…Поздно ночью, отыграв положенный ритуал праздничного общения с разговорами ни о чем и безобидными шутками, с осторожным кружением вокруг главного, старательно обходящим коварные бездны загадок, участники представления собрались на террасе.

Дети, обшарив весь остров, неоднократно перессорившись и помирившись, крепко спали, почесывая свежие царапины. В кустах заливались цикады, то настороженно затихая, то, пускаясь во всю мощь. Над притихшими людьми, над затаившейся гладью моря и мерцающими горизонтом берега распахнулся звездно-бархатный купол.

– Ну что же, господа присяжные заседатели, вечер, вернее, ночь ошеломляющих признаний прошу считать открытой… – Остин опустился в любимую качалку и продолжил: – Странная вещь – юбилеи. Нет, не те придорожные столбики, которые отмечают жизненный «километраж». Есть в пространстве нашей жизни особые точки, когда без усилия и особого на то желания пробиваешь броню повседневного смысла, попадая в самую глубину. И не сказать определенно – что там, а дух захватывает – вот оно – Главное! Вот эти-то точки пересечения силовых линий судьбы и есть истинные юбилеи, хотя мы часто даже не подозреваем об этом.

Ведь бывает же с каждым: просыпаешься утром с чувством особого отношения с окружающим – в окно смотришь по-иному, кофе пьешь не просто – со смыслом, в знакомые лица вглядываешься, будто впервые увидел… Настроение приподнятое: нашло – думаешь. А ведь копни личные архивы, те, что заводятся в небесной канцелярии, и окажется, что ровно семь, десять или пятнадцать лет назад день в день, утро в утро, ты выудил самую замечательную в своей жизни рыбу, встретил после долгой разлуки друга, или постоял, задрав голову в Сикстинской капелле, а может просто – впервые увидел Ее – единственную свою.

Я обнаружил у себя несколько таких моментов, а сколько упустил или упущу! Но только не эту ночь…

Ровно десять лет минуло с того часа, как мы сидели здесь, в эпицентре такой же ночи, и я мог бы поклясться, что точно так же, как сейчас, вон там, справа от созвездия Стрельца сорвался и прочертил свой короткий, блестящий путь стремительный метеорит…

Время не обмануло нас под маской пространства, как обещал Набоков тем, кто предпринимает вояж в былое, а лишь ввело в заблуждение, отсылая к тем, былым, прежним, наталкивая на сопоставления и подведение итогов, Да, мы прежние, но совсем другие. Нас стало больше, а рядом, в покое неведения, спят наши дети. Пройдет еще десятилетие, возможно, и больше, прежде чем они соберутся здесь, чтобы задавать вечности свои простые, безответные вопросы.

Сегодня мы будем сторожить их сон и много говорить: ночь коротка, а нам надо так много рассказать друг другу. – Остин испытующе посмотрел в посерьезневшие лица, никто не решался нарушить паузу, никто не двигался, сохраняя зыбкое равновесие спокойствия и незнания.

– Ну что, кто у нас самый смелый? – Остин оглядел притихших гостей.

– Может быть, начну я… – по-ученически поднял руку Дани. Он понял, что кто-то из главных персонажей должен начать ответственный монолог и даже догадывался, кто именно, но чувство актерского партнерства заставило его ринуться вперед на амбразуру затянувшейся паузы, прикрывая спасовавших солистов:

– Это очень поучительная история, особенно для дам. Дело в том, что Жан-Поль родился у нас несколько преждевременно, ну, недели на две раньше срока. А причина состояла в том, что Сильвия объелась слив. Она сидела в саду с огромным животом, а рядом корзина слив – они у нас отменные, величиной с персик. Я не досмотрел, известно, что за женщинами в таком положении нужен глаз да глаз…

– Ну что ты сочиняешь, Дани? Какие сливы? Сын родился в марте, да и огромного живота у меня вовсе не было – никто до последнего момента не верил, что мне скоро в клинику… Лучше я расскажу все, как было на самом деле, – решила Сильвия поддержать мужа, и минуту подумав, замялась – А собственно, стоит ли вспоминать? В конце концов, все закончилось благополучно…

– Видимо на правах хозяина инициативу душеизлияний придется перехватить мне. Тем более, что моя история абсолютно чудесная, а я как-то до поры до времени не причислял себя к везунчикам. До сих пор не понимаю, почему меня просто засыпали сюрпризами – разве что по ошибке. Так, к примеру, посыльный с юбилейным тортом, торжественно вручив его ошеломленному жильцу и сверив еще раз адрес, вдруг смущенно лепечет извинения, отбирает подарок и исчезает, оставив бедолагу со смутным привкусом чужого, едва подмигнувшего ему счастья… – Остин откинулся на спинку кресла, с удовольствием раскуривая трубку, – милое пижонство, которое никто ранее за ним не замечал.

