На следующий день просохшие снимки были готовы для проведения эксперимента. Бридон, однако, отложил визит в Оксфорд на вторую половину дня, повысив таким образом шансы застать нужного ему человека. За промедление он был наказан, угодив в Карфаксе в большой затор, а пока дюйм за дюймом протискивался вперед, с тротуара его окликнул дядюшка Роберт. Вопрос: «Какого черта тебя сюда занесло?» – был крайне бестактен, у Бридона не было ни малейшего желания разглашать свои намерения. Он избавился от дядюшки, лишь пообещав поужинать с ним в профессорской колледжа Солсбери, сказав, что Анджелу предупредит телеграммой.

В берлоге Найджела царил хаос, который достигается только одним способом: если вы сдираете старые обои и наклеиваете новые одновременно. Все квартирные хозяева Оксфорда тешат себя иллюзией, что сдают студентам «меблированные» комнаты. Учащиеся же поколение за поколением тактично элиминируют нежелательные декорирующие аксессуары. Надо ли говорить, что именно Найджел подчистую изъял все «вещицы», которые, по мысли хозяйки, обязан был лелеять? Однако теперь все столь дорогое его сердцу уродство было сметено со стен, французские романы стопками переместились на пол, лиловые шторы лежали сложенные, чтобы уже никогда больше не занавешивать окна, выходящие на Хай-стрит; мутные воды ремонта потихоньку затопляли комнату; «Пробуждение души» и «Повелитель Глена» готовились занять свои законные места, и посреди всего этого разгрома ожидался скорый расцвет аспидистры. Съезжающий жилец чем-то напоминал Мария на развалинах Карфагена, и Бридон поспешил принести извинения за неуместность вторжения.

– Отнюдь, – последовал ответ. – Жизнь была бы не в жизнь, если бы не вторжения. Вы же выпьете абсента?

– Нет, право, спасибо. Очень любезно с вашей стороны. Я, собственно, по поводу пленки, которую нашел позавчера у реки. Я, конечно, и представления не имел, чья она, поэтому пришлось ее проявить. Легко было понять, что фотографии сделаны человеком, который плыл по реке, и потом… газеты… известно, что вы путешествовали на лодке, я и подумал… может быть, вы ее и выронили. Мне в любом случае нужно было в Оксфорд, и я решил оказией к вам заглянуть.

В манерах собеседника сквозило некоторое колебание, но, пожалуй, не испуг, едва ли даже смущение.

– Жутко здорово с вашей стороны. Ужасно терять негативы, правда? Это ведь твое детище, как-то так… точнее, конечно, детище Аполлона. Они бесповоротны. Запечатлевают мгновения, а все мгновения бесповоротны.

Майлз подавил сильнейшее желание расхохотаться. Но он вовсе не собирался закругляться; ему нужно было по возможности произвести на молодого человека благоприятное впечатление, однако свет падал неудачно, рассмотреть лицо владельца французских романов было трудно.

– Полагаю, было некоторой вольностью проявить ее, но что оставалось делать? Боюсь, последние два снимка не удались.

Собеседник опять помялся, но трудно было понять, то ли он соображает, что может быть известно гостю, то ли подбирает очередную bon mot.

– Я не помню, что там было, – сказал он наконец. – Вы получили хотя бы мутный намек на смысл?

– Боюсь, они безнадежно мутные.

– Ну вот, очередное детоубийство Аполлона. Бог света, но поражает слепотой. Надеюсь, хоть коровы вышли? Я собирался увеличить этот снимок и подарить своей хозяйке, лучше с цитатой из Вордсворта.

На Вордсворте Бридон достал из кармана пакет и развернул его.

– Да-да, – продолжал Найджел, – церковь в Лечдейле! Фантазия, идея бедного Дерека. Видите ли, он обожал мутить воду с фотографиями. А-а, вот и горгулья – вылитый декан, я потому ее и снял. Только лучше бы шел дождь. Коровы, как я уже сказал, для хозяйки, это моя манера попроще. Но шлюз – chef d’œuvre! Смотритель шлюза в самом деле смотрит за шлюзом, в самом деле охраняет его. Он словно говорит: «Вы пройдете здесь только через мой труп». К тому же память, поскольку именно у этого шлюза мы расстались с кузеном. Вы замечали, как противно говорить о человеке, которого вы страшно не любили?

– А вот эти два снимка, последние, совсем нечеткие, видите? – отклонил Бридон приглашение свернуть с темы. – У вас, возможно, что-то с затвором. Если хотите, могу посмотреть. Я немного разбираюсь в фотоаппаратах.

Впервые за время беседы Найджел вроде бы насторожился.

– Что? Фотоаппарат? О, он упакован. Я даже думаю, уже ушел с багажом. Невероятно любезно с вашей стороны – вы ведь теперь вроде как крестный этих моих порождений. Право, оставьте отпечатки себе; я закажу еще. Как жаль, что вы отказались от абсента. Кстати, – вдруг резко сменил он тему, – где именно вы нашли пленку? Вы сказали, у живой изгороди?

