Глава тридцать седьмая
Его называли Зубром
В карагандинском спецархиве управления комитета по правовой статистике и специальным учетам Генеральной прокуратуры РК по моей просьбе найдена архивная карточка № 326030 узника Карлага Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского, 1900 года рождения, русского, уроженца города Москвы. Он был осужден 4 июля 1946 года военной коллегией Верховного суда СССР по статье 58-1-«а» к заключению в ИТЛ сроком на 10 лет с поражением в правах на 5 лет. Меру наказания отбывал в Карлаге МВД СССР, куда прибыл 15 августа 1946 года. Содержался в Карабасском и Самарском отделениях Карлага.
Кто же такой Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский? Забегая вперед, скажу, что этот узник Карлага был удостоен того, что сведения о нем занесли в советский энциклопедический словарь еще при его жизни (издательство «Советская энциклопедия», Москва, 1980 г.). Из этих сведений следует, что Николай Владимирович — талантливый советский биолог, один из основоположников радиационной генетики.
В научных, преподавательских и студенческих кругах его называли «Зубром». Почему именно так, а не иначе? Ну, прежде всего потому, что он был самобытен, необыкновенно трудолюбив, политикам не подыгрывал, служил только одной звезде — науке — справедливо и честно. Внешне он был похож на зубра — ходил бесшумно, хотя был огромен, воинственно выпяченная нижняя губа и косматая грудь придавали его облику мужественность и породистость. Да, он был элитным человеком и по происхождению (дворянин), и по количеству своих трудов по генетике и эволюционной биологии (более ста). А мужественным его можно считать хотя бы потому, что в 1925–1945 годы (двадцать лет) он проработал в лабораториях генетики Германии. Его не тронули, не выгнали, не расстреляли, хотя он не был сторонником фашизма и Гитлера. Более того — он воспитал сына, который ненавидел нацизм и стал участником Сопротивления, входил в антифашистскую подпольную группу, за что жестоко поплатился. Дмитрия арестовали в годы Великой Отечественной войны, в 1943 году, отвезли в берлинскую тюрьму. Он был арестован гестапо за то, что укрывал французских летчиков и помогал русским военнопленным в лагерях. В августе 1944 года Дмитрия перевели в концлагерь Маутхаузен. Перед самым приходом американских войск во время восстания заключенных он был убит фашистами.
В семье Дмитрия называли ласково «Фомой». Отец все время ждал его возвращения. И чтобы так сильно не страдало сердце по сыну, он сам тоже помогал антифашистам, прятал у себя дома и в институте бежавших из концлагерей пленных солдат и офицеров, евреев, ученых, помогал им бежать из Германии в Англию, США и Россию. Все понимали, что Зубр это делает не только из любви к сыну. Он тоже ненавидел фашизм и стремился облегчить судьбу каждого пострадавшего от нацистов.
Зубр попал в Германию по заданию советского правительства. Его командировали туда для работы в лабораториях по генетике, и он целиком и полностью оправдывал это доверие, делая открытие за открытием.
Будучи студентом Московского университета, он уже тогда заявил о себе в науке. Его первый учитель — замечательный ученый, биолог Н.К. Кольцов — как раз и рекомендовал его на работу за рубеж, дабы «перевернуть жизнь, не дать ей залежаться». Тогда отношения с Германией у советской страны были более чем дружественными. Между ними процветала торговля, они заключили договор о дружбе и нейтралитете. Создавались совместные институты, издательства, акционерные общества.
Уже в первые годы пребывания в Германии молодой Зубр поражает всех трудоспособностью (по 18 часов в сутки). Он занялся изучением дрозофил-мутантов и сделал первое открытие: оказывается, возможен возврат их к норме. Тогда существовала гипотеза, что всякая мутация разрушает ген. Зубру не верилось в это. Если разрушает, тогда не должно быть обратных мутаций, а их удалось получить. Одновременно он занимается в Германии радиационной генетикой — мощными и малыми дозами облучения, жестокими излучениями атомных бомб, их влиянием на организмы. Его работы на эту тему входят в «Зеленую тетрадь», изданную в Геттингене. В 1938 году он делает сенсационный доклад на собрании генетического общества: «Генетика и эволюция с точки зрения зоолога». В 1940 году участвует в книге «Новая систематика», посвященной генетике и эволюции. Там крупнейшие биологи мира представлены по главе. Зубр писал третью, а Вавилов — заключительную. Составителем книги был Джулиан Хаксли по прозвищу «бульдог Дарвина». За любовь к трудам Вавилова, Вернадского, Кольцова Зубра назвали «бульдогом русских». Он, действительно, сделал прорыв русских генетиков в Европу, сам значительно обогатив прогрессивную науку. Достаточно напомнить, что в его институте в Германии впервые взялись за создание методов очистки вод, рек, озер от радиоактивных примесей, средств защиты живых существ от больших доз радиации. Он создал увлекательный цикл работ по стимуляции роста растений слабыми дозами облучения.
