Глава 13

Известие о том, что Мак-Кендрик виновен в убийстве юнги, в мгновение ока разносится по кораблю. Тем немногим, кто полагает себя друзьями плотника, трудно поверить в то, что он оказался убийцей, но их сомнения быстро рассеиваются под тяжестью всеобщей уверенности в этом непреложном факте. После второго допроса, учиненного ему Браунли, Мак-Кендрика держат в кандалах в носовом трюме, где он ест в одиночестве, а испражняется в ведро, которое ежедневно опорожняет юнга. И спустя неделю его имя настолько прочно ассоциируется в голове каждого члена экипажа с образом преступника и извращенца, что им трудно поверить в то, что совсем еще недавно он был одним из них. Они помнят его как нелюдимого типа со странностями, предполагая, что он лишь прикидывался нормальным, старательно скрывая под маской обычного человека свои глубокие отклонения. Время от времени кто-нибудь из матросов отправляется в трюм, чтобы поиздеваться над ним или задать несколько вопросов о совершенном преступлении. При этом им кажется, что он ничуть не раскаивается в содеянном, оставаясь раздражительным, озадаченным и настроенным чрезвычайно воинственно, словно до сих пор (даже теперь) не отдает себе отчета в том, что натворил.

Браунли ничего так не желает, как вновь заняться привычным делом – убийством китов, но на протяжении нескольких следующих дней им досаждает плохая погода – проливной дождь и густой туман, – которые скрывают от них добычу и делают охоту невозможной. Проклиная бесконечную сырость и почти полное отсутствие видимости, они буквально на ощупь продвигаются на юг сквозь мешанину блинчатого льда и шуги. Когда же наконец распогоживается, они оставляют пролив Джонса и мыс Хорсбург к западу, и перед ними открывается проход в залив Пондз-бэй. Браунли не находит себе места от нетерпения, но море в этом году забито льдами необычайно плотно, и им приходится задержаться здесь еще на некоторое время. Рядом с ними встает на якорь «Гастингс», и его примеру следует «Полынья», «Неустрашимый» и «Северянин». Поскольку в ожидании перемены ветра никакой работы не предвидится, капитаны пяти кораблей обмениваются визитами с обязательными ужинами, приятно проводя время в дружеских беседах, спорах и воспоминаниях. Браунли часто и без стеснения рассказывает о своем прошлом: об угольной барже, «Персивале» и прочем. Он ничуть не стыдится того, кем был и чем занимался: человеку свойственно ошибаться, говорит он остальным, и надо отвечать за совершенные ошибки, но главное, по его мнению, – готовность двигаться дальше.

– Итак, ты готов? – небрежно спрашивает его Кэмпбелл.

Они сидят вдвоем в капитанской каюте Браунли. Тарелки и миски уже убраны, и все остальные уже вернулись на свои корабли. Кэмпбелл – умный и хитрый малый, в некотором роде, даже дружелюбный и искренний, но при этом скрытный, определенно знающий себе цену и умеющий это продемонстрировать. Браунли кажется, что в вопросе его собеседника звучит скрытая насмешка, некий намек на то, что в махинациях Бакстера самому Кэмпбеллу отводится куда более значимая и достойная роль.

– Если все пройдет хорошо, ты будешь следующим, – огрызается Браунли. – Бакстер сам говорил мне об этом.

– Бакстер полагает, что китобойный промысел исчерпал себя, – заявляет Кэмпбелл. – Он хочет остепениться и купить себе небольшую мануфактуру.

– Да, знаю, но тут он ошибается. В морях еще полным-полно рыбы.

Кэмпбелл невозмутимо пожимает плечами. На его лице выделяются курносый нос, широкие щеки и пышные бакенбарды; тонкие губы его неизменно кривятся в недовольной гримасе, отчего у Браунли складывается неприятное впечатление, что, даже хранящий молчание и погруженный в собственные мысли, Кэмпбелл всегда готов возразить.

– Будь я азартным игроком, Бакстер стал бы той темной лошадкой, на которую я бы поставил немного денег. Он не пасует перед преградами, а берет их с большим запасом, я бы сказал.

– Он большой хитрец и проныра, тут ты прав.

– Ну, так ты готов?

– У нас еще есть немного времени, чтобы загарпунить парочку китов. Спешка здесь ни к чему, верно?

– Киты – это мелочь, приятный довесок в большой игре, – напоминает ему Кэмпбелл. – А у тебя осталось не так уж много возможностей, чтобы аккуратно потопить свое корыто и обставить все должным образом. Не забывай, самое главное – все должно выглядеть естественно. Дело не должно быть слишком нарочитым, иначе страховщики начнут расследование, а это никому из нас не нужно. И тебе – меньше всего.

