В тридцатых годах прошлого столетия, стало быть, с небольшим 70 лет тому назад, жило в Москве семейство князей Голицыных, род которых, вероятно, и до наших дней не потерял еще связи с Первопрестольной и в потомстве своем, надо полагать, и теперь еще здравствует и благоденствует во славу Божию и Родины. Думаем так потому, что полагаем: от семени доброго растет и древо доброе. А от доброго дерева каким же и плодам-то быть, как не по роду его? Так, по рассуждению человеческому, думается нам, если только не успело за семьдесят-то с лишком лет остареть и задичать дерево, корень которого была в тридцатых годах княгиня Анна Феодоровна, в девицах Боборыкина, а по мужу Голицына. Вот о ней-то мы и поведем сейчас речь со слов келейных записок, оставшихся по смерти престарелого инока, современника описываемому в них событию.

Княгиня Анна Феодоровна была по тем, еще сравнительно богобоязненным временам, женщина простая в своих обычаях и, по замечанию лиц ее знавших, обыкновенная рядовая православная христианка: добрая жена своему мужу, добрая мать своим детям, и жила с мужем во времена описываемого события уже 11 лет с небольшим. Теперь такие жены и матери на редкость, а тогда они еще не были в диковину... От природы княгиня была сложения слабого, нрава тихого и спокойного, всегда ровного, простосердечная, но в православной вере твердая. В те времена высшее столичное общество увлекалось чтением мистически-масонских книг, располагавших ум и сердце к пиетизму или просто к полурелигиозной мечтательности, и редкие из представительниц этого общества могли избежать тонкого яда этой духовной заразы. Строго православно настроенная и утвержденная в вере отцов, княгиня Анна Феодоровна избегла общей участи, оценив по достоинству масонскую пропаганду не столько умом своим, сколько верным чувством своего православного сердца.

Всецело отдавая себя семейным обязанностям, в них сосредоточив все свои земные удовольствия, княгиня все свои интересы заключила в свой домашний обиход и ему, в лице мужа и детей, отдавала всю любовь и нежность своего любящего сердца. Светские собрания, балы, театры, увеселения были ей чужды: она тяготилась ими и их избегала, не находя в них для себя ничего привлекательного. Любимые места ее прогулок и посещений были святые обители, тихие кладбища, поле, лес, загородные уединенные дачи. Влекло ее сердце к себе уединение, тишина, безмолвие, и только ради них, как для высшего удовлетворения потребности души, она изредка позволяла себе уходить на время от тихого огня своего домашнего семейного очага. Но в домашнем кругу, среди семейных, в беседах с мужем любимой темой для ее разговоров бывали рассуждения о будущей жизни, о состоянии душ умерших за гробом и о приготовлении к смерти. Бывали ей неоднократно благодатные сновидения, о которых она с великим умилением сообщала своим ближним, но в общем порядке своей жизни она не выделялась какой- нибудь особой духовностью, а была просто верующей хорошей русской женщиной, блеск европейского образования не затмил тихого мерцания Божьего душевного огонька истовой веры в Бога и Его Православие. Говела и постилась она каждый пост и всякий раз во время чревоношения близкое к родам причащалась Святых Христовых Таин. Так было и в последний и самый трудный период ее беременности.

1834 год. 7 мая она, после очень тяжелых родов, разрешилась от бремени близнецами- мальчиками. Незадолго до родов удостоилась она в сновидении видеть Спасителя в том виде, в каком он иногда изображается на живописных иконах: во весь рост, в хитоне розового цвета, с голубою верхнею ризой, с раздвоенной на конце бородой, с дивным высоким челом, небесного цвета глазами и с рукою, ее благословляющей. Рассказывая о видении этом в великом восхищении, она передавала, что имела дерзновение просить Господа, чтобы Он преобразился перед нею, как на горе Фаворе перед учениками Своими. И отвечал на ее просьбу Господь:

— Для чего ты теперь этого желаешь? Таким ты Меня узришь, во всей славе Моей, во второе Мое пришествие на землю.

И сказала она Господу в видении этом:

— Тогда устрашусь я, Господи, как и прочие люди; теперь же я этого желаю потому, что очень люблю Тебя, Спасе мой!

И ответил ей Господь:

— Жди же Святой недели!

Прошла Святая неделя, на которой она причащалась, наступил май, совершилось великое таинство рождения в мір двух православных душ близнецов ее, мальчиков, больная стала уже оправляться, а ожидаемого ею чего-то обещанного Спасителем, но ею незнаемого — все не совершалось.

На рассвете 22 мая уже выздоравливавшая княгиня вдруг почувствовала в себе такую перемену, что, опасаясь быстрой кончины от внезапного упадка сил, потребовала немедленно позвать к ней духовника. Когда прибыл к постели больной духовник со Святыми Дарами, у княгини уже стал тупеть язык, но Святых Таин она удостоилась причаститься еще в полном сознании. Потускневший было взгляд ее после Причащения внезапно прояснился, и на ее спокойном и светлом, но уже помертвевшем лице появилась живость красок возвращающейся жизни. С твердостью духа, замечательной для слабого ее тела, простилась она с мужем, благословила детей и, прося прощения у всех домочадцев, имела достаточно силы сказать:

— Молитесь обо мне Богу, а я также там буду за вас молиться, если буду достойна.

Потом княгиня попросила всех оставить ее наедине с духовником, желая получить от него последние наставления для перехода в вечность и для совершения над ней таинства Елеосвящения.

— Недолго уже теперь мне жить с вами! — сказала она окружающим.

Когда началось над нею совершение Елеосвящения, она велела позвать мужа и, рукою подозвав его к своей постели, тихо спросила его:

— Слышишь ты это пение? оно тебе нравится?

Князь ответил, что для христианина нет ничего более утешительного.

Больная сказала:

— Да! Это пение полезно и важно для земных: только оно одно и может быть для них утешением. Приучай к нему себя, детей и домашних, а я скоро услышу там другое, лучшее — Ангельское пение... Мне хорошо здесь было и там будет хорошо — ты не плачь обо мне!

Когда кончилось соборование, во время которого она была в совершенной памяти, больная, утомленная, закрыла свои глаза и впала в беспамятство, продолжавшееся более часа и похожее на сон. Но дыхание становилось все реже, тише и незаметнее — чувствовалось разлучение души с телом, и над умирающей духовник прочел молитвы на исход ее чистой и богоугодной души.

К этому великому в жизни каждого христианина часу смертному успели прибыть к постели умирающей один за другим известнейшие московские врачи того времени, доктора Рик...р и Килд...ский. Освидетельствовали они пульс и решительно объявили, что жизнь прекратилась. На лице княгини выступил крупный холодный смертный пот. Один из врачей, державший ее пульс, положил руку покойной ей на грудь и объявил окружавшим:

— Скончалась!

Все присутствовавшие опустились на колени и заплакали...

Велико же было удивление всех, когда несколько мгновений спустя умершая открыла свои глаза, свежие, ясные, и твердым голосом, какого от нее за все время болезни не слыхали, спросила:

— Где я?

Надо было видеть в это мгновение выражение лиц у светил медицинской науки, только что перед тем с непоколебимой уверенностью объявивших о ее смерти. Надо было видеть радость убитого горем мужа!..

Ничего не нашли сказать в объяснение совершившегося врачи, изумленные и потрясенные не менее всех остальных присутствовавших. Возвращение к жизни княгини Анны Феодоровны казалось всем подобием воскресения, тем более что и сама она, вернувшись в жизнь, имела вид существа уже другого, нездешнего міра: ожившая была в течение 9 часов вне сознания и понимания окружающей ее обстановки — никого не узнавала и всему земному казалась совершенно чуждой.

