10
Что не нравилось Марине в родительской квартире — так это чинные семейные ужины. Сидеть за огромным овальным столом и ждать, когда домработница Регина Васильевна поставит перед тобой тарелку, а отец поднимет неизменную рюмку водки со словами: «Спасибо за то, что мы прожили этот день», — такая тоска! Особенно теперь, когда мать уехала в круиз вокруг Европы, а отец, не желая ужинать в одиночестве, непрестанно напоминает, чтобы она не опаздывала в столовую.
Вот и приходится терпеть: он на одном конце стола, она на другом, словно в средневековом замке! Семейная традиция. А на самом деле — маскарад! Когда Максим ушел от нее и Марине пришлось вернуться к родителям, не так-то просто было заново привыкать к этому благочинию. В Крылатском было куда проще: перехватила на скорую руку — и занимайся своими делами. И она, и Максим совершенно равнодушно относились к еде. Есть что-то в холодильнике, ну и ладно. Нет? Ну тогда кому-то нужно в супермаркет идти.
Теперь все это в прошлом, одной и в супермаркет ходить лень. Неделю жила в Крылатском — растворимый кофе с крекерами да яблоко или апельсин — вот и завтрак, и ужин. А обедать Савин возил ее в ресторан. Да только в последние дни и кофе осточертел, потому и вернулась.
Сегодня на ужин была телятина с зеленым горошком, свежими овощами и маринованными шампиньонами. Блюдо получилось — пальчики оближешь, но когда в душе царствуют тоска и одиночество, даже такой лакомый кусок в горло не лезет. Марина с удовольствием променяла бы этот ужин на чашку кофе с крекерами… но чтобы это происходило в «прошлой» жизни, когда этот негодяй Данилов еще не сбежал, и все кругом было… не сказать, чтобы очень уж здорово, но, по крайней мере, понятно и удобно.
— Спасибо, Региночка, вы сегодня превзошли себя. Невероятно вкусно, — сказал Григорий Анисимович, отодвигая тарелку. Он промокнул губы накрахмаленной салфеткой, отложил ее в сторону и внимательно посмотрел на дочь. — Марина, ты почти ничего не ела, дочка. Посмотри, как Регина Васильевна к твоему возвращению расстаралась. И она, понимаешь, и я скучали тут без тебя.
— А может, приготовить яичницу, ты же любишь, Мариша? — спросила Регина Васильевна.
Двадцать лет она жила с ними на одной лестничной клетке. Еще когда Марина в школу ходила, родители, задерживаясь на службе или еще где-либо, просили: Регина, присмотрите за Маринкой, мы сегодня поздно вернемся. И Регина Васильевна присматривала, кормила девочку, выслушивала ее рассказы, утешала и ободряла. Прямо как вторая мать. С нею Марина была гораздо откровеннее, чем с родной. Разумеется, Григорий Анисимович не оставался в долгу перед доброй, бездетной женщиной — возможности для этого у заведующего отделом ЦК профсоюза работников пищевой промышленности были практически неограниченные. А потом Регина Васильевна овдовела, вышла на пенсию и предложение Григория Анисимовича стать домработницей, или, как он говорил, домохозяйкой, восприняла с радостью. Дело было даже не в пятистах тысячах, которые ежемесячно платил ей хозяин, — она просто привыкла к этому дому, скучала без его обитателей и была для них уже почти родственницей. Только ей Марина рассказала всю правду о том, что случилось у них с Максимом.
— Нет-нет, спасибо, тетя Регина, — отказалась Марина. — Все было очень вкусно, только у меня совершенно нет аппетита. Жара, проблемы в банке…
— Что за проблемы у вас появились? — спросил Григорий Анисимович.
— А ты как будто не знаешь! — сердито отозвалась Марина. — Тебе ведь срочно понадобились деньги, нагрузил Савина заданиями, а он требует, чтобы мы шли к нему со своими предложениями.
Ничего такого Савин от нее не требовал, может, кому-то и дал задание продумать вариант со льготным кредитом, но только не ей. Ему нужна была она сама, а не кредит под льготные проценты.
