Глава 2
Отряд Асано (апрель 1938 – июнь 1941 г.)
Прежде чем рассказывать о жизни отряда Асано, необходимо остановиться на характеристике его как воинского подразделения.
Вооружение и снаряжение асановцев соответствовало назначению подразделений, в которых они проходили службу. Рядовой состав отряда был вооружен японскими пятизарядными магазинными винтовками Арисака тип 38. Штык-нож винтовки носился на поясном ремне слева. Стрелки и саперы также имели на вооружении ручные пулеметы Арисака тип 96 и 50-мм ручные гранатометы тип 89. Ручные гранатометы было бы точнее именовать взводными минометами, имевшими очень простую конструкцию. Такой миномет состоял из трубы, штыря и опорной плиты. Верхняя часть штыря крепилась к казеннику ствола, а нижняя – к прямоугольной опорной плите. При стрельбе солдат наклонял ствол миномета под углом в 45° к горизонту и упирал его плитой в грунт. Вес и габариты 50-мм миномета позволяли носить его на бедре, как самурайский меч.
Унтер-офицерский и офицерский состав был вооружен «маузерами» Намбу тип 14, чины от фельдфебеля и выше имели сабли. Впрочем, офицеры-японцы, особенно происходившие из старых самурайских родов, предпочитали носить вместо сабли самурайский меч, нередко передававшийся в семье из поколения в поколение. Это не соответствовало уставу, но было широко распространено в японской армии. В дальнейшем это проявилось и в среде русских офицеров отряда, часть которых носили не саблю, а казачью шашку. Так, на одной из фотографий 1942 года можно увидеть, что Тырсин, оренбургский казак, вооружен не стандартной кавалерийской саблей, а казачьей шашкой.
Винтовка и карабин Арисака тип 38
Ручной пулемет Арисака тип 11 и 96
Ручной гранатомет тип 89
«Маузер» Намбу тип 14
Артиллерийская часть отряда располагала двумя горными 3-дюймовыми (75-мм) пушками тип 41 (образца 1908 года) и 70-мм горной гаубицей образца 1932 года (бомбометом) на конной тяге.
Горная 3-дюймовая (75 мм) пушка тип 41
Подчиненные капитана Оомуры обучались различным способам связи. Часть состояла из трех отделений: радиотелеграфистов (15 человек), почтовых голубей (5 человек) и связных собак (5 человек). Радисты работали в основном с 4-ламповой станцией «Гогоки», радиус действия которой составлял до 200 км.
Была и более мощная станция «Сангоки», принимавшая и передававшая сообщения на 500–700 км, а также малодистанционная «Гогота», обеспечивавшая связь в полевых условиях между подразделениями. При работе на радиостанциях русские связисты использовали японский 3-значный цифровой шифр. Голубеводами и собаководами в подразделении обычно становились те, кто не имел полного среднего образования. В распоряжении голубеводов и собаководов находилось 40 почтовых голубей и первоначально 6 связных собак породы немецкая овчарка.
Обмундирование бойцов отряда соответствовало образцам, принятым в армии Маньчжоу-го, которые, в свою очередь, копировали форму японских военнослужащих образца 1930 года (тип 90). Форма состояла из мундира, брюк и полотняных (шерстяных) обмоток цвета хаки с горчичным оттенком. Летний вариант обмундирования изготовлялся из легкой хлопчатобумажной ткани, зимний вариант – из плотной шерстяной материи. Мундир имел жесткий стоячий воротник, пять медных или латунных пуговиц спереди, два нагрудных и два боковых прорезных или накладных кармана. Брюки имели вид бриджей длиною чуть ниже колен с застежкой внизу. Брюки заправлялись в обмотки. Дополняли обмундирование полевое суконное или шерстяное кепи (как показывают фотографии, русские военнослужащие также носили фуражки), широкий кожаный поясной ремень и коричневые ботинки из свиной кожи до лодыжек. Носили также матерчатые туфли на резиновой подошве.
В начале 40-х годов в русских подразделениях стало вводиться новое обмундирование по типу японской формы образца 1938 года (тип 98), отличавшееся от типа 90 главным образом моделью воротника, который был стояче-отложным.
Верхняя одежда военнослужащих состояла из шинели и зимнего пальто. Шинель тип 90 шилась из плотной шерстяной ткани, являлась двубортной с двумя вертикальными рядами пуговиц. К воротнику мог пристегиваться большой капюшон. Шинель типа 98 стала однобортной. Также использовались брезентовые дождевики. Зимой выдавались двубортные пальто с подкладкой из овчины или меха и зимние шапки на заячьем меху с поднимающимися наушниками. Зимние полуботинки дополнялись гетрами и крагами на меху. Зимние перчатки были стегаными, с отдельными большим и указательным пальцами.
Согласно нормам вещевого довольствия, рядовые должны были получать по две пары обычного и теплого белья на год, а также по две пары летнего и зимнего обмундирования. Обувь использовалась до полного износа. Обмундирование офицеров отряда было гораздо лучшего качества, чем у рядового состава, и обычно шилось на заказ из выдаваемого офицерам материала.
Знаки различия личного состава отряда Асано, первоначально такие же, как в армии Маньчжоу-го, уже летом 1938 года были заменены на японские. Матерчатые погоны малинового цвета в виде поперечных нашивок размещались на стыке плеча и верхней части рукава мундира, звание обозначалось просветами и звездочками золотого цвета. Звездочки на погонах солдат и ефрейторов были матерчатыми, у всех остальных категорий военнослужащих – металлическими. Погоны прапорщиков и офицеров обшивались по краю золотым галуном. На воротник кителя пришивались петлицы, цвет которых соответствовал роду войск (пехота – красный, кавалерия – зеленый, артиллерия – желтый, инженерные части – коричневый). На полевом кепи отрядники носили пятилучевую пятицветную (сообразно цветам государственного флага Маньчжоу-го) звезду, принятую в маньчжурской армии.
Срок военной службы для русских эмигрантов был первоначально определен в два года. Все обучение проходило на основании японских уставов и на японском языке, в связи с чем в программу обучения был введен курс начальной языковой подготовки. В первые месяцы службы все асановцы осваивали стандартный армейский курс – строевая подготовка, материальная часть вооружения и огневая подготовка, штыковой бой, действия бойца в одиночном порядке и в составе подразделения, караульная служба, первая медицинская помощь и т. д. Затем давалась углубленная подготовка по военной специальности, соответствовавшей профилю подразделения. Специальных дисциплин разведывательно-диверсионного характера в учебной программе отряда Асано первоначально не было.
