочем, вы как-то не очень похожи на русского таксиста или официанта. Располагаете личным временем?
– Да, Нестор Иванович. Временем располагаю. Подозрения развеивать не буду. Очень рад познакомиться с вами с тем, чтобы получить блестящую возможность в будущем сделать о вас и о нашей встрече интервью. Могу вас заверить, что врать не буду, о еврейских погромах тоже спрашивать не буду.
– Ну, если так, то приглашаю домой на рюмку коньяку.
– Сочту за честь. Буду рад засвидетельствовать глубокое почтение.
Они сели в такси.
– Так вы корреспондент. Уж лучше бы вы оставались для меня подполковником. Но, что-то я не припомню вашей фамилии на страницах парижских газет?
– Моя газета далеко отсюда.
– Да неужто вы из Москвы?
– Нет. Моя газета в Риге. Пишу здесь и посылаю туда репортажи.
– Вот мы и приехали.
Они вышли. Махно расплатился. Они вошли в дом.
– Вот здесь я и живу со своим семейством.
Они поднялись по широкой мраморной лестнице на второй этаж.
– Мы перебрались сюда полгода назад, когда анархисты Европы назначили мне пенсию.
Дверь открыла Галина.
– Галя, познакомься. Подполковник Карабань. Галя, моя радость. Жена, стало быть. А это дочка Лена. Наша общая радость. Ученица лицея.
– Карабань Яков Филиппович. Бывший подполковник, а нынче журналист.
– Галя, приготовь нам.
– Заходите сюда, Яков Филиппович. Присаживайтесь.
Махно поставил рюмки, наполнил их.
– Давайте за знакомство, Яков Филиппович. Хотя меня не оставляет чувство, что мы где-то встречались. И не абы где, а на…
– Мир тесен, Нестор Иванович, а в последние десять-пятнадцать лет он сузился до Елисейских полей и перрона железнодорожного вокзала.
– Совершенно верно, я прежде видел вас на вокзале. Ещё по рюмочке? Кстати, прошу заметить. Вы первый белогвардейский офицер в качестве гостя в моём доме.
– А вы первый из русских знакомых такого ранга.
– Я русский. Моя родина Гуляй-Поле Александровского уезда. Недавно большевики выделили этот уезд в отдельную область и назвали Запорожьем. А вы?
– Вообще-то, отец из крымских татар. Но я родился уже в Риге. Мать – латышка. Учился и служил в Петербурге. В германскую служил в армии Райнкампфа. После ранения в восточной Пруссии продолжил службу у генерала Юденича. Но, видимо… Наверное…
– Да, да и видимо, и наверно… Совершенно верно. Вы напомнили мне нарочного из штаба Фрунзе. Поразительное сходство. Напрасно вы не признаётесь. Впрочем, как знаете. Если хотите, чтобы я считал вас белогвардейцем – пожалуйста. Наверное, у вас на то есть причины. Тем не менее, ваше здоровье.
– И ваше, Нестор Иванович. Я и вправду тот самый нарочный. Только служил я тыловиком при штабе Южного фронта. Но я, действительно, бывший офицер царской армии.
– Значит, вы разведчик Деникина.
– Было, Нестор Иванович. Было.
– Ну, с кем не бывает. Во всяком случае тогда, в девятнадцатом или в двадцатом, вы были у меня с полезной информацией. Я налью вам ещё.
– Спасибо, Нестор Иванович. Разрешите, прежде всего пригласить вас вместе с вашим семейством в Ригу, поохотиться, порыбачить?
– Спасибо, не обещаю, но подумаю.
– А теперь, журналистский вопрос. Разрешите?
– Пожалуйста.
– Вы, наверное, в курсе дела, происходящего сейчас в Германии?
– В общих чертах.
– Значит, знаете, что там к власти пришёл новый перспективный политик.
– Гитлер что ли?
– Да.
– Вы находите его близким по идее и по духу?
– А что вас настораживает в нём?
