Книга: Единственная женщина
Назад: 12
Дальше: 14

13

Легко было говорить: можно приказать себе быть спокойной. Оставаться такой оказалось гораздо труднее.
Единственное, что выручало Лизу, — была невероятная занятость Ратникова, не оставлявшая им времени даже для разговоров наедине. Да и Псковитин был занят выше головы, и его Лиза видела нечасто. Кажется, он взял на работу человека, которого готовил себе в заместители, и теперь «натаскивал» его, заставляя разобраться в разветвленной системе безопасности «Мегаполис-инвеста».
Впрочем, иногда Лиза думала, что и Сергей пытается таким образом обуздать собственную душу.
Работы у нее было немного, потому что, как ей давно стало ясно, главная работа возникала у нее в «Мегаполис-инвесте», если к ней обращался Ратников; переводить письма мог бы любой другой переводчик.
На день своего рождения она съездила к маме в Новополоцк: та давно уже волновалась из-за нее, не зная, чем занимается теперь ее Лиза.
— Как мне не волноваться! — всхлипывала она, обнимая ее на пыльном перроне. — Сколько уж не приезжала ты! По телефону-то легко говорить — все, мол, хорошо, — а мне бы в глаза тебе посмотреть, глазами-то не обманешь!
Знакомое, полузабытое чувство ежедневного покоя охватило Лизу, едва она вошла в их маленькую квартирку. Все здесь было так же, как год назад, как пять лет назад, как в каждый день ее рождения в прежние годы, когда еще не уезжала она отсюда.
На столе, прикрытый вышитой салфеткой, стоял праздничный пирог с малиной, в комнатах пахло ванилью — это был тот самый покой, которого невозможно достигнуть, который дается сам собой, в награду душе…
Мама уже хлопотала на кухне, доставала из холодильника Лизин любимый холодник — никто не умел его готовить так, как она.
Лиза приехала всего на два дня, и, узнав об этом, Зоя Сергеевна едва не расплакалась снова.
— Как же так, Лизонька? Побыла бы, рассказала…
— На работу ведь надо, мама, — объясняла Лиза. — Отпуск мне не положен еще, просто я по тебе соскучилась — вот и приехала.
Они разговаривали за полночь, и Лиза вдруг поймала себя на том, что старается казаться равнодушной, когда речь заходит о руководителе «Мегаполис-инвеста».
— Неужто и за квартиру они платят! — поразилась Зоя Сергеевна. — Надо же, хорошие какие люди!..
Потом, вглядевшись в Лизины глаза, она спросила:
— Не договариваешь ты что-то, Лизонька, я же вижу. Не пойму только, о ком? Неужели ты все одна, никого у тебя нет? Такая красивая ты стала…
Лиза не чувствовала изменений в собственной внешности, но мать сразу заметила то светящееся очарование, которое появилось в облике дочери. Свет лился из ее глаз, и каждый, кто видел ее, поражался тому, какое странное, неназываемое ощущение вызывают в нем эти глаза. Какое-то особенное понимание человеческой души появилось у нее, и невозможно было разгадать секрет этого ее дара…
Да и просто красива она стала! То есть она всегда была красива — с необыкновенными своими светло-пепельными волосами, с виноградной зеленью огромных глаз и нежными очертаниями губ. Но теперь из ее облика исчезла та незавершенность, которая так заметна была в нем прежде. И определенность, появившаяся в ней, была связана именно с Лизиной отданностью чьей-то душе, в которую, казалось, постоянно всматривались ее внимательные глаза.
Но чья это душа так притягивает ее дочь — мать не знала…
— Ты не влюбилась, Лизонька? — осторожно спросила она.
— Почему ты решила?
