2
С ним ей было хорошо во всем.
Она чувствовала его присутствие всегда, и это было необыкновенное ощущение: он был одновременно и внутри ее, как часть ее души, и вместе с тем именно его существование во внешнем мире наполняло смыслом ее жизнь.
После той ночи, само воспоминание о которой заставляло ее задыхаться от счастья, Лиза жила словно в тумане. Наверное, она странно выглядела со стороны: иногда, если случайно обращала внимание на окружающих, — ловила на себе удивленные взгляды прохожих, но тут же забывала о них.
В таком же состоянии, похожем на сомнамбулическое, она выполняла какую-то работу в «Мегаполисе», совершенно машинально. И хорошо еще, что ее работа была связана с Юрой: как только он появлялся, все в ней прояснялось, менялось; предметы и события приобретали отчетливые очертания.
Он подходил к ней, улыбался, заглядывал в глаза, и она тут же ловила невидимый луч, исходящий из его глаз, — и с этого мгновения они становились неразрывны.
Она не удивлялась тому, что он может работать, быть погруженным в свои дела, усталым, сердитым или довольным: что бы с ним ни происходило, она чувствовала каждый его шаг, как собственное сердцебиение, и ничто в его жизни не было для нее посторонним.
Домой она всегда уезжала одна: не потому, что Юра стеснялся их близости, а просто потому, что ее рабочий день заканчивался гораздо раньше, чем его. И она ждала его допоздна в своей тихой квартире, и знала, что он придет.
Заканчивался январь — сырой и слякотный в этом году, с промозглым ветром и быстро тающим мокрым снегом. Юра приходил, когда сумерки совсем сгущались, и по тому, как учащенно начинало биться сердце, Лиза чувствовала его приближение раньше, чем раздавался короткий, нетерпеливый звонок.
Кажется, эти мгновения в маленькой прихожей, когда он обнимал ее, еще не успев снять плащ, были единственными, когда она не чувствовала того живого жара, что исходил от него всегда, — только свежесть январьского воздуха, прохладу блестящих капель, тающих на его волосах… Они стояли в темной прихожей долго, словно боясь пошевелиться, прислушиваясь к дыханию друг друга и не размыкая объятий.
Потом они ужинали на кухне, и Юрины глаза уже искрились любимыми ее таинственными искорками, щеки розовели, и голос был веселым.
— Тебе не скучно здесь, Юра? — спросила она однажды. — Может, ты хочешь куда-нибудь поехать поужинать?
— Тебе скучно? — тут же подхватился Ратников. — Лиза, куда ты хочешь, скажи — немедленно поедем!
— Нет, нет, не мне! — Она приложила руку к его губам. — Тебе?
Он улыбнулся.
— Мне — нет. И куда ехать? Я ведь и раньше не любил этого всего. А теперь…
Она не спрашивала, что — теперь. Это было понятно без слов.
Сначала ей казалось, что весь он понятен ей, что нет ни одного уголка в его душе, который оставался бы темен для нее. И только когда прошел месяц, другой — Лиза поняла, что для этого мало той женской интуиции, которой она обладала в избытке.
Он был старше ее — именно это она с удивлением поняла однажды. За каждой его фразой, за каждым движением и за каждой привычкой стояло прошлое, которого она не знала, и не всегда об этом прошлом можно было просто догадаться.
Как ни странно, у нее никогда не было такого ощущения неведомого прошлого в то время, когда она встречалась с Виктором Третьяковым. Там все было проще: Лиза даже не задумывалась о том, что он вдвое старше ее, это как-то само собою подразумевалось. Пожалуй, ей интересно было — особенно в начале их знакомства — узнать что-то о его жизни, но это был обыкновенный интерес к новому человеку, и не более того.
А Арсений был молод, и прошлое у него было самое обыкновенное: школа, институт, работа в Склифе. Лиза даже не расспрашивала его никогда обо всем этом — не потому, что ей это было безразлично, а потому, что она словно бы заранее знала, что он ей расскажет, — и не ошибалась.
С Юрой все было совсем по-другому. Она чувствовала его возраст не по усталости — какая там усталость, при его-то кипучей и легкой энергии! — а по тому, как вдруг, в какой-нибудь мимоходом брошенной фразе, даже взгляде, открывалось перед нею, как много им передумано и перечувствовано.
Иногда это пугало ее: ей казалось, что они далеки неизмеримо, что она для него — просто игрушка, девочка, забава в то время, которое свободно от главной его жизни, что ей никогда не понять происходящего в его душе, что они никогда не будут близки по-настоящему.
