Глава 1
Вязка дело хорошее, улучшает цвет лица, разглаживает морщины, как уверены женщины, а нам, мужчинам, позволяет на какое-то время после вязки забыть о Первой Заповеди, единственной, которую Господь дал человеку напрямую, и сосредоточиться на творчестве, науке, политике, экономике и всех тех областях, в которых мужчины так сильны… а сильны они вообще-то во всех областях деятельности.
Расцепившись, мы некоторое время лежали рядышком в постели, приводя дыхание в норму. Щеки Эсфири раскраснелись, глаза блестят, как звезды, все-таки мы намертво всажены в эти животные тела и самый мощный всплеск радости получаем именно от этого самого древнего и примитивного акта.
Хотя, конечно, понимая его природу, что роднит нас не только с козами и коровами, но и с тараканами, издревле старались если не облагородить, это трудно, то хотя бы спрятать от посторонних глаз.
А те цивилизации, что не прятали, а высекали подобные сценки на стенах храмов, за все свои тысячи лет цивилизации не отодвинулись от животных ни на шажок, а спустя эти тысячи лет принимают науку и технику от тех, кто половые игры стыдливо прятал.
– Пойду что-нить приготовлю, – сказала она и красиво выпрыгнула из постели.
Я как бы попытался удержать, традиционно ритуальный жест у мужчин, дескать, полежи еще, мне с тобой так хорошо, но на самом деле: иди-иди, займись делом, разлежалась тут, коровище…
Сам, конечно, повалялся малость, пока на кухне шуршит, шумит и грохочет размалываемыми зернами. Мне можно, мужчины должны копить силу для спасения мира и женщин. Вернее, женщин и мира, все-таки женщины у нас на первом плане, потому что женщины и есть весь мир.
Из кухни донесся ее звонкий голос:
– Через пять минут готово!.. Иди в душ и за стол!
– Часто мыться вредно, – изрек я из спальни.
– Так не в ванну же, – крикнула она.
– Душ тоже вреден, – сообщил я. – Кто смывает защищающие кожу бактерии, тот живет на одиннадцать лет меньше. И морщин на коже больше…
Она вскинула на меня взгляд испуганных глаз, когда я показался в дверном проеме.
– Что, правда?
– Но есть мнение, – сказал я утешающе, – другой группы ученых, что проверяли и перепроверяли эти результаты. У них получилось не на одиннадцать, а всего на десять лет и семь месяцев.
Она сказала с сарказмом:
– Сразу полегчало!
– Но морщин столько же, – уточнил я с беспристрастностью ученого, – но нам с тобой это по фигу, верно? Главное, жила бы страна родная, и нету других забот!
– Мне и моей стране, – отрезала она с достоинством, – морщины нужны только в коре головного мозга. Садись за стол, вандал!.. Как же обожаешь портить аппетит! А еще с голой жопой!
– Берегу твою фигуру, – сообщил я. – Но ты не волнуйся, я и твою порцию съем. У евреев ничего не пропадает.
– Так я тебе и отдам, – сказала она. – Мы, евреи, бережливые.
– Сберечь, – уточнил я, – значит, все сожрать самим?
– А ты как думал? Что мы и делаем по всему миру!
– Экспроприируем, – пригрозил я. – По крови все люди евреи, так что нашу долю вынь и положь… это что за фигня? Жареные улитки?
– Мясо по-мароккански, – сообщила она с презрением. – Здесь на стройках работают одни марокканцы, в нефтянке – йеменцы, на дорожных работах – пакистанцы…
Я покрутил головой.
– Так саудиты и местные шейхи тоже евреи?
– А ты как думал?
– То-то мы их уже бомбим, – сообщил я с набитым по-мароккански ртом, – подбираемся к Израилю.
Ее лицо потемнело, глаза строго блеснули.
– Даже не шути так. Наша страна в самом деле окружена врагами, как и Россия. Только Израиль не такой громадный, как ваша необъятная и промерзшая. Нас в самом деле мечтают уничтожить полностью, а вас только покорить и нагнуть.
