Уотер Детройт улетел в Калифорнию, и Челеста вздохнула с облегчением. Он ей очень нравился, но уж слишком серьезно к себе относился. Челеста чувствовала себя неуютно в Верхнем Ист Сайде, чего Уотер никак не мог понять. Он считал ее представительницей высшего света Англии. Саму Англию Уотер не любил, да и не знал, поскольку, за исключением вояжа на премьеру «Пытки», был там всего один раз лет восемь назад с родителями в туристической поездке. Тогда он наделал кучу фотографий, которые аккуратно хранились в специальном альбоме.

Ему нравилась английская внешность Челесты, которой особую прелесть придавала как бы потенциально заложенная в ней карьера супермодели. Но относился он к Челесте, как к вздорной девочке-подростку, хоть и красивой, но глупенькой. Уотер был помешан на деньгах. Она – на развлечениях. А возможность развлечься представилась только после его отъезда.

Ее собственная квартира была на Горацио-стрит, всего в квартале от суперстудии «Индустрия», где по большей части и приходилось работать. Со временем, когда появятся деньги, она снимет квартиру в южном конце Кэнел-стрит, – там в одном из домов Западного Бродвея живут почти все знаменитые супермодели.

Но не Лебедь.

Челеста часто думала о ней. Если бы Оливер и Венеция поженились, Сван и Челеста были бы родственниками. Ее родители до сих пор дружат с Крайтон-Лейками, как ни странно, даже больше, чем родители Оливера. Но Сван в последнее время редко появляется дома. Такое впечатлениe, что она, став супермоделью, порвала с прошлым. Мать Челесты ворчала на Сван: «Она теперь слишком высоко летает, и ей не до таких, как мы. Я написала ей письмо, просила помочь мне вернуться на подиум. Так она даже не удосужилась ответить». И правильно сделала, подумала про себя Челеста, она же не дура, чтобы терять время на бредовые затеи.

Челеста чувствовала какое-то беспокойство по поводу своего разговора с той английской журналисткой накануне отъезда из Лондона. Она хотела было поговорить со Сван о последних странных публикациях в прессе, но в нью-йоркском отделении «Этуаль» ей сказали, что Сван сейчас в Европе. И Челеста решила подождать, пока она вернется. Уотер все время приставал к ней, чтобы она познакомила его со Сван. Через нее он хотел выйти на Рори Стирлинга и получить права на сценарий по его бестселлеру «На поле боя». Насколько Челеста поняла из рассказов Уотера, литературные агенты Стирлинга не очень-то в нем заинтересованы, поскольку на книгу уже обратили внимание Том Круз, Лайам Нисон, Дэн Дэй-Льюис и Том Хэнкс, так что они предпочитают заключить договор с кем-нибудь из них. Уотер никак не мог взять в голову, что ему еще очень далеко до настоящих звезд. Это все равно как если бы Челеста, один раз появившись на обложке «Картерса», возомнила себя супермоделью и стала бы требовать многомиллионных контрактов. Ей часто хотелось сказать ему: «Да плюнь на все, Уотер. Давай отдохнем, сходим в ночной клуб». Но она знала, что это бесполезно. Вечера Уотер проводил, как и положено типичному жителю Калифорнии: ранний ужин в каком-нибудь французском или итальянском ресторанчике, а потом – куча сценариев под мышку и на диван.

Он начал приставать к ней со Сван, когда однажды случайно заметил, как Рори Стирлинг заезжал на своем джипе «чироки» в гараж отеля «Карлайл». Поговорив со швейцаром, Уотер так и не выяснил, что здесь делает Стирлинг, однако у стойки регистратора ему сообщили, что мистер Стирлинг не является постояльцем отеля. Уотер несколько дней следил за входом в «Карлайл» из окна своей квартиры, но больше Стирлинга не видел. К кому же он тогда приезжал? Наконец Уотер вспомнил, что на приеме у Норы Николсон была и Сван, которая жила в «Карлайле». Решив проверить свою гипотезу, он позвонил Норе, поблагодарил за «чудесный прием» и намекнул, что якобы слышал, будто Сван и Рори… Нора с воодушевлением защебетала, что и она слышала, и что она так рада… Итак, все выяснилось.