Большое внимание уделялось «моральному воспитанию». В японской армии еще в середине 20-х годов была введена политико-воспитательная работа. Считалось, что моральное совершенствование выше, чем физическая сила. В армейских документах, где была представлена концепция морального воспитания, говорилось: «Дисциплина, воинская доблесть, героизм и, наконец, победа даются только тем, кто одухотворен идеей преданности его императорскому величеству». Японский солдатский устав Сендзинкун, которым руководствовались японские войска вплоть до 1945 года, основывался на «пяти словах» Императорского рескрипта 1873 года:
1. Солдат должен исполнять свой долг перед страной.
2. Солдат должен быть учтив.
3. Солдат должен выказывать отвагу на войне.
4. Солдат должен держать свое слово.
5. Солдат должен вести простую жизнь.
Главным посылом Сендзинкун являлась преданность долгу и императору. Лояльность устав считал «главной обязанностью» солдата: «Запомни, что защита государства и возрастание его мощи зависят от силы армии. Помни, что долг тяжелее горы, а смерть легче пуха…»
Японские офицеры очень серьезно относились к выдержанным в духе Бусидо указаниям Сендзикун и стремились привить их русским солдатам. На так называемых «духовных лекциях» русским солдатам внедрялись идеи героизма и патриотизма японской Императорской армии, являющейся образцом для подражания, важности борьбы против Коминтерна и создания Великой Восточной Азии. Но когда японский патриотизм зашкаливало на паназиатском лозунге «До Урала!», это начинало раздражать русских, что, впрочем, приходилось тщательно скрывать, поскольку проявлять столь неуважительное отношение к имперской идеологии, осененной величием богоподобного императора Ниппон, было опасно.
Важное участие в «духовном воспитании» бойцов отряда Асано должна была играть отрядная газета «К победе!», выдержанная в русском националистическом духе и приверженности идее создания «единого дома» под «японской крышей» в Маньчжоу-го. Составителем и редактором газеты являлся старший унтер-офицер Витвицкий, переведенный, по-видимому, в 1939 году для идеологической работы в штаб отряда. Витвицкий не был лишен способностей к литературному слову и еще до военной службы пробовал себя в качестве драматурга. Известно, например, что в 1937 году в журнале «Нация» была опубликована его пьеса «Так будет», обыгрывавшая начало всеобщего антибольшевистского восстания в России, подготавливаемого фашистской партией на 1 мая 1938 года.
Другой особенностью и нормой японской армейской системы являлось постоянное применение физического воздействия со стороны командиров к подчиненным и со стороны старослужащих и старших по званию низших чинов к младшим и новобранцам. По воспоминаниям служивших в отряде Асано, вплоть до прихода к руководству в отряде русских офицеров в 1944 году здесь процветало рукоприкладство. Среди русского младшего комсостава отряда в этом особенно преуспевал фельдфебель артиллерийской части Василий Тырсин, который, по воспоминаниям младших сослуживцев, отличался «зверски-грубым обращением с провинившимися, особенно при производстве дознаний по различным проступкам».
Осенью 1938 года состоялся первый смотр отряда Асано командующим войсками 4-го военного округа и начальником Харбинской ЯВМ генерал-майором Хата Хикосабуро. Проверяющие остались довольны подготовкой бойцов. В связи с чем несколько русских старших унтер-офицеров были произведены в фельдфебели (А. И. Бердник, В. Н. Мустафин, Н. В. Рычков, И. И. Приказчиков, В. В. Тырсин и др.), а в феврале 1939 года майор Асано был повышен в должности до подполковника (по другой версии, это произошло только в 1941 году).
Появились и первые отчисления из отряда. Так, в октябре 1938 года за систематическое пьянство был уволен старший унтер-офицер, каптенармус стрелковой роты Д. М. Золотаев.
В сентябре-октябре 1938 года состоялся первый учебный поход асановцев в долину реки Чол. Японское командование всегда уделяло большое значение в деле военной подготовки личного состава пехотных подразделений (пехота – основа японской Императорской армии) длительным полевым маршам, главной задачей которых являлось воспитание несгибаемости и выносливости. Роты должны были совершать марш в полном составе, и любой солдат (или офицер), покинувший строй, подвергался суровому взысканию.
Участие в учебном походе приняли два взвода из стрелковой части. Командовали походом поручики Китамура и Томидзава. В ходе полевого марша, протяженность которого составила более 600 км, солдаты преодолели несколько рек и углубились в предгорья Большого Хингана. Чольский район с его сочетанием горных падей и ущелий, поросших вековыми лесами, с многочисленными горными речками и речушками являлся идеальным полигоном для проверки подразделения на прочность. К тому же здесь существовало около десяти русских поселков, начало которым было положено в 20-е годы. Поселки неплохо развивались и росли за счет переселенцев из Харбина и других районов.
Асановцы были тепло встречены чольскими поселенцами, несмотря на удивление, с которым они смотрели на русских солдат в японской форме, четко выполнявших строевые команды на японском языке.
В районе русских поселков было проведено несколько учебных занятий по отработке умений наступательного боя и ориентированию на незнакомой местности. В качестве условных противников асановцев в наступательном бою выступила местная русская молодежь. Помимо всего прочего поход имел и агитационные задачи привлечения эмигрантской молодежи на военную службу, поскольку следующий набор новобранцев в отряд Асано предполагалось осуществить в русских поселениях западной части Северной Маньчжурии.
Второй набор эмигрантской молодежи в отряд Асано состоялся в марте 1939 года. Как и предполагалось ранее, сто новобранцев были призваны в основном из населенных пунктов по западной ветке СМЖД, из районов Чола и Трехречья. Так, трехреченский набор составил 50 человек, набор в Онэнорском районе – 35 человек и т. д. В массе своей это была казачья молодежь, воспитанная в духе старых казачьих традиций с уважительным отношением к старшим и вышестоящим, с детства прекрасно владевшая навыками конной езды. Многие молодые казаки, регулярно занимаясь охотой, были хорошими стрелками.
Возможно, большое количество казаков среди военнослужащих отряда Асано, а также стремление сделать отряд более мобильным в условиях пересеченной горно-лесной местности большинства районов Северной Маньчжурии, заставили японское руководство начать перевод отряда во второй половине 1939 года на конный строй. Окончательно реорганизация отряда завершилась к февралю следующего 1940 года.
