Книга: Лебедь
Назад: ЛОНДОН, 1994
Дальше: МИЛАН, 1994

НЬЮ-ЙОРК. 1994

Конечно, в мастерской была не Молли Бэйнбридж.
Но сходство просто сверхъестественное. Неудивительно, что на мгновение мне показалось, будто Молли восстала из мертвых. На самом же деле это была ее младшая сестра Салли.
Они с Гарри суетились у старой печки, угощали меня удивительно вкусной тушенкой, а я сидела и размышляла. Ирония судьбы… Вот опять мой любимый брат смотрит нежным взглядом не на меня, а на другую женщину, но странно, я не испытываю ни малейшего укола ревности. Наверно, я стала старше и мудрее. Гарри был по-настоящему влюблен в Салли Бэйнбридж, она отвечала ему взаимностью, и я вдруг подумала: не будь этой ужасной Молли, которая, по сути, исковеркала брату всю жизнь, он никогда не встретил бы эту женщину, которая, судя по всему, принесет ему настоящее счастье.
Когда Гарри решил выяснить правду о смерти Молли Бэйнбридж, он для начала отправился в Ливерпуль, чтобы найти ее родителей. Отец Молли к тому времени уже умер, мать жила вдоем с младшей дочерью, и, когда Гарри увидел Салли, он сразу отказался от своего плана – действовать под вымышленным именем. Он рассказал Салли, кто он такой на самом деле, а она, в свою очередь, рассказала ему все, что знала о старшей сестре. Выяснилось, что Молли в шестнадцать лет убежала из дома, чтобы стать манекенщицей. Почему нельзя было этим заняться в Ливерпуле, так и осталось загадкой, но Молли непременно хотелось поехать в Лондон. Но отец не позволил, и она убежала.
– И уже никогда не вернулась, – тихо рассказывала Салли. Мы сидели в мастерской, ели тушенку, на столе горели свечи. – Время от времени она присылала открытки, реже – письма, в которых расписывала, как хорошо она устроилась – от клиентов, мол, отбою нет, и все в таком духе. У нас был ее адрес, и вот однажды я поехала в Лондон повидать сестру. Это было примерно через год после того, как она сбежала. Я как раз кончила школу и думала, может, она посоветует мне, чем заняться. Она писала, что у нее большая квартира, и я подумала, что смогу пожить у нее несколько дней. На самом деле она снимала комнатенку в Паддингтоне, и ванна там была одна на пять человек.
Она не очень-то обрадовалась моему приезду, мы ни одного вечера не провели вместе. Не знаю уж, что она делала по ночам, но каждый вечер красилась немилосердно. Косметики чуть ли не в сантиметр слоем. Через три дня я почувствовала, что с меня хватит. Целыми днями она полуодетая валялась на кровати, курила, как паровоз, а по вечерам куда-то уходила. Со мной почти не разговаривала, в комнате пахло какой-то кислятиной… В общем, я вернулась в Ливерпуль в подавленном состоянии. Родителям я, конечно, не стала ничего рассказывать. Врала, что прекрасно провела время. Но Молли после этого совсем перестала нам писать, и, мне кажется, мама о чем-то догадывалась, потому что снова и снова принималась расспрашивать, как я погостила у Молли. Больше мы о ней ничего не слышали. Была, правда, странная открытка на Рождество, а потом, через четыре года, ее убили в вашем доме.
Салли испугал пример сестры, и она решила все делать наоборот. Осталась дома, в Ливерпуле, поступила в художественную школу, а теперь работала дизайнером в лондонском рекламном агентстве; квартира у нее была в Ковент-Гардене. На выходные она приезжала к Гарри в Уилтшир. Вместе они пытались выяснить, чем занималась и с кем общалась Молли в Лондоне перед приходом к нам в Болтонс. Они побывали по адресу Молли в Паддингтоне, но там ее никто не помнил. В доме по-прежнему была дешевая гостиница с сомнительными постояльцами, и Гарри некоторое время даже пожил там под вымышленным именем, надеясь что-нибудь выяснить о Молли, но безуспешно. Однажды Гарри привез Салли в Уилтшир, чтобы познакомить с родителями, но в последнюю минуту она его отговорила: какой для них будет удар, если их сын вдруг объявится, да еще с сестрой Молли Бэйнбридж! Тогда Гарри захотел показать ей нашу старую гончарную мастерскую, а тут ему пришло в голову, что это неплохое укрытие: кто додумается искать пропавшего сына под носом у родителей?