– Когда вернусь из Калифорнии, ты позвонишь ей и пригласишь Лебедь к нам, – говорил он Челесте. – Я хочу через нее выйти на Рори Стирлинга и убедить его, что смогу сыграть Ральфа в «На поле боя». Кроме того, я хочу сам быть и продюсером, и режиссером фильма.

Когда агентство «Этуаль» посылало Челесту в Нью-Йорк, ее портфолио заранее переправили туда по другим каналам. На таможне, увидев портфолио, сразу бы поняли, что она приехала работать, а первые два месяца у нее не было разрешения на работу, и она снималась нелегально. В Нью-Йорке она взяла с места в карьер, в день у нее было до десяти просмотров, а через месяц она уже снималась для Рассела Беннета, Джоан Вэсс, Марка Айсена и Маноло, уроженки Кубы, своего рода нью-йоркской Вивьен Вествуд. Она начала зарабатывать деньги и сразу ощутила разницу между Англией и Америкой. В Америке она более пятидесяти процентов своих гонораров отдавала агентству, которое приблизительно треть полученной от нее суммы перечисляла налоговому управлению. В Англии она отдавала агентству только двадцать процентов, зато свои налоги платила сама. Вскоре она подала просьбу о разрешении на работу. Гарантом выступило агентство. Она заплатила тысячу двести долларов адвокату, и через три недели все было улажено. Так что с карьерой все шло успешно, чего нельзя было сказать о личной жизни, которая принимала какой-то шизофренический характер.

В обществе Уотера она была девушкой знаменитого актера и разъезжала по приемам в шикарных домах с привратниками и ливрейными лакеями, где ее представляли как старинную приятельницу семьи знаменитой фотомодели Лавинии Крайтон-Лейк, более известной как Лебедь. Уотер таким образом старался произвести впечатление на общество, в котором они вращались: банкиры, издатели, адвокаты, агенты, президенты и вице-президенты компаний, и везде – деньги, деньги, деньги…

Челесте все это было не по душе. Ей не нравилась эта шикарная, холодная, снобистская публика, и, как ей казалось, Лебедь тоже была не в восторге от подобных людей. А все, что Челеста слышала о Сван, вызывало у нее безотчетную симпатию. Отец, бывало, часто говаривал, что из всех гостей Тривейна, пожалуй, одна лишь Сван оценила поместье по достоинству.

«Она вообще была странной девочкой, – вспоминал отец. – Всегда замкнутая, всегда сама в себе. В детстве она казалась и не очень-то симпатичной. Венеция, упокой, Господи, ее душу, была куда красивее. Лавиния оставалась как бы в тени сестры, но вот что удивительно, смотрю сейчас семейный альбом и вижу, что чаще других фотографировал именно Лавинию. Видно, она уже и тогда чем-то привлекала к себе, но мы даже и подумать не могли, что она станет такой знаменитой. Никто из нас и не подозревал, кроме разве что моей матери. Помню, Пруденс чуть с ума не сошла, когда моя мать сказала, что Лавинии следует подумать о карьере фотомодели. Ты же знаешь, бабушка скептически относилась к талантам твоей матушки. Но, вообще говоря, есть что-то трагическое в судьбе всех Крайтон-Лейков. Из них, кстати, только Лавиния любила бывать у нас в «Тривейне». Ей здесь нравилось. Она, как и ты, любила далекие прогулки. А когда исчез ее брат, я пригласил ее сюда пожить недельку. Бедная девочка очень страдала. По-моему, она так до конца и не оправилась от этого потрясения, наверное, поэтому так и любит одиночество. Обрати внимание на ее глаза на фотографиях в этих модных журналах, которые твоя матушка рассеивает по всему дому. Понимаешь, Челеста, Лавиния – неприкаянная душа. Трагическая. Одинокая».

Этот самый длинный монолог, который Челеста слышала от отца и запомнила на всю жизнь, абсолютно опровергал все эти разговоры об отце: мол, сухарь и кабинетный историк. Хьюго Фэрфакс замечал в жизни куда больше, чем могли предположить окружающие его люди, и в первую очередь его жена.

