Часть вторая

— Совсем не будете пить? Но ведь Новый год случается раз в году. Строгие у вас правила, я бы даже сказал, жестокие. Может, все-таки бокал шампанского?..

Парень смотрел на Мусю почти умоляюще. В выражении его лица было что-то трогательно беззащитное и доверчивое. Он чем-то напоминал ей Ваньку.

— Согласна. Но прежде чем сесть за праздничный стол, я должна привести себя в порядок.

— Понял. — Парень встал. — Покурю в тамбуре.

Муся надела новое платье, которое случайно купила в утро отъезда — понравилась расцветка, напомнив своей незатейливой пестротой лужайку перед домом из ее раннего детства.

— Готова, — доложила она, выглянув в коридор. — Карамба вива, у нас есть бокалы!

Он смотрел на нее с удивлением, которое мгновенно переросло в восхищение.

— Ничего себе прикольчик. — Парень присвистнул. — Признаться, мне еще не приходилось встречать Новый год в обществе столь красивой леди.

Муся смущенно и в то же время радостно улыбнулась, посторонилась, пропуская его в купе. Они ехали вдвоем — поезд был наполовину пуст в эту морозную новогоднюю ночь.

— Спасибо, сэр.

— Меня зовут Алексей. А вы случайно не Мэрилин?

— Почти угадали. Один мой знакомый звал меня Марией-Еленой. Это было давным-давно. Иногда мне кажется, что этого совсем не было.

Он откупорил бутылку, по-праздничному красиво хлопнув пробкой. Разлил шампанское по бокалам, распечатал купленную в ресторане коробку итальянских конфет в блестящих обертках. Муся достала нектарины и киви — она всегда везла Ваньке экзотические фрукты.

— Сперва мы должны выпить за то, чтобы Новый год не задержался в пути, — сказал Алексей и поднял свой бокал. — Так говорит мой отец. Смелей, Мэрилинка.

Муся выпила полбокала, шампанское оказалось легким и вкусным.

— Придется до дна. Я слышал, этот джентльмен с бородой очень обидчив, — серьезным голосом сказал Алексей.

Муся улыбнулась и допила шампанское. В конце концов сегодня праздник. Да и этот Алексей, Алеша, ей нравился.

— Умница. Послушай, давай на «ты»?

— Давай, — с ходу согласилась она. — Домой едешь?

— В каком-то смысле. А точнее будет сказать: проведать родителей. Дом у меня теперь там, где я служу. А ты, Мэрилинка, куда держишь путь?

— Не надо меня так называть.

— Слушаюсь беспрекословно. Я так называю всех красивых женщин. Потому что мне с детства нравится Мэрилин Монро. Ты не просто красивая — ты очень красивая. А как же мне тебя называть?

— Меня зовут Мария, Маня, Маша.

— Понял, Мари…ня… — Он смешно наморщил нос и лукаво ей подмигнул. — Марыняша. Снова не по-русски получилось. Но мне нравится.

— Мне тоже.

— А вот и наш долгожданный джентльмен пожаловал! — воскликнул Алеша, глянув на свои часы. — Пунктуален, как английский лорд. Ну-ка, Марыняша, давай свой бокал. За нас, за небо, за наших предков. Полный вперед!

Этот бокал Муся тоже выпила до дна. И почувствовала себя легко и приподнято. Впереди целых десять дней блаженного ничегонеделанья в обществе Ваньки. Ну, а дальше — что будет, то и будет. Последнее время она жила сегодняшним днем.

— Я поплыла, — призналась она, закрыла глаза и откинулась назад.

— Это еще только начало, смею заметить.

— А что будет потом? — поинтересовалась она и вдруг рассмеялась.

— Все, что захочешь. Дело в том, что я по уши в тебя влюбился.

— Сразу? Так не бывает.

— Бывает. На этом свете все бывает. Правда, ты у меня не первая любовь.

— Сколько тебе лет?

— Военная тайна. Но тебе открою. Летом будет двадцать один. А тебе? Пожалуйста, не отвечай на мой бестактный вопрос. Со мной такое случается, стоит выпить шампанского. Вообще-то мама считает, что я хорошо воспитан.

— Мне будет двадцать девять. Я родилась в сочельник.

— Такое событие нельзя не отпраздновать! Двадцать девять бывает раз в жизни, согласна? Хотя, я уверен, что ты прибавила себе годиков пять-шесть.

Муся рассмеялась, и Алеша опять наполнил бокалы шампанским.

— Мне, пожалуй, хватит. Я бываю буйной, когда напьюсь.

— И в чем это выражается, Марыняша?

— Я танцую, пою, говорю глупости. А иногда делаю их.

— Тебе все можно. Спой для меня, пожалуйста.

Она замотала головой.

— Ну, тогда станцуй. У меня есть с собой музыка. — Алеша достал из своей дорожной сумки плейер, протянул ей наушники. — Начинай.

Ее голова наполнилась знакомой мелодией — это была оркестровая обработка «Green Green Grass of Home» . Она непроизвольно повела плечами, потом бедрами. Еще и еще. Руки сами по себе взвились в воздух.

— Браво! — Он истово захлопал в ладоши. — Ты прелесть, Марыняша. Как это мы с тобой раньше не встретились? По всем моим вычислениям ты должна была стать моей первой любовью. Я целых полтора года убил на эту земноводную Наташку. — Его лицо погрустнело. — Пойду покурю с горя, что ли.

— Я тоже хочу.

Они прошли полутемным коридором в тамбур. Муся затянулась сигаретой и стала смотреть на поля за окном, тускло поблескивающие под луной.

— Ты к мужу едешь? — вдруг спросил Алеша.

— С чего ты взял? Нет у меня никакого мужа. Я еду к Ваньке — так зовут моего сына.

— Какой же я идиот! — Он схватился за голову с темпераментом стопроцентного итальянца. — Мамма миа, ну почему я такой дремучий идиот?

— В чем дело? — удивилась Муся.

— Ты ни капли не похожа на замужнюю женщину. Прости меня, Марыняша.

— Прощаю. Но сперва объясни, в чем разница между замужней и незамужней женщиной. Как это можно определить по внешнему виду?

— Сам не знаю. — Он положил ей руку на плечо. — Просто я люблю тебя, Марыняша. Я бы никогда не смог полюбить замужнюю женщину. Наверное, в этом вся разница. Что мне делать, а?

— Понятия не имею.

— Ладно, не ломай себе голову. Лучше идем, примем по бокальчику.

Она безропотно подчинилась. Алеша нравился ей все больше и больше. «Но ведь он совсем мальчишка, — мысленно напомнила она себе. — Только мне не хватало влюбиться в мальчишку».

— У тебя есть фотография сына? — спросил Алеша, едва они вернулись в свое купе.

— Да. — Муся порылась в сумочке. — Здесь ему десять лет.

— А сейчас ему сколько?

— Двенадцать. Он уже выше меня ростом.

— Ты родила его в семнадцать?

— То была моя первая любовь. — Муся вздохнула. — Я слышала, она никогда не сбывается.

— Ты еще любишь того человека? — с интересом выпытывал Алеша.

— Сама не знаю. Мне кажется, мы сами выдумываем первую любовь. Я так мало знала его.

— А сейчас ты любишь кого-нибудь?

— Ваньку. Я ужасно люблю моего Ваньку.

— Значит, ты полюбишь меня, Марыняша. Вот увидишь. Ведь я ужасно похож на твоего Ваньку. — Он достал из нагрудного кармана фотографию и протянул Мусе. — Это мы с мамой. Мне тут одиннадцать. Правда, похожи?

— Есть что-то. Мама у тебя красивая. Ты очень ее любишь?

— А как можно не любить маму? Разве ты свою не любишь?

— Нет, — прошептала она и отвернулась. — Мне иногда кажется, будто я выросла круглой сиротой. Конечно, я тоже перед ней виновата. Но теперь уже ничего не изменишь.

— Она умерла?

— Двенадцать лет назад. От саркомы.

— Бедная моя Марыняша. Я познакомлю тебя со своей мамой, и вы друг друга полюбите. Я в этом уверен. Ты едешь в Краснодар?

— Нет. В N.

Алеша помрачнел.

— Какая невезуха. А я-то думал… Хотя тебя наверняка не колышет, что я думаю, верно? — Она погладила его по руке, и он тут же оживился. — Какая ты хорошая и нежная. Теперь я совсем пропал. Можно, я тебя поцелую?

Муся не успела сказать ни «да», ни «нет», как Алеша властно овладел ее губами. Его поцелуй был очень бережным и в то же время страстным. Ее давно никто так не целовал.

— Прости, если я сделал что-то не так. Тебе понравилось?

— Да. Но больше не надо.

— Почему?

Она пожала плечами и отвернулась к окну.

— Я тебе напомнил кого-то? Твою первую любовь?

— Может быть, — едва слышно ответила Муся.

— По такому случаю я открываю вторую бутылку. И откуда ты взялась такая?

— Какая?

— Пронзительная. И очень чуткая. Ты еще тоньше чувствуешь, чем моя мама.

— Я больше не буду пить. Спасибо.

— Почему?

— Не хочу наделать глупостей.

— Если можешь, расшифруй, пожалуйста.

— Пьяная женщина сама не знает, чего она хочет. А точнее сказать, она делает то, что хочет в данную минуту.

— Но это же замечательно, Марыняша.

— Нет. Потом ты перестанешь меня уважать.

— Когда это — потом?

— Не прикидывайся, А-ле-ша.

— Скажи последнее слово еще раз.

— Аль-еша. — Она смешно наморщила нос. — Славный добрый мальчик, которому очень хочется казаться взрослым.

— Ты меня обижаешь. — Он поднялся, расправил плечи. Он был высок, широкоплеч, хоть и довольно тонок в кости. Она поняла, что с каждой минутой ее влечет к нему все больше и больше.

— Прости. Сам меня напоил. Ты живешь в Москве?

— Можно сказать, что да. Тем более мама обещала отдать мне машину.

— Ты служишь в армии? — неожиданно догадалась Муся.

— Лейтенант ВВС Алексей Завьялов, — отрекомендовался он, приложив к виску руку.

— Нет, только не это. Нет, нет…

— Ты не любишь военных?

— Не в этом дело. — Она взяла со стола бокал и машинально выпила его до дна. — Когда-то у меня был один знакомый летчик.

— Как жаль. Я всегда привык быть первым. Но ты не огорчайся, Марыняша, я это переживу. Предлагаю поверить мне на слово.

— Я хочу спать, — вдруг сказала Муся. — Пожалуйста, выйди минут на пять.

Муся не спеша сняла платье, оставшись в одних колготках, которые всегда носила на голое тело. Потом стащила и их. Посмотрела на себя обнаженную в зеркало и стыдливо опустила глаза. Она пожалела, что взяла старенькую ситцевую пижаму — ведь у нее были две шелковые. «Но это же несерьезно, — одернула она себя, освежая грудь и подмышки дезодорантом. — Нет, я ни за что не позволю себе совершить эту глупость!»

— Входи! — позвала она и натянула до самого подбородка одеяло.

Он появился с букетом гвоздик, встал на одно колено, прижал к сердцу руку.

— Цветы от первого среди романтиков.

— Где ты их взял? — спросила она, положив гвоздики рядом с собой на подушку.