– В этом году здесь много льда. Так что я справлюсь.

– Лучше раньше, чем позже. Если мы начнем откладывать до бесконечности, я рискую сам угодить в ловушку, и что тогда с нами будет?

– Дай мне неделю в Пондз-бэе, – просит Браунли. – Всего лишь одну неделю, и тогда мы начнем подбирать подходящее местечко, чтобы затереть мой корабль во льдах.

– Договорились. Еще неделя, а потом мы возвращаемся на север, – соглашается Кэмпбелл, – в пролив Ланкастера или его окрестности. Туда за нами никто не пойдет, и ты выберешь себе подходящее разводье рядом с тяжелым материковым льдом и станешь ждать, пока ветер не погонит ледяное поле прямо на тебя. Судя по тем типам, кого я видел из твоего экипажа, на помощь этих придурков можно особенно не рассчитывать.

– Я намерен оставить плотника там, где он сейчас находится.

– Что ж, несчастные случаи на море неизбежны, – соглашается Кэмпбелл. – Да и о таких, как он, никто особенно горевать не станет.

– Это гнусное злодейство, – говорит Браунли. – Ты когда-нибудь слышал о чем-либо подобном? Одно дело – маленькая девочка. Это еще я могу понять, хотя и с трудом. Но несчастный юнга – это уже слишком, клянусь Богом. Мы живем в дурные времена, Кэмпбелл, в дурные и противоестественные, можешь мне поверить.

Кэмпбелл кивает, соглашаясь.

– Я бы рискнул предположить, что Господь не слишком любит бывать здесь, в северных водах, – с улыбкой говорит он. – Пожалуй, он терпеть не может холод.

Когда льды расходятся, они входят в залив, но и здесь их подстерегает неудача. Китов почти не видно, а в тех нескольких случаях, когда они все-таки спускают шлюпки, исполины быстро скрываются подо льдом, на чем охота и заканчивается. Браунли начинает спрашивать себя, уж не прав ли, в конце концов, Бакстер – пожалуй, они действительно истребили почти всех китов. Ему, правда, трудно смириться с мыслью о том, что столь обширные водные пространства, кишащие всякой живностью, можно опустошить так быстро и что такие морские гиганты оказались настолько уязвимыми, но если киты все-таки сохранились, то это означает, что они научились хорошо прятаться. Итак, спустя неделю подобных разочарований он смиряется с неизбежным и подает условленный сигнал Кэмпбеллу, а своим людям объявляет, что они покидают залив Пондз-бэй и поворачивают на север, чтобы искать удачу в другом месте.

Даже после дозы лауданума Самнер не в состоянии заснуть дольше, чем на пару часов кряду. Смерть Джозефа Ханны повлияла на него странным и непонятным образом. Он бы хотел забыть о ней. Он хотел бы уверовать, подобно всем остальным, в вину Мак-Кендрика и скорое и неизбежное наказание, но обнаруживает, что не может смириться с тем, что произошло. Он никак не может изгнать из памяти воспоминания о мертвом теле мальчика, лежащем на лакированной крышке того самого стола, за которым они ужинают каждый вечер, и о том, как Мак-Кендрик стоял совершенно голый – стыдливо безучастный к тому, что они разглядывали его, – в капитанской каюте. Два тела должны соответствовать и подходить друг другу, как соседние фрагменты головоломки, но, как он ни крутит их мысленно и так, и этак, они не желают складываться в единое целое.

Как-то поздним вечером, спустя примерно две недели после ареста судового плотника, когда корабль идет на север мимо торосов и айсбергов, Самнер спускается в носовой трюм. Мак-Кендрик, одетый в рабочий комбинезон, лежит на пятачке, расчищенном для него от всевозможных ящиков, бочонков и узлов. Ноги у него прикованы кандалами к мачте, но руки остаются свободными. Рядом с ним стоит оловянная тарелка с раскрошенной галетой, кружка с водой и зажженная свеча. В ноздри Самнеру ударяет запах нечистот из помойного ведра. Судовой врач колеблется, но потом наклоняется и трясет плотника за плечо. Мак-Кендрик медленно выпрямляется, садится, опираясь спиной о какой-то ящик, и равнодушно смотрит на своего позднего гостя.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает Самнер. – Я могу вам чем-нибудь помочь?

Мак-Кендрик отрицательно качает головой.

– Я чувствую себя настолько хорошо, насколько это возможно, учитывая обстоятельства, – отзывается он. – Полагаю, что благополучно доживу до того момента, как меня вздернут.