— Ты устала, девочка, — обеспокоенно вмешалась Регина Васильевна. — Жара и вправду стоит невыносимая, я и сама уже думаю: да хоть бы скорее она закончилась, не привыкли мы к ней. Поди, Мариша, ляг, отдохни, а я тебе что-нибудь вкусненькое приготовлю. Ананасовый сок со льдом хочешь?
— Нет, тетя Регина, спасибо. Единственное, что я хочу, — выяснить у своего сурового родителя кое-какие подробности его секретных деловых планов, — сказала Марина и, дождавшись, когда Регина Васильевна унесла посуду на кухню, спросила: — Папа, это верно, что ты собираешься заключить новый контракт с Хавьером Ферерой?
— Верно, — кивнул Лизуткин, внимательно глядя на дочь.
— И мне об этом ничего не сказал?
— Ну, видишь ли, дочка, мне показалось, у тебя сейчас и своих забот хватает. Ты ведь целую неделю жила в Крылатском. Кстати, то, что я поручил Савину, тебя не касается. Пока. Так и передай ему, если потребует от твоего отдела какие-то предложения.
— Ты что, совсем дурой меня считаешь? — зло спросила Марина. — Про какие такие мои заботы говоришь?
— Прежде всего, про семейные. Мне кажется, пришло время разобраться в собственной жизни, прибиться, как говорят, к твердому, понимаешь, берегу. Ты чем занималась эти дни в Крылатском?
— Думала о том, какой, оказывается, мудрый и заботливый у меня папаша! — язвительно сказала Марина.
— И что придумала? — снисходительно усмехнулся Григорий Анисимович.
— Ничего хорошего. Ты забираешь из банка всю выручку, полученную в результате валютных операций и работы с ценными бумагами, а взамен требуешь, чтобы мы сейчас, в мертвый сезон, притащили льготный кредит на два миллиарда! Ты что, папа, хочешь разорить наш банк? Только не нужно прикрываться рассуждениями о моей семейной жизни!
— Она-то больше всего меня и тревожит, — вздохнул Григорий Анисимович. — Эту пылкую речь поручил тебе сказать Савин?
— С чего ты взял? Савин не только банкир толковый, но еще и умный человек, и такого поручения дать мне просто не может. Мне самой небезразлична судьба банка, в котором я работаю, понимаешь? Не хочу, чтобы он лопнул! А ты даже не мог рассказать о своих предполагаемых контрактах, не мог посоветоваться с дочерью, которая отлично знает положение дел в банке! Что случилось, папа?
— Тебя ведь не было, а по телефону такие вопросы не обсуждают. Ну ладно, ладно, — миролюбиво улыбнулся Лизуткин. — Не будем об этом.
Банк не лопнет, я гарантирую, а что не посоветовался — сама виновата. Расскажи-ка мне лучше о романе Максима. Рад, что у него книги выходят.
— Это уже третья, — холодно сказала Марина.
— Вот как? Значит, я втройне рад за парня.
— Ты всегда был неравнодушен к Максиму, папа.
— Да уж, помню, когда ты собиралась за него замуж, я не возражал, не отговаривал тебя.
— Еще бы ты стал возражать! Это ведь мое личное дело.
— И потом, когда вы жили вместе, старался всячески помогать вам, поддерживал парня. Квартиру вам купил… Это о чем-то говорит?
— Говорит. О том, что ты доверяешь мне. Ну и что?
— Не только, дочка, не только. Это говорит еще и о том, что я уважаю твоего мужа и считаю, что лучше этого парня тебе не найти.
— Ну и уважай себе на здоровье! — обиженно поджала губы Марина. — Меня это мало интересует.
— Видишь ли, Марина, мне нравится, когда мужчина четко знает свою цель и, невзирая на все трудности, идет к ней. Ничего, что не сразу получается, главное — верить в себя и работать, работать, работать. Максим именно таков… в отличие от некоторых банкиров. И я действительно рад за него. Поэтому и подумал, может быть, сейчас, когда он добился успеха, тебе следует поговорить с ним? Раньше ему гордость не позволяла вернуться, а теперь, глядишь, по-другому посмотрит на вашу семейную жизнь. Да и ты кое-что поняла, дочка.