– Помилуйте. Но ведь национал-социализм, это не анархизм и даже не коммунизм. Бьюсь об заклад, что этот фюллер…
– Вы имеете в виду фюрер?
– Какая разница, всё равно шулер, потому что этот самый перспективный политик начнёт с еврейских погромов. С чего ни одна нормальная революция не начинается. Если Карл Маркс бросил клич: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», то этот ваш фюрлер хочет построить хорошую жизнь только для немцев, а это значит за счёт других наций. Улавливаете разницу?
– Улавливаю. Спасибо, Нестор Иванович, за гостеприимство! Разрешите откланяться?
– Что так? Нешто мой коньяк так плох?
– Всё замечательно, Нестор Иванович, но пора и честь знать. Засиделся. Да и негоже напиваться в гостях.
– Ну, как знаете. Давайте на посошок. Хотел и я задать вам пару вопросов. Но, коль вы спешите… Впрочем, приходите в любой день. Гостем будете. А вообще-то, я часто бываю на вокзале, встречаю и провожаю все поезда на восток и обратно. Так что, ежели что, найдёте меня там.
– Благодарю вас. Спасибо за угощенье. Ваше здоровье.
– За дружбу. Очень рад нашей встрече.
Посольство.
– Напрасно вы, Вы Георгий Фёдорович, так упростили его. Он очень и очень непрост. Узнал меня с первого взгляда.
– Так вы познакомились?
– Да. Я был у него дома. Мы выпивали за дружбу. Договорились о встрече.
– Где?
– Он часто бывает на железнодорожном вокзале. Провожает и встречает все поезда, идущие в Россию и обратно.
– Ностальгирует?
– Похоже на то.
– Это хорошо для нас. Используйте. Только не пережимайте.
– Нет ли у вас коньяка российского или советского производства?
– Я понял вас и прикажу выдавать вам для встреч с ним. У меня есть одна бутылочка здесь.
Панкратов поднялся, подошёл к серванту. Взял из него бутылку и отдал её Карабаню.
– Пожалуйста.
– Спасибо. Вопрос можно, Георгий Фёдорович?
– Валяйте.
– Георгий Фёдорович. Я привык всё в этой жизни делать осмысленно и хотел бы понять, для чего он нам нужен? Нездоровый человек. Не принадлежит ни к одной из эмигрантских группировок. Белогвардейская среда вообще его не принимает за то, что он проливал их кровь.
– Дорогой, Яков Филиппович. Похвально, что вы любите всё делать осмысленно. Но у нас, военных людей, ещё существует понятие дисциплины. Махно – бандит, проливший немало крови наших с вами соотечественников, с которыми вы должны себя идентифицировать во сне и наяву. И потом, нам нужен ни сколько он физически, сколько его имя. Имя человека, пришедшего к необходимости возвращения на родину. Это многого стоит. А поскольку вы хотите вернуться на Родину и увидеть свою жену и замечательную дочку, то должны уяснить себе, что ваше возвращение напрямую связано с ним, то есть в одном с ним купе. Кстати, вам письмо, – Панкратов протянул конверт Карабаню.
– Спасибо. Я всё понял. Вопросов нет.
– Желаю удачи.
Карабань вошёл в просторный зал ожидания парижского железнодорожного вокзала. Внимательно прочитал расписание поездов. Выписал себе дни и время прибытия и отправления поездов, идущих на восток. Затем глянул на часы. Встал неподалёку от входа в здание вокзала. Видел, как подъехал на такси Махно. Незаметно Карабань проследовал за ним. Видел Махно, занявшего позицию рядом с выходом на перрон.
Вскоре к платформе подошёл восточный экспресс. Пассажиры, прибывшие в Париж, длинной вереницей прошли мимо Махно через зал ожидания. Когда поток пассажиров схлынул, Махно вышел на перрон. Туда же вышел и Карабань. Сделав вид, что не замечает Махно, принялся расхаживать вдоль платформы. На ходу прочитал письмо, долго рассматривал фотографию Анастасии и Даши, пока не заметил, что остановился перед Махно с протянутой в его сторону рукой. Спрятав фотографию в карман, Карабань протянул руку. Они поздоровались.
