Марина и опомниться не успела, как стала женою человека, которого видела всего несколько раз в жизни.

Впрочем, она испытывала такое безоглядное и беспричинное доверие к Шеметову, что это не казалось ей слишком странным. Ей вообще казалось, что вся она переменилась. И Марина теперь с удивлением замечала в себе то, что было в ней только в детстве.

Это было спокойное и ясное восприятие жизни. Теперь она не чувствовала в себе тех пугающих и непонятных сил, которые владели ею еще совсем недавно.

Она чувствовала, что ее освобождение от них связано с Шеметовым, но не понимала, как это произошло. Взгляд ли его – то насмешливый, то надменный, то внимательный – это сделал, улыбка ли, от которой ямочка появлялась на щеке? Все страхи разбивались о него, как о скалу, и, глядя на Алексея, Марина вспоминала детство, отца и ощущение бесконечного и счастливого будущего, которым была тогда наполнена ее жизнь…

На следующий день после ночного разговора с Шеметовым Толя привез ее чемодан и зеркало. Марина поставила зеркало на письменный стол, прислонив к стене, коснулась пальцами потускневшей амальгамы. Прошлая ее жизнь, со всеми предначертаниями, смотрела на нее из холодной зеркальной глубины…

Алексей позвонил уже через час.

– Ну, невеста дорогая, – сказал он веселым голосом, – все-таки ты не зря согласилась составить счастье моей жизни! Я уже поболтал с твоей магиней. Очень волевая дама, что и говорить. И в самом деле – неотразимо привлекательна, ведьмовски, прямо Солоха! По-моему, она на мне попробовала почти все свои чары и явно не прочь была попробовать абсолютно все. Но не витает в невидимых сферах, а понимает все с полуслова. Во всяком случае, очень быстро сообразила, что в качестве моей жены ты для нее недосягаема. И что я в состоянии это обеспечить.

– Что она вам говорила? – спросила Марина, вздрагивая при мысли об Иветте.

– Да ничего особенного. Почти пожелала семейного счастья – сообщив, правда, что ты не слишком для него приспособлена, по ее мнению.

– Да? – произнесла Марина упавшим голосом. – Наверное, она права. Даже наверняка права…

– Меня ее мнение на этот счет не интересует, – заявил Шеметов. – Как и любое другое, впрочем. Ты разве забыла, что мы заключили с тобой деловой союз? – добавил он. – При чем же здесь семейное счастье? Ты мне лучше скажи, Марина, как твоя фамилия? А то ведь неудобно будет узнать об этом только в загсе, правда?

– Стенич. Марина Леонидовна Стенич.

– Очень красиво. Менять фамилию, я полагаю, ты не собираешься. Значит, делаем так: завтра утром мы едем в загс, подаем заявление и тут же расписываемся. Паспорт не забудь, пожалуйста. Свидетелей я привезу с собой. Устраивает тебя такой вариант? Или ты хочешь куклу на машине и фату?

– Я ничего не хочу, Алексей… То есть, вернее, вы… ты можешь делать, как тебе удобнее.

– Я заеду за тобой в девять утра, – сказал он.

Хотя Алексей и сказал, что не будет ни куклы, ни фаты, Марина все-таки надела лучшее свое платье, сшитое Анелей. И волосы уложила так, как показал ей куафер Жоли: двумя охватывающими волнами. Ей просто не хотелось выглядеть рядом с ним распустехой, да ведь еще и свидетели какие-то будут…

Свидетелями оказались Толя и старый Маринин знакомый Григорий Матвеевич, когда-то приходивший к ней на прием в Иветтину студию.

– Кто бы мог подумать, что мы с вами таким образом увидимся! – воскликнул он, галантно целуя Маринину руку. – Эх, и Алексей Васильич все-таки туда же – женится! Да еще на ком – на колдунье! Нет, уж я бы теперь…

– Придержи язык, Гриша, – не зло, но решительно оборвал его Шеметов.

Он был в это утро спокоен, подтянут, и лицо его казалось надменным. Но он ведь и всегда был такой, и Марина уже даже догадывалась, когда и почему выглядит надменным его лицо…

Церемония заняла не больше десяти минут. Марина расписалась в большой книге и смотрела, как ставит твердую подпись Шеметов и закорючку – Григорий Матвеевич. Потом расписался Толя; потом они вышли из загса.

