31

В прямоугольной гранитной ванне кипела теплая вода. Кипела потому, что тысячи воздушных пузырьков со всех сторон рвались к поверхности, приятно щекоча кожу.

Лев Савин, раскинув по краям ванны руки, облепленные рыжими волосами, с нескрываемым вожделением разглядывал сидящую напротив Марину. Пузырьки лопались вокруг белых полуостровов ее грудей, натыкались на два коричневых мыса сосков, расцвечивали таинственным мерцанием белое тело в переливающейся воде и не давали взгляду пробиться вплотную к темному гроту в низу живота, от чего он казался еще более привлекательным, более желанным.

Узкая ступня Марины с красным лаком на ногтях резвилась между ног Савина, то ныряла вниз, к темным водорослям его тела, щекотала, прижимала, отпускала, то выныривала на поверхность, легонько шлепая директора банка по щеке. Тогда он срывал руки с краев ванны, ловил проказницу и жадно целовал красные ногти, розовую пятку и смуглую кожу подъема.

Вот уже час плескались они в роскошной итальянской ванне, и бутылка шампанского на сервировочном столике рядом была почти пустой. Несколько раз тела их срывались навстречу друг другу, переплетались в жадном экстазе наслаждения, превращаясь в непонятное существо то с четырьмя ногами и четырьмя руками, которые, казалось, извивались в мерцающей воде, как щупальца осьминога, то с двумя головами, вырастающими из животов. Она кусала и царапала сто, ставила на четвереньки и с пронзительным визгом скакала по кипящему морю удовольствия на истошно ржущей акуле российского бизнеса, колотя ее голыми пятками и больно шлепая ладонью по розовым ягодицам. Потом, прижавшись грудями к его спине, отыскивала внизу твердый рычаг и дергала его в разные стороны, управляя ревущим от восторга автомобилем и доводя своего босса до полного изнеможения. Он бы принял ее за умалишенную, если б сам охотно не участвовал в этом действе.

Но когда они, расслабившись, попивали холодное шампанское и Марина, опустив длинные ресницы, улыбалась своим тайным мыслям, Савин не мог позволить себе прикрыть глаза даже на секунду. Так сладостно было то, что открывалось его взору, сладостно и после наивысшего наслаждения. Нет, этим видом невозможно было пресытиться!

А пузырьки щекотали усталое тело, напитывали кожу эвкалиптовым экстрактом, от чего мышцы вдруг снова напрягались, и четыре руки, будто сами по себе, плыли среди воздушных пузырьков навстречу друг другу, и пальцы переплетались, губы соединялись, и все начиналось сначала.

— Лева, ты не хочешь потереть мне спинку? — с томной улыбкой спросила Марина, переворачиваясь на живот.

Савин, решивший, что пора уже выходить из ванны, увидел перед глазами уже не два полуострова, а один белый округлый остров с таинственным и прекрасным темным гротом посередине. Разве можно было спокойно смотреть на это?! Савин с хриплым стоном рванулся к нему, выплескивая воду из ванны, и мягкие, теплые, скользкие стены таинственного грота впустили его дрожащую от напряжения плоть…

Каждый выдох Марины превращался в протяжный стон, время от времени она поворачивала голову, и Савин видел искаженное страстью лицо, злые зеленые глаза, возбуждающие не только страсть, но и ярость, наслаждающиеся его яростью…

Потом, полежав несколько минут среди теплых пузырьков, она резко встала. Савин тоже выпрямил спину, готовый обнять длинные, ослепительно белые вверху и бронзовые внизу ноги, прижаться лицом к темному треугольнику с крупными каплями воды.

— Все, — решительно сказала Марина. — Ты отличный мужчина, Лева, замучил меня сегодня. Больше не могу, хватит.

И хотя Савин знал, что по правде — не он ее мучил, а она делала с ним все, что хотела, слышать это было приятно.

— А ты прекрасная женщина, Мариночка, — блаженно сощурился он. — Только с тобой я способен на такие подвиги.

— Да уж не скромничай. — Марина вышла из ванны, сняла с золоченой вешалки махровый халат. — Затащи супругу в ванную, я уверена, что будет то же самое.

— Нет-нет, у меня и желания не возникает куда-либо тащить ее, — поспешно возразил Савин и тоже вылез из ванны, озабоченный тем, что сейчас махровый халат скроет от его глаз прекрасное тело, на которое он все еще не насмотрелся. — Только с тобой, Мариночка, только с тобой, — пробормотал он, обнимая ее и опускаясь на колени.