— Они росли прямо из снега на лунной поляне. Я сам удивился, пока не вспомнил, что у меня появилась знакомая волшебница. О, ты постелила мне постельку. Спасибо! — Он крепко пожал ее ногу, укрытую одеялом. — Я сказал проводнице, что мы молодожены. Она пообещала никого к нам не подселять. Ты храпишь, Марыняша?

— Почему ты так решил?

Он шумно взбил свою подушку и растянулся во весь рост поверх одеяла.

— Сам не знаю. Просто мне кажется, что тебе очень пойдет храпеть.

— Я попрошу у проводницы банку и поставлю цветы в воду, — сказала Муся и спустила на пол ноги.

— Не надо. Я хочу, чтоб они завяли. Я засушу один цветок между страниц моего альбома. Какая у тебя уютная пижамка, Марыняша.

— Ладно, спокойной ночи, — решительно сказала она и погасила свет у себя над головой. Потом добавила игриво: — Желаю сладких снов.

— Я ни за что не засну. — Алеша нарочито громко вздохнул. — Хочешь послушать исповедь моих грехов?

— Ты уже успел нагрешить?

— Еще как. У меня уйма мелких грехов — я не стану утомлять тебя их перечислением, но в одном, очень большом и страшном, я тебе признаюсь. Дело в том, что я не люблю своего отца. Я даже, кажется, ненавижу его.

— За что?

— Он всегда изменял матери. Бог или кто-то еще наказал его за это. Ты представить себе не можешь, какое удовлетворение я испытал, когда отец превратился в инвалида. Когда нам сообщили об этом — мне тогда было пятнадцать, — мама, помню, чуть с ума не сошла. А я не спал подряд две ночи от какого-то радостного возбуждения. Мне казалось время от времени, что я схожу с ума. Я чувствовал, что вмешались какие-то силы добра и справедливости. Я благодарил их и заливался слезами радости. А ведь этот человек мой отец. Ты осуждаешь меня, Марыняша?

— Совсем не осуждаю. Хоть я и считаю, что силы добра не могут быть мстительными. В таком случае они превращаются в силы зла.

— Но если копнуть эту историю поглубже, то больше всего досталось маме. Она превратилась в настоящую сиделку. Хуже всего то, что она ему все простила. Я очень страдаю из-за нее и из-за этого еще больше ненавижу отца.

— А он? Как относится к тебе он?

— Он сказал как-то давно, что не ушел в свое время из семьи только из-за меня. Мама считает, что он меня безумно любит. Думаю, она преувеличивает. А знаешь, она очень переживает из-за того, что я так отношусь к отцу. Хоть и не упрекнула меня ни единым словом.

— Твой отец тоже летчик?

— Как ты догадалась?

— Сама не знаю. И что с ним случилось?

— Он был в Афгане. Попал в плен к моджахедам. Его пытали. Он очень много пережил и стал совсем седым. У него что-то с позвоночником. Мама показывала его всем светилам медицины. После Афгана отец потерял интерес к жизни. Он может лежать целыми днями, молчать и смотреть в потолок или стену.

— Может, стоит все-таки его пожалеть?

— Я много раз пытался это сделать, но у меня ничего не вышло. Отец сразу замечает, что я притворяюсь. А мама начинает тихо плакать.

— Когда он умрет, ты пожалеешь, что относился к нему так жестоко. У меня с мамой так было.

— Она тебя чем-то обидела?

— Мама не захотела меня понять. Она была школьной учительницей и пыталась привить всему миру свои понятия о нравственности, — Муся вздохнула. — Я влюбилась… в одного человека, а она… Ладно, это очень грустная история.

— Расскажи, Марыняшечка, прошу тебя. А вдруг из двух грустных историй получится одна, пускай не очень веселая, но с проблеском оптимизма. Ведь в нашем мире больше всего не хватает надежды, правда?

— Я убежала с ним на юг, к Черному морю. Мне было тогда шестнадцать с половиной. Мы влюбились друг в друга с первого взгляда. Я не могла отпустить его от себя ни на секунду. Мы были очень счастливы целых три недели. А потом… Когда мы вернулись домой, мать засунула меня в психушку.

— Бедная Марыняшечка. — Алеша протянул под столом руку и ласково погладил ее по голове. — Это… это так чудовищно, что я не могу подобрать подходящих слов.

— Мой возлюбленный выкрал меня оттуда, хотя сначала был на стороне моей матери. Очевидно, он боялся, что я стану его преследовать, а у него была семья. Я была под балдой и самого процесса вызволения из психушки не помню. Я пришла в себя в машине. Он спал. У него было такое трагическое выражение лица, и я поняла, что мы никогда не будем счастливы вместе. Я думаю, он был прав, что не захотел бросать жену и сына.

— Нет, Марыняша, он был не прав. Если вы любили друг друга по-настоящему, то есть так, как случается всего лишь раз в жизни, да и то не со всеми, вы должны были соединиться навеки.

— Я ушла от него не попрощавшись и даже не оставила записки. Если бы он проснулся, я бы не смогла уйти. Он так и не проснулся… Потом я вернулась туда, где мы с ним были счастливы. Я хотела покончить с собой, но не смогла.

— Этот мальчик, Ванька, его сын?

— Да.

Они надолго замолчали. Наконец Алеша сказал:

— Мой отец волочился за каждой юбкой. Он никогда не умел любить.

— Откуда ты это знаешь?

— Так говорит мама. Да я и сам вижу. Имел счастье лицезреть кое-кого из его баб. Отребье мухомористое. Марыняша, дорогая, ты мне нравишься все больше и больше. Если хочешь, я брошу ради тебя все на свете. Как жаль, что у меня нету жены и сына.

Он сказал это таким серьезным тоном, что Муся невольно рассмеялась.

— Не веришь? Хочешь, я сойду в N и поступлю навсегда в твое полное распоряжение?

— Тебя ждет мама.

— Я дам ей телеграмму, что встретил девушку по имени Судьба. Она поймет. Я женюсь на тебе и усыновлю Ваньку.

— Тебе рано жениться.

— Самое время. Я не хочу истаскаться по бабам и превратиться в полуимпотента. Марыняша, у тебя было много мужчин?

— Тьма.

— Это не имеет никакого значения. Я понимаю, ты пыталась приглушить ту боль, которую причинил тебе Ванькин отец. Тебе нужно было много ласки. У меня тоже были женщины. Я даже был один раз в бардаке. Правда, меня угостили там какой-то травкой, и я ничего не помню. Я потом чуть Богу душу не отдал. — Он виновато засмеялся. — Прости меня, Марыняша, я больше никогда так не сделаю. Можно взять тебя за руку?

Их пальцы встретились где-то над полом. Он крепко сжал ее руку. Она не сразу ответила на его пожатие.

— Ты боишься. Но почему?

— Я не могу вот так сразу. Смогла только в самый первый раз.

— Ты странная девушка. Удивительная девушка.

— Почему ты дрожишь?

— Мне показалось, я услышал голос: ты ее потеряешь. Я боюсь потерять тебя, Марыняша. Вдруг мне это всего лишь снится? Ну да, я сейчас проснусь совсем один. Скажи, где тебя найти в N?

— Степная, двадцать восемь.

Она разжала свои пальцы, и Алешина рука стукнулась об пол.

— Ты что-то вспомнила?

— Да.

— Это неприятное воспоминание?

— Не знаю. Иногда мне кажется, что все это было не со мной. Тогда я была совсем другая.

— Как жаль, что мы не согласовали заранее даты нашего появления на свет. Помню, когда я подавал заявку в небесную канцелярию, мне сказали, что я опоздал и все классные девушки закончились. Я сказал, что это неправда, и я буду жаловаться в вышестоящие инстанции. Почему ты плачешь, Марыняша?

— Я подумала о том, что, вероятно, мы на самом деле разминулись во времени. Ведь мы принадлежим к двум разным поколениям.

— И к какому же из них принадлежишь ты, Марыняша? К первому или второму?

Она улыбнулась сквозь слезы, и их пальцы снова встретились.

— Твоя мама скажет, что ты связался со старухой.

— Она никогда так не скажет. Она у меня очень тактичная и интеллигентная.

— Тогда она так подумает. Я это почувствую. Хотя, если честно, мне все равно, что обо мне думают люди.

— Мне тоже. Видишь, как у нас с тобой много общего. Но и различия у нас есть. Например, у меня полно седых волос. А у тебя ни одного.

— Обманываешь.

Он проворно вскочил, щелкнул выключателем у нее над головой.

— Смотри. — Алеша раздвинул большим и указательным пальцами волосы над правым виском. От них пахло волнующе знакомо — почти так же пахло от волос сына. Но это был настоящий мужской запах. — Видишь? И слева тоже.

— Тебе идет. — Она опустила глаза, встретившись с его взглядом. — Нет, нет, не надо, прошу тебя.

— Я очень хочу тебя, Марыняша.

— Я буду кричать.

— Ты не будешь кричать. Потому что я никогда не смогу сделать того, чего ты не хочешь.

Он быстро отжался на руках и очутился на своей полке. Она не стала выключать свет.

— Не обижайся. Это вовсе не потому, что ты мне не нравишься. То есть я хочу сказать, ты мне нравишься. Очень. Просто у меня есть определенный комплекс.

— Неправда, Марыняша. Нету у тебя никаких комплексов. Я знаю: тебе не понравился запах моего одеколона. А «Унисекс» тебе нравится?

— Да. — Она виновато улыбнулась.

— К сожалению, я оставил его в общаге. Но это не страшно. Надеюсь, в N есть парфюмерный магазин?

— В Краснодаре наверняка выбор лучше.

— Там влажный климат. У меня от сырости всегда болит ноготь на мизинце левой ноги. И дергается кожа на правой пятке. Знаешь, какое это неприятное ощущение?

— Догадываюсь.

Алеша сел, уперевшись спиной в стенку, подтянул к подбородку колени. И не отрываясь смотрел на Мусю.

— Хочешь меня загипнотизировать? — догадалась она. — Зря тратишь энергию. Я не поддаюсь никакому гипнозу.

— Все. — Он сделал вид, что у него больше нет сил, и завалился на бок. — Ты — моя женщина.

— Какая самоуверенность. — Она слегка рассердилась. — Ладно, мы все-таки должны поспать.

Муся забылась коротким зыбким сном. Проснулась оттого, что гулко колотилось сердце. «Наклюкалась», — подумала она, переворачиваясь на спину. И вдруг услыхала тихий стон.

Она подняла голову и прислушалась. В купе было тихо и почти светло — поезд стоял на какой-то станции. Повернув голову, она увидела его лицо на фоне белой подушки.

Она поняла, что кричит, когда Алеша схватил ее за плечи и крепко к себе прижал. Такое с ней случилось во второй раз в жизни.

— Успокойся, любимая. Я с тобой. — Он наклонился и стал целовать ее лицо, волосы, шею. — Я прогоню того дядьку, который тебя так напугал. — Он уже расстегивал верхнюю пуговицу ее пижамы. — Эй ты, чучело, уходи!

— Нет! — Она с силой толкнула его в грудь. — Пускай он остается. Я… я… Черт, ну почему это никак не проходит?

— Пройдет. Теперь скоро пройдет.

