Глава 10
Ингрид вскочила, как дрессированный суслик, я позволил ей распахнуть передо мной дверь, в коридоре остановился. Через несколько секунд она тоже вышла, с облегчением улыбнулась.
– Знал, что побегу следом?..
– Предположил, – ответил я дипломатично, – что выйдешь покурить.
– Я не курю.
– А травку?.. Ладно-ладно, все умные люди пользуются ноотропами. Как тут без меня?
Она крепко взяла меня за локоть, я дал вывести себя из здания на улицу, а там она, включив глушилку, затащила в ближайший сквер, где народ если и показывается, то вдалеке.
– Есть новости, – сообщила она шепотом.
– Спиной чую, – пробормотал я.
– О том, – сказала она, – что создается некая новая структура под крылом ГРУ, стало известно и тем, кому знать не следует.
– Госдеп не дремлет, – заметил я.
– У нас свой госдеп, – ответила она горько. – Утечка, к счастью, не с самого верха.
– Значит…
– Кому-то удалось узнать только, что да, будут заниматься чем-то таким, чем раньше не занимались.
Я пробормотал:
– А тайны у всех разжигают жгучий интерес, что понятно. Особенно у тех, кто получает зарплату за то, что сует нос в чужие секреты.
– В общем, – сообщила она, – Мещерского трясут, в него вцепились чины из Генерального Штаба, ФСБ и крупные чины из правительства. Рано или поздно к нам заявятся какие-то комиссии, и тогда прощай секретность.
– У нас всего лишь аналитический центр, – напомнил я. – Даже не центр, а так, отдел. Отдельчик.
– Да-да, – согласилась она, – но кое-какие слухи просочились… Ты же знаешь: чем больше людей что-то знают, тем сложнее удержать в тайне. В общем, мало того, что хотят больше узнать, все еще и жаждут прикарманить наш отдел, сделать его своим!
– И получать ордена, – согласился я, – за наши операции.
Она посмотрела косо.
– Сейчас скажешь, что в сингулярности такого не будет?
– Откуда знаешь?
– Постоянно твердишь.
– Старею, – сказал я печально. – Доктор наук вне зависимости от возраста все равно уже стар, мудр, умен, красив, бесподобен, прекрасен…
– Точно стареешь, – сказала она без всякой жалости. – Сейчас в свой институт или домой?
Я изумился.
– А разве есть выбор? Что у меня дома?
– Такие же мыши, – напомнила она. – Их там даже больше, чем в институте.
– А в институте еще и люди, – сказал я с укором, хотя вообще-то думал как раз больше о мышах. – Те самые, которые ухаживают за моими мышами!
– Конечно, – поддержала она, – а зачем они еще нужны? Тебя подбросить?
Я пощупал ее бицепсы.
– Не сможешь, я потяжелел. Если предлагаешь подвезти, спасибо, но не нужно. Всех ученых распугаешь.
– Я не в форме, – напомнила она, – но как знаешь. Завтра увидимся?
– В моем отделе, – сказал я.
– Центре, – уточнила она. – У тебя Центр! По предотвращению глобальных катастроф.
– Сплюнь, – сказал я. – Хотя вообще-то под такими громкими названиями обычно прячутся всякие липовые фирмочки. Так что ладно, пусть Центр… Хотя вот у Мацанюка в самом деле Центр, прямо центрище… Целый город одних ученых и так называемых научных работников, что вообще-то не то же самое, что ученые, хотя тоже как бы ученые.
Под багровым закатным солнцем небоскребы Центра Мацанюка выглядят как залитые солнцем огненные горы, устремленные в зенит. Пять равновеликих гигантов, еще семь зданий поменьше, между ними разбит роскошнейший и дорогой парк, на который никто из нас, ученых, не обращает внимания, но таково требование Комитета по экологии и благоустройству. Топали бы спасать Лосиный остров и прочую лабуду, а не лезли навязывать устаревшие каноны тем, кто творит будущее…
Я остановил автомобиль прямо перед нашим зданием, так делают вообще-то все, игнорируя расположенную неподалеку комфортабельную стоянку с мраморным покрытием.
Хотя мы никакое не ЦРУ или ФСБ, но Мацанюк, зверь битый и опытный, распорядился установить считывающие камеры на входе, оснастить новейшим программным управлением, чтоб никто не пронес бомбу, так что никому из нас не приходится предъявлять пропуск, а вот чужого система не пропустит, мало того, еще и убежать не даст.
