Лето кануло в Лету. Наработались. Нагулялись. Отъелись. Сдали «зачёт». Миша, сделав предложение Красаве, и сдав зачёт перед дедами, обрёл проблему с быком. Вроде и шутка, но и обычай. Справятся оба. Что любовь не творит. Поднимут они Кряжа. Коли суженой позволяется помогать, то у суженой свои подружки-помощницы. Всю девичью родню соберёт, и вместе – гору своротят, а тут бык какой-то. Значит, две сестры стали невестами, а два друга стали женихами. Интересная расстановочка. Это значит, что по субботам домой буду ездить не я один, а, по крайней мере, будем ездить вдвоём или втроём. Слава с Мишей на свидание поедут хоть на край света. Только Амин не попал ко мне в родственники, было бы ещё интереснее – три друга – три зятя – один шурин при трех зятьях. Но пока Амин размышлял о татарских обычаях, сестёр расхватали… А Миланке невеститься ещё рановато. И у неё свои замыслы. «Я знаю своего суженого, он внук самого Бога…» – заявила она однажды. Мы не придали значения этим словам, привыкли к её образному мышлению. Но если бы всё же пофантазировать! Представить пару Милана – Амин? Тогда получилось бы вот что. Или Милана, выйдя в тугум, должна принять его веру, или Амин, войдя в русский языческий род, должен принять язычество. Насколько он свыкся со мной за четыре года, я не вижу проблемы для самого Амина. Но его тугум? Для него это драма, на которую Амин не пойдёт. Берега не могут любить друг друга – между ними река. В теории Амин язычник более, чем в жизни Амин мусульманин. Но он не один – за ним его родная культура. Религия – это река, которая не позволяет берегам полюбить друг друга. Впрочем, по-моему, Амин не вполне настоящий мусульманин. Он не совершает намаз и не ходит в мечеть. Язычники тоже не совершают хаджей, не крестятся пальцами, не ходят в церковь. Но скажи о нас, что мы не настоящие язычники! Поэтому в данном случае за свою правоту я не ручаюсь. Внешне у них столько видов татар, сколько письменностей, они и сами, можно подумать, не до конца разобрались в себе. Ясно одно, до христианства татары были язычниками. У них свои духи, свой домовой и прочее. Амин был просто умный татарин. Нет мечети, он и не ходит, а появится, и Амин пойдёт. У Амина мечеть в душе. Но пока их мулла не совершит никах (обручение, тип венчания), Амин не поцелует свою невесту. Поэтому настоящий или не вполне настоящий он мусульманин, но здесь он, как сапёр, не ошибётся.

Но не об этом я думаю, сидя в «камере смертников». Сегодня моё дежурство, но и не о дежурстве я думаю. На меня навалились такие события, которые за одну неделю изменили если не жизнь, то её направление, по-тюркски, и по-старорусскому – туп. Я хожу, я лежу, а в глазах, в голове, в спинном мозге рогатятся эти события. Сейфы запылились настолько густо, что сливаются в одну пыльную массу. Возникает впечатление, что, либо о сейфах забыли, либо они никому не нужны. Но шеф исправно платит за работу, значит, они значат. И вот первое-то событие связано с этими сейфами.

Трах-тарарах выкинул шеф. Шеф ошеломил нас благодеянием. В первый же день возвращения под стены альма-матер нас всех вызвали в отдел кадров, где немногословно под приказ шефа и под личную роспись о получении каждому из нас вручили премию. Никто бы не угадал, какую? Деньги? Часы? Спининг? Шапку Мономаха? Нее! Нам вручили, по нашему времени, бесценный из бесценных, «ценный подарок». Мечту журналистов, писателей, бухгалтеров, начальников штабов, бизнесменов и прочая. И теперь бы никто не угадал. И-га-га! Каждый получил ноутбук! Один в руки. Стоимостью поболее двух тысяч долларов. Мы были потрясены настолько, что по этой причине никто не забастовал, и никто не отказался от премии. В приказе шефа говорилось: «За безупречное исполнение своих профессиональных обязанностей…». Не хватало продолжения: «… и при этом проявленную храбрость, и личное мужество…» Было бы как в наградном Указе президента. Мы и думали, мы и ржали, – объяснить «премию» не могли. Все понимали – не за безупречность. Моя интуиция мне говорила, что это звоночек…

Амин ломал голову:

– Ай! Не похоже на случай, но когда дают – бери, а бьют…

Слава мыслил определённее:

– Тихо. Пасут нашего Люба, однозначно, а мы вокруг него кормимся.