— В первый раз это случилось вскоре после того, как родился Ванька. Я ехала вверх по эскалатору метро и вдруг увидела его на встречном. Растолкала всех, бросилась вниз, догнала того человека уже на платформе. Это был не он. Мне стало плохо. Я попросила кого-то, чтоб позвонили домой, и за мной приехали. Два месяца я не могла сомкнуть глаз. Никакие лекарства не помогали. У меня пропало молоко. Ванька вырос на искусственном питании. Поэтому у него слабое здоровье. Мы решили, ему будет полезно пожить какое-то время на свежем воздухе — в N у нас свой дом и сад. Я скучаю без Ваньки.

Алеша положил голову ей на грудь, и она погладила его мягкие волосы. Еще и еще. Это ее успокоило.

— Все хорошо, Марыняша. Это пройдет, когда ты станешь моей женой. Навсегда пройдет.

— Глупый. Ну зачем, спрашивается, тебе смолоду надевать на шею это ярмо?

Он поднял голову и долго смотрел на нее с любопытством и недоверием.

— Наверное, ты никогда не была замужем.

— Не была. Хотя поначалу мы жили с Павлом одной семьей. Но он ни в чем не ущемлял мою свободу.

— Теперь ты живешь одна, — сделал вывод Алеша.

— Мы остались большими друзьями. Я многим обязана Павлу. Можно сказать, всем.

— Значит, мне придется просить у доброго папочки твоей руки. Он пьет французский коньяк?

Муся взъерошила Алешины волосы и спросила, глядя ему прямо в глаза:

— Ну что ты так привязался ко мне? Или всего лишь ломаешь комедию?

Он резко встал, пригладил волосы, сел на свою полку и сказал, отчетливо чеканя каждое слово:

— Не уйду. Все равно никуда не уйду. Если хочешь, можешь вызвать милицию.

— Нет, я хочу шампанского, — сказала Муся. — Все-таки сегодня Новый год.

Он с готовностью разлил по бокалам остатки вина.

— Мы перешли на «ты» без брудершафта. Это вопиющее бескультурье.

Муся улыбнулась и показала ему язык. Он мгновенно очутился рядом, облил шампанским верх ее пижамы.

— Ну вот, теперь так или иначе ее придется снять. — Он быстро расстегнул пуговицы и упал лицом ей на грудь. — От тебя пахнет счастьем, — прошептал он.

Алеша поставил на платформу ее чемодан и сумку.

— Тебя встречают. — Он кивнул в сторону спешащих ей навстречу женщины и мужчины. — Мне пора.

Она видела, как Алеша одним прыжком очутился в тамбуре. Потом его силуэт промелькнул в коридоре. «Только не стой у окна, — мысленно попросила Муся. — Это… невыносимо».

— Надень немедленно шапку, — велела подоспевшая Анна Герасимовна. — У нас такой лютый мороз. — С Новым годом, родная.

— С Новым годом. — Муся машинально вдохнула знакомый запах — от Анны Герасимовны до сих пор пахло детской, хотя Ванька уже вырос.

— Иван здоров. Я не стала его будить — вчера у нас были Волоколамовы-старшие с внучкой, и он угомонился во втором часу. По-моему, парнишка влюбился в маленькую Настену.

Муся осторожно скосила глаза вправо и встретилась с Алешиным взглядом. Она не видела его самого — его словно и не было там, в коридоре вагона. Зато был его удручающе тоскливый взгляд.

— Паша просил позвонить, как только приедем, — тараторила Анна Герасимовна. — Он сказал, ты была одна в купе. Не страшно было?

— Нет. — Она вздрогнула и обернулась назад. Успела увидеть, как Алеша присел, спрятавшись за широкую спину проводницы. Поезд громыхнул железными соединениями и медленно поплыл вдоль платформы.

— Страшно. Очень страшно. Но я вовсю старалась не подавать вида.

— Ты у нас умница.

Она увидела его в последний раз. Вернее, не его самого, а руку, в которой он держал гвоздики. Они кивали ей пушистыми головками.

«Я тебя люблю, но я не имею права, понимаешь? — послала она мысленный сигнал. — Ты должен это понять».

Гвоздики описали плавный круг и упали к ногам Муси. Их было шесть. Седьмая, догадалась она, осталась у него.

— Чудак какой-то, — комментировала Анна Герасимовна. — Знакомый?

— Выпили шампанского, поговорили… Он совсем ребенок.

— Оно и видно. — Анна Герасимовна испытующе посмотрела на Мусю. — Похорошела до неприличия. Наверное, все мужики перед тобой на цыпочках бегают.

— Ну, не все, конечно. — Муся вспомнила потные похотливые физиономии посетителей ночного клуба, в котором она работала, и поморщилась от отвращения. — На работе меня в основном окружают женщины и дети.

— Не могли позавчера тебя отпустить. Бедняжка! Новый год в поезде встречала. Ну ничего, сегодня придут обе Настены, и мы закатим праздничный обед. Мать уже испекла кулебяку с грибами и расстегаи с визигой.

Поезд мигнул напоследок красными фонариками тормозных огней и скрылся в морозной дымке. Муся сгорбилась, надела поглубже меховой капор. Впервые за последние одиннадцать лет она не испытывала радости, ступив на Ванькину территорию, как она называла мысленно N. Наоборот, ее сердце было полно печали.

— Я вижу, ты очень устала. Ну да, знаю я эти детские утренники — сплошной галдеж и бестолковщина. После них нужно целый месяц в себя приходить.

— Да нет, я уже в порядке. — Она села на переднее сиденье старенького «жигуленка» Волоколамовых, только сейчас разглядев, как постарел и весь словно обветшал Петр Данилович. — Вера Афанасьевна не болеет?

— Ни в коем случае. В наше время это очень разорительное удовольствие. Так что держимся, слава Богу, оба.

«Я не выдержу здесь и недели, — думала Муся, глядя на укутанные снегом, словно спящие дома справа. — И что же мне делать? Ну почему я не разрешила ему выйти в N?..»

— Ты извини меня, Манечка, но я пригласила на обед Костю Казенина. Он мне телефон оборвал — когда приедешь и так далее. По-моему, вы с ним в прошлом году славно проводили время.

«Какая я была идиотка в прошлом году, — подумала Муся. — Ну да, и неделю назад тоже. Еще вчера я была пустоголовой кретинкой. Зато было так легко жить. А теперь…»

— Он не женился? — вслух спросила она.

— Упаси Боже, Манечка. Он тут играл нам фортепьянный цикл, который посвятил тебе. Очень талантливый молодой человек, поверь мне.

— Ну и что? — вырвалось у Муси.

Анна Герасимовна глянула на нее недоуменно.

— Талант в наше трагическое время большая редкость. Костю звали делать рекламные ролики на телевидении, но он наотрез отказался. А ведь там шальные деньги. И правильно сделал, что отказался. Ну да я считаю, талант в любом случае пробьет себе дорогу.

Муся поймала себя на том, что ее слегка раздражает наивная старомодная логика Анны Герасимовны. А ведь совсем недавно она ею почти восхищалась. Что же произошло за это время?..

«Ничего особенного, — сказала она себе. — Через три минуты я увижу Ваньку…»

— Отца забрали в госпиталь. Врачи подозревают… самое страшное. Я даже боюсь выговорить это слово вслух. Ты так осунулся, Алеша. В чем дело?

Он швырнул ушанку под вешалку, стащил пальто и по привычке отдал его матери.

— Пойду спать. Устал как зверь.

— Может, сперва перекусишь? Я приготовила салат, запекла свиную ножку. Мальчик мой, я так по тебе соскучилась.

— Я тоже, мама. — Он наклонился, поцеловал Ирину Николаевну в щеку, потом в другую. — Я передохну часика два, а потом мы с тобой поболтаем. Идет?

— Я хочу проведать отца.

— Передай ему от меня привет. Скажи, я тоже как-нибудь выберусь. Может, даже сегодня.

— Это было бы чудесно. — Она жалко улыбнулась. — Выпей хотя бы морковного сока. Пожалуйста.

— Уговорила. — Алеша проглотил залпом стакан, который дала ему мать, и не почувствовал вкуса. — Напоминает мочу бешеной верблюдицы. Именно то, что мне сейчас нужно. — Он по привычке подмигнул ей. — Чао, мамма миа. Гутен найт.

Он разделся догола и залез с головой под одеяло. Скоро к запаху чистого постельного белья примешался другой — нежный, но очень сильный и стойкий. Это был аромат тела Марыняши, смешанный с запахом ее духов. Алеша вбирал его в себя жадно, торопливо, ненасытно. Когда он понял, что этот запах исходит от его тела, он стал целовать свои руки, плечи, колени. Она прикасалась к ним своей нежной кожей, гладила ладонями его грудь, целовала ее… Он знал, что это смешно и по-детски глупо, и тем не менее решил, что не будет какое-то время купаться. Пока не выдохнется этот удивительный аромат.

Потом он заснул и, как ему показалось, сразу проснулся. Это было обманчивое ощущение. На улице уже стемнело. Он встал и распахнул настежь окно. Оно выходило на север. Оттуда дул ветер, швыряя в него колючие мелкие снежинки. Он наслаждался их прикосновением — город N был в той стороне, откуда они прилетели. Возможно, там шел сейчас точно такой снег…

— Не спишь? — Ирина Николаевна бесшумно открыла дверь и вошла в комнату. — Смотри, простудишься. — Она подошла к сыну, обхватила его за пояс, прижалась к его сильному гибкому телу. Он отстранился от нее почти грубо, а ведь раньше так любил эти чистые материнские ласки.

— В чем дело, Алеша?

— От тебя как-то странно пахнет.

— Плохо?

— Я не знаю.

— Я только что приняла душ. Извини.

— Все в порядке, мама. Ты была у отца?

— Да. — Она опустилась на стул, спрятала лицо в ладонях и всхлипнула. — У него что-то творится с психикой. Он не подпускает к себе врачей, не хочет, чтобы брали анализы.

— Я поговорю с ним, мама.

— Мальчик мой… — Ирина Николаевна протянула к сыну обе руки, но он не ответил на ее призыв, как это случалось тысячу раз раньше. — Он… Ты должен его простить. Жизнь очень непростая штука.

— Я давно простил его. Ты же знаешь.

— Врачи уверены, что он долго не протянет, — сказала Ирина Николаевна каким-то чужим спокойным голосом. — Тогда я останусь совсем одна.

— Я с тобой, — сказал он не совсем уверенно и тут же добавил: — Я тебя не брошу, мама.

— Спасибо, мой мальчик. Знаешь, я не собиралась тебе говорить, но ты у меня уже совсем большой, правда?

— Говори все как есть, мама.

— Психиатр, который наблюдает твоего отца, утверждает, что с ним это случилось еще до Афгана.

— Что, мама?

— Закрой окно, прошу тебя. Хочешь, я встану на колени?

— Не надо. — Он прикрыл раму, взял с кресла приготовленный матерью чистый махровый халат, не спеша в него завернулся. — Что случилось с отцом до Афгана?

— Он потерял интерес к жизни. Я замечала это, но надеялась, что все образуется. Отец относился ко мне ровно и заботливо, но это все шло от разума, а не от сердца. Я пыталась об этом не думать. Я почти уверена, твой отец кого-то всерьез полюбил.

— Глупости. Он не способен на настоящее чувство.

— Ошибаешься, мой мальчик. Каждый человек способен на настоящее большое чувство, только мы, к сожалению, не сразу можем отличить настоящее от ненастоящего. Потом бывает слишком поздно. Я была неправа, пытаясь удержать его возле себя. Нужно было отпустить его на все четыре стороны.