– Вначале ему было очень тяжело, – сказала мне Салли, когда Гарри вышел за дровами. – Он часто видел отца издалека, и ему очень хотелось его окликнуть. Но, с другой стороны, в этом были и свои плюсы: он все время знал, что родители живы-здоровы.
Я наблюдала, как она разбирает спортивную сумку, вынимает джинсы, шерстяной жакет приглушенной окраски, теплые носки, простые белые футболки и строгую ночную сорочку от Лоры Эшли с пуговками под самое горло. Салли – серьезная девушка, полная противоположность своей неряхе-сестре, тонкая и изысканно-сексуальная. Такая девушка вполне могла бы стать моделью – у нее есть изящество и стиль. Я поглядела на Гарри. Он как сумасшедший метался по мастерской, натыкаясь на предметы, – волосы всклокочены, на лице счастливая улыбка. Я порадовалась за него. Салли рассказывала ему лондонские новости.
Странные у них отношения. Для Салли их связь похожа на роман с женатым мужчиной – тайна, о которой никому нельзя рассказать. В Лондоне у нее совершенно другая жизнь – друзья, приятели, коллеги, которые ничего не знают о Гарри. Я заметила, что Гарри понимает ее с полуслова, внимательно слушает ее подробный отчет о том, что произошло в офисе за неделю и кто что сказал, вставляет какие-то замечания, как будто хорошо знает этих людей. В конце концов, подумала я, он ведь сам работал исполнительным директором до своего исчезновения и должен все это хорошо себе представлять. Я вдруг поняла, что этот их еженедельный разбор событий – своего рода ритуал, и довольно интимный, и почувствовала себя лишней.
– Но почему же вы сразу мне не позвонили? – спросила я. – Я ведь очень волновалась.
Как обычно, Салли ответила за двоих:
– Тебя не так-то просто найти, Сван. Во-первых, ты все время в разъездах, а во-вторых, ты ведь знаменитость, тебя охраняют, ты ездишь с шофером, почти нигде не появляешься одна. Поверь, мы все время об этом думали. Конечно, я могла одна прийти к тебе, но, если честно, я побаивалась. Ты ведь не просто сестра Гарри, ты – мировая знаменитость. Мне бы пришлось как-то доказывать, что я действительно пришла от Гарри, что я его друг, а не просто человек с улицы. Мы не могли придумать, как пробиться к тебе через стену окружаюших тебя людей. И потом, хотелось прийти уже не с пустыми руками, и мы решили подождать, пока что-нибудь выясним о смерти Молли. Пожалуйста, попытайся нас понять.
Ее слова потрясли меня, я вдруг поняла, как много в них правды. Неужели я действительно так высоко вознеслась, что они боялись обратиться ко мне? И чем больше я думала, тем больше убеждалась в том, что я действительно очень оторвана от мира. Да, я много времени провожу на публике, но личная моя жизнь закрыта от всех. Я взглянула на Гарри и позавидовала ему. Мне вдруг захотелось, чтобы и в моей жизни был близкий человек. Не пора ли, подумала я, спуститься с пьедестала супермодели в нормальную, обычную жизнь?
Я предложила было Гарри денег, чтобы снять квартиру и купить кое-что из одежды, и сразу же поняла, что совершила ошибку. Им не нужно ни моего богатства, ни моей славы, им нужна я сама – та самая живая девушка, что все время скрыта под нарядами знаменитых модельеров.
Уже сидя с шофером в своей машине, которая выруливала к автостраде на Лондон, я вдруг подумала: «А есть ли она там еще, эта живая девушка?»

 

Финала конкурса «Девушка года» в нью-йоркском отеле «Плаза» я ожидала с некоторым опасением. То, что мне вместе с Чарли Лобьянко придется вести программу, то есть, как на церемонии вручения «Оскаров», стоять за импровизированной трибункой и читать всякие глупости, сочиненные устроителями, – волновало меня меньше всего. Дело в том, что одним из членов жюри конкурса будет Тадзу Такамото, глава японской компании, которая осуществляет проект «ЛЕБЕДЬ». Последнее время обязанности главной девушки проекта стали меня порядком тяготить, и я даже показала Чарли свой контракт, чтобы он поискал там какую-нибудь лазейку. Он сказал, что через год контракт можно разорвать. Но, поскольку я разрываю его досрочно, проработав три года вместо пяти, я должна буду уведомить руководство компании за шесть месяцев до ухода. Другими словами, если я хочу уйти, то в ближайшие три месяца мне надо сообщить об этом мистеру Такамото, – кстати, я никогда не называла его просто Тадзу.
