Глава двадцать восьмая
Обитель вечного странника
Те, кто долго живет в Тихоновке под Карагандой, хорошо помнят высокого сухопарого старика, который любил одиноко бродить по поселку и даже выходить в степь, где собирал букеты ромашек и васильков. К обеду он возвращался в Тихоновский Дом инвалидов, где жил в небольшой комнате, обставленной кроватью, шкафом и даже письменным столом. Он называл ее своей обителью. «Этой комнаты мне достаточно для литературной работы», — объяснял старик соседям-инвалидам, которые подсказывали ему, чтобы он выпросил у начальства еще и кресло-качалку, книжные полки, телевизор и холодильник. Но ходить с протянутой рукой тот отказывался, хотя после разоблачения культа личности Сталина его как-то выделили среди контингента инвалидов, предоставив ему отдельное помещение.
И все это было сделано по указанию члена Политбюро, председателя президиума Верховного Совета СССР Анастаса Ивановича Микояна, который позвонил Кунаеву с просьбой позаботиться о постояльце дома инвалидов. А вскоре калеки были шокированы тем, что старику утвердили персональную пенсию, и спрашивали его: «За что? За что?»
И тут наш герой бойко отвечал:
— За то, что осенью 1917 года после корниловского мятежа я лично арестовал в Бердичеве генерала Деникина, скрутив ему за спину руки. Надо было сразу расстрелять мерзавца, да я пожалел…
Не буду больше томить читателя догадками — симпатичный, очень интеллигентный старик, который в 1917 году скрутил руки генералу Деникину, был не кто иной, как правнук прославленного декабриста, первый смоленский губпродкомиссар, редактор «Торговой газеты», а затем высокопоставленное должностное лицо в советских учреждениях — Михаил Петрович Якубович.
Тяжелая и чертовски сложная была у него жизнь. Еще молодым он отрекся от партии меньшевиков. А произошло это оттого, что «любимая партия» никак не поддерживала его идей и проектов. Особенно удручен был Якубович, когда меньшевики после октябрьского переворота отвергли его идею соединиться с партией большевиков, поддержать ее и помочь ей в создании нового государственного строя. Он был проклят самим Л. Мартовым, лидером меньшевизма, даже в эмиграции тот продолжал называть Якубовича «изменником партии». Зато большевики охотно поддержали Михаила Петровича, доверяя ему ответственные должности в советских аппаратах. Сам Николай Васильевич Крыленко, большевик из большевиков, член КПСС с 1901 года, нарком юстиции РСФСР, высоко отзывался о Якубовиче. Он ему говорил:
— Михаил Петрович, скажу вам прямо: я считаю вас коммунистом!
И вдруг с высокой скалы да прямо в грязный бушующий омут сталинских лагерей. Как известно, с 20-х годов по указанию Генсека в стране стали проводить открытые судебные процессы над так называемыми «врагами народа». Шума вокруг них было наделано немало, даже за рубежом пресса захлебывалась в восторге от их презентаций. Классовая борьба накаляется, может быть, в ее пучине и сгинет Сталин со всеми своими выродками — вождями пролетариата? Но гибли миллионы людей, а предводители коммунистических идей продолжали гнуть линию уничтожения народа, оставаясь целехонькими и мудрыми. В книге «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицын подробно расскажет об этих судебных процессах: «Шахтинском деле», «Промпартии»… Дойдет он и до процесса Союзного бюро меньшевиков (1–9 марта 1931), куда волею чекистов был вовлечен наш Якубович. Повод для его ареста был: его как заместителя наркома Наркомторга СССР А.И. Микояна обвинили в том, что он перебросил товары и продукты, предназначенные для рабочих, ИТР Магнитостроя и Кузнецстроя в родненькую Москву, которая задыхалась тогда от голода и нищеты. Перебросил он их по указанию Микояна, а тот — по велению Сталина. В своих воспоминаниях Михаил Петрович напишет:
«Я колебался, но Микоян сказал: „Что? Вы не знаете, кто такой Сталин“»…
