Глава 8
Доктор Динстлер

В консультационном кабинете Леже проводил обсуждение состояния новой больной со своими коллегами, демонстрируя рентгенограммы, томограммы мозга, данные специальных исследований. Консилиум пришел к выводу, что больной необходим месяц общего лечения и наблюдений, а в случае благоприятной ситуации – отсутствия осложнений и негативных процессов – можно приступить к осуществлению лицевой пластики. Хотя чудес в этой области ждать было трудно.

Лишь в начале февраля, обстоятельно ознакомившись с динамикой выздоровления больной, Леже решил, что настала пора действовать. В его кабинете плакала худенькая старушка, на сей раз от радости: она знала, что внучка будет жить, и верила в маленького доктора, рассчитывавшего ликвидировать в той или иной степени внешние последствия травмы.

Александра Сергеевна теперь часто плакала – слезы появлялись сами собой от всего, что как-то было связано с внучкой: от ее музыки, книжек, качелей и яблок, от ажурных колготок на проходящей мимо девчушке, от одеколона «Встреча», появившегося в магазинах и присланного от Маргариты Ланвен, от тревожного голоса итальянца, звонившего чуть ли не каждый день.

Стаканчик с валерианой, протянутый высоким помощником профессора, задрожал в ее руке. Старушка бурно разрыдалась, уронив на колени сумочку с тем, что она берегла и теперь принесла показать всем. На ковер веером легли Алисины фотографии: Алиса-девочка с прямой спиной, восседающая на новом велосипеде, Алиса-девушка с мольбертом, в тирольской шапочке где-то на живописном альпийском склоне, Алиса в Венеции на площади Синьории со стайкой наглых голубей, слетающихся к пакетику с кормом. Один из них сидел на протянутой Алисиной руке, а другой, застыв в кадре с размазанными штрихами крыльев, собирался, видимо, присесть прямо на ее взъерошенную ветром макушку.

Йохим стал собирать листочки и, машинально взглянув на один из них, застыл – неожиданность открытия буквально парализовала его. Он быстро тасовал фото, таращил глаза, расплываясь в радостной улыбке.

– Я… я, кажется, знаю… Нет! Я точно узнаю это лицо! – Йохим протянул большой любительский снимок Леже. Алиса-подросток была запечатлена в летний день, в тот момент, когда, оторвавшись от группы сверстников, смутно обозначенных в пестро-лиственной глубине кадра, ринулась за мячом, запущенным, по-видимому, каким-то шалуном прямо в объектив аппарата. Это его округлый бок закрыл всю верхнюю правую часть кадра и его ожидаемое столкновение с фотографирующим распирало Алису вот-вот взорвущимся смехом. Ее вспыхнувшее лицо с солнечной пыльцой на высоких скулах, с сюрпризным сиянием в прозрачной глубине крыжовенных глаз было озарено тем особым светом резвящейся, распахнутой в предвкушении счастья души, которое бывает у детей за секунду до чуда. Динстлер узнал припухшую нижнюю губу, закушенную двумя крупными верхними зубами, и паутинки волос, светящиеся ореолом вокруг единственного, всегда живущего в его памяти лица.

«Да, это Она…» – Йохим рухнул на стул, оглядывая окружающих растерянно и жалобно, как человек, которому объявили, что он обречен.

На следующий день Леже пригласил ассистента Динстлера в свой кабинет:

– Присаживайтесь, коллега, я заметил, что у вас не слишком крепкие колени. Они легко подкашиваются – а я собираюсь вас удивить. Речь идет о нашей пациентке мадемуазель Грави. Вчера я понял, что вам удалось вытащить крупный козырь. Изучите все материалы, продумайте ход операции и доложите мне. Вести эту больную будете вы.