– Почему так?
– Русских можно покорить и превратить в рабов, – ответила она, – а евреев можно только уничтожать, рабству всегда предпочитали смерть.
– Ого, – сказал я. – Ладно-ладно, я знаю историю взятия римлянами вашей последней крепости.
– Тогда не зли меня!
– Ты ешь, – ответил я с сочувствием. – Чтобы драться, нужно хорошо кушать. Иначе не вырастешь. А потом мы с тобой спина к спине против всего мира.
Некоторое время ели молча, я думал с сочувствием, что Россия из-за своей громадности не так остро ощущает угрозу, а вот им в самом деле каждый день может сниться, как арабские страны наносят одновременный удар со всех сторон… Даже ядерное оружие не поможет, фанатики не считаются с потерями, иначе не существовало бы шахидов.
– Кофе эспрессо? – спросила она.
– Двойной, – ответил я. – В большую чашку. И сахару пять ложечек… А вообще-то, ты не заметила, как-то странно все сместилось? Не только в быстро меняющейся технике, но и в том, что казалось незыблемым столетия? – Она вскинула на меня взгляд серьезных и все еще печальных глаз.
– Что именно?
– Совсем недавно, – напомнил я, – и мы горячо сочувствовали Робин Гуду, корсарам, разбойникам, а также любого сорта повстанцам. Ненавидели королевскую или имперскую власть, против которой те выступают. Да что там древность! Сочувствуем Люку Скайвокеру и ненавидим его противника Дарта Вейдера, но, положа руку на сердце, разве уже не воюем на стороне гнусной и ненавидимой Люком империи?
Она смотрела, прищурившись, сказала с нажимом:
– Хочешь сказать, что эти все талибы, моджахеды, игиловцы и алькаиды – благородные повстанцы, а мы – душители их свобод?
– А разве не так? – спросил я хладнокровно. – Они же в самом деле сражаются за свою свободу и независимость?
Она сказала зло:
– Свободу жить в дикости?
– Это их право, – отпарировал я. – И сражаются они так, как нам никогда не сражаться. Обвязаться взрывчаткой и пустить свой автомобиль или мотоцикл в гущу врагов… это подвиг. Такое может совершить только преданный своей стране человек. Мы легко себе представим, что так поступит Люк, Лея, Хан Соло и даже Чубака, но не благоразумные имперцы, не так ли?
Она сказала раздраженно:
– Не нравится мне ход твоих мыслей.
– Мне тоже, – признался я. – Слишком быстрый поворот в сознании. Все убыстрилось, блин… Такое должно было происходить на протяжении поколений, а тут… вчера повстанец, а сегодня имперец! Даже в интеллигентной амбивалентности не успеваешь поболтаться, как в проруби… Ладно-ладно, не сверкай глазками. Мир усложнился настолько, что без империи все рухнет. Причем власть империи должна быть тоталитарной. Это я, демократ до мозга костей, говорю, утверждаю и уже отстаиваю.
Она фыркнула:
– Тогда какой ты демократ?
– Настоящий, – пояснил я. – Но понимающий необходимость тотального контроля со стороны силовых структур. Отменить его можно только тотальным контролем друг за другом. Вернее, это будет уже не контроль, а просто все будут видеть один другого, как говорится, насквозь. То есть чувства, мысли, намерения…
Она сказала с неудовольствием:
– Тогда уж лучше пусть смотрят силовые структуры.
– Демократы против, – напомнил я. – А когда вот так… все демократически, то… пусть не жалуются.
Она спросила внезапно:
– А что с Хиггинсом?
Я двинул плечами.
– Хиггинсом?.. А что с ним?.. Мне он как-то до лампочки Ильича Эдисона.
– Не хочешь отомстить? – поинтересовалась она.