– Если дело дойдет до суда, у вас будет возможность доказать свою невиновность. Еще ничего не решено окончательно.

– Такой человек, как я, едва ли может рассчитывать на то, что обретет друзей в английском суде, мистер Самнер. Я – честный малый, но моя жизнь не годится для слишком пристального изучения.

– В этом вы не одиноки, смею вас уверить.

– Все мы грешники, ваша правда, но некоторые грехи караются сильнее прочих. Я – не убийца и никогда им не был, но про меня можно сказать много чего другого, и именно за это меня и повесят.

– Если вы – не убийца, тогда им является кто-то другой на корабле. Если, как вы утверждаете, Дракс лжет, значит, вполне возможно, что он или сам убил мальчика, или знает того, кто сделал это, и покрывает его. Вы не думали об этом?

Мак-Кендрик равнодушно передергивает плечами. После двух недель пребывания в трюме кожа его приобрела сероватый оттенок, а голубые глаза ввалились и затуманились. Он почесывает ухо, и на пол, кружась, падают хлопья перхоти.

– Я много о чем передумал, но какой смысл обвинять другого человека, если у меня нет никаких доказательств или свидетелей?

Самнер достает из кармана оловянную фляжку и протягивает ее Мак-Кендрику, а когда тот возвращает ее, сам делает большой глоток.

– У меня заканчивается табачок, – после недолгой паузы говорит плотник. – Если вы угостите меня понюшкой, я был бы вам весьма признателен.

Самнер передает ему кисет с табаком. Мак-Кендрик принимает его правой рукой, зажав трубку между указательным и средним пальцами левой. Держа ее столь необычным манером, он набивает ее табаком и приминает его большим пальцем правой руки.

– Что с вашей рукой? – спрашивает у него Самнер.

– Это всего лишь большой палец, – отвечает плотник. – Мне разбил его киянкой один пьяный ублюдок год или два тому, и с тех пор я не могу и пошевелить им. Для человека моего ремесла это создает некоторые неудобства, но я уже привык и как-то управляюсь без него.

– Покажите мне вашу руку.

Мак-Кендрик подается вперед и протягивает левую руку врачу. Пальцы выглядят вполне нормальными, но сустав большого пальца деформирован, а сам палец выглядит окостеневшим и потерявшим чувствительность.

– То есть в этой руке вы ничего держать не можете?

– Только четырьмя оставшимися пальцами. Полагаю, мне повезло, что это оказалась левая рука.

– Попытайтесь взять меня за запястье, – говорит ему Самнер, – вот так.

Он закатывает рукав и вытягивает руку. Мак-Кендрик сжимает ее.

– Сильнее.

– Я и так жму, как могу.

Самнер чувствует, как в плоть ему впиваются четыре пальца, но большой остается совершенно неподвижным.

– Это все, на что вы способны? – спрашивает он. – Жмите сильнее, не стесняйтесь.

– А чего мне стеснятся? – отвечает плотник. – Говорю вам, пару лет тому один придурок на борту «Уитби» угодил мне здоровенной киянкой прямо по костяшке большого пальца, когда мы стояли в доке и чинили крышку главного люка. Едва не раздробил мне его на мелкие кусочки. И у меня найдется масса свидетелей того происшествия – включая самого капитана, – которые с готовностью подтвердят его идиотскую выходку.

Самнер просит плотника отпустить его руку, после чего раскатывает рукав обратно.

– Почему вы ничего не сказали мне о своей поврежденной руке, когда я осматривал вас?

– Потому что вы о ней не спрашивали, я хорошо помню.

– Если вы не можете крепко сжать ее, то как же вы могли задушить мальчика? Вы же сами видели синяки у него на шее.

Мак-Кендрик замирает на мгновение, после чего на лице у него появляется настороженное выражение, словно он не сразу улавливает смысл, который судовой врач вкладывает в свои слова.

– Я и вправду видел их, – медленно говорит он. – Точно, они еще вытянулись такой цепочкой у него на шее.

– А спереди виднелись два больших пятна, помните? Одно над другим. Я еще подумал, что это – отпечатки двух больших пальцев, которыми надавили на гортань.

– И вы их запомнили?

– Я помню их совершенно отчетливо, – отвечает Самнер. – Два больших синяка, один над другим, похожие на кляксы от чернил.

– Но ведь у меня нет двух здоровых больших пальцев, – медленно говорит Мак-Кендрик. – И как же я тогда мог оставить эти отпечатки?

– Совершенно верно, – подхватывает Самнер. – Мне нужно немедленно переговорить с капитаном. Похоже, что тот малый с киянкой только что спас вам жизнь.