— Мама, все равно я всегда буду любить тебя больше, чем отца. Возможно, я смогу понять его в будущем, но, как ты выразилась, только разумом.

— Любовь выбирает нас, а не мы ее.

— Ты насмотрелась мыльных опер. — Он подошел и положил руки на ее хрупкие плечи. — Ладно, уговорила: пообедаем, и я к нему схожу. Все-таки сегодня первый день нового года.

…Отец лежал в отдельной палате. На столике возле кровати стояли гвоздики — белые с красными крапинками. Такие же, как он подарил Марыняше. Алеша знал: их принесла отцу мать.

— С Новым годом, папа, — сказал он, пожимая ему руку. — Ты выглядишь лучше, чем летом. Что, донимают эскулапы? Такова уж их профессия.

— Ты к нам надолго? — поинтересовался отец, улыбаясь сыну одними глазами.

— Деньков на десять. Правда, я еще хочу навестить дружка в N.

— От нас это сто пятьдесят километров. Мама сделала тебе доверенность на машину. Правда, сейчас очень скользко.

— Ну, это обыкновенные мелочи жизни. — Алеша присел на край кровати. — Послушай, отец, я не хочу, чтобы ты умер. Слышишь?

— Да. Но это зависит не от меня.

— Ладно вешать мне лапшу на уши. У тебя сильная воля. Ты должен приказать себе: я хочу жить.

— У меня совсем нет воли. Если бы она у меня была…

Он закрыл глаза и отвернулся к стенке.

— Если бы она у тебя была, ты бы бросил нас с мамой и ушел к другой женщине. Ты это хочешь сказать?

— Да, — не сразу ответил отец.

— Вы бы с ней уже давным-давно друг другу надоели.

— Почему ты так думаешь?

— Я имел удовольствие видеть кое-кого из твоих… женщин. Одна извилина, и та прямая. Зато в трусах сплошной интеллект и сиськи с гонором, как выражается Васька Ковешников.

— Ее ты не видел.

— Может, и не видел, но я знаю одно: мать тебя никогда не бросит. Ты ей нужен и здоровый и больной, а та…

— Я очень благодарен твоей матери. Ты это знаешь.

Алеша заметил, как в густых ресницах отца блеснула слезинка.

— Прости, папа. Я совсем не собираюсь тебя упрекать. Просто и я и мама… словом, мы очень хотим, чтобы ты жил. Понял?

— Мне тяжко ощущать, что я стал вам обузой. Твоя мать еще молодая красивая женщина.

— Да что ты несешь, отец? Мать тут вконец тебя распустила. Вот я сейчас возьму и причешу тебе кудри частым гребешком.

Он слабо улыбнулся.

— В наше время это называлось «посыпать мозги черным перцем». Как тебе служится, сынок?

— Нормально, отец.

— Ну, а как обстоит дело с остальными делами? Этот друг, который живет в N, он тебе очень нравится? То есть, я хочу сказать, у вас с ним полное взаимопонимание?

— Да, но… Дело в том, что мы познакомились буквально на днях.

— Всем остальным предпочитаю дружбу с первого взгляда. Как и любовь тоже. Я думаю, наша интуиция древнее и мудрее разума.

— Я согласен с тобой, отец.

— Садись в машину и поезжай к своему другу. Наверное, он очень по тебе скучает.

— Но я собирался побыть какое-то время с тобой и с мамой.

— Еще успеешь.

— Отец, — Алеша взял его за руку и встал, — я не верю в то, что у тебя рак. И никогда не поверю. Хочешь, мы с мамой заберем тебя домой? Хоть сегодня.

— Ты сделаешь это после того, как навестишь своего друга. Мне нужно побыть одному и кое-что обдумать на досуге. Пожалуйста, передай маме, что я приказываю купить ей новые сапоги. Послезавтра мне обещали выдать лечебные за три месяца.

— Я привез деньги.

— Они пригодятся для твоего друга. Дружба укрепляется щедростью.

— Спасибо за добрый совет, папа. — Алеша наклонился и поцеловал отца в лоб. — Прости, что я был к тебе несправедлив.

— Ты был искренен, сын. Это дороже любой справедливости. Прежде чем ехать, проверь тормозные колодки и не забудь заправиться. А то мама однажды побиралась на трассе. Счастливого пути, мой мальчик.

— Я бы на твоем месте давно нашла себе крутого. В Москве они на каждом шагу разъезжают. Спрашивается: для кого ты себя в трауре содержишь?

— Откуда ты взяла, что содержу? — Муся невольно улыбнулась наивному простосердечию Настены. — У крутых свои дороги. Моя тропинка немножко в стороне от них.

— А все потому, что ты заживо вянешь в своем садике-огородике. С твоими талантами и красотой водить хороводы с сопливыми детками? Сплошной мрак.

Подруги сумеречничали на кухне за кофе и сигаретами. Дети под руководством Анны Герасимовны развлекались в столовой возле елки. Муж Настены ушел на дежурство — он работал в ГАИ.

— Ты тоже крутому предпочла любимого, — осторожно напомнила Настене Муся. — И, мне кажется, не жалеешь.

— Ну, я совсем другое дело. Сама понимаешь — дочь бывшего партработника. Как говорится, поднялась на марксистско-ленинских дрожжах. — Настена облизнула свои ярко накрашенные губы. — К тому же, по молодости лет кто из нас не оступался? Мой Митька по крайней мере не алкаш и дочку любит не только на словах. А вот я не оправдала надежд, которые сама на себя возлагала. Тоска и лень заели. Провинция, представь себе, накладывает на человека зловещий отпечаток. А ты общаешься хоть изредка с мужским полом?

— Общаюсь. И довольно часто. Чаще, чем ты думаешь.

— Так я тебе и поверила. Небось, как и раньше, читаешь ночами серьезные книжки и слушаешь такую же заупокойную музыку.

— Это все в прошлом, Настек. — Муся вздохнула. — В нашем с тобой далеком невозвратном прошлом. И лорд Байрон, и молодой Вертер, и эти поиски абсолюта, возвышенной любви, чистой, готовой на любые жертвы дружбы. В реальной жизни все куда проще, грубее, я бы даже сказала, примитивней. — Она прикурила новую сигарету, отвернулась к окну, за которым медленно кружились крупные хлопья снега. — Хотя, если признаться честно, я и сейчас не утратила глупых девичьих надежд на какое-то чудо.

— Ну ты даешь. А я давным-давно поняла, что в нас, в первую очередь, в мужчинах, слишком сильны низменные инстинкты, которые рано или поздно одерживают верх над всем остальным. Романтическим порывам и исканиям мы предпочитаем спокойный комфортабельный угол со всеми удобствами и хотя бы туманными перспективами благосостояния. Правда, иной раз я спрашиваю себя: а для чего все это?

— Что? — машинально переспросила погруженная в свои мысли Муся.

— Да вся наша жизнь. Существование бренной плоти в определенном отрезке времени. Окисление клеток, в итоге приводящее к смерти и тлению. То же самое ждет и наших детей, в которых мы сейчас пытаемся видеть оправдание и даже смысл нашего существования. И их детей тоже. И так далее. Моя мать растолстела, как бегемотиха, и живет только телесериалами и пирогами с тортами, отец помешался на политике. А жизнь себе течет и течет. Как вода в нашей речке. Мимо нашего города. Мимо десятка других точно таких же населенных пунктов, где живут сытые и голодные, праведные и грешные.

— Это и называется промысел Божий.

— Брось. — Настена со злостью загасила в пепельнице недокуренную сигарету. — Может, еще скажешь, что наша тоска, хвори, жизненные неурядицы тоже дело рук Господа? Если так, то зачем он вообще позволил нам родиться на белый свет? Неужели только для того, чтобы наблюдать за жалкими судорогами нашей души и получать от этого моральное удовлетворение?

Муся лишь тряхнула головой. Ее саму нередко обуревали мысли подобного рода, но она гнала их от себя. Она была оптимисткой по натуре, хоть и не любила этого слова, в которое ее мать вкладывала совершенно иной смысл. Ну да, мать верила безоговорочно, что зло так или иначе когда-то отступит и мир заполонит добро. Ее вера была глобальной и уж слишком абстрактной. Муся же любила все конкретное, что можно примерить на себя и своих близких. Любить все человечество, как это делала мать, казалось ей, мягко выражаясь, странным и… Она поежилась от внутреннего неуюта. Мать давно умерла, а она все продолжает вытаскивать на Божий свет фрагменты из своего детства, пытаясь углядеть в них прообразы последующих бед, обрушившихся на нее. И всегда почему-то виноватой выходит мать с ее жестокой и в то же время беззащитно-наивной моралью. Давно пора, как выражаются алкаши, с этим завязать.

— Каждый мой новый день отличается от только что прожитого разве что телепрограммой, да и та стала ужасно однообразной — одни и те же фильмы крутят по сто раз по всем каналам, ну, а от прочих передач у меня начинаются колики, — жаловалась Настена.

— Заведи любовника, — предложила шутки ради Муся.

— Пробовала и это лекарство. Но вся беда в том, что мой Митька в постели настоящий профи, тот же оказался дилетантом. Потом я долго не могла от него отвязаться — стишки присылал по почте, звонил по телефону и заводил Влада Сташевского. «Позови в ночи, и я приду, а прогонишь прочь — с ума сойду», — фальшиво пропела Настена. — Словно мы не взрослые тети и дяди, а недоразвитые дети.

— Мы все в любви дети, — вырвалось у Муси.

— Вот потому нас и дурит каждый, кому не лень.

Это уже был явный камешек в огород Муси, но она сделала вид, что не поняла. Только Настена была не из тех, кто останавливается на полпути.

— У вас с ним уже окончательно разведены мосты? — с любопытством спросила она.

— С кем? — не сразу поняла Муся.

— С твоим Феллини. Аннушка сказала, он теперь сам собирается ставить фильмы.

— Мы остались в приятельских отношениях, — задумчиво сказала Муся.

— Он хотя бы подкидывает тебе бабки?

— Зачем? Своих хватает.

— Тоже скажешь. Я догадываюсь, сколько нынче платят детсадовскому музработнику.

— Я даю частные уроки. — Муся поперхнулась дымом и громко закашлялась. — У меня много учеников.

— Понятно. Значит, этот тип оказался большим старым жмотом.

— Павел содержит дом, в котором живет Ванька.

— Он хотя бы догадался сделать на него завещание?

— Понятия не имею. — Муся рассеянно покачала головой. — Мы не касались этой темы.

— Мамочка, я хочу на улицу, а Анюта говорит, там мокро и холодно. — У влетевшего на кухню Ваньки был возбужденный и взъерошенный вид. — Настена тоже хочет погулять. Я буду катать ее на санках. Скажи Анюте, чтобы она разрешила нам.

— Сейчас скажу, Ванька. Может, Настек, и мы с тобой пройдемся? Вечер просто волшебный. — Она вздохнула, в который раз подумав об Алеше. — Так и кажется, что вот-вот случится чудо.

…Ванька угомонился рано. Муся и Анна Герасимовна еще посидели какое-то время на кухне, болтая на разные бытовые темы. Потом Анна Герасимовна стала зевать и ушла к себе — она занимала бывшую комнату Мусиной матери.