— Я же сказала: все, Лева, все! — Марина легонько оттолкнула его, набросила халат, небрежно завязала поясок, безжалостно лишая Савина прекрасного зрелища.

— Рядом с тобой я не чувствую усталости, — сказал Савин, торопливо обматывая полотенце вокруг своих бедер.

Стоять перед ней, вдруг ставшей холодной, неприступно-надменной, голым — все равно что войти в кабинет Григория Анисимовича без штанов…

— Я чувствую, — голос Марины звучал как приказ, — у нас завтра будет сложный день, необходимо хорошенько отдохнуть, выспаться, чтобы четко контролировать ситуацию.

— Ты что же… выгоняешь меня? — изумился Савин, уже решивший, что останется ночевать у нее.

— Конечно, — тряхнула головой Марина. С потемневших от влаги волос посыпались капли воды. — Нам не удастся отдохнуть, если ты останешься здесь. Да и вообще… я хорошо сплю, лишь когда рядом никого нет. Забыл, да?

— Помню, помню… — вздохнул Савин. — Кстати, сегодня видел часть подарка, который ты скоро получишь. Мне понравилось.

— Извини, Лева, я сейчас не могу ни о чем думать. Одевайся, мы еще раз обсудим все детали. — Марина вышла, оставив Савина с глупой улыбкой на лице.

Досадно было, что она так пренебрежительно отнеслась к его невероятному подарку именно сегодня, когда он заплатил четыре тысячи долларов. Но что поделаешь — такая уж она женщина. Если видит цель — идет напролом, и ничто не в силах отвлечь ее. Именно такая ему и нужна рядом, потому что подчиняться ей — одно удовольствие и никакого риска, даже если она и задумает очевидную глупость. В нужный момент папа всегда подправит, подкорректирует ситуацию так, что победительницей все равно будет она, Марина. И он — тот, кто рядом с нею.

Победитель. Но только не в семейных разборках, где все может измениться в любую минуту. Савин тяжело вздохнул, глядя на себя в зеркало. После такого наслаждения думать о том, как набить кому-то морду? Что за глупость! Тем более, что сам он уже не чувствовал злости к Данилову. То ли интуитивно представлял себя на его месте, то ли потому, что Данилов обращался с Мариной так, как ему, Савину, было выгодно. Что ж на него злиться?

Он оделся, тщательно завязал галстук на белой рубашке, причесался и пошел в комнату. Марина, подперев кулаком подбородок, в глубокой задумчивости сидела на диване.

— Роденовский мыслитель, — благодушно улыбнулся было Савин, но злой ее взгляд заставил его прикусить язык.

— Не болтай глупостей, Лева. Садись в кресло. — Она проследила взглядом за тем, как он выполнил это указание, и лишь потом продолжила: — Значит, ты считаешь, что мне следует пойти к Данилову, разозлить его, а когда стану выходить, в открытую дверь ворвутся Цуцма и Шурик в масках, искалечат Данилова и уйдут. Верно я понимаю?

— Верно, моя… — Савин нежно улыбнулся, но его сладкая речь споткнулась о пронзительный взгляд женщины. Черт побери! Только что он держал в объятиях это красивое обнаженное тело, она позволяла ему все, она стонала от наслаждения, она вызывала его ярость, издевалась над ним и подчинялась его грубой силе. Он до сих пор еще чувствует ее дрожь, ее запах, сам дрожит, вспоминая, а в ее взгляде уже и намека нет на то, что было. Жесткая, властная, высокомерная женщина! Недоступная!

— Лева, мне этот план не совсем нравится.

А Савину план совсем не нравился. Он пришел сюда с тайной надеждой, что ласками убедит ее отказаться от мести Данилову или хотя бы уговорит отложить ее на пару недель. Поэтому и упомянул в качестве возможных исполнителей своих охранников — Цуцму и Шурика. Если уж она будет настаивать, с ними можно договориться, пусть немного поколотят Данилова. Заплатить — сделают.