Мистер Такамото вполне годился мне в дедушки. Он прекрасно сохранился, но тем не менее лет ему было очень много – он еще помнил землетрясение в Токио 1923 года. Вокруг поговаривали, что, мол, ему уже давно пора на покой, но, насколько я могла судить, он был в полном порядке и хорошо ориентировался в делах фирмы. Мне нравились его очаровательные старомодные манеры, и некоторым образом он действительно напоминал моего деда. Обычно он слушал меня с таким выражением на лице, что я чувствовала себя одновременно и маленькой девочкой, и умудренной женщиной. Я понимала, что эта его улыбка вызвана не столько вежливостью, сколько замешательством – блестящий мир моделей и моды в известном смысле его шокировал. Я почти ничего не знаю о Японии и ее культуре, но догадываюсь, что старшему поколению японцев вряд ли может нравиться, что по подиуму расхаживают полуголые женщины.
Когда я стала главной девушкой проекта «ЛЕБЕДЬ» и меня должны были представить мистеру Такамото, Чарли кратко проинструктировал меня, как себя вести. Он объяснил, что японцы терпеть не могут вторжения в их мир, они считают себя единственными и неповторимыми, и всякий человек со стороны, то есть иностранец, который начинает расспрашивать о тонкостях их культуры, вызывает у них досаду. Это означало, в частности, то, что даже если мистер Такамото и относился ко мне с известной теплотой, он бы просто взбесился, если бы я вздумала держаться с ним просто и по-приятельски, как, скажем, с тем же Чарли. И еще я узнала, что самоуверенность и напористость, эти основы американского образа жизни, в Японии стоят в числе смертных грехов, и потому, несмотря на скромность и как бы незаметность мистера Такамото, ни на секунду не забывала, что от этого человека в очень большой степени зависит моя карьера.
Случайно я узнала, что несколько лет назад мистеру Такамото, ушедшему было на покой, из-за семейной трагедии вновь пришлось вернуться в бизнес. Сын мистера Такамото, сменивший отца на посту председателя компании, погиб в авиакатастрофе. Следующим наследником был Хиро Такамото, внук, который как раз в то время получал образование в Америке и Европе. После смерти отца Хиро вызвали в Осаку, управлять компанией. Он с радостью ухватился за этот шанс, но Америка сильно испортила его, и он начал употреблять свою власть во вред себе и другим. Смазливый, стройный, удивительно высокий для японца, он приобрел привычки типичного западного плейбоя. Пил, баловался наркотиками, волочился за женщинами – даже меня пытался соблазнить почти сразу же после того, как я стала главной девушкой проекта «ЛЕБЕДЬ». Хиро был типичным представителем нового поколения японцев, так называемого Хрустального Поколения, помешанного на конкуренции, материализме и западных ценностях общества потребления – настоящее проклятие для старого мистера Такамото. Но если старший Такамото действительно мог выдержать любую конкуренцию, то Хиро был абсолютно бездарен в бизнесе, и всем было очевидно, что такой председатель компании непременно разорит ее. У старшего Такамото не было выбора, и он снова вернулся к делам. Хиро дали чисто символическую должность в нью-йоркском отделении компании; впрочем, он скоро снова пустился во все тяжкие.
И все же я должна предупредить мистера Такамото о своем уходе, я слишком уважаю его. И потом, многим ему обязана. Он так хорошо относится ко мне, постоянно твердит, что мои черные как смоль волосы и кожа оттенка слоновой кости делают меня похожей на японку, хотя на самом деле у японок кожа не белая, а «цвета спелой пшеницы», так говорят они сами. И еще он однажды сказал мне, что всю жизнь хотел иметь дочь, похожую на меня. Можно, конечно, попросить Чарли сказать ему о моем решении, но, к сожалению, я чувствовала, что должна это сделать сама – иначе совесть замучает. Странно, что я так волновалась по поводу этого разрыва, в общем-то обычного в нашем жестоком бизнесе. Но ничего не поделаешь: мистер Такамото почему-то значил для меня очень много, хотя в этом мире моды мне лично было почти на всех наплевать.
Честно говоря, я и сама не знала, почему мне непременно хочется уйти из проекта «ЛЕБЕДЬ». Похоже, мне вообще наскучило быть супермоделью. И я хочу уйти. И теперь я могу себе это позволить. У меня достаточно денег; если их с умом вложить, то хватит до конца жизни и мне, и Гарри, если он, конечно, согласится принять что-нибудь от меня. Какие бы решения я ни принимала, я всегда учитывала и интересы Гарри.