За два шага до двери она красиво отстрелилась в стену, а яркий зеленый свет сообщил, что мне, такому нарядному, открыт доступ на все этажи.
Возле лифта встретил Гуцулова и Лелекина, шумно обсуждают доклад этого неуча, в чем оба согласны, в неучах на этот раз профессор Вересаев, только Гуцулов уверяет, что это вообще не доклад, а срань собачья, а Лелекин поправляет, что не собачья, а собачачья…
– Хватит собачиться, – сказал я, – тоже мне, светлые умы!
Они повернулись, оба вытаращили глаза.
– Блин, – сказал Гуцулов, – а кому это мы на венок собирали?.. Пойду потребую деньги взад!
– На них Геращенко себе крыс купил, – предположил Лелекин, – он переносит эксперименты на уровень выше. Говорит, крысы больше похожи на человека. В каждом из нас что-то крысиное, а то и вовсе крысячье…
В кабине лифта Гуцулов пощупал мои бицепсы, вздохнул завидующе, а Лелекин посмотрел с завистью.
– Это опухоли, – предположил он с надеждой. – Точно, опухоли! Метастазят!
– Тогда я отодвинусь, – сказал Гуцулов.
– Некуда, – возразил Лелекин и с тоской оглядел тесную кабинку лифта. – Все, мы пропали… Начинаем собирать деньги на венки себе?
– Тут все жадные, – сообщил Гуцулов, – по себе знаю.
– Добрые вы оба, – сказал я с чувством. – Как я без вас жил?
– Знаю, – согласился Гуцулов. – На венок почти сразу скинулся!.. Хоть половину и зажал, зачем тебе шикарный венок? Тебе же все равно, верно?
– Еще как верно, – согласился я. – Кстати, поздравляю с работой, что представил на конференции в Монтевидео.
Он сказал удивленно-обрадованно:
– Ты знаешь?.. Мы думали, тебя уже черти на том свете вилами в бока…
– Там тоже следят за наукой, – пояснил я. – Это в раю одни неграмотные дураки и нищие, ты даже Библию не читал? А кто ж тебя тогда в науку пустил?
Лифт остановился так резко, что едва не подбросил нас к потолку, двери распахнулись в светлое царство науки, что при сингулярности станет единственным и расширится до размеров вселенной.
Геращенко я не застал, его пригласили прочесть цикл лекций в Колумбийском университете, но вволю, хотя и недолго, наобщался с коллегами. Удивил всех и польстил тем, что пристально слежу за их работами, уважаю, значит, а потом сослался на то, что нужно срочно покормить мышек у меня дома, и отбыл.
Неужели я один понимаю весь ужас ситуации, мелькнула мысль. Даже самые консервативные эксперты предсказывают появление домашних лабораторий по модификации вирусов уже через пять лет! Дешевых лабораторий, что поместятся на любом кухонном столе. А никто как будто не догадывается, что это смерть всему человеческому роду…
По дороге к дому прозвучал сигнал вызова, на экране появилось встревоженное лицо Катеньки.
– Ты как? – выпалила она. – Мой джипег… или джипиэс показывает, что ты уже близко!.. А то вообще с ума сошел, будто на другом конце планеты!
Я пробормотал:
– Да так, Катенька, научная конференция…
Она вспикнула:
– Значит, с тобой все хорошо?.. А то я вся изволновалась!.. Чего-о только не надумала!
– Все хорошо, – повторил я.
– Ты сейчас едешь, судя по огоньку на экране, домой?
– Тебя подхватить? – предложил я.
– Нет, я на другой стороне города… Но смогу через… десять, нет, двенадцать минут после тебя!
– Буду ждать, – пообещал я.
Через двенадцать не получилось, но через пятнадцать, что невероятно точно для женщины, ворота увидели и узнали ее авто издали, приглашающе распахнулись.
Я видел, как она влетела в своей красивой юркой машинке, похожей на раскрашенный снаряд, водит не по-женски умело, выскочила, не закрыв дверцу, и бросилась к дому.
Пришлось выйти на крыльцо, она с разбегу прыгнула и повисла, как ликующая обезьянка, обхватив руками и ногами, прижимаясь всем телом и зацеловывая мое лицо.
– Как же я по тебе соскучилась!.. Как же тебя не было так невыносимо долго!
– Теперь я здесь, – произнес я ничего не значащие слова, люди редко когда говорят что-то действительно осмысленное, и понес ее тельце в дом. – А как я рад…
– Правда? – прошептала она в ухо. – Как это здорово, когда ты рядом…
В гостиной я усадил ее на диван, укрыл ноги пледом и подложил под спину и бока подушечки. Никогда не пользуюсь этими странными штуками, но женщины их почему-то обожают.