— Да так — почему ж тебе не влюбиться? И ты не о себе как будто бы думаешь, так мне кажется…
Лиза ничего не ответила. Конечно, она думала не о себе. Ей вообще несвойственно было думать о себе, но раньше всегда приходилось это делать: и потому, что больше подумать о ней было некому — мама и брат не в счет, — и потому, что ей надо было разобраться с собственной душой, иначе не понять было этого непредсказуемого, порою угрожающего мира.
Но теперь — теперь были мысли и чувства, поглощавшие ее без остатка, не оставлявшие сил для раздумий о себе…
Здесь, дома, когда ей не надо было держать себя в руках, казаться невозмутимой и веселой, — она думала о Юре постоянно. Она даже не думала о нем: она чувствовала его постоянно — как если бы он был в соседней комнате, нет, ближе, чем в соседней комнате; как если бы его глаза все время смотрели на нее то с обычным его веселым интересом, то с совсем другим чувством, которое они оба боялись называть…
Мать только вздыхала украдкой, глядя на нее.
Но в Москву Лиза возвращалась с твердой решимостью быть сильнее обстоятельств, не позволять себе разрушать то, что стало ей дорого.
И время словно бы помогало ей в этом.
Наступил август — месяц, в который, как она знала, Ратников всегда уезжал в отпуск. Правда, на этот раз он собирался ехать в Германию — не столько отдыхать, сколько снова улаживать что-то со своим немецким проектом.
Он сам сказал ей об этом, зайдя как-то в ее комнату.
— Меня уже, знаешь, просто азарт берет — да что он, заколдованный, проект этот? — сказал Юрий, сидя, по своему обыкновению, на краю стола. — И ты знаешь, о чем я подумал? Ведь это Подколзев сейчас занимается международными инвестициями — как мне раньше в голову не пришло! То-то он приставал со своей Думой… Это, конечно, еще только предположения, но я сам должен проверить все в Германии — чтобы уж точно убедиться, что дело не в немцах. Да?
Он смотрел на нее вопросительно и даже просительно — словно ожидал, что она посоветует что-то. И ей показалось, что не совета об инвестиционном проекте ждет он от нее…
— А у Сергея когда отпуск? — спросила она, отводя глаза.
— Мне тоже интересно, — усмехнулся Ратников. — Сейчас-то он уж точно не уйдет: и меня не будет недели две, и с замом своим новым он возится — нет, сейчас не уйдет.
В глазах его мелькало рассеянное выражение — видно было, что он думает сейчас не об отпуске Псковитина, да, пожалуй, и не о собственном отпуске. Лиза не спрашивала, куда именно он едет, как собирается отдыхать. Наверняка он проведет отпуск с женой — зачем растравлять себе душу вопросами?
Она замечала, что в последнее время он как-то спокойнее смотрит ей в глаза, словно тоже решил для себя что-то. И она не знала, радоваться ей этому или печалиться…
Дни, когда она не видела его, сливались для нее в одно пустое пятно — как будто были вычеркнуты из жизни. Она физически ощущала никчемность своего существования и с ужасом думала: «Что же я дальше буду делать?»
Но и когда он вернулся, мало что изменилось в ее жизни. Работа, квартира в писательском доме, короткие встречи с Юрой в коридоре или во время каких-нибудь конференций, тяжелый и печальный взгляд Псковитина — ото всего этого веяло безнадежностью…
Хотя внешне в ее жизни не было совершенно никаких проблем: у нее было достаточно денег, ей не приходилось думать о завтрашнем дне — чего еще желать во времена, когда жизнь большинства людей представляет собою жестокую борьбу за выживание?
Однажды, в конце сентября, разбирая в шкафу летние платья, Лиза вдруг ощутила ту острую, неизбывную тоску, избавиться от которой, как она знала по опыту, можно было, только совершив хоть какой-нибудь поступок. Она даже беспомощно огляделась — словно ожидая, что кто-нибудь выручит ее, подскажет, что ей делать. Но тишина стояла в комнате, тишина была за вечерним окном, тишина обволакивала ее плотной пеленой…
На следующий день, в субботу, она вышла на улицу с твердым желанием пойти куда-нибудь — где жизнь сама вынесла бы ее из этой бессмысленности, дала бы ей шанс встрепенуться. Ведь сколько раз уже выручала ее Москва, незаметно подхватывая в свой мощный поток!..