 

Финал конкурса «Девушка года» в Нью-Йорке был куда более изысканным мероприятием, чем стихийное сборище в лондонском «Хилтоне». Смокинги, черные бабочки, вечерние платья, и никакой толпы у входа. Все это сильно походило на обычный серьезный показ, с той только разницей, что происходило не в огромных шатрах на Брайант-сквер, позади Публичной нью-йоркской библиотеки, а в знаменитой гостинице «Плаза».
В конкурсе в общей сложности приняло участие около трехсот тысяч девушек со всего света, в финал вышли победители региональных конкусов из тридцати пяти стран. Я знала, что у девушек позади изматывающие репетиции, ночь за городом и традиционный объезд Центрального парка в сопровождении поклонников. Знала я и то, что над ними усердно поработали лучшие парикмахеры и специалисты из института красоты. Большинство девушек впервые в Нью-Йорке, а многие иностранки вообще впервые в Штатах.
Я могла себе представить, что творится у них на душе, как кружит им голову контракт с агентством «Этуаль» и двести тысяч долларов, причитающиеся в качестве первого приза. Впрочем, получить второй или третий приз тоже неплохо – соответственно сто пятьдесят и сто тысяч долларов. Странно, почему же я вдруг разочаровалась в этом ослепительном мире, где, по сути дела, была королевой.
Я так и не набралась смелости заговорить с мистером Такамото о своем решении. Для него, кстати, было полной и довольно неприятной неожиданностью приглашение стать членом жюри. Все это, безусловно, не в его вкусе. Однако даже моего поверхностного знания о японцах хватило, чтобы понять: мистер Такамото лучше вытерпит все неприятности, связанные с этой почетной обязанностью, чем огорчит Чарли Лобьянко отказом. В ожидании начала церемонии мы вели светскую беседу. Спросили друг друга о здоровье. Я поинтересовалась, как себя чувствует миссис Такамото, которую, кстати, ни разу не видела, – оказалось, она чувствует себя превосходно. Тут мистер Такамото по обыкновению заметил, что пора бы и мне остепениться и обзавестись семьей. В заключение он спросил, что я сейчас читаю. Я была очень благодарна ему за то, что он познакомил меня с японской литературой. На Рождество он прислал мне книгу Хинихиро Танидзаки «Сестры Макиока», а я ему – роман Кадзуро Исигуро «Развалины дня». Мы немного поговорили об этих книгах, потом он спросил, как мне понравился фильм, снятый по «Развалинам дня», и что я думаю о недавно прогремевшем японском дизайнере Кохи Тадзумо, который, как и Исигиро, жил и работал в Лондоне.
– У вас в Англии, – сказал мистер Такамото, и я почувствовала в этих словах горечь оттого, что эти два известных японца предпочли жить за границей. В этот момент в комнату жюри вошел Хиро; он был уже пьян, и я подумала, как, должно быть, больно старику смотреть на своего непутевого внука. Мне захотелось обнять мистера Такамото, сказать что-нибудь ласковое, утешить, – так я поступила бы, окажись на его месте мой дед, отец или один из моих дядюшек. Но в отношении мистера Такамото это выглядело бы непозволительной вольностью.
Нашу беседу прервал Доналд Трамп, владелец отеля «Плаза» и, по праву владельца здания, где проходит конкурс, тоже член жюри. Я недавно встретила Айвану, и она пожаловалась, что после их с Трампом развода парни из охраны здания не позволили ей вынести свои вещи из небоскреба «Трамп Тауэр». Мы с Айваной никогда не были особенно близки, но мне нравилась затаенная теплота ее карих глаз, и, несмотря на то, что ее скандальная жизнь вызывала у меня такие же неприятные чувства, что и сам Трамп у мистера Такамото, я тем не менее относилась к ней с известным уважением. А вот вид Доналда всегда вызывал у меня приступы смеха. Дело даже не столько в нем самом, сколько в его фамилии: Трамп. Мне всегда при виде его хотелось сказать какую-нибудь глупость, вроде: «Привет, Доналд, трам-пам-пам!»
Меня вызвали на подиум. Церемония начиналась. Мэр Нью-Йорка сказал вступительное слово, и мы с Чарли начали по очереди читать вслух свои розовые карточки.
– Привет, Чарли. Здравствуйте все! – читала я.