Где-то под полом турчал сверчок. Муся зашла в столовую еще раз полюбоваться красавицей сосной. В детстве у них с Ниной никогда не было настоящей елки, потому что мать считала преступлением губить во имя человеческой прихоти прекрасное лесное дерево. Сейчас в доме уютно и празднично пахло хвоей, отчего чуть легче сделалось на душе.

«Глупости. Махровые зеленые глупости, — думала Муся. — Моя голова полна ветра. У меня растет Ванька, а я мечтаю о мальчишке, с которым познакомилась в новогоднюю ночь, а потом… — Она почувствовала, как горячо вспыхнули щеки, крепко прижала к ним ладони. — Если даже у него ко мне серьезные чувства, из этого ничего не получится, не получится… Павел, и тот будет надо мной смеяться, хоть он и лишен предрассудков. Ну да, а сам наверняка будет ревновать, если я выйду за Алешу замуж… Фу, какая чушь в голову лезет — замуж. Я уже однажды собиралась замуж очертя голову…»

Она опустилась в качалку в углу, закрыла глаза.

Она вспомнила, как Анна Герасимовна рассказывала, что вскоре после того, как они с Еленой Владимировной обосновались в N, к ним зашел молодой человек. Он попросил разрешения пройти в дом, сославшись на то, что якобы бывал здесь ребенком, расспрашивал о ней, Мусе. Его не пустили дальше веранды, хотя, по словам той же Анны Герасимовны, у молодого человека была благородная, а не уголовная внешность. Анна Герасимовна сказала, что Муся вышла замуж за ее брата — в то время они с Павлом на самом деле были вместе. Молодой человек назвался Андреем. Он не спросил ни ее адреса, ни телефона. Это вполне мог быть Вадим…

Муся вскочила с качалки и бросилась к буфету, в котором, она знала, была початая бутылка мадеры. Глупо заглушать алкоголем смятение души, еще глупее позволять этому смятению руководить своими поступками. Если бы Вадим захотел, он бы давным-давно ее нашел. Скорее всего он обрадовался, когда она от него сбежала, — ведь она была обузой, неразрешимой проблемой. Мужчины не любят проблем, тем более неразрешимых. Вадим понятия не имеет, что у него растет сын, иначе бы он… «Нет, он никогда об этом не узнает, — в который раз поклялась себе Муся. — Ванька мой, только мой. Еще не хватало делить его с призраками из прошлого…»

Потом Муся поднялась босиком в мансарду. Здесь теперь была семейная библиотека. Анна Герасимовна перевезла из своей московской квартиры все книги, и полки буквально ломились от старинных — дореволюционных — фолиантов по искусству, философии, религии… На стене все так же висели ее стоптанные пуанты, пачка переместилась в застекленный шкаф, где Анна Герасимовна, сама большая поклонница балета, хранили трофеи своей молодости.

Муся включила торшер и достала из шкафа длинный розовый хитон, в котором, как рассказывала Анна Герасимовна, ее подруга Елена Рябинкина танцевала Машу в «Щелкунчике».

Она слегка поправилась за последнее время, но хитон был эластичный и пришелся впору. Муся сделала несколько вполне профессиональных па — когда-то давно она занималась в балетном кружке, — села на ковер, расплакалась. Нет, это невыносимо, вести двойную жизнь…

Через два месяца после того, как родился Ванька, они с Угольцевым стали близки. Это произошло без малейшего нажима с его стороны и без особого желания с ее. Просто это было неизбежно — Павел окружил Мусю плотным кольцом нежной заботы, за которую она была ему искренне признательна. С ним она прошла всю азбуку так называемого взрослого секса. В их отношениях с Вадимом ведущим началом было романтическое чувство и обычное прикосновение друг к другу вызывало бурю эмоций, а потому им и в голову не приходило разнообразить сексуальные приемы.

Не то было с Угольцевым. Поначалу Муся лишь делала вид, будто ей доставляет удовольствие заниматься с ним любовью, а он — что в это верит. Скоро обоим это наскучило, и Угольцев ушел спать на диван в гостиной. Муся лежала ночами без сна, с трудом глотая слезы обиды. «Почему я никому не нужна? — спрашивала себя она. — Даже Ваньке, который выплевывает мою грудь, словно мое молоко горькое, как полынь. Может, оно на самом деле горькое?..»

Однажды Угольцев вернулся домой за полночь. Оживленный, источающий запах дорогого коньяка и каких-то сладковато-пряных женских духов. Муся испытала укол ревности — Павел определенно был с другой женщиной, уделял ей внимание, говорил комплименты и, вероятно, занимался с ней любовью… С Мусей случилась истерика. Она пыталась биться головой об стену, а он ее удерживал. Она изловчилась и до крови укусила Угольцева за руку. Он хлестнул ее наотмашь по щеке, и это привело ее в чувство. Более того, ей это понравилось.

— Еще ударь, — прошептала она и подставила ему лицо.

Он ударил ее три раза, потом жадно впился в ее губы.

Муся отдалась ему не сразу. Она дразнила его, разжигала его желание, уступая себя по маленькому кусочку. Они провели бессонную ночь. Засыпая уже утром у него на груди, Муся прошептала:

— Мне так понравилось с тобой. Я не хочу, чтобы ты занимался этим с другими женщинами.

Когда Ваньке исполнилось полтора года, Угольцев настоял на том, чтобы его препоручили заботам холостой, образованной и обладающей прекрасными манерами Анны Герасимовны, которая к тому времени обосновалась вместе с матерью в N. Муся протестовала очень слабо — Ванька был криклив и непоседлив, и она успела вымотаться духовно и физически, ухаживая за ним день и ночь.

— Я помогу тебе поступить в институт культуры, — сказал как-то Угольцев. — Нынче такое время, что без диплома ты не человек.

Муся училась легко, но без особой охоты. Брала помимо институтской программы уроки музыки и пения. Когда Угольцев уезжал в экспедицию, проводила ночи напролет у видика. Павел успел собрать большую фильмотеку, в которой большое место занимала классика мирового кино. Тогда Муся и открыла для себя Мэрилин Монро. Она по десять, двадцать, а то и тридцать раз смотрела фильмы с ее участием, пока не поняла, что переняла ее походку, манеру говорить и все остальное. Потом она откопала в библиотеке Госфильмофонда несколько книг про Мэрилин и, прочитав их, поняла, что искренне сострадает этой прекрасной, глубоко несчастной женщине.

Угольцев отсоветовал ей обесцвечивать волосы.

— Ты и так слишком на нее похожа — я понял это с первого взгляда. — Он порылся в картонной коробке, стоявшей на книжном шкафу и кинул ей сверху светлый парик. — Подарили в Голливуде. Натуральный волос. Америка помешана на Мэрилин. Ну-ка примерь.

В тот вечер Муся долго вертелась перед зеркалом, а Угольцев снимал ее на видеопленку. На какое-то время это стало их любимым развлечением. Просматривая отснятый материал, Муся часто ловила себя на том, что это не она на экране, а настоящая — живая — Мэрилин.

Угольцев привез ей из Штатов диски, ноты и тексты песен из репертуара Мэрилин Монро. Муся углубилась в английский. Он показал Мусю-Мэрилин кое-кому из своих друзей, и они пришли в полнейший восторг.

— Знаешь, я ловлю себя на том, что у меня начинает раздваиваться сознание, — как-то призналась ему Муся. — Я часто забываю, кто я на самом деле, и начинаю чувствовать себя Мэрилин. Что мне делать?

Он не принял ее жалоб всерьез.

Как и Мэрилин, Муся быстро пристрастилась к шампанскому, а потом и к алкоголю вообще. Попробовала снотворные — понравилось. Когда Угольцев отбыл в очередную экспедицию, завела короткий роман с одним из его приятелей, вернее сказать, попробовала с ним секса. Эксперимент пришелся ей по вкусу, о чем стало известно в близких их дому кругах. Все мужчины, за исключением законченных педиков, прямо-таки жаждали переспать с этой очаровашкой. Но она оказалась разборчивой. Дело в том, что у Муси было хорошо развито эстетическое чутье, и красивое лицо и тело она предпочитала остальным мужским достоинствам, которые для многих женщин являются главными. Вокруг Муси главным образом крутились молодые актеры. Однажды под рюмку она призналась Угольцеву, что имеет любовников. Он сделал вид, что давно догадался об этом и ему в сущности все равно, хотя Муся знала, что это не так. Угольцев стал крепко выпивать и совсем отбился от дома. В один из периодов общей трезвости Муся заявила, что намеревается от него уйти.

— Будешь жить в Аниной квартире, — сказал он, достал из кармана ключи и швырнул их на стол. — Отсюда я тебя не выпишу, не бойся. — Он угрюмо ухмыльнулся. — Я знал, что все кончится именно так, а не иначе. Печально, но факт. Спасибо за то, что ты лгала мне меньше, чем это принято у женщин.

Муся провела месяц в N, изо всех сил пытаясь прийти в себя. Она пыталась уцепиться за Ваньку, как за спасительную соломинку. Но он от нее отвык и предпочитал держаться возле Анны Герасимовны.

Ночами Муся рыдала в подушку, пила водку и снотворные таблетки, пока однажды утром на нее не глянуло из зеркала бледное припухшее лицо с нездоровой синевой под глазами.

В тот день она простояла два часа возле иконы Богородицы в церкви, умоляя наставить ее на праведный путь. Неделю не притрагивалась к спиртному, снотворные таблетки пила только два раза. Наградой было Ванькино «мама, я тебя люблю» и по-детски неумелый поцелуй в щеку. Это случилось вечером, когда Муся зашла сказать сыну «спокойной ночи». Она залилась слезами радости. Собралась было пойти в церковь поблагодарить Богородицу, но вспомнила вдруг, с каким вожделением смотрел на нее батюшка, и ограничилась горячей молитвой у себя в комнате.

Вернувшись в Москву, Муся позвонила Угольцеву и попросила у него прощения. Ответом был его гомерический хохот.

— Такова жизнь, малышка. Ты справляешься с ней ничуть не хуже, чем это делают остальные, — сказал он, отсмеявшись положенное.

— Но я постараюсь стать лучше. Ты должен поверить в меня.

— Зачем тебе это нужно? Красивую женщину грехи делают еще красивей. Я не перевариваю святош.

Она почувствовала в его словах горечь.

— Пашенька, я очень благодарна тебе за все. Я очень хочу, чтобы мы остались друзьями, — полным слез голосом сказала Муся. — Я так боюсь потерять тебя. Честное слово.

— Малышка, я никуда не денусь от тебя, а тем более от Ваньки-встаньки. Расскажи мне про него побольше.

— Носит полный портфель пятерок и очень любит рисовать. Аня говорит, у него доброе сердечко. Подобрал тут как-то больного голубя и, когда он умер, проплакал целый день. Пашенька, я буду стараться и стану ему хорошей матерью. Как ты думаешь, может, мне стоит забрать Ваньку к себе?

— Глупости. Свяжет тебя по рукам и ногам.

— Но ведь другие матери воспитывают собственных детей сами, а не поручают их… — Она хотела сказать «чужим людям», но вовремя замолчала. Угольцев все понял.

— Никто не виноват, что у парня нет родных дедушек с бабушками. Хотя вполне вероятно, что это даже к лучшему. Я помогу тебе найти приличную работу, — вызвался Угольцев.