Якубович уже тогда хорошо знал, кто такой Сталин. И потому, испугавшись, нарушил разнарядку по устному распоряжению Микояна. И его буквально через несколько дней арестовали как «врага народа», продолжающего мстить передовому рабочему классу. Но затем вдруг от этих обвинений отказались (видимо, забеспокоился А.И. Микоян), зато выдвинули другие, которые сводились к одному слову: меньшевик. Прошло уже более десяти лет, как Якубович покинул ряды меньшевиков, он честно и плодотворно работал в советских учреждениях, дойдя до должности начальника управления промтоваров Наркомторга СССР. В своих многочисленных трудах по экономике социализма и социалистическому строительству Якубович крепко стоял на позициях марксизма-ленинизма. Но нет, надо было организовать по задумке Сталина процесс над меньшевиками (спохватился, почти все меньшевики к тому времени удрали за рубеж в Европу, Америку и там, сидя в ночных клубах, вспоминали свою молодость в России). И чекисты из кожи вон лезли, чтобы разыскать хотя бы с десяток меньшевиков. Но где же они? Да вот хотя бы Якубович — в 1916 году был меньшевиком, добрался как враг народа до высокой должности, где вредительство чинит. А еще? Владимир Гуславович Громан (псевдоним Гора) — член коллегии ЦСУ РСФСР, знатный статистик. Да он сдуру высказался в том духе, что Октябрьская революция дала крестьянину значительно меньше, чем Февральская революция. Его в одном из докладов покритиковал сам Сталин за такую трактовку. Что, разве Громан не меньшевик? Сделаем.
Да, маловато. Где же выход? В ГПУ придумали обязательную разнарядку: два меньшевика от ВСНХ, два от Наркомторга, два от Госбанка, один из Госплана, один из Центросоюза. А если нет там меньшевиков, то принять их в Союзное бюро прямо в тюрьме. То есть прямо в ходе следствия создать это, как его, Союзное бюро меньшевиков. И создали! Несмотря на упорство, отказы задержанных.
Якубович вначале держался, не мог понять, с какой стати ему опять быть меньшевиком. Ему долго объясняли — он не понимал. Тогда его из Бутырки перекинули в Верхнеуральский политизолятор особого режима. Там он впервые подвергался неимоверно жестоким пыткам. Спустя десятилетия он напишет из Тихоновки в Прокуратуру СССР:
«Били по голове, по половым органам, валили на пол и топтали ногами, лежащих на полу душили за горло, пока лицо не наливалось кровью… Больше всех упорствовали в сопротивлении A.M. Гинзбург и я… Мы пришли к одинаковому выводу: мы не в силах выдержать применяемого воздействия, и нам нужно умереть. Мы вскрыли себе вены. Но нам не удалось умереть… После покушения на самоубийство меня уже больше не били, но зато не давали спать… Я дал согласие на любые показания».
Короче говоря, Якубовича «сломали». Сыграло роль и его жизнелюбие. Он рассуждал так: жизнь дается человеку только один раз, и стоит ли ее превращать в мучения ради правды? Все равно правды (понятие относительное) в этом мире не добьешься, как ни борись, ни сопротивляйся. У всех будет в конце концов один конец, одно покрывало из толстого слоя черной земли. Уж лучше еще пожить, понаблюдать, а затем и написать всю правду о той жизни, какую предложил народу Сталин и его окружение, эта свора палачей, ненасытных волков, убивающих все живое. В своих воспоминаниях Якубович напишет:
«Когда я начал так рассуждать, мне стало легче, светлее жить. Я все воспринимал весело и беззаботно… Я со всем соглашался, и меня не трогали. Я впервые почувствовал вкус хлеба и запах гречневой каши, мне дышалось полнее и вольно».
Якубович, ясное дело, из борца превратился в ничто, в некий послушный материал для следователей. Но он продлил себе жизнь!
Ему, например, следователь сказал: надо показать, что некто Рубин — член Союзного бюро. Якубович подписывает, как надо следователю. При встрече в камере Рубин орет на него: «Как можно так лгать! Я никогда не был меньшевиком». Якубович его успокаивает: «Какая разница, как тебя называют, главное — не бьют, ты живой».