Она из этого гнездышка следила за мной счастливыми глазами, а я молча жестикулировал, отдавая приказы в ту часть помещения, что называется кухней. Хотя на самом деле распоряжаюсь мысленно, но не стоит это показывать даже Катеньке, сейчас не обратит внимания, слишком занята, а потом вдруг вспомнит…
На кухне все пришло в движение, жарится, парится, разогревается, учитывая вкусы Катеньки, женщине всегда хочется подсунуть самое лакомое и с умильной улыбкой наблюдать, как она лопает, это всегда такое восхитительное зрелище…
– Как вкусно, – сказала она уже через пять минут и облизнула кончиком розового язычка кончики пальцев. – Если закроют ваш институт, тебе можно идти в шеф-повары лучшего из ресторанов!
– Учту, – сказал я, хотя, конечно, перед глазами тут же на долю секунды мелькнула картинка, как на месте всех этих чванливых поваров работают роботы, что не выпендриваются, не ошибаются и всегда точно делают то, что от них требуется. А потом и они исчезнут. – Промочи горло вот этим соком. Говорят, полезное, только веснушки могут поблекнуть…
Она жадно цапнула стакан.
– Давай! Достали эти веснушки. В школе дразнили конопатой.
– Значит, любили, – сказал я знающе. – В том возрасте любовь проявляется именно так… И вот это пирожное. В нем почти нет калорий.
Она задержала пирожное у рта, спросила опасливо:
– А как… твоя нейродистрофия?
– Запомнила, – похвалил я. – Слово-то какое трудное, верно?.. Пока ничего нового. Вообще-то вроде бы совсем мало времени прошло, но я о ней почти не вспоминал.
– Что говорят врачи?
– Болезнь в стадии маятника, – сообщил я. – Сейчас улучшение, потом пойдет в другую сторону. Но может и остановиться.
Она вздохнула.
– Ой, скорее бы наука нашла способ.
– Может быть, – сказал я, – успеют. Сейчас медицина развивается такими скачками, будто горный козел с горы мчится… Сами врачи не успевают понять, что на них сыплется. Народ возжелал наконец-то быть здоровым и жить вечно! Потому все деньги идут на развитие новых методов лечения. Все засуетились. Как миллиардеры, так и жулики.
– Ой, – сказала она, – и жулики?
– Конечно, – сказал я бодро. – Если нет жуликов, то дело, считай, мертвое! Жулики чуют, что пойдет в рост и даст прибыль!
После ужина я сделал вид, что собираюсь идти проведывать мышек, но она тут же устроилась у меня на коленях.
– Кыш, – сказал я.
– Не кышну, – ответила она дерзко. – У нас свобода личности! И вообще все свободы!
– Тогда брысь.
– И не брысну, – отрезала она. – Ты чего такой злой?.. С женщинами надо быть ласковым.
– А как же равноправие?
Она посмотрела победоносно.
– Устаревший тренд. Специалисты раскопали в архивных данных, что это мужчины в своем бесконечном коварстве придумали суфражизм и феминизм. Как вообще все придумываете, чтобы нас обижать и мучить. Потому начинаем борьбу за неравноправие!
– Это как?
– Отдаем наши завоеванные права в обмен на вашу защиту и заботу. И мы добьемся победы!
Я покрутил головой:
– Не сдадимся. С нами демократические свободы… отвоеванные у женщин! Не дадим ввергнуть Европу во мрак, как говорят наши идеологи ислама.
Она вскрикнула возмущенно:
– Какой мрак, какой мрак?
– А разве работать и за вас не мрак? Не-е-ет, мы уже привыкли, что пашете за себя и за мужа…
– А еще и за детей, – сказала она печально.
Я посмотрел с сочувствием, политика на снижение ненужного населения уже работает почти в полную мощь. Женщины все чаще отказываются от обременяющих их детей… а то и от мужа. Население Европы и США уменьшается со скоростью тающего в мае снега, прирост пока что за счет стран Африки, Азии и немного Южной Америки, но вижу по некоторым тревожащим данным, что разрабатываются средства, как и там в лучшем случае переполовинить, а то и вовсе очистить землю от существ, ничего кроме трудностей не производящих…
– Добро пожаловать в новый мир, – сказал я. – Страшный, но прекрасный.