– Думаешь, пора начинать? – читал в ответ Чарли.
– Похоже, пора, Чарли. Девушки уже, наверное, умирают от волнения, – так было написано на моей следующей карточке.
– Ну что ж… В таком случае, леди и джентльмены, прошу поприветствовать пятьдесят девять красавиц, финалисток конкурса «Девушка года»…
Кажется, что прошла целая вечность, пока все «пятьдесят девять красавиц» парами прошлись по подиуму. Я на них даже не взглянула. Мысли мои были заняты совсем другим: Гарри, Салли Бэйнбридж, и разумно ли теперь бросать карьеру супермодели.
Поэтому, когда появилась Эми Ла Мар, я даже ее не заметила и обратила на нее внимание только тогда, когда она уже шла по подиуму обратно. Бедняжка Эми. Выглядела она великолепно, но я почти наверняка знала: здесь ей не победить.
Потом за кулисами я подошла к ней, сказала что-то ободряющее. Она была на седьмом небе от счастья, словно уже получила первый приз. На самом же деле его получила блондинка из Техаса.
– Фотографии просто прекрасны. Думаю, редакторы журналов мод и публика уже обратили на них внимание. Надеюсь, скоро ты уже получишь заказы. Я скажу Вилли, чтобы он выслал несколько снимков для твоего портфолио. Где ты остановилась? Ты работаешь с «Этуаль»?
Она ответила, что по совету Грейс решила пойти к Барбаре Харпер. Она осторожно глянула через плечо на Чарльза – убедиться, что он не слышит. Я одобрила ее решение.
– Барбара чудесная женщина и первоклассный агент. Если ты ей понравишься, она для тебя в лепешку разобьется. Но вот что, Эми, ты должна быть готова к тому, что поначалу тебе придется нелегко. Нью-Йорк жестокий город, это не Лондон. Да ты сама скоро в этом убедишься. Но я верю, что ты пробьешься. Я верю в тебя, Эми.
На самом деле, если честно, в душе я не испытывала такого оптимизма. Сколько я их повидала на своем веку, черных манекенщиц, которым так и не удалось пробиться. Конечно, Барбара может открыть перед ней некоторые двери, но сколько будет других, которые с треском захлопнутся у нее перед носом! И я дала себе слово: обязательно помочь Эми Ла Мар. Надо обязательно завтра же позвонить Барбаре, узнать, как ей показалась Эми, и если дела у них пойдут, попросить, чтобы она держала меня в курсе: когда понадобится моя помощь, они могут на меня рассчитывать.

 

Я приехала в Нью-Йорк отдохнуть хотя бы недельку перед предстоящей серией показов в феврале – марте. Перед этим у меня еще пара выступлений на Карибских островах, что, впрочем, не очень обременительно, особенно в это время года. Но пока суд да дело, я хотела привести в порядок квартиру и прочитать последний роман Майкла Крайтона «Разоблачение». Не успела я кончить первую главу, как зазвонил телефон, и старинная мамина подруга Нора Николсон пригласила меня на званый обед.
– Лавиния, дорогая, ты обязательно должна быть на обеде. Я даю его в честь молодого писателя Рори Стирлинга. Ты еще о нем ничего не слышала, первая книжка еще не вышла. Потом будет это совершенно ангельское создание, ну, он еще снимался в римейке «Бунтаря без причины», смешная такая фамилия, как его?..
– Уотер Детройт, – устало подсказала я. В свое время Харви Уайстайн приглашал меня на просмотр «Пытки», и должна сказать, я была не в восторге от способностей мистера Детройта. Он производит впечатление довольно умного человека, что, по-видимому, и привлекло к нему внимание, но актер он, по-моему, вполне посредственный.
– Спасибо, дорогуша. Вот именно, Уотер! Так, кто еще… Да, представляешь, он будет с молодой моделью из Англии. Все от нее без ума. Думаю, тебе будет приятно с ней познакомиться.
Бедная Нора! Почему все уверены, что я сплю и вижу, как бы провести свободное время в обществе моделей? Впрочем, если она новенькая и к тому же из Англии, я вполне могу ее знать.
– А как ее зовут, Нора?
– Ах ты, Господи, совсем вылетело из головы. Но ты знаешь, дело в том, что этого молодого писателя недавно бросила подружка, и я подумала…
– Нет, Нора, – твердо сказала я.
– О, дорогуша, я не имела в виду тебя. Я подумала о той молодой девушке, начинающей модели…
– Но ведь она придет с Уотером Детройтом.