— Я весь этот год понимала и до сих пор понимаю только одно — он ушел, бросил меня! А ты, вижу, ничего не понимаешь, если радуешься за этого человека. Ну спасибо тебе, папочка! — недобро прищурилась Марина.
— Я очень люблю тебя, дочка. Но если честно, в том, что Максим ушел, есть и твоя вина. Не верю, что он хитрил, обманывал тебя, лгал в глаза — не такой он человек.
Марина несколько мгновений соображала, что ответить отцу, ничего не придумала и решила вернуться к началу разговора.
— Ладно, хватит об этом, папа! — крикнула она. — Для своей сделки ты мог бы найти деньги в другом месте, что-то придумать, а не давить на наш банк!
— Банк должен работать, — жестко ответил Григорий Анисимович.
— Но есть объективные причины, когда нормально работать невозможно, а ненормально — такой контроль, что лучше и не пытаться! — тотчас же возразила Марина.
— А что, и вправду хороший роман сочинил Максим? — неожиданно спросил Лизуткин. — Ты прочла его?
— Прочла… Есть интересные страницы, но в общем — так себе. Ширпотреб на тему любви и разлуки.
— Ой, не ври, дочка. Люди, у которых довольно-таки неплохой вкус, ширпотреб не читают. Я имею в виду прежде всего свою дочь.
— Надо же знать, чем занимается человек, который по закону все еще мой муж. Я тут подумала, а может быть, мне потребовать половину гонорара? Имею полное право.
Григорий Анисимович нахмурился.
— Пожалуйста, доченька, больше никогда не говори мне такое. Это неприлично. Разве Максим когда-нибудь говорил, что претендует на часть квартиры, где он прописан? На мебель или другие какие вещи? И не скажет. И моя дочь не должна быть попрошайкой. Если ваш брак уже в прошлом, я в состоянии решить любую твою проблему.
— Это дело принципа, — неуверенно возразила Марина. — Я бы эти деньги отдала в какой-нибудь фонд помощи бедным или беженцам.
— Отдай свою зарплату, если возникло такое желание. Максим честно заработал свои деньги.
— Вот как?! Может быть, тебе следовало пригласить на ужин его, а не меня?
— Может быть, — твердо сказал Григорий Анисимович. — И об этом я хотел посоветоваться с тобой.
— Да? Ну так знай, папа: я не желаю видеть этого придурка! Ты уважаешь его, рад за него, а он хотя бы позвонил? Мог бы справиться о здоровье, книгу свою подарить. И не подумал! Свинья неблагодарная, вот он кто!
— Не подарил, да. А кто виноват в этом, дочка? Только ли Максим?
— А мне — наплевать!
— Марина, дочка, — Лизуткин встал, отодвинув стул, подошел к дочери, ласково потрепал ее длинные светлые волосы. — Пожалуйста, поговори с Максимом. Ты ведь сидела в Крылатском, читала его книгу, думала о нем. Для меня главное, чтобы моя дочь была счастлива.
— С ним?!
— Поговори. Я верю, что он станет известным писателем, если не богатым, то по крайней мере — достаточно состоятельным, чтобы обеспечить свою семью. Вот и будет у тебя прочная опора в жизни. И аппетит улучшится независимо от положения дел в банке. И думать будешь не о том, что я граблю банк и не советуюсь с тобой по поводу заключения очередных контрактов, а о своей семье, о детях, в конце концов. Это куда приятнее, поверь мне.
Лизуткин улыбнулся и неторопливо направился в свой кабинет. Обдумывать в тишине планы предстоящих сделок. Об их выгоде и о трудностях, которые необходимо преодолеть, — тоже.
Марина еще несколько минут молча сидела в столовой, а потом стремительно пошла в свою комнату. На диване лежала книга в яркой обложке, блестящей в лучах заходящего солнца. Максим Данилов. «Рассвет над розовой вуалью». Марина схватила ее и в ярости швырнула в стену. Печально шелестя страницами, книга упала на пол.
Часа два, наверное, Марина лежала на диване, беспокойно ворочаясь с боку на бок. Вначале злилась на отца, потом стала думать о Максиме. Из колонок музыкального центра «Technics» страстно рвался голос Филиппа Киркорова, но она не слушала любимого певца. Чтобы дать ответ Савину, надо знать, что думает о ней сейчас Максим. А вдруг он переменил свое мнение? Скажет: «Знаешь, мы оба поступили глупо год назад, я скучаю без тебя, приезжай немедленно… Ведь было же время, когда мы прекрасно чувствовали себя вдвоем? Почему бы не попробовать снова?»