– Здравствуйте, Яков Филиппович. Вы получили письмо из Риги?
– Здравствуйте, Нестор Иванович. Это письмо из России. Только что получил из рук человека, прибывшего из Москвы.
– Из России? Во как. Завидую. Это здорово. А что, у вас там кто-то есть? Впрочем, что это я, ведь я уже дважды видел вас тут. Значит, уже дважды вы провожали кого-то. Сегодня тоже кто-то из ваших знакомых отъезжает?
– Нет, никого не ожидаю. Просто хочется посмотреть на тех, кто будет отъезжать на восток. Вдруг увижу знакомое лицо.
– Вот и я тоже заимел эту привычку. Кстати, недавно я заметил, что у нас с вами немало единомышленников. Давайте зайдём в буфет. Угощаю.
Дам хороший вам совет:
Здесь имеется буфет,
Где дадут вам на предмет
К коньяку пяток конфет.
И прекрасней места нет
Там, где стойка и буфет.
Кто-то спросит, слушай дед,
Ты уже и стар, и сед,
Не откроешь ли секрет:
Где ты вышел в этот свет?
На вопрос даю ответ:
Моя родина – буфет!
– Я с удовольствием приму ваше предложение, но у меня есть и контрпредложение.
– Какое?
Карабань извлёк из кармана макинтоша бутылку армянского коньяка.
– Ого! Что это? Коньяк? Кавказский?
– Армянский.
– Это вам сегодня вместе с письмом передали?
– Да.
– Тогда не открывайте. Здесь выпьем по рюмочке французского. Пойдём в приличное бистро и там выпьем этого, советского, и закусим. Идёт?
– Идёт.
Они вышли на площадь и попели пешком по Парижу.
– Я слышал и знал, что вы поэт, но вы ещё и поэт-юморист. Прямо-таки, наш русский Беранже.
– Это просто маленькая шутка. Но ближе всего мне революционная патетика.
Я в бой бросался с головой,
Пощады не прося у смерти,
И не виновен, что живой
Остался в этой круговерти.
Мы проливали кровь и пот,
С народом откровенны были.
Нас победили, только вот
Идею нашу не убили.
Пускай схоронят нас сейчас,
Но наша Суть не канет в Лету,
Она воспрянет в нужный час
И победит. Я верю в это!
Они вышли на набережную Сены и увидели речной трамвай, с которого доносилась музыка.
– Яков Филиппович, а ведь это речной кабак, – сказал Махно и принялся кричать. – Э-э-эй! Хозяин! Возьми нас на борт!
К удивлению Карабаня, тот причалил, забрал обоих гуляк и вновь отошёл. Хозяин провёл их к столику на палубе.
– Мы отобедаем. Помоги нам, голубчик, – сказал хозяину Махно.
– Сию минуту, Нестор Иванович.
Хозяин ушёл. Карабань налил коньяк в стоящие на столе рюмки.
– Ну что, вкусим аромат далёкой родины?
– С удовольствием. За Родину.
– За Родину.
Они выпили.
– Яков Филиппович, вы сегодня какой-то торжественный. Даже молчите как-то наполнено. Кто вам положил печать на уста? О! Вы слышите! Хозяин решил сделать мне сюрприз! Его певица поёт мой романс.
Над Сеной полилась музыка, под которую певица запела:
Страсти яркие
Зрятся мне во сне,
В белой бурке я
На лихом коне.
Не поделаю
Ничего с собой,
В поле белом том
Был последний бой.
Не напрасно, да-с,
Рвался жаркий дух,
Кровью красною
Белый снег набух.
Только принял нас
Под ажуры крыш,
Дав последний шанс,
Mon ami – Париж!