– Ну и что?
– Нет, Нора, ты неисправима.
– Да? Но будет так весело. Приходи, Лавиния. Это обед исключительно для молодежи. Ни одного старого зануды, обещаю. Я посажу тебя рядом с Джином Прессманом из «Барниз». Он обожает тебя.
– По-моему, разумней посадить рядом с ним ту молодую англичанку, ведь карьеру делать ей, а не мне.
– Ты права, ты абсолютно права. Тебе лучше сесть рядом с Рори Стирлингом.
Нора работала декоратором и жила в роскошной десятикомнатной квартире на Парк-авеню в районе 60-х улиц. Лифт поднимался прямо в квартиру. Прежде, чем поздороваться с гостями, мне пришлось пробираться через настоящие цветочные джунгли, которые устроила Нора. Пожалуй, обед для молодежи – это было слишком сильно сказано. Мое напряженное рабочее расписание и природная замкнутость привели к тому, что я выработала своего рода правило: в свободное время никаких светских раутов. По сути, за все мое пребывание в Нью-Йорке это был первый, так сказать, выход в свет – после банкета по случаю десятилетнего юбилея журнала «Вэнити фэр». Окинув взглядом гостиную, я увидела, что у Норы собрались почти все те же самые люди: Айвана, Тина и Гарри Браун, Бэрри Диллер и Дайана фон Фюрстенберг, С. А. Ньюхаус, Хельмут Ньютон, Анна Винтур и, конечно же, Чесси Райнер – приятельница и конкурентка Норы. Молодой английской модели я не видела, зато сразу же заметила Уотера Детройта: он приставал с разговором к симпатичному мужчине лет тридцати, ранняя седина которого приятно контрастировала с его загаром. Я всегда чувствовала непонятное влечение к молодым людям с преждевременной сединой.
Я прислушалась к их разговору, сделав вид, что целиком захвачена рассказом Ника Данна о пережитом им недавно землетрясении.
– Так когда же я могу посмотреть рукопись? – спрашивал Уотер Детройт.
– Не припомню, чтобы я обещал, будто вы ее вообще когда-нибудь увидите, – ответил молодой человек с сединой.
– Э-э, послушайте. Я специально приехал в Нью-Йорк, чтобы купить что-нибудь новенькое. Я хочу посмотреть, пока она не вышла. Помогите мне.
– Обратитесь к моим агентам. Здесь – Линн Несбит, в Лос-Анджелесе – агентство САА.
– Нет, вы меня не поняли. Я хочу, чтобы вы лично дали мне рукопись. О, а там, похоже, Лебедь. Эй, Лебедь, привет!
Вообще-то нас с этим хлыщом никто не знакомил, но из вежливости я тоже сказала ему: «Привет». Собеседник Уотера, воспользовавшись случаем, ускользнул. Уотер явно собрался было испытать на мне свое неотразимое очарование, но тут появилась Нора и позвала всех к столу.
Столовая выглядела очень симпатично. Штук пятнадцать круглых столиков были расставлены в творческом беспорядке; в центре каждого столика возвышался маленький мраморный херувимчик, украшенный зеленью, – создавалось впечатление, что он отдыхает в запущенном саду. При ближайшем рассмотрении херувимчик оказался сифоном: нажимаешь на голову, и у него изо рта прямо в стакан бьет струя газированной воды.
– Нажимайте на газ, мистер Детройт , – неудачно пошутила Нора, усаживая актера в противоположном от меня конце зала. Слава Богу! Седовласый молодой мужчина уже сидел за нашим столиком и, когда я подошла, вежливо привстал.
– Рори Стирлинг?
Он кивнул.
– Лавиния Крайтон-Лейк. – Я протянула руку, а мысленно удивленно спросила себя: с какой стати я вдруг назвала свое настоящее имя? – У вас удивительный загар, – заметила я.
– Да.
– Карибские острова?
– Нет.
– Флорида?
Он взглянул на меня с притворным ужасом.
– Ладно… Значит, Калифорния?
– Зимой-то? Это что, допрос?
– Если угодно.
– Будь по-вашему. Это африканский загар.
– Решили отдохнуть от всего этого?
– От чего «от всего»?
Я начинала терять терпение.
– Ладно, если вам нравится хамить, дело ваше. Говорят, вас бросила подружка?