При переводе на конный строй отряд первоначально сохранял старое деление на части, но позднее они были заменены эскадронами. В 1940–1941 годах отряд состоял из двух стрелковых эскадронов трехвзводного состава, где третий взвод являлся пулеметным. Третий эскадрон объединял в себе подразделения тяжелого оружия (орудия и станковые пулеметы) и команду связи. Первый эскадрон возглавлял капитан Томинага, имевший среди отрядников прозвище «Губа». Инструктором верховой езды эскадрона являлся капитан Икэда. Пулеметным взводом 1-го эскадрона командовал поручик Томидзава. Командиром второго эскадрона первоначально оставался капитан Асакура, который в апреле 1942 года был замещен капитаном Катахира. Третьим эскадроном до лета 1942 года командовал капитан Оомура, его заместителем являлся специалист по радиосвязи, военный чиновник, инженер Сасано. В составе отряда с 1939 года действовала учебная команда для подготовки унтер-офицерских кадров, находившаяся под началом капитана Китамура.
Кроме того, из бойцов, имевших соответствующие навыки, была сформирована группа специалистов, в чьи обязанности входило обеспечение нормального функционирования подразделений, – кузнецов, портных, сапожников, ветеринаров. Специалисты имели нашивки из красной материи над левым локтем с соответствующим значком. Существовали курсы для подготовки специалистов.
В составе отряда был организован клуб, в рамках которого работала библиотека и созданные силами военнослужащих драматический и музыкальный кружки. В руководство клуба входили вахмистры Витвицкий и Приказчиков, служившие в идеологическом отделе штаба. У Приказчикова нарастали проблемы со здоровьем, делавшие его малопригодным для строевой службы, – одна из его рук стала сохнуть и плохо сгибалась. В дальнейшем, уже будучи офицером, он будет постоянно носить ее заложенной за борт кителя. Важное место в деятельности клуба занимал Нил Бахвалов, замечательно игравший на гармони и выступавший на сцене в роли комика. Постановки отрядного драмкружка носили в основном «антисоветский характер».
В связи с переходом на конный строй на вооружение отряда поступили активно использовавшиеся в китайской армии чешские карабины (модель Vz24) и японские кавалерийские сабли тип 32 образца 1899 года. На вооружении пулеметных взводов состояли по шесть ручных пулеметов Арисака тип 96, станково-пулеметное подразделение располагало двумя станковыми пулеметами Тайсё тип 14. До 1941 года еще проводились занятия с артиллерийскими орудиями, но затем орудия были поставлены на консервацию, и занятия с ними прекратились.
Станковый пулемет Тайсё тип 14
Чешская винтовка Vz 24
Кавалерийская сабля тип 32
Несколько изменилось обмундирование отрядников. Были введены кавалерийские бриджи, высокие коричневые (красные) сапоги из свиной кожи или ботинки с крагами, снизу удерживаемыми ремешком, пропущенным под ботинком. К обуви крепились железные шпоры.
Лошади для отряда закупались главным образом в Трехречье. Известно, что к весне 1940 года в распоряжении отряда находилось около 400 лошадей.
Перевод отряда на конный строй привел к созданию на территории военного городка дополнительных сооружений. Вероятно, в 1940 году военный городок на Сунгари-2 приобрел свой окончательный вид. На территории гарнизона располагались четыре казармы, штабное помещение, офицерское собрание, соседствовавшее в одном здании с лекционным залом, две столовые, расположенное у главных ворот караульное помещение с карцером, санитарная и ветеринарная части. Пороховой погреб (оружейный склад и склад боепитания), окруженный валом, фуражный и вещевой склады, радиостанция, конюшни и колодцы (была еще заброшенная водокачка), собачник и голубятня. Кроме того – кухня с пекарней, сапожная мастерская, кузница, баня с прачечной, гараж. К высокому берегу Сунгари примыкали свинарник и гимнастический городок.
Схема. Гарнизон на Сунгари-2. Архив УФСБ РФ по Хабаровскому краю
Территория военного городка была обнесена валом с проволочным заграждением. Имелось трое охраняемых ворот – главные, задние (или восточные) и ворота, ведущие к квартирам офицеров отряда Асано, которые имели разрешение жить вне гарнизона. Квартиры офицеров находились на краю выходившего к берегу Сунгари парка, здесь же размещалась небольшая церковь. Известно, что служил в церкви отец братьев Мустафиных – отец Николай, но сведений о том, в какой это было период, нет. В непосредственной близости от военного городка находилось отрядное стрельбище с артиллерийским окопом.
Жизнь отряда Асано строилась в соответствие с жесткими правилами японских уставов. В течение почти всего дня рядовой состав в расположении отряда перемещался только бегом. Подъем производился по звуку трубы в 5 часов (зимой – в 6, еще в полной темноте). После подъема солдаты строем бежали на уборку лошадей, на что отводился один час. Затем возвращались в казарму, в течение 20 минут умывались и убирали казарменное помещение. Вслед за этим отправлялись на чай (завтрак), занимавший не более 20 минут. После чая до 12 часов следовали занятия. Каждое занятие длилось 50 минут с перерывом на 10 минут. По окончании занятий в течение часа нужно было напоить лошадей и пообедать. Во второй половине дня снова проводились занятия до 16 часов, затем шла уборка лошадей, чистка оружия, приведение в надлежащий вид обмундирования и т. д. В 19 часов состав отряда отправлялся на ужин. После ужина были организованы занятия по японскому языку, после чего давалось свободное время. В 21 час проводилась вечерняя поверка, в 22 часа игрался отбой.
Через шестьдесят лет после службы в отряде бывший асановец Виктор Винокуров так вспоминал свой первый день в армии: «Наутро, еще в темноте, труба проиграла подъем, и сержанты начали будить нас и выгонять на улицу становиться в строй „без последнего“, то есть последний получал плеткой по спине. Построились и бегом в конюшню, где нас расставили у каждого коня, которые стояли задом к проходу, и нужно было пройти к голове и надеть уздечку и вывести на водопой. Почти у всех промелькнула мысль: „А вдруг конь лягнет?“. В том месте протекала река Сунгари… куда надо было вести коней, где дежурные дневальные пробивали проруби. Конь сам знал, сколько ему пить, и мы ждали, когда конь отходил от реки, и только тогда мы могли возвращаться в отряд. В конюшне надо было дать коням корм и почистить щеткой. Конь мне попался недобрый, он всегда старался укусить меня за левое плечо, иногда до крови…
Снова бегом в казарму привести себя в порядок, и бегом на завтрак в громадный зал, и занять место, где должен сидеть твой эскадрон, и встать перед столом, пока дежурный офицер скомандует: „Садись“. Не помню, чтобы мы читали молитву. Я сел и стал разглядывать зал. Пока смотрел во все стороны, раздалась команда: „Встать, расходись по казармам!“. Так я остался без завтрака. Потом мне уже хватало времени позавтракать и поговорить с приятелями.