Якубовича просят принять в члены Союзного бюро Моисея Исаевича Тойтельбаума, он принимает. Моисей Исаевич, весь избитый, в крови, благодарит его за это — это лучше, чем получить «двести граммов свинца» в затылок за «взятки иностранных фирм».
В тюрьме Якубович решает написать всю правду о том, что было, будет, произойдет. И ему с этой мыслью стало интересней жить, он больше и внимательнее всматривается в страшную действительность, изучает психологию разных людей. До судебного процесса дошли не все, половина сгинула «в борьбе роковой». Остались только те, кто соглашался, кивая головой, падал ниц духом и телом при виде краснопогонников.
Но главный спектакль — суд — явно не получился, как того требовал Сталин. Не получился, потому что все шло как по маслу, тихо, усыпляюще. «Да разве это люди, — крикнул один из свидетелей, указывая на членов искусственно созданного Бюро меньшевиков, — это же живые мертвецы! Они даже не соображают, что говорят…»
Соображать Якубович снова начал, когда получил десять лет отсидки, отбыл этот срок в Орловской тюрьме, затем в Унжлаге (близ Костромы). В 1941 году его вновь арестовали как меньшевика и повторно осудили на десять лет. Он побывал в разных лагерях, но больше всего запомнились ему Песчанлаг в Майкудуке и Спасск под Карагандой. Эти лагеря он описал в неопубликованной до сих пор повести «Красная роза». Он писал в книге о том, что ничего нет в мире прекраснее цветов. Красная роза не обидит, не обожжет, не утопит… Она может только удивлять человека своим молчаливым благоразумием и прелестью лепестков. Люди — не розы, но они должны стремиться к прекрасному, поднимаясь над серой унылой действительностью и украшая ее своими добрыми поступками и трудами.
Он пребывал в Спасском лагере как бы отдаленный от жизни, в каком-то тумане своих грез и мечтаний…
Женщина — разносчица посуды — подарила ему красную розу, узнав, что он литератор… Это была Елизавета Николаевна Тухачевская-Арватова, родная сестра расстрелянного Сталиным маршала М.Н. Тухачевского.
Михаил Петрович не расставался с этой розой, пока она не завяла и не осыпалась… Он вспоминал ее много раз, ибо она снова вернула его к жизни в те тягостные часы, когда он опять впал в уныние, готовый к самоубийству. Красная роза — цветок жизни и вдохновения — возродила его. И он с легкой душой выполнял даже самые непосильные работы на карьере, настойчиво дробя огромные камни-валуны киркой и молотком. Из этих камней заключенные соорудят высокую стену вокруг лагеря, закрыв навсегда от себя степные дали и сопки. Эта каменная стена до сих пор стоит в Спасске. Надо бы на ней высечь имена тех, кто мучился в этом лагере.
Только в марте 1954 года Якубовича перевели в Тихоновский инвалидный дом, где держали несколько лет на положении политического ссыльного. В 1961 году он направил XXII съезду партии заявление о пересмотре процесса Союзного бюро меньшевиков.
«Никакого Союзного бюро меньшевиков никогда не существовало, — писал Михаил Петрович. — В органах ОГПУ была сфабрикована эта „вредительская организация“. Из всех осужденных, так называемых меньшевиков, выжил только я один, чтобы рассказать вам всю горькую правду о былом».
Якубовича поддержала знаменитая большевичка, Герой Социалистического Труда Елена Дмитриевна Стасова, которая прославилась как агент «Искры», участница Октябрьской революции. Она обратилась с аналогичным письмом к Никите Сергеевичу Хрущеву. И дело меньшевиков пересмотрели в их пользу.
А Якубович? Он оставался в инвалидном доме в Тихоновке, оправданный, реабилитированный. А куда ему было подаваться? Ни кола ни двора, ни семьи, ни детей.