Ее взяли в рекламную фирму, где пришлось сниматься в одних колготках. Президент пообещал платить ей тысячу баксов в месяц и пригласил в ресторан. Она сбежала от него в одном платье и легких туфлях и больше никогда не вышла на работу.

Угольцев нашел ей другую.

На этот раз Мусиным шефом оказалась дама неопределенного возраста. Возглавляемая ею дистрибьютерская фирма специализировалась на итальянской парфюмерии и косметике. Мусю взяли на должность рекламного агента.

— Завтра у вас встреча с президентом «Эмэкса», — сказала дама накануне ее вылета в Милан. — Молодой интересный мужчина. Помешан на всем русском, в том числе на женщинах. Наденете что-нибудь дорогое, но неброское. Макияж вам сделает наш представитель в Милане. Не исключено, что синьор Стефанини пригласит вас к себе на виллу.

— Я знаю по-итальянски всего десяток слов, — сказала Муся.

— Этого вполне достаточно. Он знает примерно столько же по-русски. Имейте в виду, Мариечка, итальянцы очень эмоциональны и подвержены резким перепадам настроения. От синьора Стефанини зависит сумма нашего контракта. Вас ждут десять процентов от разницы. Если она, к примеру, составит двадцать пять тысяч долларов, вы получите две с половиной чистыми.

— Я должна с ним переспать? — поинтересовалась Муся.

— Будем надеяться, до этого дело не дойдет, хотя итальянцы народ непредсказуемый. Но я уверена, многое, если не все, будет зависеть от вас.

Синьор Стефанини оказался красивым мужчиной лет сорока, доброжелательным, прекрасно воспитанным. Он с ходу клюнул на Мусины чары и, как и предполагала ее начальница, пригласил ее на свою загородную виллу. Он заехал за ней в отель с экзотическим букетом каких-то незнакомых цветов, и она захлопала в ладоши и закричала «ура». Она сидела рядом с Маурицио, так звали синьора Стефанини, в его ярко-голубом «Леопарде», погрузив лицо в цветы, и с каждой минутой испытывала к нему все больше и больше симпатии.

— Кариссима белла, до-ро-гая кра-са-ви-ца, — повторял Маурицио и пожимал Мусе руку. — Вива, Руссия, вива, Италия!

Их ожидали на вилле несколько молодых нарядных пар. Маурицио представил ее всем до одного мужчинам. Мусе бросилось в глаза, что все они, как и женщины тоже, на редкость красивы.

После ужина начались танцы при свечах. Маурицио почти сразу же увлек Мусю в оранжерею. Он был очень ласков и нежен, и она растаяла, отпустила все тормоза. Они занимались любовью в небольшом круглом бассейне под лившуюся откуда-то из-под листьев пальмы музыку Вивальди.

Потом все снова собрались за столом, выпили еще шампанского, и Мусю пригласил на танец некто Риккардо. Он оказался еще красивей Маурицио, и она ни капли не сопротивлялась, когда они очутились на кожаном диване в большой комнате, освещенной лишь мерцанием каминного огня, и он овладел ею без предварительных ласк.

«Что же я делаю? — мелькнуло в подсознании. — А, черт с ним. Одним больше, одним меньше — какая теперь разница?..»

В ту ночь она имела сексуальные контакты с семью или даже восемью мужчинами — она не помнила точную цифру. В отель ее доставил шофер Маурицио. Она заснула одетая и проспала до самого вечера. Ее самолет улетал в восемь.

Маурицио прислал ей к трапу букет цветов и аметистовое ожерелье. По прибытии в Москву Муся получила три с половиной тысячи долларов комиссионных.

— Отличная работа. — Начальница улыбнулась ей одним ртом. — Теперь будешь кататься в Италию как минимум два раза в месяц. Через неделю летим с тобой в Сан-Паулу. Стефанини открывает там филиал.

Муся проработала в той фирме ровно три с половиной месяца, заработала двадцать семь тысяч долларов, нервное истощение и внематочную беременность. Начальницу убили в лифте ее дома, когда Муся лежала в больнице. На следующий день после выписки она уехала в N.

На заработанные деньги Муся приобрела однокомнатную квартиру в Чертаново, сумела ее прилично обставить. И стала подыскивать работу. На этот раз она решила не обращаться за помощью к Угольцеву.

Целый месяц она проработала в саду-санатории для детей нуворишей, то есть новых русских. Там и встретила Старопанцева, владельца ночного клуба для крутых сливок высшего, а значит, богатейшего из богатых московского света.

Сначала она стала его любовницей — Старопанцев оказался веселым и отнюдь не глупым малым, и она отдыхала душой в его обществе. Через две недели после их знакомства он предложил ей работу.

Дебют прошел более чем успешно. В зале погасили свет и на большом — во всю стену — экране появилась настоящая Мэрилин. Это были кадры из фильма «В джазе только девушки». Она пропела один куплет песни: «I Want Be Loved by You» , экран погас, вспыхнул пурпурно-красный прожектор, и в его лучах возникла словно ниоткуда Муся. Она была выше и стройнее настоящей Мэрилин, но ее глаза, притененные тяжелыми накладными ресницами, блестели не менее загадочно, чем глаза американки, а голос был еще богаче обертонами.

В тот же вечер Старопанцев заключил с ней контракт сроком на два года, согласно которому она должна была появляться пять раз в неделю, что называется, при любой погоде и развлекать сытую и пьяную публику в течение четырех часов. За это она имела три тысячи баксов в месяц чистыми.

Пока Муся оставалась любовницей Старопанцева, никто не осмеливался даже пальцем притронуться к ней. Но скоро ее шеф затосковал в мрачной и опасной для богатых Москве и умотал не то в Калифорнию, не то в Австралию. Муся осталась один на один с безудержной человеческой похотью, распаляемой бешеными деньгами, а также постоянной угрозой потерять жизнь.

Ей так и не удалось втолковать самоуверенным самцам, что не в ее правилах спать с кем попало ради золотой побрякушки либо пачки баксов. Один раз ее чуть не изнасиловали в собственном подъезде, в другой — похитили у самых дверей клуба. Это были «шестерки» какого-то зарвавшегося мафиози, и если бы не авария, в которую угодил управляемый ими «БМВ», гнить бы ее телу на помойке вместе со сломанными и просто надоевшими игрушками богатых хищников.

К тому времени они с Угольцевым окончательно отдалились друг от друга — он увлекся совсем юной актрисой, на которую с самого начала наложил лапу режиссер, и от горя пил по-черному. Два раза в месяц он звонил Мусе, как правило, в четыре утра — он имел привычку просыпаться в это время и запускать на всю катушку «Марш Черномора». На его вопросы — их было два или три, и они никогда не касались интимных сторон ее жизни — она отвечала лишь «да» или «нет». Муся не имела к Угольцеву никаких претензий, но понимала подсознательно, что стала такой не без его прямого участия. Она не любила себя такую, какой стала.

Саид, рослый узкобедрый парень, начальник охраны клуба, предложил ей как-то:

— Будешь моей девушкой — все будет в окее.

— Подумаю.

Они сидели в баре для обслуживающего персонала и пили кофе.

— Чего тут думать? Видела, как на тебя пялился тот тип с физиономией зомби? Прикажет — станешь его подстилкой.

— Я не привыкла слушаться чьих-либо приказов.

— Девочка моя, ты обитаешь не в башне из слоновой кости, а твой муж, если он у тебя есть, не командует отрядом камикадзе. Ты уже подумала?

— Да. Но я плохо готовлю, и у меня сломалась стиральная машина.

— Бытовку мы поручим Зульфии, моей старшей жене.

— У меня всего одна комната, — сказала Муся.

— Балкон у тебя есть?

— Да, но…

— Отлично. Будешь платить мне пятьсот баксов в месяц. Плюс питание. Об экипировке заботятся другие.

Отныне Муся чувствовала себя гостьей в собственной квартире, где день и ночь толпились какие-то странные личности и звучала незнакомая речь.

Саид отгородил их диван высокой шелковой ширмой. Туда никто не имел права заходить, кроме Зульфии, которая каждый день меняла постель, подавала завтрак и кофе, делала Мусе маникюр, педикюр, массаж и оказывала прочие услуги.

— Мы с тобой распишемся, и ты пропишешь меня на своей жилплощади, — сказал Саид через неделю после своего вселения в квартиру. — Имеются возражения?

— У тебя уже есть жена, — сказала Муся.

— Она записана в другом паспорте. Мой новый паспорт чист, как вода в святом источнике. Можешь убедиться в этом сама.

Он положил перед ней паспорт, развернул его на нужной странице.

— Я не хочу выходить замуж.

— Глупышка. Одна ты быстро пойдешь ко дну.

— Я сама заработала на эту квартиру. У меня нету богатого покровителя.

— Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. Ты подходишь мне по всем статьям. Не бойся, я сумею уговорить родителей дать согласие на наш брак.

Муся не спала всю ночь, соображая, как бы ей отделаться от Саида. Как это часто случается, избавление пришло совсем не оттуда, откуда она ждала его.

— Нинка, это ты? Господи, как же я рада! Где ты?

— Хватай по-быстрому тачку и подъезжай к памятнику Пушкина, — услышала Муся в трубке испуганный, запыхавшийся голос сестры.

— Кто это был? — спросил Саид, едва Муся успела положить трубку.

— Моя сестра. Мы должны повидаться.

— Я поеду с тобой.

— Нет.

— То есть как это? Какое ты имеешь право разговаривать подобным образом с будущим мужем?

— Пусти. Я спешу.

— Не пущу. — Он цепко схватил ее за руку. — Твоя сестра ворочает большой деньгой. Ей прищемили хвост?

— Моя сестра работает врачом в Магадане и приехала в отпуск в Москву.

— Ай-яй-яй, как некультурно обманывать Саида. А может, ты, девочка, на самом деле такая глупенькая?

Он поймал такси и запихнул Мусю в глубь машины.

— Называй адрес, — сказал он, больно выкрутив ей руку.

— Пушкинская площадь, — выдавила Муся.

— Точнее.

— Я не знаю. Она сказала, что будет меня высматривать.

Муся увидела Нину сразу. Та сидела на скамейке сбоку от памятника Пушкина и беспокойно озиралась по сторонам. У ее ног стояла внушительных размеров кожаная сумка.

— Я посижу в машине, а ты ступай за ней, — распорядился Саид. — И чтобы никаких глупостей.

— Как ты долго! — Нина схватила сумку и бросилась к сестре. — Мне кажется, за нами никто не следит.

— Я не одна. Мой… любовник слышал наш разговор и прицепился как репей.

— Ему можно доверять? — с тревогой поинтересовалась Нина.

— Нет.

— У меня все равно нет выхода. Здесь сто тысяч баксов, — она кивнула на сумку. — Разделим на три части. У тебя надежная крыша?

— Откуда такие деньги? — изумилась Муся.

— Заработала кровью, потом и всякими унижениями. Теперь хочу забиться в нору и никого не видеть и не слышать.

— Здравствуй, рыбонька, — приветствовал Нину Саид. — Я так и знал, что ты рано или поздно попадешься в мой садок.

Муся обратила внимание, как побледнела сестра. Они молчали до самого дома. Саид отправил Зульфию погулять, закрыл на засов входную дверь и сказал:

— Берендея замочили. Шустрый сидит в Крестах. Ты решила прикарманить все себе, верно?

— Я поделюсь с тобой и с Муськой. Только спрячьте меня подальше.