Снова в казарму, и сразу команда: „Взять чехлы для матрасов и выходить без последнего!“. На сеновале мы наполнили чехлы сеном, и снова бегом в казарму положить матрасы на кровать, и снова строиться и бегом на склад за обмундированием, где каптенармус разбрасывал мундиры на глазок, без примерки. Мы быстро примеряли их и тут же менялись…
В казарме нам показали, как складывать одежду столбиком на полке рядом с кроватью и застилать постель. Это была японская традиция и, если столбик был неровным, то дежурный офицер, обходя казармы, сбрасывал его и будил бойца, если это была ночь, чтобы он исправил этот столбик».
Самыми тяжелыми для новобранцев были первые три месяца военной службы. По воспоминаниям Винокурова, «первые три месяца были строевые занятия и езда верхом на коне, с которого вначале почти все падали. Коней не надо было попусту дергать, так как они прекрасно понимали команды и исполняли их лучше новобранцев. В этот период мы назначались на разные дежурства, начиная от дневальных по казарме, пекарне, больнице, столовой и т. д. Самое трудное дежурство было в карауле. Весь отряд охранялся по всему периметру часовыми, которые стояли в любую погоду и время года по два часа на посту. Командир отделения поднимал в караульном доме отдыхающих и спящих, если это было ночью, и обходил посты, заменяя караул. Ночью при полной темноте не было видно приближающихся людей, поэтому ложились, тогда на фоне неба мы могли видеть силуэты на далеком расстоянии. Зимой стоять два часа в открытом поле на ветру было очень холодно, и я согревался копанием ям походной лопаткой».
Требуя четкого выполнения приказов и распоряжений и добиваясь полного подчинения, младшие командиры и офицеры нередко использовали физическую силу. Сохранилось даже одно свидетельство убийства японским офицером слишком строптивого русского солдата. Обычно нарушители отрядной дисциплины подвергались таким взысканиям, как наряд вне очереди, постановка по стойке «смирно» под ружье на определенное время и, в особых случаях, карцер. Вновь читаем у Виноградова: «Не помню почему, но раз я испытал это „удовольствие“ [два часа под винтовку]. Накладывали четыре кирпича в ранец, который надевался на несчастного бойца, плюс винтовка на плече, и он стоял два часа в конторе вахмистра, который не позволял шевелиться. Когда я выстоял положенное время, то под сапогами было мокрое место».
Существовала и система поощрений. Отрядникам, неоднократно отличившимся в том или ином виде деятельности, выносились благодарности и вручались специальные значки. Известно, например, что существовали значки «За любовь к лошади» и «Отличник фехтования (на штыках)». Отличники боевой подготовки получали повышенное денежное довольствие.
Денежное довольствие рядового асановца составляло 7–8 гоби (денежная единица Маньчжоу-го) в месяц, у ефрейтора – 10–12, унтер-офицеры получали до 24 гоби. Ежемесячное денежное пособие получала и семья военнослужащего. За рядового его семье выдавалось пособие в размере 30–40 гоби.
Увольнения для рядового состава отряда разрешались только после первых трех месяцев службы, и то лишь в расположенный в непосредственной близости от гарнизона парк на берегу Сунгари. Здесь можно было находиться в военной форме и при штыке. Увольнение в китайский поселок Шанчай (Чичацзы?), находившийся в пяти километрах от военного городка, предоставлялось после полугодового обучения в отряде. В этом случае нужно было сдать форму и в целях конспирации надеть гражданскую одежду.
Краткосрочный отпуск по месту жительства был введен, вероятно, не ранее второй половины 1940 года. Кроме того, известны случаи посещения родителями своих сыновей, служивших в отряде Асано, что делалось на основании письменного запроса, подаваемого в Харбинскую Военную миссию.
В мае – августе 1939 года один из взводов отряда под командованием поручика Исино и фельдфебеля Шехерева находился в Тоогенском районе, где власти Маньчжоу-го выделили земельные участки для эмигрантов, желающих переселиться сюда из Харбина и других районов восточной ветки СМЖД. Тоогенский район имел важное стратегическое значение, располагаясь в непосредственной близости от советско-китайской границы в живописной долине реки Тайванхэ. Для освоения Тоогенского района сюда тянули железнодорожную ветку от станции Цзямусы. Отрядники несли охрану чиновников-землемеров, работавших в районе, а в августе предприняли карательную экспедицию против хунхузов, убивших 14 русских переселенцев. Асановцы настигли китайский отряд, насчитывавший около 150 человек, но разгромить его не смогли. В ходе короткой перестрелки китайцы отошли, потеряв трех человек пленными, которые в дальнейшем были отправлены на грузовой машине в Тооген, а русские вернулись на базу.
Тем временем в мае 1939 года начались боевые действия на монгольско-китайской границе в районе реки Халхин-Гол (в японской традиции эти события получили название Номонханского инцидента). Конфликт на Халхин-Голе стал результатом целой цепи разведывательно-провокационных действий Квантунской армии на значительном протяжении пустынной границы между Монгольской Народной республикой, не признанным никем, кроме СССР, государством, и Маньчжоу-го, имевшей слабую демаркацию, а иногда и вообще не имевшей ее. В какой-то степени бои на Халхин-Голе стали проверкой готовности СССР выполнить свои обязательства в рамках заключенного в марте 1936 года военного союза с МНР и боеспособности советской Красной армии.
Военные действия на Халхин-Голе велись с использованием всех родов войск. Помимо японской 23-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Комацубара и ряда приданных ей подразделений в конфликте приняли участие части армии Маньчжоу-го, в том числе и баргутская кавалерийская бригада (Северо-Хинганский охранный отряд) под командованием генерал-лейтенанта Уржина Гармаева, в прошлом офицера войск атамана Семенова, видного общественного и политического деятеля баргутской (бурятской) эмиграции в Китае. В отличие от баргутов, русские воинские подразделения в событиях на Халхин-Голе не участвовали, но отдельные русские эмигранты находились в действующих частях.