– Нестор Иванович. Я всё думаю, кто же у вас остался там, в России? И пришёл к убеждению, что раскрыл тайну ваших душевных метаний.
– Вы меня интригуете и тревожите, Яков Филиппович. Что ж, колитесь.
– Хорошо. Только пообещайте, что не броситесь на вокзал за билетом.
– А что, вы уже созрели?
– Ещё нет. То, что мы зовём разумом, твердит не делать этого. Но сердце, будь оно неладно, стучит сильнее разума.
– А вы думаете, что есть сила, способная склонить меня к возвращению?
– Есть. Ведь вы же не забыли Анастасию Васецкую?
– Дорогой Яков Филиппович. Нет в мире спецслужбы, способной отыскать её след на Земле.
– Службы, может, и нет. Но организация есть.
– Кто вы, Яков Филиппович?
– Иногда мне кажется, что я осенний лист с русской берёзы, сорванный ураганом.
– Мне бы опасаться вас, да не могу.
– И не стоит, Нестор Иванович.
Пришёл официант поставил на стол закуски и графинчик спиртного.
– Дорогой, Яков Филиппович, у меня есть информация, что моя Настя померла ещё в девятнадцатом. И вряд ли стоит бередить мои раны. А их так много, и снаружи, и внутри. Давайте помянем её.
– А я и не пытаюсь, Нестор Иванович. Душевное и физическое здоровье ваше для меня не пустой звук. Вот посмотрите на это, – Карабань положил перед собеседником фотографию.
Махно схватил фотографию, вернул её на стол. Принялся шарить по карманам. Вытащил футляр, достал очки и, надев их, опять взял фотографию.
– У меня тоже есть фотография, где ей шестнадцать лет. Но я не видел её на фотографии с матерью. Да и одежда совсем не та.
– Вы немного путаете, Нестор Иванович. Эта девушка, дочь Насти. А сама она рядом.
– Что? Это дочка? А это Настя? А сколько лет дочке?
– Шестнадцать. Зовут её Дашей.
– Так я же их видел здесь. На вокзале.
– Совершенно верно. Сначала мы проводили в Россию Дашу. А недавно я отправил туда и Настю.
– Они были здесь. Как же я не понял, что это была Настя. Я ведь помню девочку, и отметил, что она похожа на Настю. Так, значит, правда, что вы служили в штабе Фрунзе?
– Было.
– Вы её муж?
– Да, Нестор Иванович.
– Извините, Яков Филиппович. Но когда, же родилась Даша?
– В восемнадцатом.
– И чья же она дочь?
– И ваша, и моя.
– Давайте по рюмашке, Яков Филиппович.
– Ваше здоровье.
– И что же, вы хотите, чтобы я вернулся туда?
– Нет, я как раз этого не хочу, как не хочу этого и я сам. Но у меня иного пути нет. А у вас уже другая семья.
– И все эти четырнадцать лет с двадцатого года вы жили здесь?
– С двадцать первого.
– Тринадцать лет. Почему же я не знал. Тринадцать лет. Не может быть. Не может быть. Ах, ты… Ай-яй-яй. Как же я оплошал. Ах, Настя, Настя. Ой, как у меня болит грудь. Кто бы знал.
– Может отвезти вас домой? Нестор Иванович. Вы в порядке?
Но Махно не отвечал. Он упал лицом на стол.
Карабань помчался к хозяину судна. Нашёл его. Тот причалил судно к набережной Орфэвр. Яков Филиппович помчался на поиски такси. Возвратился с машиной. С помощью официантов он погрузил Махно в машину.
– Куда едем?
– В ближайший госпиталь.
Возле госпиталя он вышел. Поднялся на крыльцо и вошёл в здание.
Через минуту во двор госпиталя высыпали люди в белых халатах. Они уложили Махно на носилки и унесли в палату. Затем Карабань поехал домой к Махно. Он позвонил в дверь с табличкой «N. j. Machno».
Открыла Галина Андреевна.
– Яков Филиппович? Здравствуйте. А Нестор Иванович уехал давно на железнодорожный вокзал.