– Вот современность пошла! – удивился Гриша. – Понятно, не бог весть какая радость – жениться, а все ж таки хоть поцеловались бы.

Алексей пропустил его слова мимо ушей.

– Поужинаем сегодня все вместе, хорошо? – сказал он. – В «Метрополе», что ли. Старый все-таки ресторан, хоть и мало что от него оставили.

– Тогда лучше в «Праге», – предложил Гриша. – Он еще старше, и на веранде можно сидеть. Смотри, день какой теплый будет.

– В «Метрополе», – поморщился Шеметов. – Не люблю я «Прагу».

Марина видела, что настроение у него не радостное, но не могла понять почему. Вернее, чувствовала, что это как-то связано с сегодняшней церемонией, и совсем терялась: зачем же он все это затеял, если так?..

– Не обращай внимания, Марина, – негромко сказал Шеметов, когда Григорий Матвеевич и Толя оказались немного впереди. – Я просто не люблю официальных церемоний, у меня с ними ничего хорошего не связано. Ты чудесно выглядишь сегодня. До вечера, ладно?

Но он не стал веселее и вечером, и Марина по-прежнему терялась в догадках – что с ним? Сияли в ярком свете люстр приборы и бокалы, в самом воздухе ресторанного зала витало ощущение легкой вечерней эйфории, – а он сидел с ничего не выражающим лицом и, похоже, вообще не замечал, где находится.

Марина мало знала Шеметова, и ей не приходилось видеть, как он пьет. За своим свадебным ужином она увидела это впервые. Хмель настигал его медленно, не сбивая, но смотреть на это было тяжело.

Шеметов сжимал мельхиоровое кольцо для салфетки так, что пальцы у него белели, и опрокидывал рюмку за рюмкой, почти не закусывая. Марина не замечала ни роскошных метрополевских интерьеров, ни аппетитных блюд – только его каменеющее лицо, темный и печальный блеск его глаз, когда он невидяще смотрел прямо перед собою…

Кажется, только она это замечала. Гриша болтал о чем-то с Толей или сосредоточенно ел, играла музыка, и все были безразличны друг другу в огромном зале.

Ее трудно было удивить или напугать пьянством. В карельской деревне все мужчины пили так, как это, пожалуй, и не снилось никому в Москве. Марина прекрасно помнила, как то отец, то бабушка – по-разному – вечно спасали кого-нибудь от белой горячки.

Но те, калеваловские, мужики не слишком менялись спьяну; да они словно и родились такими. Алексей менялся весь, всего за какой-нибудь час он стал совершенно неузнаваем, закрыт для нее. Он рассеянно отвечал на ее вопросы, и Марине казалось, что он так же мало замечает ее, как цветы в вазе на столе.

Она незаметно положила руку на его руку, сжимающую мельхиоровое кольцо. Пальцы его тут же разжались, потом снова напряглись.

– Может быть, пора идти? – осторожно спросила она. – Я устала, Алексей, и ты, по-моему, тоже.

– Нет. – Он поморщился и резко убрал руку. – Я останусь, а ты можешь идти, если устала. Толя, проводи мою жену.

Марина едва не обиделась на этот неожиданный и ничем не заслуженный тон. Но на него и обижаться невозможно было сейчас: так ощутимо тяжело было то, что захлестывало его, самому ему не в радость.

– Да ты не волнуйся, – сказал Толя по дороге к машине. – Первый раз он пьет, что ли? Посуду бить не станет, морды – тоже. Он не агрессивный спьяну, ты не думай.

– Может быть, ты вернешься? – спросила Марина. – Я и сама доберусь, иди к нему.

– Ничего не случится, я ж сказал. Там еще три человека наших, из охраны, с нами же приехали, ты не заметила разве? А я через полчаса так и так вернусь, не бойся.

– Почему же он так? – медленно произнесла Марина.

– Как – так? – удивился Толя. – Пьет, в смысле? Ну, подумаешь! В грязи же не валяется, что с того, если и выпивает? Завтра с утра как огурчик будет, даже без опохмелу.

– Нет, не то, что пьет. Тяжело как пьет…

– А! – понял Толя. – Так он же и вообще невеселый, ты сейчас только заметила, что ли? Да и с чего ему особо веселиться?

Марина не стала расспрашивать, отчего невесел ее муж. Самой ей стало грустно, и в таком нерадостном настроении встретила она свою первую брачную ночь, сидя у стола перед зеркалом и вглядываясь в игру света в глубине амальгамы.