Нужно было только позвонить. И предлог подходящий как раз есть. Он же написал книгу о своей любви к ней, о разлуке, о том, как страдал без своей любимой. Это же просто: набрать номер и сказать, что прочитала роман, многое узнала, вспомнила… спросить, а правда ли, что он так страдал без нес?
И она решилась.
— Привет, Макс. Это я, Марина…
— Привет, — ответил ей спокойный голос.
И замолчал.
— Я прочитала твой роман, купила его… — Она задвинула ногой лежащую на полу книгу под журнальный столик, будто он мог увидеть, как она обращается с его «Рассветом…». — И знаешь, мне понравилось.
— Да, роман получился неплохой, хотя с поездкой в Женеву его, конечно, не сравнить.
— Я уже забыла об этой поездке. А ты все помнишь, да?
— Мне кажется, такое не забывается.
— Макс, ты не хочешь со мной встретиться, поговорить? Нам есть что сказать друг другу.
— Я так не думаю.
— Да?.. — растерялась Марина. — А я решила, что ты… Между прочим, если тебе кажется, что я тут страдаю от одиночества, то ты ошибаешься! — После секундной растерянности в ее груди закипело бешенство. Надо же, как он с ней разговаривает, нахал несчастный! — Ты, наверное, тоже. Но мы все еще муж и жена, между прочим! И есть вопросы, которые необходимо решать вместе!
— Я рад, что у тебя много поклонников. Никогда не сомневался в этом, собственно, потому и ушел, чтобы не мешать тебе жить, как хочется. Мы не муж и жена, это в прошлом.
— Ты так считаешь?
— Я так считаю.
— Но это же… Это же!.. — Слезы выступили у нес на глазах. — Просто подлость! Я звоню тебе, предлагаю встретиться, а ты и слушать не желаешь! Я хочу поговорить с тобой, ведь можно же просто поговорить, как нормальные люди. Вместе подумать о том, что с нами случилось!
— Со мной ничего не случилось, и говорить нам не о чем. Извини, Марина, но это так. О некоторых вещах бессмысленно рассуждать, их нужно принимать к сведению и стараться, чтобы впредь они не повторились. Что я и делаю.
— Ты злобный, подлый, жестокий человек!
— Может быть. В таком случае тебе не стоит тратить драгоценное время на разговоры со мной.
— Дурак! Скотина! Ты еще пожалеешь об этом! Обещаю тебе — сильно пожалеешь! — сквозь слезы выкрикнула Марина и швырнула трубку.
Надо ж было представить себе такое: он скажет, что соскучился, пригласит к себе!.. Черствая, бездушная скотина! Она ему покажет! Она его… уничтожит!
Как там говорится? Предавший единожды предаст еще… опять… снова? Предаст и второй раз? И третий… Неважно, главное — предаст.
Данилов положил трубку, из которой вот уже несколько минут слышались тревожные короткие гудки, откинулся на спинку кресла, в котором вчера сидел Ал и разговаривал с девушкой, позвонившей по объявлению. Кстати, мог бы рассказать, чем закончилось его свидание, но почему-то молчит. Ну да ладно, об этом и завтра можно узнать, а сегодня…
Любой поступок можно понять, можно простить. Даже измену. Всякое бывает в жизни. Нельзя простить стремление к измене как способ самоутверждения. Как принцип супружеской жизни. Нельзя, нельзя, нельзя!
Когда-то белокурая, зеленоглазая красавица Марина сводила его с ума. Как он любил ее, как ждал свидания, как мечтал о том, что скоро они будут вместе. Всегда-всегда! И ничего, что ее представления о том, как они будут жить, сводятся в основном к тому, что они будут иметь. Ничего, что характер у нес взбалмошный, капризный. Он любит свою глупенькую девчонку, он будет рядом, объяснит, что мир устроен немножко не так, как видится ей из-за широкой папиной спины. Объяснит и прикроет собой от злобы и жестокости, от грязи и подлости, которых не так уж и мало вокруг. Она любит его, верит ему, она поймет, и они будут жить долго и счастливо.