Очевидные свидетели бывшего с княгиней Голицыной записали так этот необыкновенный случай — передаем записанное в их подлинных выражениях:

— Где я? — стала говорить княгиня по своем пробуждении, — скажи мне кто-нибудь! Неужели я опять в этом темном, скверном, душном и скучном міре?.. Ах, зачем я разлучилась с тем светом, где видела Спасителя? Там всё такие прекрасные лица... А здесь какие все — уроды, безобразные, грубые, гадкие!..

— Неужели, — спросили ее окружающие, — вы не узнали нас, княгиня? Это — ваш муж, а это ваши дети.

При этом лицо, обратившееся к княгине, назвало ей всех ее детей по имени.

— Муж! Дети!.. — сказала княгиня, — Нет — никого не знаю, да и слов этих ваших не понимаю. Я видела там правда детей, но как те были прекрасны!.. А эти... какие они дурные!..

Помолчав немного, она опять заговорила:

— Да, не хотела бы я уходить оттуда: там так хорошо, светло, весело — как мне там было легко!.. Я была там совсем здорова; а здесь как мне трудно, тяжело, скучно! Но Спаситель мне сказал: поди еще поживи там, где была, и, когда не будешь там нужна, Я опять тебя возьму оттуда... Что же делать!.. — Тут она вздохнула. — Вот опять пришла на мытарство, на страдание, но нельзя было не повиноваться Спасителю — Он наш Бог, Он искупил нас... Но Он опять скоро за мной пришлет.

Ожившая замолкла. Потом опять заговорила:

— Как мне хочется видеть Спасителя! Дайте мне Его образ!

Подали образ Успения Божией Матери.

— Нет — не этот, — сказала она, — здесь много ликов, а мне подайте образ одного Спасителя — к Нему одному я стремлюсь, Его одного люблю, к Нему стремлюсь... стремлюся! Надо любить, почитать и молиться Божией Матери и святым Угодникам — это нужно, это необходимо, но там, откуда я сейчас вернулась, там вся жизнь в Господе нашем Христе Иисусе... Его образ дайте мне!

Муж княгини подал ей открытый молитвенник.

— Вот тут, — сказал он, — есть образ Спасителя.

— Нет, — отвечала она, — я не хочу целовать картинки — подайте мне тот самый образ Спасителя, которому молятся.

Подали Нерукотворенный образ Спаса.

— Вот Он, Которого я видела, — воскликнула она в восхищении, — Вот Он — Спаситель мой! — И, крепко взяв руками образ, она осыпала Его пламенными лобзаниями, повторяя в восторге:

— Люблю Тебя, Спаситель мой! Одного Тебя люблю! Возьми опять меня к Себе!

Потом она обратилась к присутствующим и спросила:

— А вы любите Спасителя? — и затем продолжала:

— А если любите, то целуйте Его все, все: Он наш Бог, наш Искупитель — нельзя не любить Его!

Все, кто был у одра больной, приложились к образу... Больная велела опять поставить его перед собой и, не отрывая от него взгляда, исполненного неземной любви, стала смотреть на него.

Обрадованный возвращением к жизни любимой жены, муж княгини приблизился к ее постели и, наклонясь к ожившей страдалице, нечаянно сел спиной к образу. Оглядевши мужа быстрым негодующим взглядом, княгиня воскликнула:

— Мне говорят, что это мой муж... Что же это за муж, который так непочтителен к Спасителю! Сейчас обернись к Нему и поклонись — Он Бог наш, Он наш Искупитель!

Приказание ее было немедленно исполнено.

Увидав на руке мужа обручальное кольцо, она спросила:

— Что это у тебя на руке?

— Это — обручальное кольцо, мой друг, — ответил князь.

— Я не понимаю, что это за слово — кольцо, — недоумевающе сказала княгиня.

— Да это то самое кольцо, — сказал князь, — которым меня с тобой обручил священник, когда мы венчались.

— Почему же у меня на руке нет такого кольца?

— По болезни твоей, мой друг, его с тебя сняли.

— Зачем же?.. Нет, подайте мне мое кольцо — сказано: Бог сочетает, а человек да не разлучает. Только Бог волен разлучить.

Когда ей подали кольцо и она сама его надела, то сказала:

— Теперь знаю, когда нас священник обручал. Ты в самом деле мой муж.

В это время к больной подошел доктор и сказал:

— Не говорите, княгиня, много — вы слабы. Примите лекарство или святой воды. Усните, закройте глазки!

— А ты кто такой? — обратилась к нему княгиня, — и что это за слова — «слабы», «лекарство», «сон»?.. Какой мудреный, непонятный у вас язык!.. У нас там ничего такого нет, никто так не говорит... Да какое ты право имеешь мне приказывать? Вот если муж прикажет мне закрыть глаза, так я его послушаюсь: Бог сам велел жене повиноваться своему мужу...

— Что у вас болит, княгиня? — спросил доктор.

— А тебе что за дело? Я закрыла глаза не оттого, что мне больно, а оттого, что мне тяжело смотреть на вас всех таких, которые утратили в себе образ Божий!

— Ты, мой друг, — обратился к ней ее муж, — приняла недавно самое лучшее лекарство — Святое Тело и Кровь Христову.

— Да, — сказала княгиня, — я это очень знаю и понимаю. Как мне стало после того легко и приятно!.. Только вы напрасно теперь думаете, что я больна: я не больна, а здорова... Я видела там Спасителя, но Он опять послал меня к вам.

Тут князь спросил ее:

— Не приказывал ли там через тебя Спаситель чего-нибудь?

— Да, приказывал, — ответила княгиня, — Он велел усерднее молиться и лучше жить.

— Скажи мне, мой друг, — спросил ее князь, — удостоюсь ли я также быть там, где ты была теперь?

— Да, — отвечала княгиня, — будешь и ты там, только молись Богу.

— Кстати, милая, — обратилась к княгине ее тетка, — видела ли ты там Володеньку (это был княгинин новорожденный ребенок, который после крещения вскоре умер), видела ли ты и остальных твоих умерших детей?

— Видела, или нет — вам об этом знать не нужно; а если и видела, то вам не скажу, да и не могу сказать, потому что вы недостойны. Да вы меня и не поймете... Какие вы злые — всё только любопытствуете, а в душе своей не верите и верить не хотите... Да ты-то кто такая, что у меня спрашиваешь?

— Я — Твоя тетка, М...я Д...вна, кума твоя, которая твоих детей принимала от купели.

— Ну, — сказала княгиня, — у тебя там другое имя... А меня как у вас здесь зовут? — неожиданно спросила княгиня.

— Тебя зовут Анной, милая!

— У вас тут еще как-то величают друг друга, — сказала, немного помолчав, княгиня, — как меня здесь величали?

— Ваше сиятельство, княгиня Анна Феодоровна Голицына, — ответили ей.

— Какой у вас вздор! Там ничего такого нет... Ах, как мне у вас скучно, как скучно быть с вами!

В это время пришел в дом духовник княгини, священник прихода, в котором жило ее семейство. Никто об его приходе ей не докладывал, но она тотчас его узнала и с радостной улыбкой сказала:

— Как я рада вам, батюшка! Благодарю вас, что вы меня причастили и особоровали. Я видела Спасителя, и вас я очень рада видеть: ведь вы носите на себе Его образ... Отойдите все прочь!