— Рыбонька, так дело не пойдет. — Саид задернул штору и включил торшер. — Выкладывай все сюда, — велел он, стуча пальцем по журнальному столику.

Доллары были совсем новенькие. Двадцать пачек по пять тысяч каждая в пятидесятидолларовых купюрах.

— Где остальные? — спросил Саид, грозно сощурив глаза.

— Это все, — пролепетала Нина.

— Раздевайся!

Она безропотно подчинилась. На ней было дорогое белье из натурального шелка, на шее болтался большой крест с бриллиантами.

— Курва. Ты все равно покажешь мне это место, — процедил сквозь зубы Саид, снимая с шеи Нины крест.

— Там пасутся менты.

— Не твоя печаль. — Он повернулся к Мусе и сказал: — Поди прими душ. От тебя разит потом.

Она закрылась в ванной и пустила воду. Слышала, как тоненько вскрикнула Нина. Потом стало тихо. Минут через пятнадцать раздался слабый стук в дверь. Она щелкнула задвижкой и увидела заплаканную Нину.

— Скотина. Он заставил меня…

Ее вырвало прямо на пороге.

— Где он? — спросила Муся, усаживая сестру на табуретку.

— Там, откуда не возвращаются. Сам напросился. Думаю, ты не станешь очень долго плакать. — Она громко всхлипнула и прижалась всем телом к Мусе. — Обобрал до нитки. А у меня уже нету сил начинать с нуля.

В тот вечер Саид не появился в клубе. На следующий тоже. Топорков, управляющий заведением, зазвал после представления Мусю к себе в кабинет, запер дверь на ключ и спросил, глядя на нее подозрительно:

— Где он?

— Понятия не имею.

— То есть как это?

— Ушел, когда я принимала душ. И с концами.

— Это на него совсем не похоже.

Муся вздохнула почти с облегчением и пожала плечами.

— К нему кто-то перед этим заходил?

— Последнее время у нас всегда людно.

— Понятно. Если узнаешь что-то, иди прямо ко мне.

Она кивнула и отправилась разгримировываться и переодеваться.

В ту же ночь Муся сказала Нине:

— Тебе нужно уехать в N.

— Они найдут меня там. И вырежут весь дом.

— Тогда поезжай к отцу, — внезапно пришло в голову Мусе. — Я дам тебе денег на дорогу.

Нина улетела на следующее утро. Вечером Топорков снова пригласил Мусю в свой кабинет, развернул на столе газету и спросил, тыча пальцем в фотографию:

— Узнаешь?

Муся наклонилась над столом и пригляделась внимательней. У убитого было пол-лица в крови, но она почти сразу узнала в нем Саида.

— Нет, — неизвестно почему сказала она и подняла на Топоркова глаза.

— Можешь уехать на две недели к сыну. А где эта ведьма с бородавками?

— Наверное, он забрал Зульфию с собой. По крайней мере, я ее больше не видела.

— Оба слиняли в свой аул. Барахла много осталось?

— Чемодана два и кое-какие мелочи.

— С тобой поедет Грач. Соберешь все до булавки и отдашь ему.

Муся молча кивнула и вышла.

Сразу после возвращения из N Мусей заинтересовался влиятельный в телемире человек, про которого говорили, что он гомосексуалист. В один из ее выходных он пригласил Мусю в ресторан, где у него был отдельный кабинет.

— Я могу гарантировать вам надежную защиту.

Она удивленно подняла брови и залпом выпила свой бокал с «Шабли».

— Вы будете жить как у… — он улыбнулся ей отлично сделанными керамическими зубами, — у президента за пазухой.

— Что-то вроде этого уже было, — сказала Муся и закурила. — Придумайте, пожалуйста, что-нибудь новенькое.

— Вы переедете в мой загородный коттедж. Там есть бассейн, сауна, зимний сад, а в двух шагах великолепный сосновый бор. Все это хозяйство надежно охраняется.

— Но я привыкла к Москве. Да и по лесу я гулять не люблю.

— Я буду платить вам полторы тысячи баксов в месяц, покупать белье, одежду и драгоценности.

— А что должна делать я? — не выдержала Муся.

— Изображать мою любовницу.

— Что случится, если я откажусь?

— Вы не откажетесь. Уверен, вам сейчас больше всего хочется покоя.

— Но у меня контракт со Старопанцевым. Я не имею права его нарушить.

— Не делайте этого ни в коем случае. Меня вполне устраивает то, чем вы занимаетесь. Более того, я восхищен вашим даром перевоплощения. Если вы не против, можем посмотреть ваш новый дом.

Левон относился к ней с уважением, и Муся это ценила. Через два месяца их вполне мирной и даже в чем-то приятной совместной жизни, заполненной фуршетами, премьерами, презентациями и так далее, появился Аркаша.

Однажды поздно вечером Левон привез его домой и попросил Мусю посидеть с гостем, а сам удалился в свой кабинет позвонить. Через несколько минут выяснилось, что у них с Аркашей много общего — оба выросли в провинции, чтоб заработать деньги, шли, что называется, на все. Аркаша тоже был обманут в своей первой любви.

— Твой муж нормальный мужик? — поинтересовался он, когда они распили бутылку «Чинзано».

— В смысле?

— Мне показалось, в нем есть голубоватость. Если он надеется, что я ради сытого местечка в его епархии подставлю свою задницу, то он фатально заблуждается.

— Он мне не муж, — сказала Муся и испуганно огляделась по сторонам. — То есть я хочу сказать…

— Понял. Так я и думал. Ты самая обыкновенная кукла. Благопристойный фасад борделя. Знаешь, а ты мне очень нравишься. Может, у нас с тобой получится любовь?

— У меня нет связей на телевидении.

— Очень жаль. Слушай, я сейчас сделаю по-тихому ноги. В вашем медвежьем углу можно словить машину?

— Направо и еще раз направо. Там шоссе.

— Спасибо. Ты была великолепна, но я решил не приближать свой звездный час.

Через пять минут появился Левон — в шелковом пиджаке и бархатных штанах в обтяжку.

— Где он? — с порога спросил он.

— Куда-то заспешил.

— Вы успели выпить целую бутылку? — Твоего приятеля мучила жажда.

— Что ты ему обо мне сказала?

Муся пожала плечами.

— Ничего особенного. Он все знал без меня.

— Зачем ты это сделала? Я целую неделю обхаживаю этого парня.

— Я ничего такого не сделала. Он сам понял, что ты гомик. Аркаша принадлежит к числу чистых натуралов.

— В таком случае изволь сама его ублажать. Я хочу, чтобы этот человек стал частым гостем в нашем доме.

— Я не хочу быть его любовницей. Это не оговорено нашим контрактом.

— Я прибавлю тебе еще тысячу долларов в месяц.

— А ты не боишься, что начнутся сплетни?

— Я хочу, чтобы они начались. Мы производим впечатление подозрительно идеальной пары.

— Нет, я не смогу. — Она закрыла глаза и затрясла головой. — Я дала себе слово встать на праведный путь.

Левон вышел и вернулся через пять минут с пачкой долларов, которую положил Мусе на колени. — Здесь ровно десять тысяч. Потом получишь премиальные. Я, как ты знаешь, умею быть благодарным.

— Я должна делать это у тебя на глазах? — спросила Муся.

— Все должно выглядеть красиво и очень пристойно. Мне кажется, я буду великолепен в роли рогоносца при такой красивой и одаренной женщине. Я буду гордо нести свой терновый венец и стану героем в глазах сослуживцев. Последнее время в моей жизни не хватает героического.

Она позвонила Аркаше и сказала, что будет ждать его возле «Пекина». Он с радостью согласился.

— Пообедаем где-нибудь на природе? — предложила Муся, уверенно крутя руль новенькой «девятки».

— У меня нет денег. — Он порылся в кармане джинсов и извлек три мятых бумажки по десять тысяч. — Хватит на пару бутербродов и по бутылке пива.

— Я хочу дайкири и сухого мартини. Едем в Коломенское — я знаю уютненький гриль-бар…

— Но ты же за рулем.

— Это не моя машина.

— В том доме есть что-нибудь твое?

Она улыбнулась ему одними глазами.

— У меня есть свой дом. Но там опасно жить одной.

Они бросили машину возле входа в парк и вышли на крутой берег реки. Оба были достаточно пьяны, чтобы позабыть обо всем и жить лишь настоящим. Муся сказала, прижавшись к плечу Аркадия:

— Делай вид, что мы с тобой любовники. У Левона повсюду соглядатаи. Если спектакль пройдет гладко, получишь три тысячи баксов. Усек?

— Что он от меня хочет?

— Похоже, Левон от тебя тащится. Если ты не дурак, есть возможность сделать крутую карьеру.

— С детства презираю гомиков.

— Такие же люди, как и мы с тобой.

— Их развелось как крыс. Скоро наступит конец света.

Муся снисходительно похлопала его по плечу.

— Это не наше дело. На то есть Господь Бог.

— Ты это серьезно? — Он окинул ее недоверчивым взглядом. — Или это дань нынешней моде?

— Сама не знаю. — Она вздохнула. — Я окончательно запуталась. И некому мне помочь.

— Ладно, собери в кулак нюни и давай прикинем, как нам ловчее облапошить этого старого гомика. Меня достала беспросветная нищета. Кстати, а почему ты не хочешь, чтобы мы на самом деле стали любовниками?

— Надоела продажная любовь.

— Смотри какая праведная. Ну ладно, дело твое. Что, едем к твоему хану?

Они поужинали втроем на большом балконе с видом на покрытый предвечерней дымкой сосновый бор. В половине десятого Муся пошла к себе переодеться — она была занята в ту ночь в клубе. Когда она вышла на балкон, чтобы попрощаться, мужчины о чем-то мирно и, как ей показалось, слишком интимно беседовали. Но она тут же об этом забыла — в каждое выступление Муся привыкла вкладывать душу, а потому погружалась в свой мир задолго до появления на сцене.

— У тебя все в порядке? — спросил Топорков, зайдя после спектакля в гримуборную.

— А в чем дело? — спросила она, не отрываясь от зеркала.

— Да так. Уж больно ты невезучая. Про таких говорят: проклята еще в материнской утробе. Звонил Старопанцев. Скоро приедет. Спрашивал, как у тебя дела. Я сказал, что ты нашла богатого спонсора. Похоже, его это раззадорило.

— Левон меня не обижает.

— Он опасный человек. Точнее будет сказать, он живет среди хищников, которые рвут на части большие куски живого мяса. Ты меня поняла?

— И как мне быть дальше?

— Смотри, чтоб тебя не подставили.

— Я не умею быть осторожной.

— Почаще советуйся со мной.

Муся устало кивнула и с облегчением сняла белокурый парик Мэрилин.

Теперь Аркаша ужинал у них почти каждый вечер. Обычно они встречались где-нибудь в центре, ехали в бар, пили довольно много спиртного, гуляли в обнимку в Коломенском парке — Муся обожала эти места, — изображая из себя влюбленных. Потом был ужин дома, в конце которого Муся обычно покидала стол и уезжала в свой клуб.

— Левон замечательно образованный и тонкий человек, — сказал ей как-то Аркаша. — Мне доставляет удовольствие с ним общаться. Я был такой кретин, когда считал всех гомиков чокнутыми. Ты сегодня выходная?

— Да. А что? — без особого энтузиазма спросила Муся.