У нее не было никаких реальных оснований для таких мыслей — наоборот, она никогда и представить себе не могла, что мужчина может относиться к женщине так бережно, как относился к ней Юра. И все-таки Лиза признавалась себе, что именно с интимной сферой их отношений более всего связана ее смутная тревога.
В ту, первую, их ночь все получалось, как ей казалось, само собою: движения их были настолько слитны, тела подчинялись какой-то неведомой силе — и какие тут могли быть размышления, какие сомнения! Но потом, через несколько дней, ее охватил страх — да ведь она ничего не умеет, чем она может привлечь его, чем удержать?
Ее сексуальный опыт и в самом деле был невелик, да к тому же все, что происходило у нее с Арсением, покрылось теперь какой-то поволокой — иногда ей даже не верилось, что все это было с нею, и тот опыт никак не мог ей пригодиться. Да Лиза и сомневалась, что в любви возможен какой-то опыт — ведь это не ремесло, не профессия…
И она волновалась до дрожи в коленях, до полуобморока, когда следующим вечером после той ночи Юра позвонил в ее дверь…
Наверное, он почувствовал ее волнение — взгляд его стал вопросительным и даже тревожным.
— Что-нибудь случилось, Лизонька? — спросил он, останавливаясь в дверях. — Мне не надо было приходить?
Вместо ответа она положила руки ему на плечи, и лицо его просияло. Он прикоснулся губами к ее волосам, застыл, держа ее в объятиях. Потом взял в ладони ее лицо и поднял его вверх — ласково и властно.
— Ты не приедешь больше ко мне на Котельническую? — спросил он, и Лиза покачала головой, чувствуя, как счастье и слезы подступают к горлу одновременно.
Юра кивнул и не стал ни о чем расспрашивать — прошел в комнату, и она пошла за ним. Он был без плаща, в мягком светло-сером пуловере и потертых джинсах, и Лизе вдруг показалось, что он всегда был в этой комнате — так естественно было его присутствие здесь.
— Не надо было тебе убегать. Я же все и так понимаю, мы бы вышли с тобой вместе, — сказал он, останавливаясь посреди комнаты. — Но — ерунда, неважно, да? Иди ко мне, моя хорошая…
Люстра была выключена, мягкий свет торшера заливал комнату, и у Лизы перехватило дыхание: так красив был Юра — высокий, стройный — в этом золотистом свете, такою нежностью лучились его глаза.
Он обнял ее осторожно, точно боясь испугать, но тут же она почувствовала, что не только нежность, но и страсть, неодолимое желание владеет им сейчас, заставляет вздрагивать его пересыхающие губы. И она прильнула к нему, отвечая его страсти, безоглядно отдаваясь его воле.
— Я скучал по тебе, Лиза моя, — прошептал он в промежутках между поцелуями. — Я так скучал по тебе — как только дверь за тобой закрылась…
В тот вечер она снова не поняла, как внимательно он прислушивается к ней, как незаметно направляет каждое ее движение. Это уже потом, гораздо позже, ей показалось, что ему как будто бы и неважно собственное наслаждение, и все, что он делает, — делается для нее… Такое открытие могло бы наполнить ее счастьем, гордостью и благодарностью — но к этим чувствам примешивалась непонятная тревога. Связанная именно с тем, что она совсем не знала его и не могла понять…
Юра был неутомим в любви, и Лиза очень скоро забыла боязнь собственной неопытности: она не думала о его опыте и не хотела думать, но его счастливой страсти с избытком хватало на то, чтобы близость доставляла радость им обоим.
Он мог делать с нею все, что хотел, она не чувствовала ни стеснения, ни неловкости, подчиняясь ему, — да и какое могло быть стеснение, когда он легко и мгновенно приподнимал ее над собой, и потом бедра его двигались под нею, между ее раздвинутых ног, и каждое его, снизу вверх, движение доставляло ей неизмеримое наслаждение, пронзало ее сладкими судорогами…
И ей казалось, что он совсем не устает! Когда оба они отдыхали от любовного жара, Юра вдруг брал ее на руки и начинал ходить с нею по комнате, как с ребенком, и это тоже получалось у него легко, как будто не сотрясала их только что страстная лихорадка, как будто подушка не была мокрой от пота, струившегося у него со лба.
— Родной мой, ты не устал? — спросила как-то Лиза, услышав его прерывистое дыхание в полутьме в эти минуты отдыха. — Ты дышишь тяжело…
— Не обращай внимания. Это не из-за того… Просто легкие не совсем в порядке, давно. Сейчас пройдет.