Челеста чувствовала какую-то необъяснимую связь со Сван, но ей совершенно не хотелось пользоваться старыми семейными связями, чтобы помочь карьере Уотера. Она уже успела заметить, что понятия о хорошем тоне в Америке и в Англии несколько разнятся, и между американской непосредственностью и английской сдержанностью пролегает настоящая пропасть. Каждый американец при знакомстве откровенно выражал свою радость, особенно когда узнавал, что она как-то связана со Сван. Челесте это казалось удивительным. Постепенно она начала понимать, что, на самом деле, Сван не вращается в таком обществе, и все эти люди, как и Уотер, видят в Челесте возможность попасть в мир Лебеди. Неожиданно она поняла, почему Сван поселилась именно в «Карлайле»: там она была надежно отгорожена от мира. Надо непременно пригласить Лавинию в гости, когда она вернется, решила Челеста, но только не в квартиру Уотера, а к себе на Горацио-стрит. Или в какое-нибудь простенькое кафе. Челесте почему-то казалось, что Сван это тоже больше понравится…

Как только Уотер улетел, Челеста сразу же перебралась в Вест Коуст Билдинг, где жили модели, художники по прическам и вообще люди из мира моды. Она любила бродить по мощеным улочкам нью-йоркского Сохо, любила эти темно-зеленые и красные дома с зигзагами пожарных лестниц и большими флагами над магазинами и выставочными салонами. Ей нравилась атмосфера салонов и книжных лавок, она любила заходить в японские ресторанчики «Носмо Кинг» на улице Варик или «Суон» на углу Шестой и Принц-авеню. Она частенько навещала свою старую приятельницу Кэролайн: когда-то они вместе учились в частном пансионате Св. Марии в Уилтшире, а теперь Кэролайн работала в художественной галерее на Спринг-стрит.

Челеста оставила все свои наряды от лучших кутюрье на квартире Уотера, а у себя в квартире носила обычную одежду, которую купила на вес в одном бруклинском универмаге по полтора доллара за фунт. Она перерыла целые горы тряпья и вернулась к себе домой на Горацио-стрит с полной сумкой одежды, за которую заплатила меньше десяти долларов. Все это было грязное и мятое, но после стирки у нее появилась масса прекрасных и стильных вещей: скажем, из робы служащего бензоколонки и рабочих штанов с цепочками получился потрясающий костюм.

А по вечерам она, естественно, ходила в ночные клубы.

От Уотера тоже была своеобразная польза. В свое время он сводил ее в «Лаймлайт» на 20-й улице, потом она уже сама пошла в «Диско 2000». Постепенно и в «Саши», и в «Астро Эрл», и в других ночных клубах она стала своей. Она могла бы сидеть в зале для «особых гостей», но любила техно-рок, а его исполняли, как правило, в довольно больших залах. Шумных тусовок она не любила, но если где-нибудь выступал Моби, она обязательно появлялась там, потому что крутое техно он выдавал едва ли не лучше всех. Одна из самых насущных забот среди фотомоделей, обитавших в Вэст Коуст Билдинг, – как попасть в клуб. И тут Челеста пользовалась именем Уотера как своеобразным пропуском. В частности, когда хотела послушать выступление очередной группы в клубе «Трикотажная фабрика», который так прозвали из-за потолка, затянутого сплошной сеткой из вязаных свитеров.

Однако ее посещения клубов были не в ущерб делу. Ньюйоркцы вообще ведут очень дисциплинированную жизнь. Здесь все делают вовремя. Студии арендуют с девяти до пяти, и за это время все должно быть сделано, потому что заказчики не любят платить за дополнительную аренду. Вообще Челесте нравилось в Нью-Йорке. Днем она работала, вечером отдыхала в клубе. Постоянные встречи с художниками, моделями в кафе, в художественных салонах, на улицах Сохо.

Потом вернулся Уотер.

Как обычно – надутый и преисполненный самомнения. Челеста снова перебралась к нему перед самым его приездом, надела роскошное платье, которое он купил ей в «Бергдорфе» и в котором она выглядела по меньшей мере лет на двадцать шесть, и стала ждать, когда он приедет из аэропорта.