В июне 1939 года шесть военнослужащих-связистов из отряда Асано были прикомандированы к Харбинской ЯВМ, откуда их двумя группами направили в информационные отряды действующих войсковых группировок. Группа военного чиновника Сасано в составе ефрейторов Козловского и Городецкого выехала в Хайлар, а группа поручика Оомура в составе ефрейторов Михаила Натарова и Алексея Поротникова – в Халун-Аршан (курортное местечко в 30 км от границы с Монголией). Эти группы должными были передавать сведения о происходящем на фронте в Харбин, а также участвовать в опросах советских и монгольских военнопленных и перебежчиков. Через некоторое время обе группы асановцев были соединены под командованием майора Ниумура. Заболевшие Городецкий и Козловский возвратились на Сунгари-2, а вместо них в отряд прибыли военный чиновник Сугита, младший унтер-офицер Ефимов и рядовой 1-го разряда Борис Цыганков. Отряд Ниумура, находясь вблизи фронта, должен был поддерживать связь с главным японским штабом, но русские самостоятельно на рациях не работали. После отъезда 12 июля в Хайлар Сасано, Ефимова и Цыганкова в непосредственной близости от линии фронта остались только Оомура, Натаров и Поротников. Их закодированные сообщения поступали в Хайларскую Военную миссию, а оттуда – в штаб Квантунской армии в Синьцзине.
В ходе боев 22 июля, по одной версии, при прорыве японской части из окружения, по другой – находясь в 30 км от линии фронта, один из асановцев – ефрейтор Натаров был убит осколком бомбы при налете советской авиации. Связь с Хайларом временно прервалась, поэтому к линии фронта вновь были направлены Сасано, Ефимов и Цыганков. Группа русских связистов находилась на фронте вплоть до конца августа, затем была отозвана в Хайлар и в начале сентября, за исключением возвратившегося на фронт младшего унтер-офицера Ефимова, выбыла в расположение отряда Асано. Ефимов прибыл на Сунгари-2 только в конце сентября.
Натаров М. А. ГАХК
Помимо радистов из отряда Асано, на Халхин-Голе находилось несколько русских радистов и переводчиков из подразделений ЯВМ. Кроме того, в августе 1939 года по приказу Военного министерства Маньчжоу-го в состав информационного отряда министерства был включен фельдфебель Витвицкий. Он был единственным русским в составе отряда. Отряд располагал радиостанцией, фотолабораторией, ротатором, печатными машинками, имел в своем распоряжении подробные карты района боев. В обязанности отряда входило составление пропагандистских листовок и изучение различных материалов, изъятых у пленных и убитых (в частности, записных книжек, писем и т. п.).
22 августа отряд прибыл в район Хайлун-Аршана, но ввиду скорого прекращения боевых действий практически ничего не сделал. Витвицкий за две недели пребывания у линии фронта изготовил всего четыре листовки, в которых содержалась критика коммунистического режима в России и призыв к военнослужащим Красной армии прекратить бесцельную борьбу и перейти на сторону японских войск. Текст листовок был утвержден в Синьцзине, но они так и не были размножены. Обратно в свою часть Витвицкий вернулся в конце сентября.
Тело погибшего на Халхин-Голе Михаила Натарова было доставлено в Харбин и здесь захоронено с воинскими почестями в ограде Николаевского кафедрального собора, несмотря на протесты харбинского митрополита Мелетия. Похороны Натарова превратились в крупный антисоветский митинг с большим стечением народа, участием членов русских политических организаций, учащихся школ, эмигрантской администрации. Представителем отряда Асано на похоронах являлся майор Асерьянц, прибывший в Харбин в сопровождении нескольких одетых в гражданскую форму отрядников. В речи начальника БРЭМ генерала В. А. Кислицина, произнесенной во время погребения Натарова, говорилось, что «героическая смерть вознесла его на недосягаемую высоту, сделала его нашим национальным героем… Начиная культ героев похоронами Натарова, продолжим его постройкой памятника всем нашим соотечественникам, павшим в борьбе с коммунизмом в последние годы. Покажем, что культ героизма как раз является тем, что цементирует наше русское боевое единство и наше русско-ниппонское братство, освященное кровью павших».
Позднее на могиле Натарова был сооружен памятник, а напротив Собора в 1942 году открыта часовня – памятник борцам с Коминтерном. В 1943 году сестра Михаила получила из рук подполковника Коссова медаль за участие в пограничных инцидентах, присвоенную Натарову правительством Маньчжоу-го. Кроме того, он был награжден японским орденом Восходящего Солнца (Букасё) 8-й степени.
Возможно, Халхин-Гол оказал влияние на судьбу еще одного радиста-асановца, находившегося некоторое время в командировке в непосредственной близости от линии фронта, – Городецкого, который после увольнения в резерв в 1940 году покончил жизнь самоубийством в Харбине. Участие в боях на Халхин-Голе также принимал майор Коссов. Он находился в составе Хинганской кавалерийской дивизии, был контужен и в дальнейшем хромал на левую ногу. После выздоровления Коссова отозвали из отряда Асано в распоряжение штаба 4-го военного округа Маньчжоу-го.
Что касается переходящих из публикации в публикацию легенд об участии всего состава отряда Асано в боевых операциях на Халхин-Голе, это всего лишь попытки выдать желаемое за действительное. Никаких конных эскадронов асановцев (находившихся в это время в стадии формирования), тем более пятого (первоначально их было только два) под командованием поручика или даже есаула Тырсина (офицеров из эмигрантской молодежи в это время просто не существовало), в стремительном встречном бою полностью вырубающих монгольские подразделения, на Халхин-Голе не было.
Завершение халхин-голской авантюры было ускорено совершенно неожиданным для Японии заключением в августе 1939 года военно-политического союза между Германией и СССР в рамках пакта Молотова – Риббентропа, оставившего Страну Восходящего Солнца без союзников. После этих событий в японском руководстве в очередной раз разгорелась борьба между сторонниками «северного» и «южного» вариантов экспансии, с явным перевесом в пользу второго.
В то же время, вероятно, именно Халхин-Гол подтолкнул японцев к введению в программу обучения отряда Асано разведывательно-диверсионных дисциплин, но окончательно назначение отряда изменилось только в 1941 году.