– Вы как раз напомнили, простите, я кое-что забыл. Пленка была завернута в водонепроницаемый кисет, который, по всей видимости, также принадлежит вам. Вот он. Да, я как раз должен был встретиться с женой, понимаете, мы путешествуем по реке, так вот, она опередила меня и должна была подобрать у Шипкотского шлюза. И я шел к вокзалу по тропинке, которая ведет от запруды. Вы, может быть, помните, тропинки расходятся, одна ведет к запруде, другая на ферму. Так вот, я нашел кисет как раз у развилки, его почти не было видно в траве. Я, конечно, читал в газетах, что, расставшись с кузеном, вы сели на поезд в Шипкоте. И мне, естественно, пришло в голову, что, может быть, это ваша пленка.

– Так и есть, в самом деле моя. Видите ли, подходя к станции, я заторопился. Поезд уже стоял, а в таких случаях всегда кажется, что он вот-вот тронется – не знаю почему, ведь это идет вразрез со всем, что мне известно о пригородных поездах. Впрочем, не важно, я побежал, и пленка, должно быть, выскользнула из кармана. Слезы наворачиваются, как подумаешь – лежит там в кустах, сиротливо протягивая ручонки к приемному отцу. Со всеми своими непроявленными возможностями! Сердце разрывается.

– Да, интересное дело с этими пропажами. Ведь уже больше двух дней – не так ли? – как исчез ваш кузен, и ничего о нем не слышно, жив он или нет. Вы, надеюсь, простите назойливость незнакомца, но мне было бы чрезвычайно интересно узнать, каковы ваши предположения по поводу того, что произошло. Понимаете, кругом только об этом и разговоров, и было бы нелепо рассказывать, что я с вами встречался, и не иметь возможности сказать, что вы об этом думаете.

– О, лично я думаю, что он покончил с собой. Видите ли, ему больше ничего не оставалось. Он был разрушен до основания, обходиться без дозы уже не мог.

– Но пробоина в лодке…

– Ах, это… Ваш вопрос, пожалуй, затрагивает историю нашего семейства. Вряд ли Дерек хотел, чтобы его самоубийство обрело широкую известность. Видите ли, имеется некое состояние, наследником которого в случае его смерти становлюсь я. У Дерека было не самое богатое воображение, но он ненавидел меня почти что художественной ненавистью. Он хотел, чтобы решили, будто он просто исчез. И со свойственной ему неповоротливостью и занудством додумался до того, что лодке лучше исчезнуть тоже. Вот и проделал отверстие, чтобы она затонула.

– Очень интересная мысль. Очень. Но я, право, не могу долее отрывать вас от сборов. Вы, вероятно, завтра уезжаете?

– Если только они ничего не найдут, в противном случае начнется расследование. Мои последние деньки. Бедный, бедный Оксфорд!

– Можно я возьму конверт? Мне больше некуда положить снимки. Очень любезно с вашей стороны позволить мне сохранить их в память о нашей мимолетной rencontre. Нет-нет, пожалуйста, не провожайте. Я отлично найду выход. Всего хорошего. – И, закрыв за собой дверь, Бридон добавил: – Если Провидение сотворит еще одного такого мерзкого червяка, я начну сомневаться в Его существовании.

Но он все же повидал Найджела и, на случай надобности, раздобыл отпечаток его большого пальца, так что дневные труды не пропали даром. А, несмотря на все заблаговременные проклятия по адресу дядюшки Роберта, вечер тоже прошел не совсем впустую.

Ужин в профессорской леденит сердце даже самого отважного человека, присутствующего на нем впервые. Конечно, тут вы избавлены от кошмаров, ожидающих вас за Высоким столом, вас не терзает подозрение, что пристальное внимание всех студентов нацелено исключительно на вас. Но научная атмосфера в профессорской тем плотнее, что объемлет столь малое пространство. Кто это рядом с вами, ведь вас не представили? Просто гость, как и вы, или преподаватель? Если преподаватель, возможно, в какой-то дисциплине он европейское светило, остается только выяснить, в какой. А равнодушные любезности, что изредка вам перепадают, не попытка ли сближения? А коли так, можно ли по их частоте или радушию судить о популярности пригласившей вас особи в здешних кругах? Дядюшка Роберт не являлся непременной принадлежностью профессорской, к тому же был занудой. Гостей он обычно приглашал под стать себе, а потому возобладала тенденция таращиться на них, не роняя лишних слов. И Бридон чувствовал себя помоечным, как стали говорить с недавних пор, котом.