Его детьми стали книги. Он написал их в Тихоновке с десяток. Три работы из этой серии о Сталине, Каменеве, Троцком дошли до нас, ибо были показаны Рою Медведеву, он помог Якубовичу в их редактировании и даже печатании на машинке. А вот остальные рукописи его были арестованы вместе с письмами 24 апреля 1968 года. К рецензированию книг Якубовича были привлечены «эксперты» — карагандинские профессора кафедр общественных наук политехнического института Горохов и медицинского Мустафин. Они написали заключения в духе худших образцов сталинской эпохи, обвинив Якубовича в контрреволюции, клевете на марксизм-ленинизм, на великого Сталина (писать такое в 1968!). Рукописи Михаила Петровича были сожжены (чем не фашизм!). Его опять хотели отправить в тюрьму, но помешал звонок из Москвы: «Освободить!» Как вы догадались, это Микоян вызволил из цепей КГБ былого товарища по революционным делам.
Более четверти века отсидел в сталинских лагерях Якубович. Он называл себя странником, потому что его перебрасывали из лагеря в лагерь, он исколесил Евразию за это время вдоль и поперек. Арестантов в отличие от туристов возили только на товарных поездах, а спать укладывали на соломенных матрацах. От этого грубела их кожа, руки и ноги, грубела душа. Они забывали, что такое нормальный русский язык, и пересыпали свою речь матерщиной. Якубович такого не позволял себе. «Тучки небесные, вечные странники», — шептал он, глядя из вагонных окон с решетками на далекие небосклоны.
И в Тихоновском Доме инвалидов Михаил Петрович был идеалом для калек. В этой обители он прожил 26 лет, весь погруженный в литературное творчество. Выезжал иногда в Москву, чтобы устроить рукописи в издательствах для публикации, но ему всякий раз вежливо отказывали, указывая на различные недостатки языка и стиля. В глазах редакторов он оставался опасным политическим преступником из-под Караганды, но не скажешь ведь ему прямо об этом…
В последние годы жизни Якубович решил восстановить свою родословную. И в новой книге он самое большое место уделил своему легендарному прадеду. Как мы знаем, прадедом нашего карагандинского узника был декабрист, дворянин, капитан Нижегородского драгунского полка Александр Иванович Якубович (1792–1845). Он дружил с декабристом В.К. Кюхельбекером. Когда А.И. Якубович скончался, Кюхельбекер посвятил ему прекрасные стихи: «Все, все валятся сверстники мои, как с дерева валится лист осенний…» Он находит для него очень теплые, сердечные слова, хотя особой большой симпатии к нему не питал. Кюхельбекер говорит о Якубовиче: «Он был из первых в стае той орлиной, которой ведь и я принадлежал…». «Ты отстрадался, труженик, герой, ты вышел наконец на тихий берег, где нет упреков, где тебе покой!»
Единственное, чего никак не мог простить Якубовичу Кюхельбекер — это дуэль с Грибоедовым осенью 1818 года в Тифлисе. Во время этой дуэли Якубович сознательно прострелил руку Грибоедова (тот был талантливейшим пианистом).
Да, жесток был прадед Михаила Петровича, декабрист А.И. Якубович. И слава Богу, что большую часть своей жестокости он направлял против царя, тоталитаризма. В новой книге Якубович доказывал, что и Сталин стал царем-самодержцем, предупреждал, чтобы ни царизм, ни его новая форма — сталинизм не возрождались в России. Именно их он посчитал губителями родословной Якубовичей.
Нынче в Тихоновском Доме инвалидов никто не помнит М.П. Якубовича, даже библиотекари. Инспектор отдела кадров этого учреждения Анна Филипповна Побокина показала мне так называемую «черную книгу» — книгу учета усопших. Из нее я узнал, что Михаил Петрович Якубович, правнук прославленного декабриста, скончался 15 октября 1980 года… Сразу вслед за ним ушли на тот свет и его друзья-ровесники — бывшие узники Карлага, прибывшие сюда из заключения, — Алексей Семенович Багрянцев, Эрнст Евгеньевич Земмиринг и другие. Все они были похоронены на Тихоновском кладбище, в Пришахтинске.
…Я побывал на могиле «вечного странника» Якубовича. Она давно уже заброшена, но на ней еще видны высеченные на камне слова: «Михаил Петрович Якубович. 1891–1980. Небрежен вечный ветер книги жизни. Мог и не той страницей повернуть…» На могиле лежала свежая красная роза. Кто ее сюда принес, неизвестно. Но видеть ее было радостно до слез. Есть еще души, которые помнят Якубовича, чтят его невостребованный талант.