Его труды привлекали ученых всего мира, получали все новые положительные отзывы. Но тут Сталин дал команду вернуть командированных ученых в СССР. Зубра вызвали в советское посольство. Но Николай Владимирович сразу почувствовал, что стоит за этим. Да, возвращение в СССР было опасным для него, во-первых, потому что он был из дворянской семьи, а во-вторых, потому что в стране процветала вовсю «лысенковщина», объявившая генетику буржуазной и вредной наукой. Под видом борьбы с генетикой Трофим Лысенко, а также его идеолог, его «золотое перо» И.И. Презент и их окружение, поддерживаемые самим Сталиным, объявили самый настоящий террор светлым умам России, профессорам и докторам, известным биологам, называя их врагами народа, вредителями и диверсантами. Начались повальные аресты ученых, их расстрелы. Один из шведских ученых, прилетев из СССР в Германию, передал Тимофееву-Ресовскому письмо от его учителя, знаменитого советского биолога Кольцова, который советовал ему не спешить домой, переждать, «пересидеть за рубежом страшное время». В стране началась травля даже выдающегося ученого Николая Ивановича Вавилова, которого обожал Тимофеев-Ресовский. Зубр довольно часто любовался старой фотографией, сделанной в Калифорнии в Пасадене, на которой он был изображен с основателем генетики Томасом Морганом и Николаем Ивановичем Вавиловым. Американскому ученому и его школе удалось обосновать и блестяще развить хромосомную теорию наследственности, согласно которой хромосомы являются носителями генов и тем самым определяют наследственные свойства клеток и организмов. Элементарные сведения о хромосомной теории наследственности сейчас люди находят в любом школьном учебнике общей биологии. Но в те годы не все было ясно с теорией Моргана, и советские ученые Вавилов и Тимофеев-Ресовский отправились за океан к нему, чтобы поработать в его лаборатории. Там они окончательно убедились в справедливости его хромосомной теории наследственности. По приезде в СССР Вавилов создает в Царском Селе генетическую станцию, собирает вокруг себя очень сильную группу советских ученых. Он создает мировую коллекцию культурных растений, организует так называемые географические посевы в 150 пунктах страны, изучая поведение одного и того же сорта в разных условиях среды. За эту работу Вавилов на Международном съезде в Италии был удостоен золотой медали. Тимофеев-Ресовский от души поздравил Николая Ивановича с этой наградой.
И вот Зубр узнает, что Вавилов подвергается нападкам со стороны малограмотных сталинистов, его начинают преследовать. Растут репрессии среди морганистов. В 1929 году подвергается аресту создатель эволюционной генетики, выдающийся биолог мира Сергей Сергеевич Четвериков. Начинаются нападки и на друга Зубра — биолога Николая Константиновича Кольцова… Арестовали профессора Райнова, выгнали из Ленинградского университета профессора Филипченко, и у того не выдержало сердце — скончался во время ареста. «Береги себя, Коля, — пишет Кольцов Тимофееву-Ресовскому. — Да хранит тебя Бог от сталинизма!»
Когда Зубра вызывают в советское посольство, предлагают немедленно, срочно выехать на Родину, он отказывается, громко хлопнув дверью. Его поддерживает жена Леля (Елена Александровна), может, оно к лучшему, ехать в СССР тогда было бы безумием, самоубийством…
В 1940 году до Зубра докатилась страшная весть — арестован Николай Иванович Вавилов. А затем ему сообщили, что скончался и Николай Константинович Кольцов. И Вавилов, и Кольцов были его наставниками, старшими друзьями. Они превыше всего ставили в жизни науку. Еще в Америке Вавилов говорил Тимофееву-Ресовскому: «Если ты встал на путь ученого, то помни, Коля, что обрек себя на вечные искания нового, на беспокойную жизнь до гробовой доски. У каждого ученого должен быть мощный ген беспокойства… Он должен быть одержимым».