В период халхин-голских событий в среде русской эмиграции вновь поползли слухи о близкой войне между Японией и СССР, которая могла стать для эмигрантов «освободительной». Слухи подкреплялись некоторыми публикациями из периодической печати. В журнале «Друг полиции» за номером 9 от 1939 года, в частности, говорилось, что японцы не являются врагами для эмигрантов, и если случится война между Ниппон и СССР, она «будет для русского народа войной освободительной». А пока в задачи полиции входит «очищение освобожденной территории от оставшихся на ней скрытых, враждебных новому строю коммунистических элементов… Русские молодые люди, прошедшие курс наших полицейских школ, получили для этого прекрасную, всестороннюю подготовку. В основу их воспитания положен великий принцип Ван-Дао, провозглашенный Конфуцием и разработанный далее его учеником Лао-Цзы…»
Претворением в жизнь великого принципа ван дао (императорского пути) как основы объединения под «японской крышей» народов, проживающих на территории Маньчжоу-го, занималась созданная в 1932 году полуправительственная организация Киовакай (китайское название – Сехэхуй). Русские эмигранты были включены в состав Киовакай в 1939 году как один из «коренных народов» Маньчжоу-го. В это же время появилось русское подразделение молодежного отдела Киовакай, а летом 1940 года начали действовать Высшие курсы Киовакай для русской молодежи, включавшие в себя и начальную военную подготовку.
Русский женский отдел Киовакай – Кокубо фуцзинкай – нес своеобразное шефство над бойцами отряда Асано, ежегодно собирая пожертвования на подарки военнослужащим и выезжая время от времени на Сунгари-2 с театральными постановками.
Летом 1940 года на западной линии СМЖД (станция Хакэ в 30 км от Хайлара) и в Трехречье (поселок Драгоценка) под эгидой Киовакай прошли военно-учебные сборы, в которых приняли участие молодые эмигранты практически из всех русских населенных пунктов западной линии. Занятия на сборах вели японские офицеры и резервисты из отряда Асано. В качестве наблюдателей на сборах присутствовали командующий 10-м военным округом Маньчжоу-го генерал-лейтенант У. Гармаев, а также представители Военной миссии и Бюро эмигрантов (начальник Захинганского БРЭМ – генерал Бакшеев). В дальнейшем многие из молодых людей, проходивших военные сборы на станции Хакэ и в поселке Драгоценка, отправились служить в отряд Асано.
Своеобразным финалом военных сборов 1940 года стал строевой смотр казачьих учебных подразделений в составе Хакинской учебной пешей полусотни (станция Хакэ), Чжаромтинской пешей полусотни (станция Чжаромтэ), Якешинской конной сотни (станция Якеши), Хайларской пешей полусотни, Хайларской конной полусотни, Хайларской пехотной роты. В распоряжении о проведении смотра генерал Бакшеев отмечал: «…Порабощенный русский народ лишен возможности собственными силами порвать цепи рабства. Российская эмиграция материковой Азии и казачество, объединенные вокруг Бюро по делам Российских эмигрантов, готовы по первому зову своего Атамана Семенова придти на помощь порабощенным братьям! В этот ответственный момент наша готовность к любой жертвенности должна быть доведена до совершенства, а потому ваша строевая подготовка… необходима вам, как воздух!».
В марте 1940 года большая часть русских военнослужащих отряда Асано, призванных на службу в тридцать восьмом году, была демобилизована и зачислена в резерв. Из первого набора в отряде остались только часть русских младших командиров и солдат, пожелавших продолжить военную службу. Каждый увольняемый в резерв давал подписку о неразглашении сведений об отряде.
Перед отъездом демобилизованных отрядников начальство отряда организовало для них прощальный банкет.
Эмигранты, прошедшие военную службу в отряде Асано, оказались на особом счету у японского руководства, которое стремилось их использовать и после окончания военной службы. Известно, что весь первый состав резервистов, получив документы о демобилизации (они были нужны, в частности, для оформления резервистами новых видов на жительство, так как срок действия старых за время их службы истек), прошел собеседование с сотрудниками харбинской ЯВМ. Резервистам была предложена служба в специализированных японских учреждениях. Те, кто изъявил такое желание, в дальнейшем работали в подразделениях Военной миссии, Киовакай, Главного Штаба японской армии. Так, все бывшие члены фашистской партии, уволенные из армии, работали в дальнейшем в различных отделах и территориальных отделениях Военной миссии. Тем, кто отказался работать в японских учреждениях, была оказана помощь в трудоустройстве на частные и государственные предприятия. При этом резервистам вменялось в обязанность следить за политическими настроениями русских рабочих и служащих этих предприятий.
Для поддержания боеготовности и осуществления переподготовки резервистов были учреждены ежегодно проводимые в расположении гарнизона отряда Асано военные сборы. Первые десятидневные сборы, на которых присутствовали резервисты численным составом до роты, были организованы уже в августе сорокового года.
В связи с увольнением в резерв значительной части личного состава отряда Асано в феврале-марте 1940 года был организован новый, третий набор русской молодежи в отряд. Офицеры отряда во главе специальных комиссий отбирали молодежь в разных районах Северной Маньчжурии. Например, командир отряда, подполковник Асано, возглавлял призывную комиссию в станице Онэнорская. В Южной Маньчжурии специальных наборов на военную службу вплоть до начала 1944 года не проводилось, только отдельные эмигранты из этого района поступали в качестве добровольцев на службу в отряд.
Весенний набор сорокового года осуществлялся под лозунгом военной службы как священной обязанности для всех русских эмигрантов, являющихся пятой равноправной нацией Маньчжоу-го.
15 апреля 1940 года в Маньчжоу-го была введена всеобщая воинская повинность («Закон об обязательной воинской повинности») для представителей пяти национальностей, проживавших на территории этого государства: китайцев, монголов, корейцев, японцев и русских. Как отмечалось в Законе, его основными задачами являлись должное обеспечение государственной обороны; создание из призываемых военных кадров; внедрение в население путем военного воспитания на основах Духа основания государства здоровых государственных идеалов, тем самым обеспечивая наибольшую пользу государству.
Теперь военную службу должны были отбывать все русские эмигранты, достигшие полных 19 лет, «имеющие полную достоверность личности, твердые убеждения и преданность», годные по состоянию здоровья и не имеющие отсрочки в связи с обучением в вузе или по причине сложных семейных обстоятельств.
После введения всеобщей воинской повинности для русских юношей призывного возраста выехать за пределы Маньчжоу-го стало крайне сложно. Иногда у призывников за несколько месяцев до очередного набора в армию изымали паспорт, и человек становился «невыездным».