В действительности же все оказалось иначе. И неизвестно, как долго продолжалась бы их семейная жизнь, если бы не заботливое отношение к Максиму со стороны тестя и тещи. Видимо, они слишком хорошо знали свою дочь и пришли к выводу, что симпатичный, интеллигентный, умный парень, который почти никогда не задерживался на службе, предпочитая лишний час посидеть за пишущей машинкой, а не развлекаться в шумной компании, — идеальная партия для их Марины. То, что он зарабатывает не очень много, меньше всего беспокоило их.
Частенько после очередной истерики Марины с непременным битьем очередной вазы Григорий Анисимович уводил Максима в свой кабинет, обняв за плечи, и там по-дружески объяснял, что с женщинами такое бывает, не надо придавать этому значения и вообще обращать серьезное внимание. Главное, Марина его любит, а нервничает — так это у нее характер такой. Дурацкий, и он, отец, сегодня же поговорит с нею. А потом они выпивали по пятьдесят граммов хорошего конька из личных запасов тестя, и Максим успокаивался. Через день и Марина уже не дулась на него, и жизнь снова казалась прекрасной.
О, да! Когда они любили друг друга, это было настоящим счастьем. Но увы, подобные счастливые периоды их жизни выпадали все реже и реже, а когда они переехали в новую двухкомнатную квартиру в Крылатском, жизнь превратилась в сплошные мучения.
Психология Марины была проста и понятна, как дважды два: я тебе нужна, без меня ты, краснодарец, не сможешь даже просто жить в Москве, а уж так хорошо (благодаря родителям!) — тем более. Ты мне вроде бы тоже нужен, но не забывай, кто есть кто. Знай свое место. А тут еще она стала работать в банке, и те небольшие радости, согревающие душу в дни зарплаты, когда он покупал торт, бутылку шампанского и всякие безделушки в подарок жене, растаяли как дым. Разве можно чем-то удивить жену, если зарабатываешь ровно в шесть раз меньше ее?..
Одиночество вдвоем — страшнее обычного, человеческого одиночества. Если дом стоит на одном каменном столбе, он все-таки стоит, но если на двух, один из которых в любой момент может подломиться, — жить в нем вряд ли стоит.
Данилов обижался, замыкался в себе или, наоборот, предпринимал судорожные попытки хоть как-то наладить семейную жизнь. Но Марина будто задалась целью окончательно сломить мужа. Ах, он обижается? А она на следующий день приходит домой в первом часу ночи. Где была, с кем была? Не твое дело, ты же слишком увлечен собой, любимым, вот и продолжай увлекаться дальше. Ах, тебе не нравится это? Следующим вечером она вообще не вернется домой. Потом, ласкаясь, объяснит: осталась у подруги. Или — у родителей, забежала проведать и засиделась. Можешь позвонить им, спросить. А позвонить от подруги или родителей не могла? Уж не думаешь ли ты, что я провожу время с другим мужчиной? Как ты смеешь даже предположить такое?!
Он не думал — он чувствовал это. Не раз, не два порывался уйти, пожить на даче у приятеля, но не мог. Еще теплилась надежда, что Марина одумается, поймет, что ломает не его, а их любовь, их семью. К тому времени он уже ушел со службы и написал свой первый «коммерческий» роман.
Собираясь в Женеву, она была особенно взвинченна, раздражалась по любому пустяковому поводу, будто хотела увидеть сразу все недостатки мужа, а если их было мало — приписать то, о чем он и не подозревал.
Он понял: она хочет убедить себя в том, что поступает правильно, желает успокоить свою совесть, мол, с этим дураком только так и можно обходиться.