Одержимость была одной из характерных черт и самого Зубра. Благодаря этому качеству он проводит смелые опыты, эксперименты, пишет научные труды по генетике — в результате его узнает весь мир. И все же в 1945 году он подвергается аресту «за невозвращение на Родину». Знаменитый писатель Даниил Гранин в своей документально-художественной книге «Зубр», посвященной Н.В. Тимофееву-Ресовскому, пишет об этом так:
«Препроводили его в Москву, там провели следствие, суд. Вменили в вину ему то, что в свое время он отказался вернуться на Родину. Вот и весь разговор. Указания были строгие, время горячее, вникать в научные заслуги и прочие тонкости и нюансы не стали, следователю все было ясно, чего мудрить. Сослали его в лагерь, куда ссылали и чистых и нечистых — бывших полицаев, дезертиров, бандитов, власовцев, бандеровцев, мало ли их было тогда».
Этим лагерем был Карлаг. Около двух лет провел он там. Его использовали на самых тяжелых работах — в карьерах, на шахтах. К концу пребывания в Карлаге он превратился буквально в «ходячий труп». Даниил Гранин свидетельствует в книге:
«Был он в тяжелом состоянии, обессиленный, с последней стадией пеллагры, страшной лагерной болезни, когда от голодухи наступает авитаминоз, такой, что никакая пища уже не усваивается. Соседи по бараку тащили его на работы в котлован, сажали там к стенке, и он пел. Единственное, на что еще хватало сил, — петь. Ради этого и возились с ним заключенные.
Он умирал. Казалось, при его здоровье, силе он мог выдержать и не такие лишения. Но в том-то и штука, что для него беда была не в лишениях, не они сыграли роковую роль».
Так что же больше всего мучило, истязало Зубра? Конечно же, отлучение от науки, научных исканий, научных работ… Жажда поиска покинула его, и весь мир рухнул в его представлении.
Вытащил из лагеря Зубра бывший легендарный директор Магнитки, строитель Норильского комбината Аврамий Павлович Завенягин. Он был заместителем Берии. Познакомился Завенягин с ученым в Германии, в Бухе, где Тимофеев-Ресовский заведовал лабораторией и уже тогда занимался проблемами биологической защиты от атомных бомб. Дело в том, что Завенягин курировал в НКВД вопросы советской науки. Приехал в Германию с целью изучить немецкие проекты по созданию атомной бомбы. И Николай Владимирович рассказал ему все, что знал об этом. А знал он немало, ибо немецкие физики трудились в одном городе, одном институте с ним рядом. Он даже дружил с ними, знал всех поименно, кто работал над бомбой. Они уже были близки к ее созданию, во Франкфурте и Ораниенбурге вовсю работали заводы по очистке урана, еще немного, совсем немного — и реактор заработает как следует. Однако наступление Советской Армии сорвало планы немецких физиков по созданию атомной бомбы. Были целиком разрушены предприятия по очистке урана, целые лаборатории.
Американцы знали об атомных работах немцев и организовали спецгруппу «Миссия Алсос» по захвату материалов, документов по атомной бомбе и ученых-физиков. И это им удалось сделать — были захвачены многие немецкие специалисты по разделению изотопов, созданию реактора. Именно с их помощью в США сразу после войны приступили к производству атомных бомб. Первые две из них в августе 1945 года были сброшены американской авиацией на японские города Хиросима и Нагасаки и вызвали огромные жертвы среди населения и колоссальные разрушения построек.
Как известно, Сталин дал команду Берии во что бы то ни стало создать атомную бомбу в СССР в самые короткие сроки. Вот тут-то бериевцы спохватились, стали собирать разбросанных по лагерям Гулага ученых-атомщиков, всех, кто занимался проблемами атомной энергии. Так были найдены в Степлаге и досрочно освобождены ученый Генрих Маврикиевич Людвиг, создавший проект противоатомного бомбоубежища, доктор биологических наук, генетик Владимир Павлович Эфроимсон… Разыскали и нашего героя в 1947 году, доставили в Москву в Бутырку в 75-ю камеру. Оказалось, именно сюда собирал Берия всех атомщиков, имеющих хоть какое-то отношение к атомному делу, распределял их по НИИ. Здесь, едва окрепнув после Карлага, Тимофеев-Ресовский, «чтобы не сойти с ума от безделья», создал научно-техническое общество 75-й камеры. Оно собиралось ежедневно после утренней пайки около левого окна камеры и слушало научные сообщения зэков-ученых. Сюда попал и атомный физик, писатель Александр Исаевич Солженицын. Вот как он описывал встречу с Тимофеевым-Ресовским в книге «Архипелаг ГУЛАГ»:
«Ко мне подошел человек нестарый, ширококостный (но сильно похудевший), с носом чуть-чуть закругленным под ястреба.