Когда по ее приказанию все присутствовавшие отошли в сторону и у ее постели остался только один духовник, она тихим голосом сказала ему:

— Именем Господним благослови меня, Отче, в путь!

Священник благословил ее и, возложив руку свою на ее голову, громко прочел над нею следующую молитву: «Господь Бог Премилостивый да ущедрит тя, Господь Иисус Христос вся благая прошения твоя да исполнит, Господь Всемогий да избавит тя от всякия напасти, Господь да научит тя, Господь да вразумит тя, Господь да поможет тебе, Господь да спасет тя, Господь да защитит тя, Господь радости духовныя да исполнит тя. Господь душе и телу твоему да будет заступник. Господь, яко милосерд и благий человеколюбец, прощение грехов да подаст ти. Господь Бог Иисус Христос в день судный да помилует тя и да благословит тя во вся дни живота твоего. Аминь!»

Взволнованный великим таинством совершившегося, священник, прочитав молитву, ушел, а княгиня, по уходе его, только о нем одном и говорила, но уже голосом изнемогающим. Еле внятно потребовала, чтобы ей подали образ Спасителя и крест, семейную святыню, со Святыми Мощами, в последний раз приложилась к ним, велела отнести их на место и уже коснеющим языком сказала окружающим:

— Молитесь и говорите за мной: во Имя Отца и Сына, и Сына... Сына...

И со словом — «Сына», замершим на ее устах, княгиня Анна Феодоровна Голицына предала дух свой Богу, Которого так возлюбила.

27 лет от роду была она, чистая эта и Богу угодная православная русская женщина, когда отлетела со своим Ангелом-Хранителем ее светлая душа в мір горний и вошла во славу своего Господа.

Для чего даровано было ей Творцом всяческих ее кратковременное возвращение из небесных обителей на грешную землю к людям, грехами исказившим свое Богоподобие, свой образ божественный — как знать? Свидетели совершившегося чуда, записавшие это дивное событие, пытались в рукописи своей дать объяснение ему тем, что почившая княгиня, по любви своей к мужу, обещала ему явиться по смерти своей, чтобы утешить его извещением о своей участи за гробом. Но такое объяснение годится, быть может, для спиритуалистов, а для нас, верующих православных, объяснение только одно — в словах нашего Спасителя: «Веруяй в Мя, аще и умрет, оживет...»

Передо мной старая, пожелтевшая от времени тетрадка в четвертую долю листа старинной, толстой и грубой бумаги; на ней надпись:

«Тетрадь иеромонаха Евфимия». На заголовке тетради: «Чудные сновидения девицы Евдокии, крестьянки 25 лет, бывшие с нею в разные времена ее жизни. Перевод с французских слов Татьяны Борисовны Потемкиной, которая слышала их от Евдокии на простонародном языке»... а ниже заголовка: «Евдокия, девица 25 лет, крестьянка княгини Горчаковой (ее деревни в Смоленской губернии)»...

Проносится передо мною образ минувшего: великосветская, известная, даже знаменитая, барыня высшего русского общества, близкая ко Двору, лично известная и любимая Государями Александром I, Николаем I и почитаемая Александром II, истинно православная христианка, патриотка, богатейшая женщина своего времени — словом, высота всего знатного и богатого, что только было в русском обществе времен крепостного права, и рядом с ней... простенькая бедная темная и, по человеческим понятиям, невежественная крестьянская крепостная девушка...

Девушка что-то рассказывает, и, надо думать, рассказывает что-то необыкновенно удивительное, настолько чрезвычайное и интересное, что знатная ее собеседница ловит каждое ее слово и быстро его записывает в свою книжку... по-французски?!

Татьяна Борисовна - настоящая хорошая православная русская женщина и истинная патриотка по своим чувствам; она хорошо говорит и чувствует по-русски, ну а писать и думать она может только на языке Боссюэтов и Фенелонов, на языке тех, которые в то время почитались творцами всего образованного и изящного, на том языке, незнание которого не давало в высшем русском обществе права никому считать себя образованным...

Такое уж было время!..

В конце этой тетрадки отца иеромонаха Евфимия, неведомого мне старца (уже из третьих, а может быть, и четвертых рук досталась мне эта рукопись), подписано: «Перевод отца Феофана Комаровского».

Итак, четыре личности были в свое время заинтересованы тем, что было записано в этой уже разрушающейся от тяжести протекших многих лет тетрадке: знатная барыня-аристократка, крестьянская девушка, иеромонах, владелец рукописи, и переводчик ее — тоже или священник, или иеромонах, но не из простых, а из тех, кто в свое время знал язык образованных русских прошлого столетия. Что же это за ветхая деньми тетрадка, которая могла в себе сосредоточить столько живого интереса, который захватил собою внимание столь разнообразных по своему положению лиц?..

Да, я думаю, и ты заинтересуешься этой тетрадкой, мой боголюбивый читатель, когда, сгладив несколько ее старинный слог, но сохранив без всякого изменения ее содержание, я изложу тебе, что в ней написано. Слушай!

Когда сравнялось Евдокии девять лет, у нее умерла от родов мать, разрешившись от бремени двойнями. Новорожденные двоешки так быстро последовали за своей матерью на тот свет, что их даже не успели окрестить, и Евдокия осталась на руках у своего отца, человека честного и благочестивого, чего нельзя было сказать с такой уверенностью про покойницу. Отец Евдокии был простой крепостной крестьянин княгини Горчаковой, конечно, что называется, необразованный, даже почти неграмотный, но имевший в своем сердце страх Божий, любовь к ближним и святое сознание обязанности перед долгом. Все, чем был сам богат отец Евдокии, он старался воспитать и в сердце своей сироты-дочки, внушая ей, что закон Божий состоит в том, чтобы удаляться от зла и творить добро, и что только тот человек Богу приятен, кто несет свой крест в терпении и уничижении.

«Я так была в этом наставлена, — говорила Евдокия, — что только у меня это и было, и, когда надо мной насмехались, я никогда не чувствовала злобы и думала, что в эти минуты угождаю Богу. Это мне помогало переносить людские насмешки».

Евдокия росла девочкой робкой и молчаливой и, казалось, не умела сказать двух связных слов, за что и слыла у своих сверстниц дурочкой. Так и звали ее дурочкой, но господа ею были довольны, так как она была очень трудолюбива.

Когда еще Евдокии не исполнилось девяти лет, стало быть при жизни матери, она увидела во сне, что мать ее должна умереть в течение года. Мать была испугана этим сном, а отец бранил ее, что верит снам ребенка; но сон сбылся, и мать Евдокии умерла от родов в том же году.

Отец старался выучить Евдокию молитвам и часто бивал ее за непонятливость; и правду сказать, девочка не была из понятливых и вслед забывала мудреные для ее возраста и развития молитвенные слова, но душа ее, видимо, уже умела молиться и настолько быть близкой невидимому міру, что девочка опять во сне получила приказание сказать отцу, чтобы он ее перестал бить, так как все, чему он ее учит, она впоследствии узнает и выучит без труда. Она рассказала свой сон отцу, и на этот раз он ей поверил и бить перестал.

В другой раз она видела, будто находится в каком-то большом храме и моет пол. За работой своей она приблизилась к одной стороне церкви и видит в полу отверстие, а в глубине его — гроб. Подошло к ней какое-то дитя и на ее вопрос: «Чей это гроб?» отвечало: «На вашем языке это гроб, а на нашем покой, в котором опочивает старец, который в храме этом ежедневно совершает Литургию».