Здесь стоит отметить, что служба в армии Маньчжоу-го русской эмигрантской молодежью воспринималась весьма неоднозначно. Некоторая часть молодежи и их родители не видели ничего дурного в военной службе. Это была если не священная обязанность, то, по крайней мере, необходимая повинность в отношении государства, предоставившего приют для эмигрантов. Молодые люди, прошедшие армейскую службу, приобретали своего рода статус «настоящего мужчины», на что нам указывают документы биографического характера. Например, один из бывших асановцев, Михаил Павлов, вспоминая ситуацию, предшествующую его призыву на военную службу, отмечал, что «вся русская молодежь, служившая раньше меня [в отряде Асано] и приезжавшая в отпуска, чувствовала себя значительнее нас, которые еще не служили в этом отряде. Они рассказывали, что ничего страшного и непосильного в службе нет: форма, казармы хорошие и питание отличное».
С другой стороны, для значительной части русской молодежи, особенно городской, служба в маньчжурской армии, которая воспринималась чуждой, где русские парни, может быть, ценой своей крови, будут отстаивать интересы японцев, была очень непопулярна. Молодые люди, чтобы избежать призыва, поступали в вузы (с 1941 года в Харбине остался только один русский вуз – Северо-Маньчжурский университет), шли на курсы ЯВМ, симулировали различные заболевания, всеми правдами и неправдами стремились покинуть Маньчжурию.
По воспоминаниям бывшего студента Северо-Маньчжурского университета, в 1940 году наплыв абитуриентов в университет был очень высок, так как «молодых людей, которые нигде не учились, забирали в военный отряд Асано на станции Сунгари-2». В книге воспоминаний Виктора Санникова, несколько лет прожившего на концессии Чол, есть несколько сюжетов, посвященных военной службе русских эмигрантов в армии Маньчжоу-го (сам он, по его мнению, ее счастливо избежал). Как пишет Санников, во время призывной кампании «у каждого [из призывников] было на языке то, что на уме: как бы не попасться… Подходящих для военной службы ребят подбирали из нашей среды и увозили в военные школы… Некоторые из служащих нередко приезжали на побывку… Они производили впечатление своей выправкой и военной формой с японской саблей на боку. Но внешний вид никого не соблазнял». Санников приводит один из случаев, когда вызванный на медкомиссию призывник съел перед осмотром целую пачку сухого чайного листа, симулируя сердечное заболевание».
Многие молодые люди, особенно харбинцы, не дожидаясь повестки на военную комиссию, а иногда и получив ее, старались выехать в Северный Китай или в Шанхай. Делалось это как легально (вызов от тяжелобольного родственника, приглашение от вуза на учебу и т. п.), так и нелегально. Более поздние воспоминания бывших эмигрантов, живших в 1940-е годы в Шанхае, показывают, что значительная часть русских парней выехала сюда, желая избежать службы в отряде Асано.
Основной контингент новобранцев давала западная ветка СМЖД с ее значительным процентом казачьего населения, в среде которого военная служба по-прежнему продолжала рассматриваться как священная обязанность. Эта идея активно поддерживалась казачьей администрацией и внедрялась в сознание молодого поколения. Интересным документом в этом отношении является сборник «Краткие сведения из уставов для обучения молодых казаков», использовавшийся в казачьих учебных командах. Общий раздел «Кратких сведений» гласил: «Каждый русский подданный, или гражданин по-теперешнему, обязан защищать свое государство. Защищать что-либо от нападающих можно только оружием. А мы, эмигранты, не признали теперешней власти в России и ушли в чужие страны, но большинство наших братьев осталось дома и невыносимо страдают от гнета коммунистов. Там, дома, нарастает большое недовольство властью, и мы, эмигранты, не собираемся оставаться вечно за границей. Коммунисты добровольно от власти не уйдут, их можно только силой прогнать. Никто посторонний не будет изгонять для нас большевиков, самое большее, на что мы можем надеяться, – на оказание помощи, а свергнуть ненавистную власть придется нам самим. Принять участие в этом должен каждый русский и особенно молодежь. Для выполнения этих задач каждый молодой человек должен быть ознакомлен с военным делом».
Но даже в казачьих районах было немало противников службы русской молодежи в армии Маньчжоу-го. Местная казачья администрация в меру своих сил боролась с подобными проявлениями. Один из приказов начальника Захинганского районного БРЭМ, генерала Бакшеева, от августа 1940 года гласил: «Ежегодно в марте месяце происходит набор молодых казаков в отряд полковника Асано. Специальные комиссии по набору, прежде чем взять то или другое лицо, тщательно и всесторонне обсуждают его семейное и имущественное положение, благополучие семьи и ее остающихся работников, и только после этого казак берется. Состояние же здоровья его определяется врачом. Несмотря на это, после набора нередки случаи, когда родители взятого на службу казака возбуждают ходатайства об освобождении от службы их сына, ссылаясь на различные обстоятельства и общественные приговора, которые охотно выдаются сердобольными общественниками. Такое положение считаю недопустимым. Станичные и поселковые атаманы обязаны принимать решительные меры против ходатайств и в корне их пресекать».
И представители эмигрантской администрации, которая не в последнюю очередь формировалась из бывших офицеров Белой армии, старались выполнить предписание начальства, отправляя в первых рядах в отряд Асано своих сыновей.
После введения закона о всеобщей воинской повинности набор эмигрантской молодежи на военную службу проходил строго через Главное Бюро российских эмигрантов (ГБРЭМ) и районные отделения БРЭМ. В состав призывной комиссии обычно входили представители Бюро, Военной миссии, офицеры отряда Асано и врачи. Теперь по прибытию в отряд призывники не только заполняли необходимые документы, но и сдавали отпечатки пальцев обеих рук. Дезертирство из армии каралось шестилетним тюремным заключением.
Вероятно, к этому времени окончательно сложился текст воинской присяги, в целом выдержанный в духе конфуцианских ценностей. Присяга строилась на следующих положениях:
1) Основой воинского духа должны быть патриотизм, искренность, доверие и человеколюбие. Слово не должно расходиться с делом, и не должно быть ни малейшего нарушающего доверие поступка.
2) Все приказания начальников должны всегда и везде точно и беспрекословно исполняться, поддерживая этим строгость дисциплины.
3) Абсолютно не допускаются своевольное применение оружия и превышение власти, ложные и безрассудные разговоры и прочие беззаконные действия, легко вызывающие народное недоверие и подрывающие престиж армии.