Лиза вышла из метро на Арбатской площади и медленно пошла к Арбату, свернула в какой-то переулок. Небольшой особнячок фисташкового цвета, чистые, невысокие ступеньки…
Ноги сами вынесли ее к этому дому, и, подняв глаза, Лиза увидела знакомую надпись «Модная лавка Никиты Берсенева». Она стояла у самых ступенек, не решаясь нажать на кнопку звонка; воспоминания нахлынули на нее. Она, счастливая, юная, вот точно так же стоит у этого крыльца, и ожидание какого-то неведомого счастья соединяется в ее душе с простым и радостным ожиданием самой обыкновенной примерки у необыкновенного русского кутюрье. Неужели это было? Если бы вернуть, с тоской подумала Лиза. То счастье, которое таилось в самом ожидании…
Пока она размышляла об этих отвлеченных вещах, дверь тихо открылась перед нею. На пороге стояла улыбающаяся женщина в недлинной юбке-тюльпане и элегантном светлом пиджаке.
— Я вижу, вы не решаетесь войти? — спросила она. — Разве вы не договорились с Никитой Алексеевичем?
— Нет, — удивленно ответила Лиза. — Он не знает, что я приду. Я даже не уверена, что он помнит меня…
— Тогда я сообщу ему о вас, — тут же предложила женщина. — Знаете, вы так трогательно выглядите — я заметила вас на мониторе. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь входил сюда с таким естественным видом… К тому же ведь на вас его платье! — пояснила она, словно оправдывая собственную предупредительность.
И, предложив Лизе подождать внизу, женщина поднялась по лестнице-волне наверх. Печальная нимфа все так же закрывалась рукой от входящих — и Лизе показалось, что она наблюдает за нею из-под мраморной руки.
— Лиза! — услышала она. — Вот так гостья, вот кого не ожидал!
Никита Берсенев быстро спускался по лестнице, и, увидев его, Лиза улыбнулась от неожиданной радости. Он был все такой же, каким она видела его три с лишним года назад — стареющий, седеющий юноша с легкой походкой.
— Представьте себе, а я ведь вспоминал вас совсем недавно! — Берсенев уже наклонился к ее руке. — Просматривал старые эскизы, вот и вспомнил нашу с вами коллекцию. Вы были прекрасной моделью, Лизонька, куда же вы пропали?
— Я не решалась, Никита Алексеевич… Мне казалось, вы можете быть обижены на меня…
Она не продолжала, но Берсенев понял, что она имеет в виду свое расставание с Виктором.
— Лизонька, — рассмеялся он. — Простите старого циника, но я столько повидал на своем веку любовных крушений — стал бы я из-за этого менять о вас свое впечатление! Витя ведь взрослый человек, мало ли, как бывает! Рита мне говорила, вы были у нее, даже и ко мне зайти думали — почему же не зашли?
— Сама не знаю, — искренне ответила Лиза.
Действительно, почему?
— На открытие «Максима» собираетесь? — поинтересовался Берсенев.
— Нет, — удивилась Лиза. — Какого «Максима»?
— О, вы не знаете? Карден открывает московский «Максим» в «Национале», весь бомонд взбудоражен, все платья шьют. Собственно, все уже и готовы, я даже удивился, что вы так поздно.
— Да я не собираюсь на открытие, — улыбнулась Лиза. — Я ведь просто так к вам зашла, Никита Алексеевич, правда.
— Значит, — притворно обиделся кутюрье, — мое искусство показалось вам тогда настолько малопривлекательным, что вы не жаждете продолжить совместную работу?
— Какая же она совместная? Вы с меня только мерки сняли, а так — сами все придумали!