И Евдокия во сне на самом деле увидела этого божественного старца совершающим с великим благоговением великое таинство Вечери Господней и слышала дивное пение. Видела она потом, как старец этот сел как бы для отдохновения на стул у окна и погрузился в благоговейное размышление. Перед старцем на столе лежали благословенные хлебы, и, казалось, он вкушал от них, но не было умаления хлебов. И сказал невидимый голос Евдокии:

— Подойди поближе к старцу: тебе впоследствии предстоит о нем вспомнить!

И подошла она к старцу, упала к ногам его и в умилении омочила их слезами. Поднявшись с полу, Евдокия просила у старца его святых молитв о себе и о ближних своих.

— Я думала, — сказывала она, — что меня солнышко освещало, а это исходили лучи света и тепла от лика святого старца.

На старце было черное одеяние, и сердце девочки исполнилось к старцу любовью и благоговением, словами не выразимыми.

Несколько мальчиков вывели Евдокию из церкви, указывая ей дорогу, и вид их был так прекрасен, таким сияли они светом, что она подумала — это Ангелы...

— Мне показалось во сне, — говорила потом Евдокия, — что я одна найду дорогу, но мальчики эти или Ангелы, не оставили меня одну, а проводили, напоминая мне, чтобы я ничего не забыла из виденного и даже заставили меня во сне повторить все по порядку, как было, и запомнить в точности и вид, и одежду старца. И сказали они мне:

— Старец этот — Святой Макарий, а храм, в котором он опочивает во святых мощах в гробнице на левой стороне церкви — древний Можайский собор.

Евдокию очень тревожила загробная участь ее матери, и она, в тревоге за спасение ее души, неотступно молила Бога, чтобы Он ей открыл посмертную жизнь матери. И вот, после исповеди, в ночь перед Причащением, привиделся ей сон: пришла к ней какая-то женщина и спросила ее:

— Хочешь ты видеть мать свою?

Евдокия ответила, что желает. Тогда женщина эта ей предложила сводить ее к известному всей Москве Ивану Яковлевичу Корейше, который был там в доме умалишенных и слыл, а может быть, — Бог весть — и был великим прозорливцем. Но, приглашая Евдокию в Москву к Ивану Яковлевичу, женщина та сказала:

— Он — колдун и может тебе показать мать твою!

Но, услыхав слово «колдун», Евдокия во сне от посещения Ивана Яковлевича отказалась, сказав, что нехорошо обращаться к колдунам и что ей это строго запрещено отцом ее духовным.

— И в ту же минуту, — рассказывала Евдокия, — я очутилась перенесенной на середину некоего поля, где и увидала два стада: одно стадо состояло, как я почему-то сразу узнала, из 10 500 овец, а другое — из 5 500; и то, большое, стадо было без пастыря, а у меньшего был пастырь и хорошие пастбища. Я попала в это малое стадо, и мне среди него было так хорошо, что и выйти из него не хотелось. И сказала я:

— Боже мой! оставь меня здесь — нигде мне так хорошо и сладко не было. У нас теперь зима, а тут — что за весна благоуханная!

И слышала я тут незримый голос:

— Не для того ты сейчас здесь, чтобы остаться, а для того, чтобы рассказать на земле все, что увидишь.

Тут мне приказано было взглянуть на большое стадо, состоящее из 10 500 овец, и тот же голос сказал:

— Видишь ты это большое стадо? Оно без пастуха и нуждается в пастбищах: твоя обязанность словом своим и молитвою возвратить сих овец в хорошее стадо и в лучшие пастбища.

И подумала я: видно, господа мои, князья Горчаковы, на меня прогневались и назначат меня пасти стадо — ведь у нас, крестьян, обязанность эта почитается самой низкой. Но не успела я этого подумать в сердце моем, вместо большого стада овец увидала я собрание людей, скорбящих и тоскующих, а на месте доброго меньшего стада явились существа, схожие между собою лицами, но все такие молодые, такие прекрасные, что не описать их человеческим словом. И увидела я, что два маленькие ягненка, черные и худые, стоящие вне обоих стад, стараются присоединиться к доброму стаду; но все овцы, к которым они приближались, не подпускали их к себе; и слышны были из доброго стада голоса, говорящие:

— Это — не наши!

И, отринутые всеми овцами доброго стада, бедные ягнятки эти приютились к одной овце одинакового с ними цвета, одиноко и сиротливо стоявшей вне доброго стада. Овца эта испускала жалобные стенания, и место, на котором она стояла, было холодное, мрачное, и воздух того места был такой тяжкий, что в нем дышалось с большим трудом и нуждой великой. И как только увидала я эту овцу, тотчас она изменила вид свой, и в ней я узнала матушку свою, а в двух маленьких ягнятках показаны мне были два рожденных ею близнеца, которые не успели принять Святое Крещение. И — дивное дело! — как только я опознала в них мать свою и ее детей, вся моя к ним чувствительность и все о них сомнения превратились в холодность, а на место их явилось одно только желание уйти как можно скорее из этого печального и мрачного места.

И повел меня за собою незримый голос по таким трудным и смрадным дорогам, что я едва в состоянии была идти; но тот же голос мне сказал:

— Потрудись и ты: Я страдаю более тебя; а затем Я покажу тебе дела еще более дивные.

И поведена я была каким-то длинным проходом и, услыхав жалобные и громкие стенания, спросила:

— Откуда исходят эти стоны?

И мне было сказано:

— Это страждущие во аде души грешников.

Я сказала:

— Господи! покажи мне это место вечных страданий!

И голос мне ответил:

— Я тебе покажу многое.

И была я подведена к краю огромной пропасти, и тот же незримый мой спутник мне сказал:

— Ты увидишь здесь страшные мучения.

И увидела я в пропасти той народ, кипящий как бы в негашеной извести, и, увидевши, ужаснулась, и напал на меня страх, как бы и мне не упасть в эту пропасть... Из пропасти этой кто-то как бы железными щипцами извлек одну грешную душу, и мне было повелено следовать за нею. Я спросила:

— Куда она идет?

И мне было отвечено:

— Душа эта идет отыскивать свое место.

И увидела я мертвое, обезображенное тело, которое при земной жизни принадлежало этой душе. И когда эта душа приблизилась к тому безобразному и мертвому, что было некогда ее телом, то возопила та душа:

— Господи! неужели мне надо войти в этот отвратительный труп?

И начала она плакать и сетовать и стенать жалобно.

Образ души этой был образ человеческий, но только он был много меньше по величине своей, и душа эта вид имела непривлекательный. Так боялась, так трепетала эта душа от отвращения при виде своего земного тела, что только могла вопиять об одном ко Господу:

— Господи! лучше умножь во сто крат мои мучения, которые я терплю во аде, но не посылай меня в это тело отвратительное!

И просила я, чтобы мне был объяснен смысл этого видения.

— Это — образ будущего воскресения грешников, — поведал мне незримый голос. — Ты видишь из него, что для грешной души самым тяжелым мучением будет войти в прежнее свое тело, которое уже станет тогда вечным, и в нем душа будет испытывать сугубые мучения, так как ее плоть, ставшая вечной, будет служить возгнещением вечному огню... Обо всем, что ты здесь видишь и что узнала, ты должна рассказать на земле.

— Господи! — сказала я, — но кто же мне, простой крестьянке да еще такой, которую считают дурочкой, поверит, что мне были такие откровения?

— Поверят те, кто помнит слово Божие, а остальные пусть смеются над тобой: те поверят после.

Тут душа, за которой я следовала, бросилась в кипящую смолу.

И сказала я:

— Пойдем отсюда!

Голос мне отвечал:

— Потерпи: близость Моя утешает здесь находящихся!