На следующий день после того, как она улетела в Швейцарию, Максим пошел в ее банк и, представившись клиентом, который хочет открыть валютный счет на крупную сумму, сказал, что хочет поговорить с начальником отдела валютных операций. Марина никогда не приглашала мужа на служебные банкеты, и Максима здесь никто не знал в лицо. Симпатичная девушка в просторном, пустом операционном зале банка с важностью заявила, что начальник отдела валютных операций сейчас на международном банковском симпозиуме в Женеве. По ее мнению, такое сообщение должно было убедить клиента в солидности и надежности банка. Тогда Максим попросил разрешения встретиться с директором банка, Львом Константиновичем Савиным, слишком часто в разговорах Марины звучало это имя. Девушка ответила, что и Савин улетел в Женеву, они туда вдвоем отправились. И хитренько улыбнулась, думая, что клиенту непонятна истинная причина ее улыбки, он ведь не знает, что начальник отдела валютных операций — красивая молодая женщина.
Максим вежливо поблагодарил ее, сказал, что зайдет позже, когда начальники вернутся, и ушел.
Он был писателем и мог нарисовать в своем воображении белокурую зеленоглазую женщину в одном номере женевского отеля вместе с самодовольным директором банка. Увидеть все, что между ними происходило, не составляло труда…
Это был единственный случай, когда он проклинал свой дар писателя.
И впервые за последние двадцать лет Максим плакал, уткнувшись влажным от слез лицом в мягкий велюр дивана. Тогда-то и стало окончательно ясно: жены у него больше нет, все, что было связано с Мариной, осталось в прошлом, вспоминать об этом, пытаться вернуть его не имеет смысла, так можно и свихнуться.
На следующий день в издательстве ему выдали гонорар за первый роман: четыре тысячи долларов. По дороге домой Максим купил у метро все газеты, в которых печатались объявления о сдаче квартир, и вечером уже заплатил задаток за три месяца вперед сухонькой старушке, хозяйке небольшой однокомнатной квартиры с пятиметровой кухней на Кутузовском проспекте. Вещей набралось немного: пара чемоданов с одеждой, две пачки самых необходимых и любимых книг да портативная пишущая машинка «де люкс», все это поместилось в «москвиче», быстро доставившем Максима к его новой обители.
Мебель старушка оставила свою, посуду он покупал по мере необходимости в хозяйственном на Дорогомиловской: нужна сковородка — пошел и купил. Одной кастрюли мало — купил еще одну. Чайник, чашки, вилки-ложки…
Тоску и мучительное чувство безысходности выветривала из души работа. Он писал с утра до ночи — роман о красивой, трудной, но счастливой любви. Сутки делились не на часы и минуты, а лишь на день и ночь. Числа, месяцы, времена года как будто перестали существовать для Данилова.
Марина появилась неожиданно (только в издательстве могли сообщить его телефон, который он оставил на всякий случай, ну а по номеру телефона она узнала адрес). Максим даже удивился, как скоро она вернулась из красивого города Женевы. За работой не заметил, как пролетели две недели. Удивился и другому: ничто не дрогнуло в его душе при виде белокурой дамы с зелеными глазами. Пришла чужая женщина, которую он вежливо проводил на кухню и угостил чаем.
Она все еще не верила, что он ушел навсегда. Хотела поговорить, разобраться в том, что случилось. Растерянно повторяла, что, может быть, ошиблась, но в этом есть и его вина. Потом злилась, била посуду.
Потом убежала.
Поступок можно простить. Даже измену. Если бы она совершила это случайно, в какой-то развеселой компании, поддавшись общему настроению, если бы поняла и решила для себя, что в такой компании она больше никогда не окажется без мужа, — он бы простил. Кто из нас не совершал ошибок? Но Марина хотела сломать его. Кто ты такой, чтобы указывать мне, когда возвращаться домой?
Она этого хотела?! Она это получила.
Второй роман он написал за тридцать восемь дней. Отнес в издательство, там прочли и остались довольны. Выдали аванс, а вскоре после выхода книги и остальной гонорар.
Максим улетел в Краснодар, к родителям, потом целый месяц провел в Сочи, где у него было немало старых приятелей. Вернувшись в Москву, он купил компьютер и начал писать «Рассвет над розовой вуалью», грустный роман о любви и разлуке, о вере и предательстве.
О себе.
Он тряхнул головой, стараясь избавиться от нахлынувших воспоминаний. Все это в прошлом. Зачем она позвонила? Все еще возмущается тем, что у него хватило сил уйти?
Ошибку можно простить. Расчетливое, холодное предательство — никогда.