— Ох, не скажите, Лизонька, — возразил Берсенев. — Вы обладаете таким редкостным шармом — и не уверяйте меня, моя дорогая, будто вы об этом даже не догадываетесь! — что шить для вас — и удовольствие, и высокое искусство.
Он загорелся — точно так же, как и прежде, — и с воодушевлением продолжал:
— Да-да, шить для вас оч-чень нелегко! С одной стороны, вы заслуживаете самой изысканной и выразительной одежды, но с другой — ваш облик сам по себе так выразителен, что ни одно платье ни в коем случае не должно его затмевать или, упаси Бог, вступать с ним в противоречие. А сейчас, — он окинул ее внимательным взглядом, — сейчас вы стали еще более женственной, ваша трепетность — я до сих пор помню, вы показались мне похожей на бабочку! — сочетается теперь с мягкостью черт и невыразимым очарованием! Это настоящее женское очарование, можете мне поверить, Лизонька, — очарование женщины, которая создана природой для того, чтобы быть спутницей и возлюбленной!
Лиза только грустно улыбнулась, слушая его. Спутницей и возлюбленной! Может быть, он и прав, но спутницей и возлюбленной она могла быть единственному человеку — и это было невозможно…
— Нет, Никита Алексеевич, спасибо вам огромное — я не буду на открытии «Максима», — сказала она.
— И это вас очень печалит, Лизонька? — Он внимательно посмотрел на нее. — Ну хотите, я достану для вас приглашение?
— Да что вы, Никита Алексеевич, зачем!
Ей действительно было безразлично и открытие «Максима», и любое другое событие, которое не связывало ее с Юрой.
— Да, вы не светская львица, моя дорогая! — заметил Берсенев. — Хотя погодите — вы ведь именно львица, насколько я помню? Ведь это день вашего рождения мы праздновали как-то в конце июля у Вити в подмосковной? Ну, конечно, вы Лев по зодиаку, то есть очаровательная львица!
— Какая уж там львица, — невольно улыбнулась Лиза.
— Ну почему? Разве львица — это та, что рычит и бросается? Я, правда, не знаток этих астрологических штучек, это Гриша у нас любит, но мне кажется, вы очень даже стойко можете бороться за свое счастье и самоотверженности вам не занимать. Как львице по отношению к своим детенышам!
— Да ведь у меня нет детенышей, с чего вы взяли? — Лиза продолжала улыбаться, слушая Берсенева.
— А мужчины — те же детеныши, уверяю вас, ну никакой просто разницы! Так что, милая моя львица, зря вы падаете духом. Да-да, вы именно упали духом, потому и пришли сюда, разве нет? Я, разумеется, польщен вашим доверием, Лизонька, но унывать у вас нет никаких причин. Какие-нибудь любовные переживания, ведь правда?
Лиза кивнула, хотя вовсе не собиралась ни перед кем открывать душу.
— Ну-у, вам ли переживать из-за любовных неурядиц! — Берсенев ободряюще коснулся ее плеча. — Любой мужчина сочтет за счастье, чтобы на него устремились такие глаза, как у вас — которые для него и созданы Богом! И при этом, заметьте, это не глупые пуговицы, в ваших чудных глазах светится ум и понимание!
— А если он не считает это за счастье, как тогда быть, Никита Алексеевич? — Лиза сама удивлялась своей неожиданной откровенности.
— Вы ошибаетесь! — горячо заявил Берсенев. — Нет такого мужчины, который бы от этого отказался, потому что таких женщин — раз-два и обчелся, особенно теперь. Милая вы моя, да ведь даже моя обожаемая супруга, которая всего-то и была, что натурщицей в художественном училище, — и та была занята только собой, и той было не до меня! А вы говорите!.. И знаете что, — он решительно взял ее под руку, — пойдемте-ка ко мне в мастерскую. Вы, конечно, необыкновенная девушка, Лизонька, и чувства у вас глубокие, и ума не занимать. А все-таки лучшее лекарство от хандры для любой нормальной женщины — это новое красивое платье, я в этом неоднократно убеждался.