— Профессор Тимофеев-Ресовский, президент научно-технического общества 75-й камеры. Не смогли бы вы сделать какое-нибудь научное сообщение? Какое именно?
Застигнутый врасплох, я стоял перед ним в своей длинной затасканной шинели и в зимней шапке (арестованные зимой обречены и летом ходить в зимнем). Пальцы мои еще не разогнулись с утра и были все в ссадинах. Какое я мог сделать научное сообщение? Тут я вспомнил, что недавно в лагере была у меня две ночи принесенная с воли книга — официальный отчет военного министерства США о первой атомной бомбе. Книга вышла этой весной. Никто в камере ее не видел? Пустой вопрос, конечно, нет. Так судьба усмехнулась, заставляя меня сбиться на ту самую атомную физику, по которой я записался в ГУЛАГе.
После пайки собралось у левого окна научно-техническое общество человек из десяти, я сделал свое сообщение и был принят в общество. Одно я забывал, другого не мог допонять, — Николай Владимирович, хоть год уже сидел в тюрьме и ничего не мог знать об атомной бомбе, то и дело восполнял пробелы моего рассказа. Пустая папиросная пачка была моей доской, в руке — незаконный обломок грифеля. Николай Владимирович все это у меня отбирал, и чертил, и перебивал своим так уверенно, будто он был физик из лос-аламосской группы.
Он действительно работал с одним из первых европейских циклотронов, но для облучения мух-дрозофил.
Он был из крупнейших генетиков современности. Он уже сидел в тюрьме, когда Жебрак, не зная о том (а может быть, и зная), имел смелость написать для канадского журнала: „Русская биология не отвечает за Лысенко, русская биология — это Тимофеев-Ресовский“ (во время разгрома биологии в 1948 Жебраку это припомнили), Шредингер в брошюре „Что такое жизнь“ нашел место дважды процитировать Тимофеева-Ресовского, уже давно сидевшего.
А вот он был перед нами и блистал сведениями изо всех возможных наук. Он обладал той широтой, которую ученые следующих поколений даже и не хотят иметь (или изменились возможности охвата?). Хотя сейчас он так был измотан голодом следствия, что эти упражнения ему становились нелегки. По материнской линии он был из захудалых калужских дворян на реке Рессе, по отцовской же — боковой потомок Степана Разина, и эта казацкая могута очень в нем чувствовалась — в широкой его кости, в основательности, в стойкой обороне против следователя, но зато и в голоде, сильнейшем, чем у нас».
Далее Солженицын рассказывает, как отправили Тимофеева-Ресовского вместе с его другом биологом Сергеем Романовичем Царапкиным в Германию в командировку, не ограниченную во времени, как они там преуспели в науке, а оттуда отправили в ссылку на Урал в закрытую лабораторию. И стал он снова заниматься проблемами защиты живых существ от радиации, вызванной взрывами атомных бомб. Вскоре в его лабораторию доставили почти всех немецких сотрудников, с кем он трудился в институте в Германии.
Бериевцы погубили великого Учителя генетиков — Вавилова, но не смогли погубить всех его последователей и учеников. Не заметил Николай Владимирович, как сам стал Учителем с большой буквы.
Все студенты-биологи Московского университета проходили у него в лаборатории на Урале практику, считали за честь называться учениками его школы.
В октябре 1955 года П. Капица предложил Зубру выступить в Институте физических проблем в Москве с лекцией о радиационной генетике и механизме мутаций. Вместе с ним намечали выступление известного ученого Игоря Евгеньевича Тамма о двойной спирали как основе строения и репродукции хромосом. Структура ДНК была сенсационным открытием того времени, и об этом надо было рассказать на семинаре.
Что тут началось! Все институты тогда находились еще под контролем лысенковцев. И приверженцы Лысенко стали добиваться, чтобы сорвать «вредоносные» лекции. Пришлось Капице обратиться к самому Хрущеву, и тот разрешил проведение семинара по генетике. Так восторжествовала правда в науке, лысенковцы были посрамлены.