Миша пытался пустить всё на юмор:

– Не пукайте. Амин обещал шефу вковать его в гроб истории…

– И-га-га…

Амин не обиделся. Открыл пошире свои татарские глаза, склонил голову на бок и задумчиво постучал большим пальцем об стол:

– Подождем. Как-то чудо проявится. Тогда и…

– А это тебе не чудо? Ты хоть видел во сне персональный компьютер, сапер? – возгневился или продолжал восхищаться подарком моряк Слава.

Откровенно говоря, подарками мы не умели пользоваться. Даже меня в спецназе ничему подобному толком не обучили. Ознакомительное занятие, чтобы не перепутали телевизор с компьютером, и всё. Там хватало боевой учёбы и боевых задач. Но уж с этой-то задачей мы уже за неделю справились. На гармошке играть научиться труднее. А гармонисту научиться играть на клавиатуре ПК плевое дело. Мы тренировались на лекциях, конспектируя их пальцами обеих рук. До того хорошая штука. Первое время ходили и в туалет с ручным дивом. Где-то оставить – сопрут. Поскольку не определили, где и как их хранить, мы таскались с ними, как с писаной торбой. Даже у крутых студентов таких не было. Может, и были дома, но с собой они их не носили. Если учесть, что мы таскали с собой (тоже не оставишь) свои лицензированные газовые пугачи, то, пожалуй, мы были круче кручёных…

Таково было первое событие. За ним последовали другие. Мне поручили лекцию о проблемах любви и секса, и я изложил некоторые свои знания и представления об этих проблемах студентам I и V курсов своего факультета. Свою тему излагал студентам и Миша. В заключение мероприятия ректор в присутствии студентов и профессоров предложил нам, всем четверым, занять должности преподавателей в университете сразу же после выпуска. Наличие «красных дипломов» позволяло нам надеяться и на университетскую аспирантуру. И, наконец, ещё событие. Оно сопутствовало указанным событиям, но, может быть, оно более других станет сопутствующим фактором жизни. Всё, что произошло, как видим, уместилось в несколько строк. Но как эти события происходили – это небольшая, но целая повесть.

Я перестал ходить по своей клети, сел за стол, разложил свой ноутбук и стал записывать эту повесть сзаду наперёд, не так, как она происходила, а с того, чем она кончилась; я надеялся таким образом добраться и до начала, прилежно осмысливая каждый этап произошедшего. Основные события повести закончились несколько часов назад, когда мы вернулись в свою комнату после встречи со студентами I курса. Не помню, откуда в наших руках оказались бутылки «Жигулевского» пива. Мы пили из горлышек. В возгласах, криках и заявлениях нельзя было определить, кто выражает эмоции.

– Ёштр-моштр, это триумф!

– Как повернулось!

– Сразу все!

– Из грязи в князи!

– Тихо, тихо. Не из грязи, а из подвала…

– И-га-га…

– Люб – триумфатор! Пойдёшь?

– Даже не знаю…

– И я не пойду. Я пойду копать лопатой, у меня руки длинные. Меня призывает Чичабург. Никому не позволю называть себя «описательным Геродотом» и татарским идиотом. Пером и лопатой я обнажу фундамент культуры языческой цивилизации… – Эта сентенция принадлежала Амину.

– Женись на сестре Любана, скорее обнажишь культуру…

– И-га-га…

– Вы уже разобрали…

– Осталась ещё Миланка…

– Сопля ещё, хоть и поэтесса. «Не окостенела биологически»…

– Выходит, счастье сунули четверым, а повезло двоим? Или и ты, чуваш, тронешься в Чебоксары? – это Миша.

– Тихо, тихо. Чуваш не тот фрукт, который выращивают в Мордовии. Чебоксары ректора не подведут. – Это ясно кто. В ответ – ржание.

– Мордва – не фрукт, а народ-ум. Я с благодарностью принимаю предложение. Ради этого стоило учиться. – Таким образом, двое определили свою судьбу. Без сомнения, что и Амин уедет «копать историю». Стало быть, ясно с троими. Остался один. И тут ребятами овладела возвышенная идея. Им захотелось четвёртого сделать писателем.

– А ты, Люб, не ходи. Ладно? Я о тебе думал. Садись и пиши роман. Идеи, которые ты изложил в лекции, станут ядром романа. Всю лекцию включи в роман. Это будет ого!

– Верно, Дуб! Может быть, тебе предстоит стать духовным наставником нации! – с улыбкой провозгласил Амин.

– Постой. Крестьянский совок – духовник? – усомнился кандидат в духовника.

– Какой ты совок? Ты орёл. Словами Андерсена, который Ханс, не беда появиться на свет в утином гнезде, если ты вылупился из орлиного яйца.

– Не искажай, у Ханса яйцо лебедя.

– Лебедь не лучше орла, орёл не хуже лебедя…

– А что? Кроме шуток, у нас пока один духовник, и тот не признан, Солженицын. У него идей нет. Расколол Союз, а теперь склеивает черепки России соблазном местного самоуправления и народосбережением. А у тебя этих идей, я записал в комментарии, как семечек под арбузной коркой… – разливалась Рузаевка.