– Я видел его. Мы встретились. Ему стало плохо, и я отвез его в госпиталь.
– В него стреляли?
– Нет. Ему просто стало очень плохо. Наверное, это сердце. Я сейчас еду туда. Вы поедете со мной?
– Да я сейчас. Я быстро.
– Хорошо. Я пойду ловить машину.
Карабань расхаживал по двору госпиталя. Вскоре на крыльцо вышла Галина Андреевна.
– Ну, что там, Галина Андреевна. Как он там? – Карабань подал руку и помог ей сойти с крыльца.
– Никак, Яков Филиппович. Всё.
– Что всё? Что случилось?
– Нет больше Махно. Умер, – Галина Андреевна заплакала, уткнувшись в грудь Карабаню.
Уже сидя в такси, она, утирая глаза, сказала:
– Оказывается, у него было одно лёгкое и то плохое.
– Я слышал об этом ещё в двадцатом.
– Так вы встречались в те годы?
– Да, однажды. Я был у него с сообщением, что на него готовилось покушение в штабе фронта.
– Да, да… Он что-то говорил об этом. А про лёгкие никогда ни слова.
– Он потерял одно лёгкое в Бутырском лазарете.
– А я об этом ничего не знала. Ведь он никогда не жаловался. Вы поможете мне схоронить его? У него ведь, кроме вас и меня, никого не было.
Яков Филиппович и Галина Андреевна стояли у стены колумбария, где среди парижских коммунаров была замурована урна с прахом батьки Махно.
– Как страшно, Яков Филиппович, у нас и так ни друзей, ни родных, ни знакомых, а теперь и вовсе мы с Леночкой одни остались в целом свете. Приходите к нам с женой. Непременно приходите. Обещаете?
– Даже не обещаю, – ответил Карабань.
– Почему?
– Жена уехала в Россию.
– Так вы тоже один? Ну, что ж, хоть один приходите.
– Я, наверное, тоже скоро уеду. Может быть.
– Туда?
– Да.
– Не страшно?
– Жена с дочкой уже там. Живут. Ждут меня. Поеду. Делать нечего. Здесь всё опостылело. Ни дела, ни денег, ни славы. Ничего. Надо ехать. Я без них не смогу. Не смогу. Поеду.
– Я вам по-доброму завидую. Это хорошо. Но я не смогу. Никак. У меня там не осталось никого, кроме могилы мамы. Она в девятнадцатом умерла от тифа. Отчима Нестор Иванович к стенке поставил. Он банкиром был. Так что, мне туда никак нельзя. А тут у меня Леночка и Нестор Иванович. Леночку надо поднимать. Но вы хоть пишите. Хорошо? И мы будем писать вам. Нам тоже интересно, что там, на нашей родине. Когда поедете, сообщите. Мы с Леночкой придём провожать. Вы не будете против?
– Конечно, нет. Какие возражения?
На перроне парижского железнодорожного вокзала Карабаня провожали Галина Андреевна Кузьменко с дочкой Леной и Георгий Фёдорович Панкратов. Прозвенели три удара станционного колокола. Голос диктора объявил отправление. Паровоз дал длинный гудок и тронулся с места. Карабань простился со всеми провожатыми и вошёл в вагон.
За дверью загремели ключи. Дверь отворилась.
– Задов! На выход с вещами!
Во дворе было много заключённых. Последовала команда.
– Становись! Слушай перекличку!
Зиньковский-Задов встал в строй арестантов. Огляделся и увидел рядом с собой того самого следователя в форме, но уже без ремня, небритого и помятого.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
Разговорчики в строю! Слушай перекличку!
– Андреев!
– Есть!
– Аршинов-Меринов!
– Здесь.
– Агранов!
– Есть!
– Белаш!
– Есть!
– Бурбыга!
– Я!
– Вьюнов!
– Здесь!
– Гузенко!
– Есть!
– Дерменжи!
– Есть!