Сначала беседа коснулась собачьих гонок, при обсуждении которых собравшиеся демонстрировали широту взглядов, объясняющуюся ограниченным знанием предмета. Одного весьма преклонных лет джентльмена пришлось убеждать, не без усилий, что электрическим был заяц, не собаки – он решительно отстаивал противоположную точку зрения, это было невыносимо. Солидные затененные лампы освещали помещение надлежащим светом, прежние поколения преподавателей насмешливо смотрели с портретов, как будто получая удовольствие от того, что подшучивают над преемниками; над ухом у вас раздавался шепот прислуги, свидетельствующий о стремлении доказать дельность, не опускаясь до сервильности. В изящных серебряных тарелках под разнообразными углами отражалось искаженное лицо соседа. Положение спасало вино, вино было отличное.

– Вас никогда не удивляла, – громко, с красивыми модуляциями, словно предназначенными для регулировки уличного движения, спросил старый джентльмен, что сидел напротив, – вас никогда не удивляла, Филмор, такая странная штука, что собаки, преследуя добычу, лают? Как будто природа поставила целью предупредить зверька о приближении врага. С точки зрения эволюции тут что-то не так, согласитесь. В дарвинистском мире больше всего кроликов поймает собака, которая лает тише остальных, а потому лай должен бы исчезнуть, не правда ли? Недавно на одном из этих конгрессов был сделан крайне любопытный доклад. Представьте, автор считает, что собаки лают, заглушая кроличий писк, чтобы другие кролики не знали, что надвигается катастрофа. Весьма оригинальная идея.

– Естественник? – тихо спросил Бридон.

– Нет, древняя история, – ответил дядюшка. – Некто Кармайкл. Вечно фонтанирует диковатыми идеями. Тараторит без умолку.

Тут, отвечая на какой-то вопрос, заговорил сосед Бридона с другой стороны:

– Да, оба из Волхва. Младший только закончил. Слава богу, избавились.

Интуиция, которая нет-нет да посещает нас всех, шепнула Бридону, что предмет беседы может представлять для него интерес. Он украдкой взглянул на соседа, лицо показалось знакомым. Сыщик внезапно понял почему: сходство с горгульей из Лечдейла было довольно отдаленным, но несомненным. Значит, это декан Симона Волхва, а речь, очевидно, идет о кузенах Бертелах.

– Самоубийство, полагаю? – послышался голос сотрапезника, сидевшего с другой стороны от декана.

– Вряд ли. У Бертела не хватило бы чувства гармонии так решить вопрос. Нет, полагаю, это в самом деле несчастный случай. Но, конечно, тут целый веер возможностей. Например, потеря памяти – говорят, он баловался наркотиками, так почему бы не объяснить случившееся потерей памяти? Может, бродит сейчас по округе. Не думаю, что колледжу стоит привлекать сыщиков для его поисков.

– Кстати, о сыщиках, – вставил мистер Кармайкл с другой стороны стола, – у меня был очень любопытный случай в связи с одним убийством. – (Поскольку история была изложена более подробно, чем обыкновенно рассказывал даже мистер Кармайкл, я не привожу ее и вкратце.) – … Что показывает, – заключил он, – как мы можем заблуждаться в наших суждениях. Если бы не это обстоятельство, я бы сказал, что дело Бертела не представляет никакой сложности, абсолютно.

– О, браво, Кармайкл, – поперхнулся его младший коллега, – вы сегодня в блистательной форме. Расскажите.

– Я неточно выразился. Правильнее было бы сказать, что легко понять, почему не удалось найти тело. Я понятия не имею, стал ли молодой человек жертвой несчастного случая, убийства, самоубийства или просто исчез. Но понятно, почему не нашли тело. Не там ищут.

– О, продолжайте! Где же нужно искать?

– Выше по течению от Шипкотского шлюза, не ниже. Если бы тело было там, его бы уже нашли. И если бы молодой человек бродил между Шипкотом и Итонским мостом, его бы тоже кто-нибудь увидел. Иными словами, все, что там произошло – что бы там ни произошло… короче, непременно случилось выше по течению, не ниже.

– Но старший Бертел находился в лодке, когда она проходила шлюз, – невольно вмешался Бридон. – Его видел смотритель.

– А я видел смотрителя. Знаете, обожаю такие штуки. Я спросил у смотрителя: «Вы можете показать под присягой, что молодой человек шевелился?» Конечно же, он не может. Он видел только фигуру мужчины в низко надвинутой на лицо шляпе. Следовательно, это был манекен. Ведь смысл пробоины в том, чтобы лодка утонула или хотя бы перевернулась, избавившись таким образом от груза. Таков был план. Зачем? Если бы в лодке находился труп, ну, и плыл бы себе спокойно. Если, конечно, это был не другой труп, но данное предположение я отметаю как неправдоподобное. Лицо и руки, несомненно, были вылеплены из мыла. Из чего была сделана одежда, не знаю. Но это непременно был манекен. В противном случае не имело никакого смысла его топить.

Бридон откланялся довольно рано под предлогом того, что у него не в порядке фары. «Нет, – подумал он, усаживаясь за руль, – мистер Кармайкл еще не в курсе всех возможностей, которые может предложить жизнь. Но мне нравится его критический подход. Так почему же все-таки злоумышленник решил затопить лодку?»