– За что? – спросил я в изумлении. – А-а-а, что послал на смерть? Я уже, если честно, остыл… Он поступил так по-человечески, из-за чего мне обижаться?.. Люди всегда так делают. Даже из лучших побуждений.
Она сказала саркастически:
– Даже из лучших? Это как?
– Например, – пояснил я, – командир посылает небольшой отряд напасть на целое войско, там завязывается стрельба, туда стягиваются все силы противника и в конце концов уничтожают всех напавших, но пока внимание отвлечено, целая армия выскальзывает из ловушки. А если еще остались патроны, можно и ударить в спину.
Она продолжала рассматривать меня внимательно, как энтомолог смотрит на редкое насекомое, еще не зная, укусит челюстями, как оса, или ударит жопой, подобно пчеле.
– Ты его оправдываешь?
Я отмахнулся.
– Просто думаю о величии Вселенной и нашем в ней месте. И нашей великой роли.
Она сказала, повышая голос:
– А то, что Хиггинс может купить и третий заряд?.. Или вообще начнет расширять торговлю все более опасным оружием? На автоматах Калашникова столько не заработаешь, как на ядерных или боевых дронах!
– Твои слова звучат разумно, – согласился я. – Для низшего уровня, конечно… Но учитывая, что мы сейчас находимся на низшем уровне жизни, то все весьма весомо. К сожалению, эти существа могут помешать или затормозить победную поступь к сингулярности… гм…
Она поморщилась, закусила губу, глаза сузились и мрачно поблескивают между длинными, густыми ресницами.
– Мне кажется, – произнесла она глухим голосом, – ты уже придумал…
– А почему так мрачно?
Она бросила злой взгляд.
– Потому что не люблю, когда самцы так нагло выказывают свою доминантность!
– Я выказываю?
– Ты, – отрезала она.
– Я сижу тихий, как ангорская мышь!
– Вот-вот, – сказала она обвиняюще, – и молча заставляешь меня признавать свою доминантность. Это свинство и мужской шовинизм!
– А почему я?
Она вздохнула.
– А кто у него был недавно? Не могу поверить, что ты не запомнил расположение комнат, где что лежит, какая охрана, где находится, кто чем вооружен…
– Специально не запоминал, – сообщил я.
– Еще бы, – отрезала она саркастически. – Специально только новички запоминают. А у таких зубров все на автомате. Ну?
– Что-то смутно помню, – пробормотал я, но вспомнил совсем не то, что стоит рассказывать Эсфири в подробностях, хотя ее не смутишь, но эти мелочи роли не играют. – Но так, в зыбке… Больше на эмоциях.
Она сказала с сарказмом:
– Конечно, приятных?
– Он должен был принять меня достойно, – сказал я, защищаясь.
– Представляю, – буркнула она, – что по-вашему с Хиггинсом понятию «достойно».
– Лучше не представляй, – ответил я. – Все пожрала?.. А моя порция куда делась? Ну вот так и веди дела с евреями… Ладно, поднимай отяжелевший афедрон.
– Что за афедрон?
– Это жопа по-еврейски, – сообщил я любезно.
Она поморщилась.
– Разве что на идише, в иврите такого мерзкого слова нет. Подожди, оденусь. Я быстро.
Молодец, душ тоже принимать не стала, все лучшее перенимает быстро, никаких догм, хотя насчет душа я малость перегнул. Просто мужчины не так помешаны на внешности, потому моемся реже и менее охотно, а о вредности частого купания сообщили тоже мужчины, я на всякий случай посмотрел фамилии этих сорока трех ученых, проводивших эксперимент, – ни одной женщины, а то бы, зараза, постаралась помешать. Вообще, женщины – тормоз прогресса, это аксиома.
– Еще пять минут, – сказала она. – Оденусь и накрашусь, а ты как раз успеешь натянуть штаны.
– За пять минут? – спросил я. – Только на одну ногу.
– А вторую я тебе оторву, – пообещала она, – если не будешь готов.