Она ожидала, что он объяснит ей, что с ним, но Юра молчал, и вскоре его дыхание стало ровным, и он поцеловал ее.
— Я останусь у тебя сегодня? — спросил он в тот, первый, вечер.
— Да.
Он остался, и ночью, то и дело просыпаясь, Лиза чувствовала его горячее тело рядом, прижималась к нему, и Юра, не открывая глаз, гладил ее плечо, на котором лежала его рука.
Больше он не спрашивал ее, можно ли остаться. Она привыкла к тому, что его радиотелефон звонит иногда среди ночи на полу у дивана, и он разговаривает с Владивостоком или Нью-Йорком, а наутро рассказывает ей, в чем было дело.
Но он не просил у нее ключ и каждый раз звонил у двери, приходя, и вещей его не было здесь: по утрам он вставал затемно, уезжал к себе на Котельническую и появлялся в офисе в свежей рубашке, в отглаженном костюме, как всегда прежде. И если он уезжал куда-нибудь в командировку, он никогда не заезжал к ней прямо из аэропорта.
Она не хотела говорить с ним об этом. Да и о чем говорить — просить перевезти домашние тапочки? Разве она не видела, как сияют его глаза ей навстречу, не слышала, как торопливо взбегает он по лестнице — лифт не доезжал до ее этажа, — разве этого мало и все дело в том, где он бреется по утрам? Так убеждала себя Лиза, но что-то ныло у нее в сердце, когда утром, набросив длинный халат, она провожала его до двери, а потом смотрела в окно, как он вдет к машине — словно уходит навсегда…
Он сам сказал ей однажды:
— Не обижайся. Я не создан для того, чтобы разрушать, — может быть, это малодушие…
Она поняла, что говорить об этом не надо, — и не говорила. Но вообще-то они говорили друг с другом так же легко, как молчали — они с самого начала стали понимать друг друга с полуслова или вообще без слов.
— Если бы ты знала, какое у меня было удивительное детство, — говорил Юра в полутьме.
Огонек сигареты едва освещал его лицо. Он привык курить в постели, стал курить и здесь, у Лизы, как только понял, что ей это не мешает.
— Мне раньше казалось, родители больше думали о себе, чем о нас, — да, может быть, так оно и было. Но все равно — это как-то само собою получилось, просто оттого, что мы жили на даче постоянно. Я помню, мне шесть лет было, когда я вдруг понял, что у меня есть душа, — и потом все время к ней прислушивался и боялся: а вдруг она умерла?
Он улыбнулся — Лиза чувствовала, когда он улыбается, даже если не видела его лица.
— Ты думал, что, если она умрет, от тебя останется только пустая оболочка? — спросила она.
— Да? — Он не удивился, что она поняла сразу. — Но это, знаешь, не только радостное было состояние, но и мучительное — настоящее раздвоение личности. Я едва не свихнулся, пацаном ведь был. Лезу на дерево и вдруг думаю: а она что делает сейчас? Чуть не оборвался…
— А я совсем этого не боялась, и что она умрет — тоже не боялась. Наоборот — думала: раз она у меня есть — какая же смерть? Смерти не будет…
— Ты и сейчас так думаешь? — он затянулся сигаретным дымом.
— Сейчас я не думаю об этом. Я о тебе думаю, Юра, я всегда думаю о тебе, и это то же самое — смерти не будет…
Он снова улыбнулся, прижался щекой к ее волосам.
— Ты такая хорошая, Лиза моя родная…
Они сами не замечали, как засыпали — да и сон ли это был? Лиза ни на мгновение не переставала чувствовать его рядом с собою, и иногда просыпалась в страхе: не снится ли ей Юра? Но он действительно лежал рядом, она всматривалась в его лицо в рассветных сумерках и вспоминала тот мартовский серый день, когда впервые увидела его в склифовской палате. Глаза его были так же закрыты тогда, и вдруг ей начинало казаться, что и выражение его лица не изменилось: та же печать какого-то неизбывного страдания лежала на нем сейчас, и она не могла разгадать причину. Это было так несовместимо с Юрой, с его живым, веселым нравом, что Лиза пугалась, вглядываясь в горькие морщинки у его губ…
— С тобой что-то происходит? — спросила она однажды.
— Почему ты решила?
Это было рано утром, Юра собирался уходить, уже стоял в дверях. По квартире разносился запах кофе — Лиза всегда варила кофе перед его уходом, ожидая, что он предложит выпить его вместе. Но он уходил, и этот невыпитый утренний кофе был словно бы зримым выражением того необозначенного запрета, который всегда присутствовал в их отношениях.