– Собирайся скорее, мы обедаем с Майком Овитцем. Он в Нью-Йорке проездом. В Калифорнии мне не удалось с ним поговорить, я договорился на сегодня.

Но и «сегодня» тоже не удалось. Когда они приехали в ресторан, легендарного киноагента уже и след простыл, а с кем они в результате обедали, Челеста так толком и не поняла. Во всяком случае, за столом на нее смотрели с непередаваемым восхищением, – наверное, Уотер на этот раз загнул, что она вот-вот должна появиться на обложке «Вог». Челесту много расспрашивали о ее планах – собирается ли она выступать на предстоящих суперпоказах в Париже и Милане, и, когда она ответила, что на нее есть заявки на то и другое шоу, Уотер насупился и замолчал.

В такси по дороге домой он накинулся на нее:

– Почему ты мне об этом не рассказала? Первый раз слышу, что ты собираешься в Париж. Понятия не имел, что ты едешь в Милан! Ты вообще, как посмотрю, становишься птицей высокого полета.

«А ты как думал, – усмехнулась про себя Челеста. – Конечно, тебе нужна симпатичная подружка-фотомодель, которая будет знать свое место, пока ты будешь делать карьеру. Майк Овитц тебя похерил. Сценарий Стирлинга ты так и не получил. А меня могут заметить на этих супершоу, я могу стать настоящей звездой. Конечно, тебе это не нравится!»

Уотер не был нежным любовником. Челеста чувствовала, что ему нравится быть грубым в постели, но она – модель, а на подиум с синяками не выйдешь. Любопытно, что Уотер любил строить из себя крутого мужчину, а тело у него было, как у нескладного подростка. Он пробуждал в Челесте скорее материнский инстинкт, чувствовал это и еще больше бесился.

Они лежали в постели, Челеста нежно водила пальцем по его выступающим ребрам.

– А ты бы мог стать хорошей моделью, – сказала она вдруг, – такие как раз нужны на подиуме. В тебе есть что-то от бродяги, а это сейчас модно.

Конечно, глупо было говорить такое. Уотер слишком серьезно к себе относится, чтобы над ним подшучивать. Он вдруг вскочил и схватил первое, что подвернулось под руку – это оказался кожаный кофр Челесты – и размахнулся. Он явно собирался вытянуть ее по голым ягодицам.

Недолго думая, она соскочила с кровати, юркнула в ванную и заперлась там. Кофр с грохотом ударился в дверь, и его содержимое с шумом рассыпалось по комнате. Она сидела на унитазе, курила и разглядывала в зеркале свое раскрасневшееся лицо. Пусть немножко остынет. Пусть подумает, что она и вправду испугалась. Пусть почувствует себя виноватым.

– Черт возьми! А это интересно!

Она нахмурилась.

– Что там?

– А эти вот записи в книжице. Да открой ты дверь, я тебе кое-что прочту. Ты слышишь меня? Слушай: «Они заставляют девушек смотреть. Клиента убивают, а девушки должны смотреть, как это происходит…» Эй, Челеста, что ты делаешь?

Челеста выскочила из ванной и выхватила у него записную книжку.

– Уотер, больше никогда, понимаешь, никогда не лезь в мой кофр. Понял? Это личные записи.

– Послушай, успокойся. Извини, я нечаянно. Я и не знал, что ты замешана в такие дела. Надо было сказать мне и…

– Я тут абсолютно ни при чем. Как тебе только в голову могло прийти такое?

– Тебе просто нравится читать эти странички? Щекочет нервы? А кто это написал?

Она видела, что он заинтригован. Ей пришлось снова затащить его в постель, чтобы хоть как-то отвлечь от этой записной книжки: рассказать ему она ничего не могла, не имела права.

Книжку она нашла на чердаке в «Тривейне». Когда отец рассказал ей, что Лавиния и в детстве была очень фотогенична, она решила убедиться в этом и посмотреть старые альбомы.