– Значит, вот с чего вы решили начать разговор с едва знакомым человеком? Странное понятие о вежливости. Как бы я себя чувствовал сейчас, если бы меня действительно только что бросили? На самом деле я сам хотел уединиться и поработать над книгой. – Он покачал головой. – Представляю, что вам наговорили! Все это чушь. Я сидел в палатке на берегу Нила и написал, между прочим, около семидесяти тысяч слов.
– Вас ведь пригласили сюда, чтобы познакомить с манекенщицей? – На меня вдруг накатил неожиданный приступ злобы.
– А зачем мне манекенщица?
– Откуда я знаю? – На самом деле даже приятно говорить с человеком, который не знает тебя в лицо. А может, он притворяется?
– А чем вы занимаетесь? – спросил он вдруг.
– Разрабатываю ракетные двигатели, – с серьезной миной ответила я.
– Оно и видно. Последнее время читали что-нибудь интересное?
– «Разоблачение». Только что кончила.
– Ну и?
– Такое ощущение, что не книгу читаешь, а кино смотришь. И потом, эта женщина, Мередит Джонсон… просто ужас какой-то!
Он удивленно посмотрел на меня.
– Вот что странно, э-э, Лавиния. Появись эта книга на пару лет раньше, о ней говорили бы, как о компьютерном романе или триллере на тему виртуальной реальности. Никому бы и в голову не пришло назвать это романом о сексуальных посягательствах.
– Пару лет назад Крайтон и не написал бы ее. Вы знаете, я только сейчас заметила… ведь вы не американец?
– У вас хороший слух. Я шотландец, но живу здесь уже двадцать лет. Но давайте не будем уклоняться от темы. Что вы думаете о нынешней шумихе вокруг сексуальных посягательств?
– А я и не отклоняюсь от темы. Я смотрю на это глазами англичанки, если можно так выразиться, и не совсем понимаю, почему вокруг этого в Америке столько шума. То есть я, конечно, очень болезненно отношусь к проявлениям профессионального неравенства мужчин и женщин и терпеть не могу, когда какой-нибудь подонок, пользуясь…
– И часто вам приходилось с этим сталкиваться?
Неужели он не знает, что я супермодель? На самом деле в мире моды эта тема не актуальна, поскольку для того, чтобы подать на кого-нибудь в суд за сексуальное домогательство на рабочем месте, надо чтобы этот «кто-то» был непосредственно твоим работодателем. Но даже если фотограф и пристает к модели, она не может подать на него в суд, поскольку не он нанимал ее на работу. Ее нанимал заказчик, да скорее всего через какое-нибудь рекламное агентство или журнал, который, в свою очередь, и заключил контракт – и с ней, и, кстати, с тем же фотографом.
– Нет, я лично не сталкивалась. Но читала об этом. Например, случай с лейтенантом флота Паулой Колин, которую изнасиловали на морских учениях, или с Терезой Харрис, она работала на автопогрузчике…
– О, ужасная история. Ведь это та самая девушка, над которой издевался хозяин: швырял на пол мелочь и заставлял ее собирать? И вы утверждаете, что американцы слишком раздувают эту проблему?
– Да ничего я не утверждаю. Понимаете, по-моему, у них это очередной бзик, как в свое время с компьютерной истерией. Вам, кстати, не доводилось читать «Производственного кодекса чести американского мужчины»? Его сочинил некий Сидни Силлер из Национального общества мужчин. Так вот, по Силлеру, выходит, что если вы мой босс, то не имеете права пригласить меня пообедать вместе. – А если вы мой босс? Мужчинам ведь тоже надо соблюдать осторожность?
Я не очень внимательно его слушала. На самом деле, меня куда больше волновало расовое неравенство, чем неравенство полов. Я все время думала об Эми Ла Мар, о тех неизбежных трудностях, что ожидают ее в Нью-Йорке. В мире моды закон бессилен против расовых предрассудков, точно так же, как и против сексуальных посягательств. Зато в этом мире я обладаю известной властью. Власть зависит не от того, что ты мужчина или женщина, черный или белый, но от совокупности неуловимых мелочей, которые делают тебя особенным человеком. Кто меня действительно удивил, так это мистер Такамото. Вечером после финала «Девушки года» он подошел ко мне попрощаться и проговорил так тихо, что я едва расслышала:
– Жаль, очень жаль. Мне понравилась эта девушка. Это очень достойная девушка.
Он говорил про Эми Ла Мар.
Рори Стирлинг недоуменно смотрел на меня.
– Извините, – смущенно улыбнулась я. – Задумалась. Скажите, а о чем вы пишете? Я ведь не читала ваших книг.