— Но Никита Алексеевич, я не могу шить у вас! — запротестовала Лиза. — У меня просто нет таких денег!
— Прелесть вы моя, это вы мне говорите о деньгах! — рассмеялся Берсенев. — У вас нет, а у меня как раз-таки есть, и я совершенно уверен, что могу иметь их ровно столько, сколько мне необходимо — поверьте, я еще не потерял ни репутацию, ни квалификацию. Так что финансовый вопрос мы с вами обсудим позже, а сейчас я предлагаю вам обсудить фасон — ну, как будто бы вы собираетесь на открытие «Максима», например.
И, говоря все это своим приятным голосом с легкой картавинкой, Берсенев увлек Лизу наверх, в свою знаменитую мастерскую со стеклянным потолком.
«Может быть, он и прав, — думала Лиза по дороге домой, стоя у дверей вагона в метро. — Спутница и возлюбленная…»
Она думала об этом с горечью, но, как ни странно, неожиданный для нее самой визит к Берсеневу вывел ее из состояния безнадежности.
Если бы еще не видеть Юру так часто, подумала было она, но тут же ужаснулась этой мысли: во что превратилась бы ее жизнь, если бы не удавалось хоть бы видеть его — пусть мельком, как это чаще всего и происходит теперь?
Сергея она тоже видела не так часто, как прежде, но уже через месяц после их разговора в кусковском парке Лиза поняла: ее уверенность, что отношения между нею и Псковитиным выяснены окончательно, — совершенно напрасна. В глазах Сергея опять читались и суровость, и печаль, и какая-то немая просьба…
«А может быть, не надо усложнять себе жизнь? — иногда думала Лиза. — Сергей любит меня, в этом не приходится сомневаться, он одинок, ничто не мешает нам быть вместе; и ведь я отлично знаю, как он надежен и порядочен — чего же больше?»
Она понимала, что многие женщины сочли бы за счастье связать свою жизнь со Псковитиным, но лишь ум подсказывал ей сомнения. В душе ее сомнений не было совсем, а она давно уже поняла, что не в силах приказать собственной душе…
Никита Берсенев сшил для нее чудесное платье из матовой бледно-зеленой тафты с нежными, едва заметными разводами.
— Вам еще не надоел зеленый, Лизонька? — спросил он, когда восхищенная Лиза разглядывала платье у него в мастерской. — Между прочим, он считается неблагоприятным для людей искусства — что, по-моему, совершеннейшая глупость. Все-таки это лучший ваш цвет, а ведь я хотел развеселить вас этим новым нарядом — зачем же отказываться от того, что вам особенно идет, не так ли?
Полюбовавшись на себя дома перед зеркалом, Лиза со вздохом повесила платье в шкаф. «Наверное, во мне нет как раз того, что присуще настоящей женщине», — подумала она.
Вопреки тому, что говорил Берсенев, не слишком порадовало ее это платье. Нет, ей совершенно не хотелось на светскую тусовку, но когда она вспоминала, как Юра сказал во время «кадрили» в ресторане: «Ты такая красивая сегодня, Лиза…» — сердце у нее сжималось…
… Строчки на экране компьютера замелькали перед нею, слились в какую-то невнятицу.
— Что с тобой, Лиза? — услышала она и быстро обернулась.
Юра стоял на пороге комнаты и смотрел на нее встревоженно. Лицо у него было какое-то осунувшееся, под глазами — темные тени. Но как он мог понять, что с нею что-то происходит? Ведь она сидела спиной к двери, да и вообще — его не было в комнате, и они не виделись весь сегодняшний день, да и вчера — что было вчера? — да, вчера они тоже виделись минут пять в информационном центре.
Но — он стоял в дверях, и в глазах его была тревога.