– Так и быть. Чебоксары поддерживают первую революционную Рузаевскую республику. Но добавляют. Лично мой духовник – Александр Проханов. Из народа. В народе. С народом. Тащит на себе весь интеллект патриотов. Согласны? Бери пример с него и пиши…

– Как же. «Дворец» Амина. Спецназ…

– «Красно-коричневый»…

– «Гексоген»… Правду сказать, я поддерживаю братьев-славян. Времени в подвале достаточно. Глухота. Толстой позавидовал бы. Люб! Одного духовника для России мало. Тот гексогеном выбивает сопли молодёжи, отделяет её от яковлевых, сванидзей, познеров, Киселевых, прашкевичей, короче, – от всех ebinistov и кто мелко плавает. А ты Богом возьмёшь. И радугой. Бог живёт с вами, это видно даже нам, которым ты не надоел за пять лет… – это разошёлся Потомок Пророка из Барабы.

– Ха-ха… Постой-ка. А за что ты Прашкевича? Хороший сибирский писатель. Твой земляк. Нельзя же всех до Москвы раком ставить…

– Ай, Люб, неплохой, но заедаться начал. Сытый живот разуму не советник. Стал играть в литературу. Забыл, что литература – не игрушечки, а духовность, идеология, культура, слово, отражение жизни. А кто владеет словом, тот владеет миром. А для него не слово, а «интонация». И он владеет миром?… Развлекатель, короче… Не Проханов. Насчёт раком согласен… И у других: слово – рубль, слова – деньги. Тебе не советую быть ни затейником, ни коммерсантом. Или лучше не начинать. Понял? А если понял, то садись на ноутбук, бумаги тебе не надо… Опиши наш зачёт деду Любану. И я представляю, как завопят игроки в литературу по выходу твоей книги. С елейных интонаций сразу потечёт змеиный яд. – Так видел Амин. А мы засмеялись.

– Люб, кроме шуток, не надо из себя строить «духовника». Я могу процитировать ваши Языцы: «Не тщись сана мудрого, тщись сана умного, этого хватит; люди увидят и скажут, кто ты». С тебя будет достаточно описать язычников. Хотя бы описать. Что мы нормальные правиславные люди. И всем того же желаем. Без выстрелов, без наркотиков, без надрыва голоса, без повышенных тонов. Как у вас в роду, как у нас в отношениях. Я бы вот так хотел. Разве этого мало? А лекцию и главу «Гений», так бы я её называл, включи, татары правильно говорят… – Это был добрый голос друга, я тоже думал так же, но хорохорился.

– Идите вы! В Интернет… Самое смешное выставлять себя на посмешище. Возомниться о величии! О своей исторической роли! Глупо. Автофилия… У писателя должен иметься особый язык, а я что?

– Автофилия, нарциссизм…

– Онанизм…

– И-га-га…

– Одному показалось, что я вождь, другому показалось, что я «скоро заговорю с духами…» – Ребята не знали, что мазали мёдом мои уста. Я высиживал тех же цыплят, разве что не в утином гнезде.

– Тихо, тихо. Люб, лицемеришь. Сам знаешь, правду тебе говорим.

– И сам говорил, что все мы честолюбивы.

– Ну да. Честолюбие – это нормально, а самокульт – это…

– Ай, правду сказать, я и не знал, какой ты бестолковый!.. Никто не сказал о культе. Тебе твердят о твоих способностях. И не надо выпендриваться с языком. Модная «недосказанность» привела к тому, что серьёзную литературу стали избегать по непонятности.

Вспомни, как мы, енотики-первокурсники не знали, с какого бока подходить к справочной литературе в общем зале. А нам стремились вогнать в горло новые тёмные термины. Поэтому размножилась облегчённая литературная продукция попсёвого типа. Пиши на том языке, которым владеешь. Которым и на котором говорят студенты. Которым владеют люди. Но покажи современную Россию предельно досказанным языком, вплоть до того, что теши кол на голове. Жуй и жуй, чтобы студентики поняли. А старые жуки переживут… И не забывай свою радугу? С неё начинай. Понял? Она тебя поведёт сама. Аллах мудр – трёпа не любит, пиши! – настойчиво убеждал друг-татарин.

– Ты бы сам, ты о радуге знаешь больше меня. И язык у тебя с лопату…

– У меня мозга как кишка поперек горшка, а язык, ты прав, как совковая лопата, я ей и копаю, ей пишу, ей и молюсь…

– И-га-га…

– Амин прав конкретно, у нас не то, чтобы перо тяжелее лопаты, или другой тип мышления, но ты лучше знаешь язычество, ты его чувствуешь, ты им живёшь. А мы другое будем писать… Поэтому, хоть ты отказал ректору в его желании видеть тебя своим преподом, хоть ты отказал нашему желанию видеть тебя духовником нации… но ты обязан друзьями, значит, роман ты напишешь! – принуждал друг-чуваш.