Она исчезла в своей комнате, я проводил ее взглядом, одновременно оценивал видеонаблюдение в доме Хиггинса, плотное как внутри, так и снаружи на сотни метров вокруг, взял в ладонь смартфон, Хиггинс в это время за столом просматривает какие-то бумаги, на звонок поморщился, но взял лежащий смирно на столе справа мобильник, по которому ему могут звонить только особо доверенные.
– Алло?
– Мистер Хиггинс, – сказал я мирно, – доброе утро. Это мистер Икс, которому вы продали те любопытные штуки.
Он дернулся, резко убрал от уха мобильник, словно тот вот-вот взорвется, затем снова осторожно приблизил к ушной раковине.
– Как вы… узнали мой номер?
– От нашей организации нет секретов, – ответил я благодушно. – Как и вообще… Кстати, этот галстук вам идет больше, чем вчерашний, тот был ярче, а этот солидный, умеренно консервативный.
Он вскочил из-за стола, голос дрогнул:
– Вы… видите, что у меня в доме?
– Разумеется, – заверил я. – А сейчас вы зря подошли к левому окну и смотрите из-за красивой такой темно-красной, как занавес в театре, шторы. Правда, это практично.
– Что…
– Кровь, – пояснил я любезным голосом, – будет на ней не так уж и заметна. Когда бьет пуля из тяжелой винтовки, брызги летят во все стороны на два с половиной метра.
Он отпрянул, дико посмотрел по сторонам.
– У вас окна с простым стеклом, – напомнил я, – хотя сейчас и пуленепробиваемые вовсе не пуленепробиваемые, мир таков… Новейшие стекла не рассыпаются осколками, это их плюс, но пуля все равно проходит и поражает цель. Разве что делает это аккуратно и красиво. Мир становится все гуманнее и кинематографичнее, вы не находите?
Он отодвинулся в глубь кабинета, затравленно посмотрел по сторонам.
– У вас что, там снайперы?
Я сказал так же мирно:
– Да бросьте о таких пустяках!.. Над вашим домиком на большой высоте сейчас висит дрон… Одной его ракеты достаточно, чтобы оставить на месте вашей хижины даже не груду развалин, а выжженное пятно, где даже тараканы не уцелеют. Так что о каких-то примитивных снайперах даже говорить не стоит. Сейчас с крупнокалиберными винтовками даже уличные хулиганы бегают…
– Мистер Икс…
– Это все старые технологии, – добавил я, – а сейчас мир такой, опасно-безопасный… Вы следите за моей утонченно-грубой мыслью?
– Стараюсь, – ответил он настороженно. – Вы говорите со мной… что это значит?
Я сказал со смешком:
– Что мы деловые люди и не злопамятные.
– Простите?
– Злопамятность, – пояснил я, – в делах мирового масштаба вообще противопоказана. За что в структурах помельче наказывают смертью немедленно, в более высоких сферах сперва рассматривают и другие возможности.
Он сказал торопливо:
– Я слушаю.
– Вы переходите под наше внешнее управление, – сообщил я будничным тоном. – Хотя можете продолжать свою деятельность… в прежних размерах, но если нам что-то понадобится, сделаете немедленно. На этот раз приказ будет исходить не от меня, а от структур выше, потому неповиновение… как и ненадлежащее исполнение будет караться немедленной выдиркой…
– Простите… выдиркой?
– Да, – ответил я. – Этот термин предложил однажды один из наших работников, хотя и по другому поводу. Этот значит, просто исчезнете из этого мира. И следы будут подчищены. Уверен, вы все поняли правильно.
Он ответил с заметным облегчением:
– Еще бы не понять. Да, принимаю ваши условия. Если мне будет оставлена прежняя деятельность…
– В полном объеме, – подтвердил я. – Мы не делим бизнес на легальный или преступный, как и вообще деятельность человека. С наших высот как-то не очень различимо, где людишки то и дело проводят границы, а потом сдвигают то вправо, то влево.