– Ермократьев!
– Есть!
– Зиньковский-Задов!
– Я!
– Изюмов!
– Карабань!
– Есть! – ответил следователь.
Зиньковский резко обернулся к нему.
– Так это вы? Что же вы не признались?
– Не успел.
– Разговорчики!
– Каретников!
– Есть!
– Колин!
– Есть!
– Логинов.
– Есть!
– Марченко!
– Есть!
– Носенко!
Зиньковский наклонился к уху Карабаня и вполголоса продолжил разговор:
– Какого чёрта надо было тянуть. Ведь Настя и Даша с моим Борькой одни остались дома. Вы бы могли хотя бы повидать их.
– Я же вам говорю, что я просто не успел.
– А нахрена надо было меня отправлять в камеру? Ведь мы могли бы вместе пойти домой.
– Мне надо было удостовериться в вашей порядочности.
– Удостоверились?
– Вполне.
– Поздравляю.
– Есть!
– Наливайко.
– Я!
– Остапенко!
– Есть!
– Пинчук!
– Есть!
– Рябошапко!
– Я!
– Спивак!
– Есть!
– Таратута!
– Я!
– Убивайло!
– Я!
– Угрюмов!
– Здесь!
– Фалько!
– Есть!
– Хвиля!
– Я!
– Царимный!
– Есть!
– Чумаченко!
– Я!
– Шахрай!
– Есть!
– Щусь!
– Я!
– Эрлих!
– Есть!
– Юголюбов!
– Есть!
– Что же теперь с ними будет?
– Я посоветовал Насте, в случае чего пробираться во Владивосток.
– А там?
– Наймётся на судно, идущее в Америку.
– Кем?
– Фельдшером. Или поваром.
– А Даша.
– Официанткой или помощницей повара.
– Ясно. Буфетчицей или дневальной.
– Что-то в этом роде.
– Юхименко.
– Я!
– Якименко.
– Есть!
– Направо! По машинам, бегом, марш!
Порт Ванино. На причале строем стояли арестанты. Шла погрузка заключённых на судно. Они вереницей поднимались на борт, проходили к металлической двери, ведущей в твиндек и скрывались там.
Карабань вполголоса говорил Зиньковскому.
– Я размышляю о парадоксах истории, Лев Николаевич, и пришёл к неожиданному выводу. Гражданская война разнесла нас по разные стороны. А ванинский порт собрал нас в один строй.
– Я думаю о большем и дальнейшем, Яков Филиппович, и прихожу к тому, что солнечный Магадан объединит нас до равенства и братства.
А на палубе рядом стоящего парохода стояли Анастасия с Дарьей. Вдруг Даша разглядела в строю арестантов на причале Зиньковского и крикнула:
– Дядя Лёва!
Лев увидел Дашу и толкнул в бок Якова.
– Смотри, по-моему, на палубе соседнего парохода наши.
– Неужели это Даша и Настя?
– Да, гражданин Карабань это ваша семья, – ответил Зиньковский.
– Настя-а-а-а-а! – крикнул Карабань, махнул рукой и ощутил удар прикладом в плечо.
– Вперёд!
На пароходе верхом на кнехте сидел матрос с гитарой. Он повёл большим пальцем по струнам и запел:
Я помню тот ванинский порт,
И вид пароходов угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы.
От качки стонали зэка,
Обнявшись как кровные братья,
И только порой с языка
Срывались лихие проклятья.
Над морем сгущался туман,
Ревела стихия морская,
Стоял на пути Магадан —
Столица Колымского края.
Будь проклята ты Колыма,
Что названа райской планетой,
Придёшь поневоле сюда,
Отсюда возврата уж нету.
Пятьсот километров тайга,
Где воют, как волки, метели,
Машины не ходят сюда,
Бегут, спотыкаясь, олени.
Я знаю, меня ты не ждёшь,
И письма мои не читаешь.
Встречать ты меня не придёшь,
А если придёшь, не узнаешь.