Свежий воздух поиска ворвался в стены институтов, генетики получили поддержку власти. А это было так важно! Имя Тимофеева-Ресовского полностью восстановили, его реабилитировали.
В 1965 году Тимофеева-Ресовского наградили Кимберовской медалью «За замечательные работы в области мутации». И до этого его награждали весьма почетными медалями — Дарвиновской (ГДР), Менделеевской премией (Чехословакия), медалью Лазаро Скаланцани (Италия). Он был действительным членом Академии немецкой, почетным членом — американской, Итальянского общества биологов, Менделеевского общества в Швеции, генетического общества Британии, научного общества имени Макса Планка в ФРГ. Подобные знаки внимания были, конечно, приятны, но он не придавал им значения. Кимберовская медаль была крупнейшей наградой генетиков, она заменяет Нобелевскую премию, поскольку Нобелевской для биологов нет, в ней — признание серьезных заслуг, международное признание.
Зубр особо гордился этой наградой. Ведь путь к ней был нелегким и тернистым. Выступая перед молодыми, он порой вспоминал Карлаг, каменноугольные копи и сухие степи с посаженными зэками первыми лесополосами, говорил, что именно там еще больше закалил свой характер. Он хотел выжить ради науки — и выжил! А помогали ему в трудные моменты жизни не только книги, но и песни.
Да, Николай Владимирович не былученым-«сухарем», погруженным в одну генетику. Он любил раздольные русские песни, он любил живопись. В свободные вечера он читал художественную литературу, преклонялся перед талантом А.П. Чехова, Л.Н. Толстого. Его привлекали картины Врубеля и Серова. Всего у него было шесть лекций на эти темы, и он выступал с ними перед заключенными в Карабасе и Самарке.
Жительница Самарки, бывшая узница Карлага, девяностолетняя Евгения Севостьяновна Брыжатюк говорила мне:
— Я несколько раз встречалась с Николаем Владимировичем Тимофеевым-Ресовским. Для него идеалом жизни был Антон Павлович Чехов, который поехал на Сахалин, исполняя службу писателя. Зубр (так называли Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского и в Самарке) постоянно сравнивал Карлаг с Сахалином. Он убежденно говорил: «Порядки те же, суровый климат налицо, не хватает только моря, Татарского пролива… Да вы почитайте путевые заметки „Остров Сахалин“ Антона Павловича Чехова — там заключенные занимались хлебопашеством, картофелем. И в Самарке такая же картина! Там добывали уголь, и в Карлаге тоже! Чехов после Сахалина стал известным писателем, а я стану после Карлага признанным ученым. Вот увидите!»
Тимофеев-Ресовский запомнился узникам лагпункта Самарка человеком, несущим свет знаний людям. В своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» в части четвертой «Душа и колючая проволока» Александр Исаевич Солженицын пишет о нем как об организаторе лекций, Интеллигенте с большой буквы. Он, в частности, вспоминает:
«На лагпункте Самарка в 1946 году доходит до самого смертного рубежа группа интеллигентов: они изморены голодом, холодом, непосильной работой и даже сна лишены, спать им негде, бараки-землянки еще не построены. Идут они воровать? стучать? хнычут о загубленной жизни? Нет. Предвидя близкую, уже не в неделях, а в днях смерть, вот как они проводят свой последний бессонный досуг, сидя у стеночки: Тимофеев-Ресовский собирает из них „семинар“, и они спешат обменяться тем, что одному известно, а другим нет, — они читают друг другу последние лекции. Отец Савелий — „о непостыдной смерти“, священник из академистов — патристику, униат — что-то из догматики и каноники, энергетик — о принципах энергетики будущего, экономист — как не удалось, не имея новых идей, построить принципы советской экономики. Сам Тимофеев-Ресовский рассказывает им о принципах микрофизики. От раза к разу они не досчитываются участников: те уже в морге…
Вот кто может интересоваться всем этим, уже костенея предсмертно, — вот это интеллигент!»
Да, Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский ко всем трагическим моментам в жизни относился оптимистично, верил в свою звезду. Она взошла на небосклоне России вместе с приходом демократических порядков, осуждением сталинизма и мракобесия Лысенко в науке. Не каждому выпадало такое счастье — остаться живым после лагерей смерти, не потерять здоровья и добиваться новых больших успехов в науке на благо человечества..