– Завтра к вечеру?…

– Не к вечеру, а к утру, чтобы готово…

– И-га-га…

– Без шуток, с национальной идеей… Будет у тебя с Миланкой соревнование, кто более ёштырней-моштырней. Она себе, а ты себе. Писательский род из одной и той же избы… – не отставал друг-мордвин.

– Забавно. Люб, и ты веришь этому потомку революционных комиссаров? Он уже вообразил себя героем твоего романа. Но мне очень хотелось бы знать, как бы ты описал поединок этого персонажа с быком Кряжем… И особенно последствия этого поединка… – сказал Чебоксар.

– И-га-га…

– Слава, сейчас не шути, а то разбалансируем Дуба. Люб, ректор до весны тебе должность сохранит, всем же ясно, что ты первый. Поэтому ты начни. Если «обточка пера» не получится, придешь к ректору на поклон: так и так, не пойду я своим путем, пойду по вашей указке в преподы, возьмите в приют… Согнешься разок, но зато будем вместе. Так мордвин понимает.

– Он же сказал, что его лоббируют… Не убедительно.

– Финн думает, что у его противников мало оснований для критики ректора. Мы – отличники, активисты, возможные медалисты. Это для оппонентов и лоббистов. А для него мы защитники. Заступились студентами, надо полагать, заступимся за своего протеже и в чине учителя. Это же козлам понятно. Обрести бойцов, как мы, – мечта любого татарина… Убедительно?

– Но, но! Не забывай, что гусь мордве не татарин…

– Ладно, подумаю, – уступил уговоренный кандидат в писатели.

– Тихо! Время. Смотри на часы. Хватай ноутбук и чеши на дежурство! Нюхать себя никому не давай, от тебя пахнет Жигулевским морем…

– А мы к утру раскодируем свои конспекты и выдадим стенограмму твоей лекции.

– С нашими комментариями, как просил ректор…

– Всё, беги – беги, Люб! Не лишай нас синекуры!

– И чтобы к утру…

– И-га-га…

… Так, сказал я себе, ставя точки. Концовка готова. Осталось начать… А в середину «всунем» лекцию. И повесть готова. А то говорят, что писательский труд хуже каторги. Грамм радия из тонн руды. «Когда б вы знали, из какого сора, растут стихи, не ведая стыда…» Ну, то стихи, а тут пиши себе и пиши… Бумаги не надо. Не так сказал, стёр. Это всё шуточки дилетанта. Хлебнёшь ещё этой лёгкости. Не будем расслабляться. Взялся за гуж. Либо ты научишь язык свой говорить, либо ты замолчать его заставишь! Но нет, каковы ребята! Дорогие мои, братья-славяне, и ты, дорогой брат-мусуль! Вы даже не предполагали, на какую мою мозоль наступали, какой улей вы растревожили. Вы посыпали сахар на слеток, и пчелы повылазили из улья насладиться халявой. Пчелы те – мои мысли. А халявный сахар – это ваши хвалы моему воображению. Если бы люди видели мысли друг друга! Земля стала б музеем. Не надо театров – планета была бы театром абсурдов. Впрочем, абсурд на сцене – плод головы, кишащей абсурдами. Но разве то был абсурд, когда ты пообещал комбригу, иерею, офицерам и солдатам своей роты написать две книги о язычниках? И теперь друзья настаивают, чтобы писал именно о язычниках. Нормальные мысли, нормальное честолюбие, чего там…

После того, как я приучил себя повторять учебный материал на предмет того, а как бы я изложил его перед своими слушателями – учениками, возникла уже неозорная мысль, которая затем оматерела – а как бы происходящие события, кажущиеся мне интересными, я выразил в рассказе, в повести, в романе! Я стал лелеять эту мысль, я выращивал её, как цветок. Я удобрял её примерами из «жизни замечательных людей», которые тоже были не богами, но какие горшки они обожгли! И вот, когда стебелек цветка окреп и превратился в дуб моего тайного замысла, а вместо цветка зазеленели желуди нетерпения, друзья подкинули мне «идею». Они пожелали и даже потребовали, чтобы я начал «отточку пера», а на самом деле столкнули снежок с вершины горы. Я дождался. Со стороны виднее. Они увидели со стороны то, что я прятал внутри, боясь абсурда. Теперь снежок покатится… Снежок Миланки давно катится. У неё в шестнадцать лет уже книга частушек и песен. Разве мы не из одного «утиного гнезда»? Ну-ну! Катись, снежок, обрастай плотной массой!