Если бы такое поручение дал ему Григорий Анисимович, Савин поступил бы совсем по-другому. Нашел бы надежных профессионалов, заплатил — и можно было бы не беспокоиться о том, что Данилову удастся избежать наказания. Но Григорий Анисимович вряд ли одобрит эту затею дочери, он бывшего зятя уважает, Марина не раз говорила об этом. Да и сама она может изменить свое решение, все-таки не чужой человек этот Данилов. В таких вопросах никто не знает, сколько раз женщина будет переставлять запятую в известной фразе «Казнить нельзя помиловать». Поэтому к серьезным профессионалам Савин обращаться не стал. А еще подстраховал себя тем, что Марина должна будет и сама участвовать в этом. Потом не скажет, будто ничего не знала. Но все же он надеялся, что она забудет вообще о бывшем муже.

Не забыла.

— Вполне нормальный план, — с серьезным видом возразил Савин. — Ты вне подозрений, тебя свяжут, одежду порвут… немного. Цуцму и Шурика в масках никто не узнает. Ворвутся они быстро и без лишнего шума. Сделают свое дело и уйдут. А ты потом позвонишь в милицию…

— Я долго думала над этим и пришла к выводу — плохо.

— Почему? — искренне удивился Савин. Искренне потому, что был удивлен другим: когда она думала над этим? Да еще долго?! Он едва успел рассказать ей о плане, как очутился в ванной. Там она думала, что ли?

— Потому что, во-первых, я не хочу, чтобы меня связывали и рвали на мне одежду, а во-вторых, совсем уж глупо мне иметь дело с милицией, ждать их приезда, давать показания. Это исключено.

— Тогда сделаем по-другому. Ты позвонишь из автомата, вызовешь его на улицу, а Цуцма и Шурик перехватят в подъезде и поколотят нахала. Никто не докажет, что звонила именно ты.

— Кроме них, никто не может это сделать?

— Могут. Но потом запросто могут прийти и потребовать энную сумму за то, что никому не скажут. Стопроцентной гарантии, что такого не случится, никто не даст.

— Хорошо, пусть будут наши охранники. Но я не буду звонить Данилову. Тогда милиция ничего не сможет доказать. Ведь поднимется шум, статьи в газетах… Данилов позаботится. Грязью меня обольют… нет. Лева, ты говорил, что запросто можешь решить этот вопрос. Ты что, издевался надо мной?

— Мариночка! Ну, милая моя, пожалуйста, успокойся. Я ведь шутил тогда, не думал, что ты захочешь всерьез покалечить своего бывшего мужа. На самом деле вопрос очень сложный, потому что… я бы сказал — очень деликатный. Более того — семейный.

— Вот именно — семейный! И я обратилась к тебе потому, что уже почти считаю тебя своей семьей.

— Тогда можно сделать вот что. Уходя, ты говоришь ему у раскрытой двери определенную фразу. Допустим… «Мы расстаемся навсегда!» Услышав ее, по лестнице спускаются Цуцма с Шуриком и начинают приставать к тебе. Провоцируют Данилова, понимаешь…

— Нет, я в этом участвовать не желаю. Ты не можешь сделать так, чтобы меня там не было? Или так. Я приду, поговорю с ним и, если он будет грубить мне, выйду на лестничную площадку и скажу: «Больше я не стану тебе надоедать!» Минуты через две после этого Шурик и Цуцма пусть позвонят в дверь. Он откроет. А я уже ушла и ничего не знаю.

— А если он будет вести себя как джентльмен? — с сомнением спросил Савин. — Извинится за свое недостойное поведение?

— Тогда я выйду и скажу что-нибудь другое. В этом случае твои люди пусть его не трогают.

— А ты?

— Я приму вначале его извинения, а потом… — она усмехнулась, взглянув на Савина.

— Что? — выдохнул он.

— Приму тебя здесь. И мы проведем чудесную ночь.

— Какая ты умница, Мариночка! — воскликнул Савин и, не выдержав, бросился на колени перед ней, обхватил ее ноги, заглянул в глаза. — А если он будет вести себя по-прежнему?

Она не оттолкнула его, наклонившись, поцеловала в макушку и встала с дивана. Сказала с усмешкой:

— Получите оба по заслугам. С ним расквитаются Шурик и Цуцма там, с тобой — я. Здесь. И в любом случае я скажу тебе завтра кое-что еще, Лева. Вполне определенное.

Похоже, он добился своего! И теперь, Григорий Анисимович, вам придется по-другому разговаривать с Савиным! Зятя не загоняют в угол невыполнимыми приказами. Но вот что удивительно: в это радостное мгновение почему-то хотелось, чтобы Данилов был учтив и вежлив с его любимой женщиной…