Потом я была проведена в иное место страданий. И там раздавались стоны и жалобные вопли грешников.

— Господи! — сказала я, — как Ты, Всеблагий, не имеешь к ним сострадания?

И голос мне говорил:

— Я жалею о міре и потому показываю тебе все, что ожидает грешников по смерти. Я дал им Мое слово, но они забыли его — напомни им угрозу Мою: расскажи, что видела, что показано было тебе из жалости к міру. Я Сам за них страдал более, нежели они. Я даровал им даром рай, а они купили себе ад... Но ты просила показать тебе еще адские муки — так вооружись мужеством: ты их увидишь!

И была я подведена как бы к какому-то дому и была поставлена против его двери, и в дверь эту кто-то ударил точно железным запором, и тотчас эта дверь отворилась... И увидела я «некоего», сидящего в огне, и страшное пламя исходило из уст его... Я была потрясена таким ужасом от невообразимо страшного вида его, что в трепете возопила:

— Теперь я вижу, что я уже умерла!

Но голос мне сказал:

— Слушай теперь, что тебе будут говорить!

И страшный «некий», в огне сидящий и из себя извергающий пламя, сказал мне:

— Душа! чему дивишься? Если ты в продолжение твоей жизни жила, чтобы угождать диаволу и его аггелам, то ты уже больше не Божия, а моя!

Тогда в ужасе я вскричала:

— Так, стало быть, тот, кто меня привел сюда, меня оставил?

Но тот же голос, за которым я шла все время, ответил мне:

— Нет, не оставил Я тебя и не оставлю здесь; но слушай со вниманием слова, которые Я говорю, ибо ты должна все, что услышишь и слышала, рассказать на земле, ничего не прибавив и не убавив из слышанного и виденного.

И, обратясь к «ужасному», голос сказал:

— Сатана! ты ошибаешься: эта душа еще не принадлежит ни Мне, ни тебе: еще не кончена земная жизнь ее.

И сказал на эти слова «ужасный»:

— По какой же причине и за что Ты даешь этой душе такое видение и показываешь ей тайны и глубину Твоих путей?

Голос отвечал:

— Не за заслуги сей души извещаю ей судьбы Мои, но по милосердию Моему к людям и во свидетельство им она должна видеть и знать то, что ей показано. Ты поторопился, сатана, послать свою сопротивную силу на землю, чтобы смутить и погубить людей — еще не узнал ты времени своего, и хотя ты успел приобрести царству своему 10 500 овец Моих, но Я прощу им, и если нужно будет, то прибавлю 30 лет земной жизни этим душам грешным, чтобы привести их на путь покаяния. Ты водил свою силу на разорение и погибель народов, ты воздвиг против них свое орудие — Наполеона, но для Меня нет деления людей на французов и русских, а знаю Я только человеческие души. Сила твоя — во злобе и лжи, но Моя сила — в милосердии, и на сто грехов Мне довольно одного доброго дела, чтобы спасти душу. По образу Моему Я сотворил человека, но не для тебя, а для Меня. Люди своевольно следуют и губят себя за тобой, но Я сотворю во время определенное, что они отдалятся от тебя.

И сказал мне голос:

— Выйдем отсюда!

И привел Он меня в место сокровенное, где я услышала некое совещание и вновь получила повеление объявить его на земле. В совещании этом я услышала о казнях, определенных земле, дабы ими привести людей через покаяние в злых их делах к Богу.

И был совет святых послать на землю язву тяжкую, смертную, или превратить в знамение людям воду в кровь, или потрясти землю великим землетрясением, или уничтожить великий град Москву за беззакония человеческие, как Содом и Гоморру. Но сказал святым Своим Господь:

— Если Я пошлю язву, добрые истребятся вместе со злыми, а не останется на земле добрых, как устоит она? Если воды обращу в кровь, то все живущее на земле погибнет — и люди, и звери, и птицы, и рыбы. Пошлю землетрясение — те, кто будет им пощажен, возмнят, что они лучше тех, которые им будут наказаны. Москву истребить? Святые, от многих веков в ней почивающие, просят к ней Моей милости, и ради Моей любви к ним пощажу Москву.

И было решено на Совете Господнем опустошить часть земли голодом и не дать ей плодоносить для наказания тех стран, где забыты законы Господни, где презрены священные праздники, установленные в память благодеяний Божиих, явленных Его милосердием грешной земле. И повелено мне решение Суда Господня оповестить людям моей земли. И сказала я:

— Господи! верить мне никто не захочет, что я была свидетельницей всего виденного и слышанного.

Голос незримый сказал мне:

— Моим повелением уже возвещали в иных странах христиане, сердцем и разумом простые.

Теперь и для России Я избираю глас невежественных и слепцов, дабы им посрамить премудрость сего міра. Правосудие Мое истинно, и Суд Мой нелицеприятен: твоя обязанность — говорить, а Мне — творить Мою волю. Если в этом году слова твои сочтут басней, следующий докажет истинность твоего посольства. Как верно то, что святой Мой Макарий нетленными мощами почивает в Можайске, так и то верно, что исполнится на людях России Мое наказание.

И сказано мне было тут, что тот старец, которого я видела в своем видении в древней соборной церкви в Можайске и есть св. Макарий, что мощи его почивают в земле 195 лет и молитвы его низведут на Россию великое Божие благословение.

И было мне сказано о пастырях Церкви Господней, о священниках, что весьма немногие из них достойно носят это имя, но что как бы ни были они малодостойны великого своего призвания, но Литургия, ими совершаемая, все- таки — Литургия, ибо вместо них Ангелы Господни совершают служение. Говорили святые, что грех великий тем священникам, которые нюхают табак во время Богослужения и принимают без должного благоговения Тело и Кровь Христову. Но сказал мне голос:

— Ты слышала в Можайске Божественное служение Моих ангелов, знай, что и в земном Моем клире ты услышишь певцов Моих, тела которых измождены Меня ради, а души Мною насыщены. Но много и таких, коих тела насыщены, но души изнеможены.

О господах наших мне было сказано, что они прогневляют Бога балами, театрами — роскошью сатанинской и обольщением.

И сказано мне было еще про мудрецов міра и ученых, что они забыли Божий Закон, не веруют вечным мучениям, учат многому, а «единое на потребу» оставили. Сказал мне голос:

— Не тот Мне любезен, кто много из премудрости земной знает, а воли Моей не творит, а тот, кто хотя и весьма мало знает, но делает много, творя по заповедям Моим.

О военных мне было сказано, что беседа их соблазнительная и нечестивая — мерзость в очах Господних и что невоздержность языка их погубит...

Видение это мне было 16 февраля 1839 года...

3 мая 1840 года я видела во сне, что мне должно быть 20 мая в Можайске и заказать панихиду по св. Макарии и молитвы святого отстранят гнев Божий.

В другом сне мне было сказано, чтобы я сходила в Новоспасский монастырь к отцу Филарету рассказать свой сон. Я была у него и рассказала ему все, что удостоилась видеть. Отец Филарет советовал мне не унывать от препятствий, искушений и даже гонений, которых я должна ожидать, а пребывать во всякое время верной Богу и Его велениям.

В другой раз я получила во сне повеление идти во Ржев к Спиридону Яковлевичу, который в то же время видел сон, возвестивший ему мое прибытие.