– На самом деле у меня еще ничего и не выходило. Я слишком долго раскачивался. Свой первый роман я закончил только в прошлом году, он, собственно, должен вот-вот выйти. Честно говоря, я волнуюсь, поэтому и сбежал в Африку, – чтобы никто не приставал с расспросами. И потом, я хотел начать второй роман, пока не выбили из колеи. А что там за суета? Взгляните, по-моему, появилась та самая модель, с которой меня хотели познакомить. Она, наверное, специально так опоздала: профессиональная привычка поражать публику своим появлением.
Хорошо, что не сказала ему, кто я на самом деле, подумала я. Похоже, он не в восторге от сословия моделей. Да ведь и я вроде бы собираюсь расстаться с этой замечательной профессией. Разве не так?
В холле зашумели, засуетились, и наконец в столовой появилась Нора с девушкой потрясающей красоты. В Англии снова возродился интерес к панкам, и девушка воспользовалась этим: оделась так, чтобы показать свое тело во всей красе. На ней были черные блестящие брюки в обтяжку и черная кожаная футболка с аккуратными дырочками на сосках. Я узнала ее с первого взгляда. Я видела ее фотосерию в прачечной в журнале «Картерс». С тех пор о ней заговорили и с каждым днем говорят все больше.
Нора явно направлялась к нашему столику, и я встала. Она собралась было представить девушку, но та, к моему огромному удивлению, вдруг бросилась мне на шею. Среди моделей в общем-то принято радостно целоваться при встрече, но все же ее поведение казалось слишком фамильярным даже и для модели.
– Боже мой, Лавиния! Неужели ты меня не помнишь? Я Челеста. Челеста Фэрфакс. О Господи, это было так ужасно, кузен Оливер и твоя сестра Венеция… Эта страшная катастрофа…
Челеста Фэрфакс! Вот это да! Двоюродная сестра Оливера Фэрфакса, ныне покойного. Я помню тетушку и дядюшку Оливера на похоронах, тетушка была беременна, на последнем месяце. Челеста родилась в том году, когда погибла моя сестра. Нас приглашали на крестины, хотя меня, конечно, не взяли. Мои родители дружили с родителями Оливера, а после катастрофы вообще старались побольше держаться вместе. У родителей Оливера был свой домик в Девоне, в поместье отца Челесты, и лорд Фэрфакс каждый год в день смерти Оливера устраивал поминальную службу. Мы по возможности старались присутствовать на этих службах, в конце концов, ведь они были и в память Венеции.
Мне запомнилась романтическая обстановка Тривейна. Это вообще одно из самых замечательных поместий Англии. И еще с этими поминальными службами в моих воспоминаниях был неразрывно связан образ Челесты. К тому времени она была уже достаточно взрослой, чтобы присутствовать на молебнах. Она была настоящим сорванцом; постриженная под мальчишку, она отказывалась одеваться, как положено, подъезжала к часовне в Тривейне в самый последний момент, соскакивала с пони и вбегала в храм прямо в бриджах и в сапогах для верховой езды. Но у нее было потрясающе породистое лицо и глаза, которые запоминались надолго. Неудивительно, что она в конце концов стала моделью.
– У меня такое чувство, будто я была знакома с Венецией. Дядя Люк и тетя Мария так часто рассказывали о ней. Это несчастье их просто подкосило. Они так мечтали увидеть Оливера и Венецию мужем и женой. И так радовались, что Оливер бросил наконец свою старую подружку. Представляешь, до встречи с Венецией у него был роман с моделью!
– Боже упаси! – засмеялась я и чуть повернула голову: хотела посмотреть, как на все это реагирует Стирлинг. Но он куда-то ушел. Странно, но я вдруг почувствовала острое разочарование. – А кто она? Мы ее знаем?
– Ну ты-то ее точно знаешь. Репутация у нее была, прямо скажем, не ахти какая. Родителям Оливера очень не нравилось, что он с ней встречается.
– Могу себе представить. А почему, собственно, я должна ее знать? Как ее зовут?
– О, Сван, ведь это та самая девушка, которую нашли мертвой в вашем доме… Я думала, ты знаешь, что у них с Оливером был роман. Хотя, конечно, родители старались не выносить сора из избы. На самом деле ей так и не удалось стать моделью, поэтому пришлось пойти в няньки. Ведь она была твоей нянькой. А звали ее Молли, Молли Бэйнбридж.
Назад: ЛОНДОН, 1994
Дальше: МИЛАН, 1994