— Ты такой… грустный, когда спишь…
— Когда сплю зубами к стенке! — он засмеялся. — Значит, хороший, да?
И хотя он обратил все в шутку, Лиза почувствовала, что он не будет говорить на эту тему, что его глубоко скрытая печаль находится как раз в тех уголках души, куда ей нет доступа…
Это и мучило ее, не позволяло быть совершенно счастливой. Тем более что вскоре и в обычной, «дневной» их жизни все чаще стали возникать ситуации, в которых она чувствовала себя лишней.
Нет, Юра не избегал ее, он по-прежнему рассказывал ей обо всем, чем был наполнен его день, и в делах «Мегаполис-инвеста» она, пожалуй, разбиралась уже не хуже Фриды Яковлевны. Но о том, что его угнетает, он с ней не говорил, и любая ее попытка узнать о причине его печали натыкалась на твердую стену отказа.
Хотя, конечно, она догадывалась, в чем дело. Лиза никогда не была малодушной, не боялась признаваться себе самой в неизбежном — но сейчас она, словно страус, пыталась спрятать голову в песок и сделать вид, что все в их общей жизни безмятежно.
Иногда, отвечая на телефонный звонок, он вдруг выходил на кухню — и она знала, что это не из-за того, что он скрывает от нее коммерческие тайны.
Звонила его жена. Лиза не знала, о чем он говорил с ней, но это всегда были долгие разговоры, и после них Юра даже не пытался казаться веселым. Он молчал, глядя перед собой невидящими глазами, и Лиза молчала тоже; потом он отводил от нее глаза.
Она старалась не думать о том, что будет дальше: в конце концов, она ведь догадывалась, на что шла, связывая с ним свою душу, — хотя бы на то, что ей так никогда и не придется связать с ним свою судьбу…
Так что и на работу, в особняк «Мегаполис-инвеста», они тоже приходили порознь, и это получалось само собой. Лиза не слышала вокруг себя каких-то новых разговоров, не встречала коротких понимающих взглядов — все относились к ней так же, как и прежде, хотя ей казалось, что ее отношения с Ратниковым ни для кого не являются тайной. Но все любили здесь своего неутомимого начальника, и иногда Лиза думала, что просто тень благожелательности к нему падает и на нее.
Она избегала Сергея Псковитина, словно была в чем-то виновата перед ним. Впрочем, он был сейчас очень занят и, кажется, ему было совсем не до Лизы. Во всяком случае, ни один мускул не вздрагивал на его суровом лице, когда они встречались где-нибудь на лестнице. К тому же она была не единственной переводчицей в «Мегаполисе», и у Псковитина не было необходимости обращаться к ней по работе.
«Неужели Юре и правда не скучно проводить вечер за вечером со мной наедине? — думала она. — Конечно, он не был любителем светской жизни, это правда, но все же — столько привлекательных мест, где можно провести время, ведь он не старик, во всем разочаровавшийся, и, хотя и устает, вовсе не выглядит по вечерам выжатым, апатичным — совсем наоборот!»
— Ты правда не хочешь никуда поехать? — спрашивала она его в самом начале, когда их отношения не были ничем омрачены, по крайней мере на первый взгляд. — Юра, ты скажи мне — может, ты просто со мной не хочешь нигде показываться? Так ведь это необязательно, ты можешь и один поехать куда-нибудь, к чему мне жертвы?
— Маленькая ты еще все-таки у меня, Лизонька. — Он сажал ее к себе на колени. — Маленькая, как зернышко, что-то еще вырастет? У меня много обязанностей, мне хватает — зачем мне еще куда-то ездить по вечерам? Я целый день мотаюсь, голова кругом идет от встреч — к чему мне вечером видеть все те же лица? Ты расскажи мне лучше, почему ты рисование бросила в шестнадцать лет — помнишь, ты говорила?
И они заговаривали об этом, и уже через несколько минут Лиза забывала обо всем, стараясь объяснить ему каждую минуту своей прошлой жизни. Она видела, что Юра понимает все, о чем она говорит ему, — это понимание светилось в темно-серой глубине его внимательных глаз. И, успокаиваясь под его взглядом, Лиза все-таки чувствовала в глубине души, что его мир не так распахнут для нее…
— Лиз, — сказал он как-то вечером в воскресенье. — Я тут решил вечер один устроить у нас в особняке, как ты на это смотришь? Знаешь, случайно пришло в голову, сидел в конференц-зале и подумал: а ведь пропадает зал, что этим стенам до наших совещаний, таких ли они видели людей! Это Владимирских был особняк, очень была известная в Москве семья. А теперь мы со своими инвестициями… Девочки сидят в информационном центре — глазки, как пуговки, бухгалтер головы не поворачивает от компьютера. Тоска зеленая и какое-то убожество.