На третьей неделе Великого поста 1839 года, в ночь с пятницы на субботу, я видела сон, в котором мне было приказано рассказать все, что видела, Великому Князю Наследнику Александру Николаевичу. В этом же сне, в утверждение моей душевной бодрости для исполнения страшного приказания предстать перед очи Наследника Русского Престола, мне было показано, что и Государь Наследник имел в ту же ночь видение Господа, Который ему сказал:

— Хочешь ли ты знать пути Мои?

— Хочу, Господи! — отвечал Великий Князь.

И ему было сказано:

— Не от Меня ты услышишь их, а вот эта тебе их расскажет.

И я была показана Наследнику в его сонном видении.

Но прежде чем мне было решиться говорить с ним, со мной сделалось такое душевное томление, такое явилось отвращение от исполнения данного мне поручения, что я себе нигде места не находила, пока наконец, находясь в церкви, я не приняла твердого решения идти к Государю Наследнику во что бы то ни стало. Необходимо мне было сказать об этом своим господам и просить их разрешения, и, к великой моей радости и удивлению, господа мои меня выслушали с любовью и дозволили мне следовать моему внушению.

В это время в Бородине были военные маневры, на которых присутствовали Государь Император с Наследником Цесаревичем. Когда я подошла к Наследнику престола, он спросил меня, что мне нужно. Я рассказала ему мои сны и, чтобы он поверил им, прибавила, что я та самая, которую он видел во сне в ночь с пятницы на субботу третьей недели Великого поста. Ночь эта оказалась отмеченной в памятной книжке Великого Князя, и, крайне удивленный, он выслушал меня с большим вниманием и немедленно послал меня в палатку Государя Императора. Целых два часа я пробыла у Государя, рассказывая ему обо всем виденном и удостоилась Монаршей милости: Государь приказал через князя Орлова выдать мне 10 рублей. Я было не хотела их брать, но и отказаться побоялась, потому что это было приказание Императора.

Рассказывая Государю о бедствиях, которые угрожали России, я сказала Ему, что Он может их до некоторой степени предотвратить открытием мощей святого Макария. Государь мне ответил на это:

— Я недостоин такого дела.

Тогда я сказала ему:

— А разрушить древний Алексеевский монастырь, чтобы на месте выстроить новую церковь, ты почел себя достойным, не потрудившись даже вопросить людей Богоугодных, угодно ли это Божьей воле?

Мне показалось, что слова мои тронули Государя, и я прибавила:

— Ты назначил на построение этой новой церкви 17 лет, но я Тебе скажу: если бы Ты открыл мощи св. Макария, то церковь в его имя ты бы выстроил в короткий срок, а этот, которого ты назначил строителям, не выстроит тебе и в 17 лет!

Выслушав меня, Государь угрожал мне тяжким наказанием, если окажется, что все ему рассказанное я выдумала от себя; но я ему ответила, что для меня лучше претерпеть всякие казни, чем молчать, ибо я получила повеление говорить.

Когда я вернулась обратно из Бородина к своим господам, то оказалось, что меня уже ожидало от них гонение: отнесясь прежде с верой к моим видениям, теперь они выражали к ним презрение, укоряли меня в тунеядстве и бродяжестве, а затем объявили меня сумасшедшей.

Тяжко мне было вступить в прежнюю свою жизнь, и я наконец решилась опять оставить своих господ и идти в Петербург, чтобы опять видеть Государя и напомнить ему о Суде Божием над Россией. Пришла я из Москвы пешком с рублем серебра денег, и — вот теперь в Петербурге. Не зная здесь ни одной души, я попросила первого встреченного мною будочника свести меня на съезжую, так как у меня не было ни паспорта, ни пристанища. Я провела четыре дня на съезжей и в управе благочиния, где много вынесла всяких насмешек, но и там нашлись люди, которые меня слушали со вниманием, а полиция, снявши с меня допрос, перевела в большую тюрьму, где одна из тюремных надзирательниц, пожалев меня, вывела меня из тюрьмы и взяла к себе в дом на поруки.

На этом — конец этого удивительного свидетельства веры. И уже видится мне современный мір неверия и отступничества, на глаза которого попадутся эти строки: много ли в этом міре найдется таких людей, которые с должным вниманием отнесутся к неисповедимым путям Божиим, явленным здесь, открываемым младенцам, подобным крепостной крестьянской девушке Евдокии, и сокрытым от премудрых и разумных?..

«На суд пришел Я в мір сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы».

И когда видишь теперь духовную слепоту современного человека и страшные кары Божии, на него ниспосылаемые, сердце, смятенное от страха надвинувшихся и грядущих бедствий, невольно ищет в словах Спасителя грозного предупреждения и для событий современных и в них видит угрозу близкого Страшного всеобщего Суда Господня.

Судить грядет Судия Грозный и Нелицеприятный слепотствующих богоотступников! Покайтеся!

Когда архиепископ Ювеналий (Половцев) был настоятелем Курской Коренной пустыни, он получил от одного из послушников этой обители извещение в виде докладной записки об удивительном видении, которого этот послушник был удостоен. Близость Архиепископа к Оптиной Пустыни, в которой он полагал начало своему иночеству и с которой он не терял общения в духе до конца жизни, оставила след этого дивного видения в виде копии с помянутой докладной записки в бумагах и рукописях одного Оптинского монаха. От этого монаха я получил в свое распоряжение эту копию и теперь делюсь ею с моим боголюбивым читателем. Записка эта довольно малограмотна, но изложение ее настолько ясно, что я приведу ее в подлиннике, исправив только погрешности ее против правил правописания.

«Его Высокопреподобию Настоятелю Курской Коренной Рождества Богородицкой пустыни, отцу Благочинному монастырей Архимандриту Ювеналию.

Простите, Батюшка, с Вашего благословения приступаю к сему делу с дерзновением и, объятый слепотою и неразумием, прошу и надеюсь, что Вашим благоразумием и милостивой отеческой любовью они будут покрыты, ибо в Вашей особе вижу истинного служителя Божиих Таин и потому вручаю себя вашей святыне.

Я как теперь помню, меня жестоко смущал помысл оставить монастырь и уйти в мір. Соизволяя сему помыслу и смутившись сердцем и душою, я предался отчаянию и наконец решил осуществить свое намерение и вернуться в мір. Это было в четверток, а уйти из монастыря я назначил себе в воскресенье.

На следующее утро, то есть в пяток утра, когда, по чиноположению монастырскому, будильщик ходил будить братию к утрени, он зашел ко мне и разбудил и меня, но я, по обычной своей лености, лег опять на постель подождать, когда зазвонят к утрени, и тотчас заснул.

И представилось мне следующее видение: вижу я, что я будто уже умер без покаяния, сижу над своим телом и горько плачу. И мысль моя во мне говорит, что я осужден в ад на вечное мучение. В плаче этом я говорю:

— Господи! если бы я знал, что умру в настоящую ночь, то сходил бы к своему духовнику, покаялся бы и просил бы братию помолиться обо мне. А теперь я умер без покаяния, и что мне теперь делать? Господи! хоть бы Ты, подвергнув меня временно мучениям, дал мне воскреснуть, чтобы принести покаяние: Ты долготерпелив и многомилостив, и, что невозможно у человек, у Тебя все возможно.

В эту минуту, когда я так взывал ко Господу, явился некий Юноша, весьма красивый лицом, в белой, блестящей, как бы шелковой одежде, опоясанный крестообразно на груди широкой розовой лентой. Подошел ко мне этот Юноша, взял меня за руку и повел в какое-то темное, мрачное место. Ах, что же я там увидел!.. Много нагих людей сидит в этом месте: одни горько плачут, другие жалобно стонут, а иные скрежещут зубами, рвут на себе волосы и кричат:

— Увы! увы! горе нам! о, горе, о, беда!..