«Эти альбомы в ящике с табличкой «Крайтон-Лейк», сказал ей тогда отец. – После смерти Оливера и Венеции Пруденс убрала все вещи, связанные с этой семьей. Дело в том, что в тот день она получила письмо от Оливера, который был уже мертв. Он был у нас неделю назад и, наверное, благодарил за гостеприимство. Но письмо ее очень расстроило. Она просто сгребла все вещи в один ящик и попросила меня убрать его с глаз долой».

Челеста нашла нераспечатанное письмо, адресованное матери. Она тут же вскрыла его и с детским любопытством принялась читать. Это было обыкновенное вежливое послание: дорогая тетушка Пруденс, большое вам спасибо, что пригласили нас с Венецией на выходные. Мы прекрасно провели время. Было очень приятно увидеть вас и дядюшку Хьюго в добром здравии, и т. д., и т. п. Искренне ваш Оливер». Однако был постскриптум, который оказался куда интереснее.

«P.S. Мне очень жаль, тетя П., что доставляю вам беспокойство, но около кровати я забыл у вас записную книжку. Маленькая книжечка в красном переплете. Там я веду запись расходов, так что она мне просто необходима. Буду вам признателен, если вы мне отправите ее по почте».

Пруденс, видимо, нашла книжку, положила в стол и забыла. А потом, когда снова наткнулась на нее, Оливер был уже мертв, и она отправила ее в тот же ящик на чердак.

Челеста начала читать записную книжку, а когда прочла, подумала, что лучше бы она этого не делала. Тогда она не все поняла, но с годами вся ужасная правда о «милом кузене» Оливере предстала перед ней во всей своей неприглядности.

Это был своего рода дневник. Не обо всех событиях жизни, а только о том, что касалось некоего агентства «Цецилия», в котором, судя по всему, Оливер провел немало времени. Похоже, Оливер делал эти записи, чтобы потом кому-то показать. Он явно запутался и не знал, как выйти из положения. Из записей было неясно, работал ли он на это агентство или оставался только клиентом. Скорее всего, он начал как клиент, а потом почувствовал, что его втянули в какое-то страшное дело. На страницах книжки часто мелькала фамилия Мюррей и еще некая Молли, которая, судя по всему, рассказывала Оливеру о том, что происходит в агентстве. Многие записи так и начинались: «Сегодня Молли рассказала, что…»

Последняя запись была самой ужасной.

«Я дожен вытащить оттуда Молли. У них в каждой комнате установлены видеокамеры. Они снимают смерть людей, и при этом в кадре оказываются и девушки. Молли слишком напугана, чтобы на что-то решиться. Сам я чувствую, что не справляюсь с ситуацией. Пришлось все рассказать Гарри».

Запись была сделана Оливером накануне смерти.

Значит, Гарри все знал и молчал. Но почему?

На самом деле Челеста понимала, почему. Гарри молчал по той же причине, по которой она сама никому не рассказывала о записной книжке Оливера все эти годы. И Крайтон-Лейки, и Фэрфаксы достаточно натерпелись, и очередной громкий скандал был им совершенно ни к чему. И все-таки Челеста знала, что рано или поздно ей придется этим заняться. Потому-то она и упомянула об агентстве «Цецилия» в разговоре с той журналисткой. Если агентство до сих пор существует, пусть Линди-Джейн Джонсон попробует разгрести это дерьмо.

А тем временем сама Челеста все думала, как бы рассказать Сван о том, что ее брат тоже был замешан в этом деле. Тут нельзя торопиться. Бедняжка, может, до сих пор не знает, жив ли он.

Через неделю Уотер вернулся домой довольный и, как бы между прочим, обронил:

– Все идет отлично. Поезжай в Париж на свое шоу. Я тоже поеду с тобой. Только что получил роль в фильме Роберта Альтмана о моде. Съемки идут как раз в Париже. Не исключено, что мы вместе появимся на экране, в одном фильме.

«Вот засранец! – подумала Челеста. Он прекрасно знал, что окончательное решение о ее участии в парижских показах пока не принято. И может, она вообще никуда не поедет. – Ладно-ладно, давай, выпендривайся. Вот попаду на показ, тогда я тебе покажу!»