– Лет пять назад я начал упорно приобщаться к табакокурению. Смекнул, что в беседе трубка дает возможность выдерживать глубокомысленные паузы, скрывая под якобы тайной рисовкой, еще более тайное замешательство. Впрочем, я редко прибегаю к этому средству, только в самые ответственные моменты.

В клубах ароматного голубоватого дыма смуглое лицо Остина приобрело плутоватую загадочность факира, работающего «под Восток». Трудно было понять, что сейчас произойдет – поднимется ли из плетеной корзинки плоская голова кобры или с треском, осыпая зрителей блестками, взорвется спрятанная в чалме хлопушка, но сюрприз был явно запланирован.

– Так значит – о чудесах, доставшихся мне, думаю, по ошибке.

Был конец февраля 1970 года. Месяц короткий, но сильно поднадоевший, как и мощный циклон, хозяйничавший здесь с небывалым упорством. Кажется, метеорологи называли его Ари – хорошее имя для опереточного комика, но не для такого матерого зверюги-циклона.

Я прибыл сюда на неделю из ярких заморских стран, где, впрочем, буйствовали не только краски и плодовитая флора, но и холера, москиты и прочая нечисть, неизбежно сопутствующая нищете и отсталости. Контраст был убийственный: там тщетно взывали к Аллаху, вымаливая спасительную влагу, здесь – стеной лил холодный серый дождь и беспощадно штормило. Временами даже казалось, что пол этого дома начинает уходить из-под ног и я опасливо поглядывал в окна – уже не поплыл ли, в самом деле, мой островок?

Признаюсь, я впервые с радостью думал о предстоящем отъезде, постарался побыстрее уладить все дела и попросил мадам Ланди упаковать мой багаж: где-то в глубине сидело ощущение, что я не скоро вернусь, а может быть… Да, знаете, в эти промозглые, тяжелые дни над всем витает призрак прощания.

Возможно, по этой причине в ночь перед отъездом я вовсе не спал, стараясь припомнить все свои долги и невыполненные обязательства. Чуть свет отправился в путь, чтобы начать с самого приятного из намеченного – визита к Алисе, находившейся как раз поблизости – в санатории Армана Леже.

Я почему-то очень торопился, уже часов в семь оставил «Викторию» на каннском причале и тут же, еще ощущая тошнотворную качку, пришпорил свой соскучившийся «пежо», рванув прямиком в горы. – Остин рассеянно смотрел сквозь дым, не без удовольствия погружаясь в прошлое. – «Дворники» метались по ветровому стеклу как бешеные. Рыжие потоки, несущие песок и камни, падали с грохотом вниз, переполняя вспененные осатаневшие горные речки… Кажется, я вздремнул; из приемника доносился божественный голос Каллас, дорога была почти пустой, и карусель серпантина со всей ее водяной круговертью, коварно убаюкивала. Скорее всего, я действительно был в полусне, потому что даже не вздрогнул, увидав фары мчащегося навстречу автомобиля.

Не стану утверждать, что успел что-нибудь сообразить или рассчитать, а тем более – осознать опасность. Сработал «автомат». Знаете, как будто вы идете по зимней улице, а рядом кто-то поскользнулся – рука сама тянется поддержать падающего, будь то хорошенькая дама или подвыпивший оборванец. Мой «пежо» ринулся наперерез летящему к обрыву «вольво», подставил свой бок, сам получил травмы, но выстоял и довольно засопел, предотвратив падение.

В припаркованном таким образом автомобиле, у которого по инерции продолжало вращаться в пустоте левое колесо, действительно сидела очаровательная женщина. С выражение тихого счастья она слушала сигналы точного времени. Дождь прекратился и было слышно только попискивание радиоприемника и глухой рокот потока в ущелье, молотившего камни. В восемь, ровно в восемь часов утра…

.. Так вот – о чудесах. Это случилось совсем на другой дороге – я и не заметил, как проскочил поворот к санаторию Армана. А за рулем «вольво» – за рулем этой чертовой, раздумчиво качавшейся над пропастью машины, была Алиса…

«Восемь! Восемь утра, последнее воскресенье февраля. Все сходится! Значит, это было на самом деле», – Иохима осенило спасительное понимание, как будто из-под надзора палящего солнца, он ступил в прохладную тень с летучим ароматом лаванды и ясностью очертаний. Колесики разладившегося бинокля сошлись, поймали фокус, выудив из сплошной мути невнятного, ненужного прошлого то последнее, затерявшееся, такое важное в его жизни утро.

Но не ледяной озноб ужаса и паническую злобную растерянность увидел он возвращенной памятью, а вознагражденную самоотверженность – победу торжествующей воли. «Значит, меня услышали – не зря заклинал и взывал я к высшим силам. Не зря молил, закладывая свою душу: живи, Алиса!»