При виде этого сердце мое исполнилось страха и ужаса, так что я трепетал от страха.

И говорит мне приведший меня туда Юноша:

— На это место мучения широким путем пришли люди, а теперь я покажу тебе, куда тесный путь вводит и куда войти можно только скорбями многими.

И только он выговорил слова эти, как явился другой Юноша, во всем подобный первому, и назвал его по имени, но имени этого я припомнить не могу. И Юноша этот берет меня за руку и говорит первому, водившему меня:

— Пойдем к его гробу: там начали петь панихиду!

Тут мы все трое очутились в нашем соборе, но только ни гроба, ни тела моего я там не видал, а только слышал пение: «Твой есмь аз, воззови мя, Спасе, и спаси мя».

Мне стало вдруг легко и радостно и весело на душе. И говорит мне первый Юноша:

— При пении панихиды душе делается всегда весело.

В это мгновение представилось мне, что мы стоим перед какими-то великолепными вратами, и вижу я: у врат этих стоит множество Ангелов в белых, сияющих одеждах и лица их — красоты неизреченной. Путеводители мои вошли в эти врата невозбранно, а меня предстоящие Ангелы туда не допускали, и один из них сказал:

— Писано есть: ничтоже скверно внидет семо!

Тогда один из моих путеводителей обернулся на эти слова и сказал Ангелам:

— Пустите его — Бог милосердует о нем!

И по слову его расступились Ангелы и дали мне дорогу. И не успел я переступить порога врат, как раздалось неслыханное, великолепное пение: «Сии врата Господни и праведные внидут в них!»

И так пение это было приятно, что я не мог достаточно насладиться несказанной его сладостью.

Пройдя врата, мы вступили во внутренность какого-то дивного храма, и там я увидел великое множество людей всякого возраста и звания, и одни из них держали в руках кресты, другие — зеленые ветви, иные — цветы, иные — свечи, а некоторые ничего в руках не имели, но все были в великом восхищении и неизреченной радости. И носился там благоуханный воздух, тонкий и приятный, как бы голубого цвета. И сказал мне один из Юношей:

— Смотри — это покой мирских людей... Пойдем далее: я покажу тебе покой монахов, потрудившихся в Коренной обители!

Тут мне показалось, что мы поднимаемся как бы по лестнице куда-то выше. И я спросил водившего меня Юношу:

— Позвольте мне узнать ваше имя!

Юноша отвечал мне:

— Имя мое — Послушание. Запомни же, что и тебя послушание введет в Царство Небесное.

Только мне сказаны были эти слова, как мы вновь предстали пред великими вратами и оказались в храме или обители красоты неописуемой и еще более великолепно сияющей, чем виденный мною раньше храм. И сказал мне сопутствующий мне Юноша:

— Се — покой монахов!

В умилении и восторге, не в состоянии будучи достаточно насладиться открывшимся предо мною зрелищем, смотрю я влево от себя и вижу как бы облако и на нем — множество Ангелов, и плетут они венцы из различных цветов такой красоты и приятности, что нет им подобия на земле нашей грешной. И спросил я:

— Кому эти венцы и цветы?

И было мне отвечено:

— Работающим в терпении усердно Господеви, терпящим скорби в самоотвержении, писано бо есть: «Возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает: не даст молвы праведнику». Терпи и ты: терпение преодолеет всякие скорби. Ибо говорит Господь: «В терпении вашем стяжите души ваша». Вмале потрудившиеся покоиться будут здесь вечно со святыми Отцами. Все они терпением заслужили славу.

Жизнь земная не что иное, как воспитание младенца, потому и писано: «Аще не будете аки дети, не внидете в Царство Небесное». Разбери свойство доброго отрочати и поревнуй!

Наслаждаясь красотой этой небесной обители, мы пошли далее и вступили в обширную долину, на которой росли многоразличные цветущие деревья, из которых некоторые были с плодами, но только я не мог понять — с какими. По долине этой протекали дивные реки чистой, прозрачной как хрусталь воды, и весь воздух был напоен ароматным запахом бесчисленных прекраснейших цветов. Спутник мой, Юноша, указывая мне на это место, сказал:

— О нем, провидев духом, говорил пророк Исаия: «Имже не возвестися о нем, узрят, и иже не слышаша, уразумеют». А апостол Павел, увидев славу, уготованную любящим Бога, желал разрешитися и со Христом быти. Пророк же Давид, мысленно созерцая эти покои Господни, так говорил: «Покой мой зде, да вселюся в онь. Коль возлюбленна селения Твоя, Господи сил! желает и скончавается душа моя во дворы Господни...» Слышал, сколько я привел тебе свидетельств? Смотри же, зажегши светильник веры, не угаси его и старайся сосуд твой наполнить елеем добрых Христа ради дел, чтобы выйти тебе с радостию во сретение Небесного Жениха, Христа. Если будешь всегда таков, как теперь, и верою ограждать себя от духа уныния и отчаяния, я всегда буду с тобою.

И сказал мне Юноша:

— Пойдем к Престолу Господа Вседержителя Иисуса Христа!

И пошли мы далее всё той же прекраснейшей долиной, и увидели впереди нас стоящий хор Ангелов и как бы храм, а посреди его — второй Ангельский хор, стоящий по левую сторону, а по правую — третий. И расступились перед нами Ангелы, давая нам невозбранный проход и смотря на нас с улыбкой небесной любви и радости. Когда же мы проходили через Ангельские ряды, то два мои спутника, Юноши Ангелы, тихо коснулись моего плеча и сказали:

— Блажен ты, юноша, что оставил мір и измлада возлюбил Христа Господа!

И стали Ангелы петь: «Господа пойте дела и превозносите Его во вся веки!»

И что же это было за дивное пение! И нет ему подобия в звуках человеческого пения!..

Тут, с левой стороны, увидел я, стояли три аналойчика, подобные нашим церковным: на одном лежал Крест, изукрашенный цветами, на другом — Евангелие золотое, на третьем — икона Знамения Божией Матери. И видел я: идет прикладываться к ним попарно, с великим благоговением множество монахов, одетых в белоснежные одежды: игумены впереди, за ними архимандриты, сзади архимандритов — иеромонахи, монахи и послушники.

И сказал мне Ангел:

— Это монахи, потрудившиеся в Коренной пустыни.

Ангел мне назвал их всех по имени, но имен их я не помню.

Я спросил:

— Где же отец Иоанн Асеев?

Ангел ответил:

— Он здесь.

— А можно его видеть? — спросил я.

— Нет, — отвечал Ангел, — увидишь его после. Пойдем и мы приложимся!

И пошли мы в паре с моим Ангелом, и когда мы подошли ко Кресту, то Ангел сам перекрестился и сказал мне:

— И ты перекрестись!

Мы приложились ко Кресту, Евангелию и иконе. И в это время правый хор Ангелов запел: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко...», а левый затем пел: «Просвети мя светом разума Святаго Евангелия Твоего». И вышли потом все хоры Ангельские на середину храма и запели: «Величит душа моя Господа и возрадовася дух мой о Бозе Спасе Моем...» и так до конца песни.

И если бы душа моя была в теле, то рас- торглись бы их союзы: до того сладко, величественно и великолепно было это Ангельское пение. И трепетала душа моя восторгом невыразимым.

При звуках небесных этого небесного песнопения храм наполнился такого благоухания, что и уму представить невозможно. Не передать мне языком человеческим того восторга, радости, услады сердечной, которые испытывало тогда сердце моей души, растроганной и умиленной.