— Ничего, — тут же ответила она, стараясь повернуть голову так, чтобы свет от лампы не падал на лицо.
— Мне показалось… Мне показалось, ты плачешь, — тихо сказал он.
— Это из-за компьютера. Никак не могу привыкнуть. Болят глаза, когда подолгу смотрю на экран.
Она говорила отрывисто и одновременно пыталась смахнуть слезы, делая вид, что поправляет прическу. Сейчас, в эту самую минуту, она только радовалась, что видит его — и перед этой радостью отступили все остальные чувства.
— Лиза… Я хотел попросить тебя… — Голос у него был неуверенный. — Ты не могла бы съездить со мной сегодня в ресторан?
Это прозвучало так неожиданно! Юра говорил тем самым голосом, каким ребенок просит оставить на ночь открытой дверь в детскую, потому что ему страшно одному, или разрешить посмотреть поздно заканчивающийся фильм. Она и представить не могла, что так можно приглашать в ресторан, — и невольно улыбнулась.
— Просто удивительно, Юрий Владимирович! Вы говорите таким тоном, точно просите о чем-то тягостном и невыполнимом!
— Правда, Лиза? — Лицо его просияло. — А мне казалось…
— Что?
— Мне казалось, я обидел тебя, и ты никуда не захочешь пойти со мной, — твердо договорил он.
А она-то думала, что выглядит невозмутимой и даже веселой!
— Юра, — укоризненно сказала Лиза, забыв собственное правило не называть его в офисе по имени. — Зачем ты это говоришь? Я вовсе не думаю, что мы с тобой должны видеться часто, и вообще — что ты должен уделять мне внимание. Мало ли у тебя дел!..
— Не в этом дело, — он даже поморщился слегка, точно от навязчивой, ноющей боли. — При чем здесь дела!
Он смотрел ей в глаза таким неотрывным взглядом, словно они встретились после долгой разлуки и он не может наглядеться на нее. Губы его слегка дрогнули, как будто он хотел что-то сказать, но в последний момент передумал и сказал совсем другое.
— Как хорошо, что ты согласилась! Сегодня «Максим» открывается, ты не слышала? Это ресторан такой парижский, карденовский — теперь в Москве тоже будет. Но сегодня скучновато может быть, — произнес он извиняющимся тоном. — Тебе бы завтра интереснее было пойти — завтра актеры будут, музыканты. А сегодня — официоз: из правительства кто-нибудь, из мэрии, Дума. Но меня приглашают сегодня…
— Дума? — спросила Лиза. — Это Подколзев твой?
Юра расхохотался.
— Выходит, Дума — это только Подколзев, да еще мой? Там и другие тоже есть, поприличнее. Хотя — знаешь, как их называют? Думаки!
Лиза тоже рассмеялась. Настроение у нее изменилось мгновенно. Да и могло ли быть иначе, когда предстоял вечер с Юрой, все равно где — в «Максиме» или у черта на рогах! Но Берсенев — просто удивительно, словно чувствовал он с этим новым платьем!..
На мгновение, правда, у Лизы мелькнула мысль, что Юра должен был идти туда с женой — и по каким-то причинам ее нет, вот он и… Но она тут же отогнала от себя эту печальную тень — какая разница, как должно было быть? Этот вечер принадлежит им двоим, и она будет радоваться каждой минуте, думая только о том, что вот сейчас он рядом, а не о том мгновении, когда между ними хлопнет дверь ее подъезда.
— Мне надо переодеться, — сказала она.
— Мне тоже, — согласился Юра. — Я буду тебя ждать ровно в семь у твоего подъезда. Ты почему улыбаешься?
— Да просто так. Так дети договариваются на улицу выйти: я буду у твоего подъезда… Помнишь, мы к Виссенбергам ездили?
— Конечно! Я все помню, Лиз, каждую минуту. Так я тебя жду в семь, да?
Назад: 12
Дальше: 14