4) Военнослужащий должен сохранять опрятность и порядок, строго соблюдать чинопочитание, уважать старших и любить младших, не допускать ни низости, ни подлости, ни других поступков, могущих запятнать честь воина.
5) Военнослужащий обязан свято соблюдать воинский долг, не допускать ни малейшего страха перед неприятелем.
6) Высоко держать воинское звание.
7) Бережно относиться к казенному имуществу, строго разграничивать обще-казенное и лично-частное.
8) Сохранять свое здоровье и не допускать излишней роскоши.
Новобранцы отряда Асано принимали воинскую присягу на второй неделе военной службы. По описанию асановцев, принимавших присягу в сороковом году, церемония проходила поэскадронно. Командир эскадрона, японец, зачитывал текст присяги по-японски перед строем новобранцев, вооруженных только прикрепленными к поясному ремню штыками. Русский помощник командира переводил текст присяги на русский язык. После этого каждый новобранец ставил свою подпись под текстом присяги. В заключение церемонии был проведен общий сбор молодых солдат в лекционном зале гарнизонного Офицерского собрания, где с речью выступил командир отряда, подполковник Асано.
Введение обязательной воинской повинности для эмигрантов поставило на повестку дня численное увеличение отряда Асано и потребовало подготовки русских офицерских кадров для обеспечения его нормального функционирования. Кроме того, наличие национальных офицерских кадров должно было облегчить более быструю адаптацию в отряде новобранцев и улучшить взаимосвязь между японским командованием и основной массой военнослужащих. В связи с этим летом 1940 года при отряде были организованы полковые офицерские курсы (курсы кандидатов на офицерское звание) для наиболее подготовленных русских младших командиров, имевших к этому времени звание прапорщиков. Продолжительность курсов составила один год.
Набор курсантов был очень небольшим – Виссарион Мустафин, Рычков, Приказчиков, Тырсин. После прохождения учебной программы и сдачи экзаменов в июне 1941 года выпускники курсов были назначены для прохождения офицерской практики в различные подразделения отряда.
Еще в период обучения, в декабре 1940 года, курсанты в качестве поощрения и для воспитания у них чувства благодарности к Стране Восходящего Солнца были отправлены командованием отряда в трехнедельную поездку в Японию. Вместе с курсантами в Японию выехали подполковник Асано, майор Асерьянц (являлся постоянным переводчиком при Асано) и казначей отряда капитан Ооно. График поездки был весьма насыщенным – группа осмотрела кладбище русских солдат, умерших в плену в период русско-японской войны, в Хиросиме, большой буддийский храм и военное училище в Токио, курортные места в Бейпу, театры в Нагое. В Хиросиме в честь приезда гостей мэр города устроил банкет, в Токио русские курсанты удостоились чести присутствовать на обеде в японском Генеральном штабе, где с ними беседовал полковник Абэ. Там же, в Токио, асановцы встречались с консулом Маньчжоу-го в Японии – генералом Ли, который оказался в прошлом сослуживцем Асерьянца по китайской армии.
В сентябре 1940 года отряд Асано в полном составе во главе с командиром совершил учебный поход на Нижний Чол. Это был первый большой учебный поход отряда, хотя еще в январе того же года был осуществлен пятисуточный марш-бросок до города Ванфу, целью которого являлось выявление выносливости и кавалерийских навыков бойцов.
До станции Чжаланьтунь отряд с лошадьми был переброшен по железной дороге, а уже оттуда двинулся в конном строю в долину реки Чол. Русское население чольской концессии устроило асановцам торжественную встречу. В процессе чольского похода отрабатывались боевые навыки, полученные во время обучения на Сунгари-2. Проводились тактические занятия в составе отделения, взвода, эскадрона. В общей сложности поход длился около месяца.
Результаты учебных походов, а также проводившихся раз в полгода представителями Военной миссии смотров отряда, показывали высокий уровень боевой подготовки, слаженности и сплоченности бойцов подразделения, что было, прежде всего, заслугой японских офицеров отряда. У нас нет сведений о существовании антагонизма между японскими офицерами и русскими солдатами отряда, по крайней мере до времени Великой Отечественной войны. Наоборот, молодые русские солдаты с большой симпатией относились к своему командиру, подполковнику Асано. По воспоминаниям сына Г. Х. Асерьянца, они за глаза называли его «деда». Асано тоже был не чужд русской культуры, хотя сильно не вдавался в этнические различия детей бывших подданных Российской империи. Будучи впечатлен кавказским боевым костюмом, черкеской, он заказал его себе со всеми дополнениями в виде бурки, папахи, кинжала, и время от времени с удовольствием облачался в этот костюм.
В марте 1941 года состоялся очередной призыв эмигрантской молодежи в отряд Асано. В преддверии нового набора эмигрантская администрация в Харбине решила воззвать к патриотическим и антикоммунистическим чувствам молодежи и провести призывную кампанию, демонстрируя высокий энтузиазм и сознательность молодых людей.
Около одной тысячи молодых эмигрантов были приглашены в здание харбинского Коммерческого собрания для встречи с начальником БРЭМ генералом Кислициным. Не сильно уповая на сознательность молодежи, администрация приказала закрыть все двери и выставить охрану. После непродолжительной речи Кислицина, в которой он призывал молодых людей добровольно поступать на военную службу, готовя себя к будущему освобождению Родины, юноши были разбиты на группы по 30–40 человек. Затем молодые люди группами входили в соседнее помещение, где находились генерал Кислицин, японские офицеры и врачи, и выстраивались в шеренгу. Японский врач, двигаясь вдоль шеренги, указывал подходящих юношей, и те выходили на два шага вперед. Несколько человек отобрал лично Кислицин. Отобранным на осмотре были выданы анкеты, в которых нужно было указать биографические данные и род войск, где желал бы служить доброволец. Тем, кто согласился пойти добровольцем в армию, было обещано сохранение средней заработной платы на прежнем месте работы, которую теперь должна была получать семья военнослужащего. Это было немаловажно, поскольку значительная часть эмигрантских семей имела очень скромный достаток.
В результате призывной кампании добровольцев набралось около шестидесяти человек.
1 апреля 1941 года добровольцы вместе с призывниками прибыли на станцию Сунгари-2 и начали свое обучение. Все шло в обычном режиме, но уже летом 1941 года в связи с начавшейся советско-германской войной ситуация резко изменилась.