В храме, где совершалось это дивное торжество, иконостаса не было, а была на его месте как бы огромная завеса розового цвета, и по всему храму сиял свет светлее в бесчисленное число раз земного солнца, так что не было возможности смотреть вверх от неестественного блеска.

И там в свете неприступныя славы Своей был Престол Господень...

Но я не мог Его видеть...

И сказал тогда мне мой Ангел:

— Теперь пора тебе к утрени. Только помни, что имя мое — Послушание. Ты теперь видел славу, уготованную любящим Бога: не скорби, что пошел в монастырь. Многие желали этого пристанища, но, не быв избранны, не могли его достигнуть...

И при этих словах Ангела я проснулся. Сердце мое исполнено было страха и радости и, как голубь, трепетало, и не знал я, где я нахожусь — на небе или на земле. Пошел я к утрени в церковь и стоял там до поучения, углубясь в размышление о виденном, после чего возвратился в келью...

Прошу святых Ваших молитв и благословения. Многогрешный послушник С. Ч. 1863 года сентября 20-го дня».

Вот что, по видению неведомого, но Богу угодного послушника Коренной пустыни, уготовано для вечного радования о Христе Иисусе, Господе нашем, всем любящим Его и проходящим путь земной жизни, этого великого училища младенчествующих душ, в послушании, смирении и терпении.

Неземной, непередаваемый языком человеческим восторг, радость, умиление и исполненное вечного удовлетворения счастье вечное и неизобразимое!

И когда посмотришь с высот небесных, отверзающихся в видениях смиренным сердцем и простым разумом, просвещенным единым чистым светом живой и деятельной веры, когда взглянешь оттуда на смуту современного человечества, в погоне за призрачным, невозможным и недоступным на земле счастьем заливающего братской кровью войн и междоусобий грешную землю, тогда заскорбит и заноет великой жалостью сердце верующего христианина о безумии жалкой гордости человеческого разума, бессознательно и стремительно влекущего человечество на самое дно геенны нечеловеческой злобы и страдания, с которого уже нет возврата...

Но кто из мнящих себя богатыми разумом поверит теперь этому свидетельству истины?

«Если Моисея и пророков не слушают, то, если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят».

2 октября в 2 ½ часа пополудни 1850 года в Предтеченском Скиту Оптиной Пустыни скончался иеромонах Никон.

Несколько дней спустя по исполнении шести недель, а именно 18 ноября, в день воскресный, после утрени, новопосвященный иеромонах Варсонофий, готовясь служить раннюю Литургию, прочел правило ко Святому Причащению и от усталости, в ожидании звона к обедне, присел на стул и тотчас заснул. И показалось ему во сне, что он видит в каком-то незнакомом ему месте многочисленное собрание скитской и монастырской братии и среди них, к удивлению его, сидит умерший иеромонах Никон. И думает во сне Варсонофий: как он здесь? Ведь он умер! И с такими мыслями Варсонофий обратился к братии и сказал:

— Смотрите — это отец Никон!

И братия будто тоже увидела в своей среде почившего иеромонаха. В какой пн был одежде, этого Варсонофий не заметил, но видел, что на голове его была камилавка, но без клобука, как обыкновенно носят служащие иеромонахи и иеродиаконы во время служения. На руках Никона, обернувшегося лицом к востоку, лежал младенец, и Никон вслух поминал некоторые имена, и когда, помянув несколько имен, произнес имя «Никон», — то младенец, до того времени молчавший, сказал ему:

— Я — Никон!

И эти слова младенца пробудили в Варсонофии желание узнать о его загробной участи, и он спросил младенца:

— Где же ты теперь находишься?

— В раю!— ответил младенец, — между святыми.

Варсонофий спросил опять:

— А каков рай?

Младенец хотя общими и краткими выражениями, но сильно восхвалил красоту рая. Какими словами он был описан, этого Варсонофий упомнить не мог, но впечатление осталось у него такое, что рай неизобразимо прекрасен. Вспомнив о мытарствах, он спросил младенца:

— А по мытарствам тебя водили?

Младенец, как бы вспоминая что-то очень тяжкое, ответил протяжно:

— Уж водили-водили! водили-водили!

И видом своим, и произношением этих слов младенец выразил, что он прошел мытарства с тяжелым испытанием.

— Как же ты от них избавился? — спросил Варсонофий.

— Пришел Архангел Михаил, — отвечал младенец, — и вывел меня оттуда.

Еще о многом спрашивал младенца Варсонофий, и младенец отвечал ему на все его вопросы, только все это было Варсонофием позабыто. Он помнил только из времени этой беседы, что он обращался к окружающей братии, говоря им, чтобы и они предлагали свои вопросы младенцу, так как он на всё отвечает. Но братия стояла молча, и никто у младенца того ничего не спрашивал. Тогда Варсонофий вспомнил об аде и спросил:

— А ад ты видел? Скажи мне: тяжки в нем мучения?

И показалось Варсонофию, что младенец не находит слов, чтобы с достаточной силой изобразить лютость адских мучений. И в то же время явилось у ног Варсонофия какое-то чудовищное животное, которое беспрестанно на его глазах меняло свой вид, поднималось, опускалось, делилось на части и мало-помалу исчезло. Что было это за страшное животное, этого Варсонофий определить не мог, но ему во сне подумалось, глядя на его видоизменения, что в них заключен образ многоразличных степеней адских мучений. После этого видения Варсонофий младенца уже более не видал, а как будто сквозь какую-то отворенную дверь вышел к братии и рассказывал им об ужасах ада, как сам о них мог понять из своего видения.

Проснулся Варсонофий в великом страхе, и тут пришел будильщик возвестить о времени идти служить Литургию.

Иеромонах Никон был приобщен Святых Таин только за три с половиною часа до кончины, в полной памяти, хотя говорил тупо и мало и не совсем внятно. По верованию же Святой Православной Церкви, умирающий вскоре после сподобления Святых Таин не проходит мытарств. Почему же, спросят боголюбцы, не то было с Никоном?

И действительно, преподобные Каллист и Игнатий (в 92-й гл. «о безмолвии») приводят слова Иоанна Златоустого о некотором чудном старце, который сподобился «увидети и услышати, яко имущии отсюда отходити, аще Святых Таин причастятся с чистою совестию, егда умрети имут, дориносяще Ангели, причащения ради онаго, отсюду возносят». Но кто из нас похвалится чистую совесть иметь? Ежели преподобный Марко задержан был на мытарствах целый час, то как можно сделать решительное заключение о тех, кто в жизни хрис

тианской менее совершен этого дивного святого? Задержан же был Марко Фраческий, как уверяют некоторые прозорливцы, сподобившиеся это видеть, за то, что возбуждал и убеждал душу свою перед кончиной не бояться приближающегося разлучения ее с телом, вспоминая многие свои труды и многие слезы и различные скорби, Бога ради понесенные. Злые же мытари представляли на мытарствах, будто бы преподобный Марко перед смертью хвалился строгою и подвижническою своею жизнью, и потому не допускали душу его восходить на небо до тех пор, пока Божественный глас не повелел святым Ангелам:

— Принесите Ми сосуд избранный!

И это сокровище веры было найдено мною в келейных записках одного из Оптинских иноков. Достались они ему по наследству духовному преемственно от целого ряда предшественников его монашеского подвига, изучавших великое дело Христовой веры не в препретельных человеческаго разума словесах, а в явлениях силы и духа.

Забыли эту науку из наук многие из новых богословов, и, вожди слепые, куда ведут они вверенное их водительству слепое стадо?..