Когда только он успевает об этом подумать? Лиза невольно улыбнулась, глядя на него.
— Что, смешны мои потуги? — спросил Юра, улыбаясь ей в ответ. — Ну и ладно, пусть смешно. А я все-таки пианиста одного приглашу хорошего, вот увидишь. Он и поэт еще, стихи свои почитает — хотя они, по-моему, пустоваты, но ничего.
— Почему же смешно, Юра? — слегка обиделась она. — Я люблю стихи и музыку люблю — ты молодец!
Она думала, Юра говорит о каком-то неопределенном вечере, но оказалось, все это должно произойти в четверг: он уже договорился с пианистом и поручил Рае и Верочке из информационного центра накрыть стол после концерта.
Лиза зашла к ним во время обеда, предупредив Фриду Яковлевну, что будет обедать у девчонок. Верочка торопливо допечатывала какую-то справку — кажется, для Псковитина.
— Ты не знаешь, Лиз, чего это Ратников пианиста позвал? — спросила она, быстро перебирая пальчиками по клавишам.
— Ой, ну понятно же, Верунь, — ответила ей Рая. — Он человек интеллигентный, любит серьезную музыку…
— Нет, ну все-таки… Странно как-то — если б хотя бы современное что-нибудь… Рая, я тебе обед свой отдам: у меня сегодня второй день диеты, только овощи вареные.
— Вы тут, я смотрю, уже обедаете, а, девочки? — раздался голос Сергея. — А справочка моя готова, Веруня?
— Готова, Сергей Петрович! — бодро ответила Верочка. — А на концерт вы придете в четверг?
— Почему же нет? Приду, я люблю музыку.
— Ой, правда? — с сомнением в голосе спросила Рая. — Ну надо же… А знаете, что классика будет?
— А я что, по-твоему, — попсу должен любить? — заметил Псковитин. — Или тебе, Веруня, потанцевать негде?.. Хороший вопрос! — усмехнулся Псковитин. — Лиза, ты очень занята после обеда? Зайди ко мне, пожалуйста.
И, не дожидаясь ее ответа, Псковитин вышел из комнаты.
Когда, ровно через час, Лиза постучалась к нему в кабинет, взгляд у нее был встревоженный. Псковитин поднялся ей навстречу из-за стола, подвинул кресло.
— Что-нибудь случилось, Сергей Петрович? — спросила Лиза.
— Нет.
Она облегченно вздохнула — действительно, мало ли для чего он хочет ее видеть, почему сразу надо думать, будто что-нибудь случилось?
— Ничего не случилось, — продолжал он. — Но я хотел предупредить тебя, чтобы ты, по возможности, удерживала Юру от необдуманных поступков.
Ей почему-то сразу вспомнился последний разговор с Подколзевым в «Максиме» и то, как Юра едва не ударил его, — и в груди у нее похолодело. Псковитин смотрел на нее прямым тяжелым взглядом, глаза у него были непроницаемые — как в первый день их знакомства в этом кабинете.
— Сергей Петрович, вы думаете обо мне что-то… плохое? Вы не доверяете мне? — спросила она, встретив этот взгляд.
Что-то промелькнуло в его взгляде — тоска, нежность или отчаяние — она не успела понять; и снова ничего нельзя было прочитать в этих светлых спокойных глазах.
— Ничего подобного, ты же знаешь — иначе разве я стал бы говорить с тобой об этом? Просто Юра не всегда бывает выдержанным, склонен действовать импульсивно. Он всегда такой был. — При этих словах Псковитин улыбнулся. — Весь он в этом. А обстоятельства сейчас не самые благоприятные. Да ты не волнуйся, Лиза, — добавил он, заметив ее тревогу. — В общем-то, все нормально, это я так, для профилактики. Ты же с ним рядом, должна знать. Но если будут какие-то конкретные предостережения, я тебе сразу их выскажу.
— Я поняла. Только это едва ли возможно — его удержать…
— Да.
Он кивнул, показывая, что сказал все, что хотел. Лиза встала, пошла к двери.
— Как ваша жизнь, Сергей Петрович? — спросила она, приостановившись у самого выхода. — Мы почти не видимся теперь…
— Я жалею об этом Лиза, но ничего ведь не поделаешь, правда?
Теперь она видела, что лицо у него просто грустное. Но что она могла ему ответить? Она осторожно прикрыла за собою дверь кабинета начальника службы безопасности.
