3
Главная ярмарка развернулась на центральной площади города среди старинных стен городской ратуши, исторического музея и собора, с утра оглашавшего окрестности колокольным звоном. Йохиму пришлось оставить машину внизу – проезды в центр города были перекрыты, узкие улочки представляли собой ряды лавок и лотков, среди которых прогуливалась нарядная толпа. Чинные семьи, от мала до велика одетые в отутюженные национальные костюмы разных Альпийских районов, голоногие веснушчатые туристы с фотоаппаратами, темнолицые цыгане, зыркающие исподлобья смоляными глазами; собаки, козы, лошади, жующие овес в холщовых торбах, и даже огромный медно-зеленый петух, пытающийся склевать прилипшее к брусчатке конфетти, – все это шумное, многоголосое окружение – жующее, поющее, торгующееся у лотков, разбрасывающее пестрые листочки лотерейных билетов, – испугало Йохима. Голова кружилась, он шатался и бледнел, как трагический Пьеро в гуще карнавала, но все же шел, удаляясь от своего спасительного «ситроена».
Он не знал, что ищет, но, когда увидел старую даму, одиноко стоящую у выщербленного каменного фонтанчика, сразу понял, зачем зарулил сюда. Дама действительно была очень стара, как этот покрывшийся зеленью камень, выдолбленный корытцем, как треснувшие стены, укрепленные рогатой чугунной загогулиной. Она умоляюще смотрела на Йохима – единственного любопытного, притормозившего у ее крошечного прилавка. На потертом бархатном платке, сохранившем остатки бисерной вышивки, были разложены вещицы, извлеченные, по-видимому, из ее пропахшего гвоздикой комода. Здесь были какие-то вилочки с витой филигранной ручкой, табакерки, бусы и то самое, к чему магнитом притянуло блуждающий взгляд Йохима. Алая прозрачная рубиновая капля, вправленная в золотой ободок с лапками, изображала божью коровку. Крошечная мордочка из черной эмали и прорезь крыльев, рассекавшая камень, создавали иллюзию жизни, казалось, что букашка вот-вот отправится в путь.
– Мсье не зря обратил внимание на эту шляпную булавку, – проговорила старушка голосом театральной феи, протягивая Йохиму вещицу. Она держала булавку двумя пальцами, отставив мизинец, как в старину учили девушек брать цветок или надушенный платочек. – Это работа очень известного ювелира, жившего здесь до войны… до первой войны. Если мсье был в нашем музее, то наверняка обратил внимание… С мастером произошла удивительная история… Большая любовь, мсье, завершившаяся трагедией… И сам камень такого редкого сочного тона…
Она, наверное, много могла рассказать и о городе, и об этой булавке, которую Йохим приколол к подкладке куртки с левой стороны. Но покупатель торопился, он даже не стал торговаться, отсчитав названную сумму, и, пошатываясь, устремился вниз – вспять праздничному потоку, направляющемуся к площади.
В голове у Йохима звенело, перед глазами плыли черные пятна, когда он, чудом избегая столкновения со встречными машинами, удирал домой. Он поминутно касался рукой груди, ощущая желанную добычу, и пьяно улыбался: у его сердца притаился тот самый торопыга-жучок, который еще недавно стартовал в божью синеву с теплой Алисиной ладони.