— Мне будет очень приятно провести вечер втроем. Я серьезно.

— У меня есть мечта выспаться. Ужасно устала за неделю.

— Очень жаль. Вы с Левоном спите в одной кровати?

— С чего ты взял? Я сплю одна.

— Чудесно. Тогда жди меня сегодня ночью. Твоя комната на третьем этаже направо от лифта?

— Надо же, какая осведомленность.

Аркаша смутился.

— Просто ты мне небезразлична. Это произошло помимо моей воли.

— Глупости. Я больше не играю в эти игры.

— Это не игра. Я бываю у Левона только из-за тебя.

— Я тебе заплатила.

Он достал из кармана пиджака пачку долларов и попытался засунуть их в Мусину сумку.

— Возьми назад свои деньги.

— И не подумаю.

— Я положу их на твое имя в банк.

— Послушай, мне это надоело. Пока я твой работодатель, а не наоборот. Ясно?

Он посмотрел на нее как-то странно.

— Я уже не хочу работать на телевидении. Я вернусь к себе в Ростов и буду ждать, когда ты мне позвонишь или напишешь. У нас с мамой свой дом и сад на самом берегу Дона.

— И когда ты собираешься? — поинтересовалась Муся.

— Завтра. Передай Левону от меня привет и тысячу извинений.

— Ты нарушаешь условия нашего контракта.

— Я же хотел заплатить тебе неустойку.

Аркаша снова протянул Мусе пачку долларов.

— Не надо. — Она инстинктивно отстранилась от него. — Валяй на все четыре стороны. Мне осточертела эта мерзость.

Она легла спать в девять, но никак не могла заснуть от какого-то внутреннего беспокойства, хоть у нее и слипались глаза. Наконец выпила три таблетки фенобарбитала, запив их бокалом «Чинзано», и провалилась в глухой, глубокий сон.

— Вы были любовницей убитого. В ночь, когда это случилось, вы, по вашему утверждению, спали в своей комнате и ничего не слышали. Почему в ту ночь вы спали одна, а не с гражданином Левоном? Вы что, с ним поссорились?

Следователь относился к Мусе с явным недоброжелательством, и она чувствовала это.

— Мы никогда не спали вместе. Отношения у нас всегда были прекрасные. До самого последнего дня.

— Вы хотите сказать, что у вас с гражданином Левоном не было сексуальных контактов?

— Нет. Он был… гомосексуалистом.

— Понятно. — Следователь смерил Мусю недоверчивым взглядом. — А вам известно, что у убитого есть жена и трое взрослых детей?

— Нет. Он мне ничего о себе не рассказывал.

— Предположим. Но как вы объясните тот факт, что в вашей тумбочке было обнаружено десять тысяч долларов?

— Никак не объясню. Я приняла три таблетки фенобарбитала и запила их стаканом «Чинзано». Я очень крепко спала.

— Вы употребляете наркотики?

— Нет.

— Но три таблетки — это очень большая доза. Нормальные люди не пьют в таком количестве снотворное.

— Я давно страдаю бессонницей. С тех пор, как…

Она прикусила язык.

— Я вас слушаю, Мария Васильевна.

— Это личное. К вашему делу это никак не относится.

— Ну хорошо. — Глаза следователя недобро блеснули. — Значит, вы спали и ничего не видели и не слышали. Прямо как страус, спрятавший голову в песок. Может, вам кто-то угрожает?

— Никто мне не угрожает.

Следователь нетерпеливо поерзал на стуле.

— У гражданина Левона были в тот вечер гости?

— Думаю, что нет. Хотя точно не могу сказать. Я не заходила в гостиную. Вернулась домой, приняла душ и легла спать.

— А где вы были?

Следователь смотрел сквозь Мусю. У него были острые колючие зрачки, и она поморщилась, как от боли.

— Мы гуляли с… другом в Коломенском.

— С другом? Вы хотите сказать, с вашим любовником?

— Этот человек не был моим любовником в том смысле, какой вкладываете в это слово вы.

Следователь хмыкнул.

— А в каком, если не секрет?

— Он был другом Левона. Дело в том, что я…

Она спрятала лицо в ладонях и всхлипнула. Все было так сложно. Вряд ли ей удастся выпутаться из этой ситуации.

— Успокойтесь. Если вы не назовете имени вашего… друга, вы, по всей вероятности, так и останетесь единственным подозреваемым в деле об убийстве гражданина Левона Сурена Абрамовича. Тем более что против вас достаточно улик.

— Улик? — машинально переспросила Муся. — Каких?

— Прежде всего эти деньги. Вполне возможно, что это ваш гонорар за убийство.

— Но какой мне было смысл убивать Левона? Он относился ко мне лучше, чем другие. Он хорошо платил.

— Кто-то заплатил вам еще лучше. За то, чтоб вы его убили.

Муся растерянно смотрела на следователя.

— Итак, как зовут вашего… друга?

— Аркадий.

— Фамилия, адрес, телефон. И не тяните, пожалуйста, время. Это не пойдет вам на пользу.

— Я не знаю его фамилии. Я звонила ему по телефону… — Муся с трудом вспомнила номер, который ей дал Левон. — Мы уславливались о месте встречи — обычно мы встречались возле гостиницы «Пекин» и ехали в какой-нибудь бар. Потом гуляли в Коломенском парке.

Следователь нажал на кнопку на столе и протянул вошедшему в кабинет лейтенанту листок бумаги.

— Проверьте номер телефона. Кто прописан по этому адресу и все остальное. Срочно. — Он повернулся к Мусе. — Убитый знал о ваших похождениях?

— Да. Это была его идея.

— Вы хотите сказать, он платил вам за то, чтобы вы стали любовницей этого Аркадия?

Муся кивнула, понимая, какое впечатление произвел на следователя ее рассказ.

— Левон очень хотел, чтобы Аркадий бывал у нас в доме. Он был влюблен в него. Аркадий сказал мне, что презирает гомиков. Поэтому Левон попросил меня стать любовницей Аркадия и…

— Так, значит, вы стали его любовницей?

— Нет. Мы договорились, что будем делать вид. Я сказала, что заплачу ему за это. Он хотел вернуть мне деньги, но я не взяла. Я устала от такой жизни, поверьте. Я так хочу покоя.

Зазвонил телефон, и следователь, молча выслушав, медленно положил трубку на место.

— Номер телефона, который вы мне только что дали, принадлежит обществу защиты животных. Там знать не знают ни о каком Аркадии.

— Но он всегда сам брал трубку, — рассеянно сказала Муся.

— Ладно. На сегодня достаточно. — Следователь встал. — Распишитесь вот здесь и можете быть свободной. Без нашего разрешения за пределы города выезжать не рекомендую. И прятаться от нас тоже не советую. На сегодня можете считать себя свободной.

Через час Муся очутилась в своей душной квартире, упала на диван и заснула как убитая.

— Если бы Топорков не увидел тебя случайно в Коломенском с этим твоим Аркадием, вкатили бы тебе лет восемь строгого режима, а то и все двенадцать. — Старопанцев смотрел на Мусю с жалостью. — Превратилась в настоящую мумию. Ну-ка ешь как следует. — Он придвинул к ней вазочку с зернистой икрой и блюдо с балыком. — Новые костюмы стоят бешеные деньги, а из старых ты скоро выпадешь. И откуда ты взялась такая доверчивая?

Муся пожала плечами и жалко улыбнулась Старопанцеву.

— Мне и в голову не могло прийти, что этот Аркаша профессиональный киллер. Мне казалось, они совсем другие.

Старопанцев игриво взъерошил ее густые темно-каштановые волосы, потрепал по щеке.

— Продолжаешь жить в волшебном мире детства. Добро со светящимся нимбом вокруг головы, а зло с чертячьими рогами. Так, что ли?

— Топорков сам познакомил меня с Левоном. Правда, потом он предупредил, что этот человек живет в мире хищников. Но я не придала его словам особого значения.

— Ладно, забудем о прошлом и будем жить настоящим. Согласна? — Он взял ее за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. — Я по тебе скучал. Там совершенно другие женщины. Они любят мужчин только за деньги. Быть мо-жет, они правы — наш мир стал таким прагматичным и суровым. Но от этого тоска берет. Когда-то нам с тобой было замечательно вместе. С тех пор что-то изменилось?

— Изменилось.

Муся зажмурила глаза и отвернулась.

— Но я все так же тебя хочу. Я очень хочу тебя, Машенька.

— Мне надоело притворяться, Саша.

— Мне казалось, ты не притворялась со мной. Я ошибался?

— Я стала другой. Образовалась какая-то пустота внутри. Как будто из меня вынули душу.

— Это пройдет. — Старопанцев вздохнул и выпил залпом большую рюмку водки. — А может, и не пройдет. Ценю твою откровенность. Я сам во всем виноват — не нужно было оставлять тебя здесь одну. Да, я совершил непростительную глупость. — Он схватил Мусю за руку, и она от неожиданности выронила вилку. — Давай уедем куда-нибудь подальше? Ты и я?

— А как же мой контракт?

— Провались он ко всем чертям. Я продам этот курятник Рябцеву, куплю яхту, и мы с тобой будем бороздить морские просторы. Ты любишь море?

— Я его ненавижу.

— У тебя связано с ним что-то плохое?

— Это было слишком хорошо, чтоб повториться.

— Бедная моя девочка. Но я так просто от тебя не отвяжусь. Ты задела во мне самое чувствительное место. Еще ни одна женщина не сказала Сашке Старопанцеву «нет». Я сделаю так, что ты полюбишь меня.

— Мне кажется, я больше не смогу полюбить. Думаю, Господь отпускает нам определенную меру любви, ненависти, радости, печали. Я исчерпала все эти ощущения до дна. Я хочу только покоя. — Она вздохнула. — Но из тех, кого я знаю, ты мне дороже всех. Если не считать Ваньки.

Она все так же пять раз в неделю изображала Мэрилин Монро, распаляя человеческую похоть до опасной отметки. Но теперь Муся снова находилась под защитой Старопанцева и могла наконец спать спокойно. Они почти не виделись, если не считать коротких встреч в клубе, где Старопанцев появлялся каждый раз с новой девицей из числа тех, которые стоят кучу баксов. Он всегда был навеселе и смотрел на Мусю мрачно и почти недобро.

Однажды в перерыве между номерами он зашел к ней в гримуборную — она только что сняла одно платье, намереваясь надеть другое, и стояла в одних туфлях на высоких каблуках и чулках с ажурной резинкой. Как и Мэрилин, Муся не любила носить белье.

Она инстинктивно закрыла грудь руками.

— Нужно запирать дверь, — сказал Старопанцев и тяжело положил ей на плечо руку.

— Там всегда сидит Тимофей.

— Металл надежней человека.

От Старопанцева сильно пахло коньяком.

— Через пять минут мне на сцену, — сказала Муся.

— Я велел объявить перерыв на двадцать минут. Нам с тобой хватит двадцати минут?

— Для чего?

— Не строй из себя целочку. Удивляюсь, как эти самцы еще не растерзали тебя на части.

— Ты потом пожалеешь, — спокойно и даже безучастно сказала Муся.

— Знаю. Ну и что? Человек всегда жалеет о том, что он сделал. Но еще больше о том, чего не сделал.

Он повалил ее на диван, и она отдалась ему без сопротивления. Ей на самом деле было безразлично, что делали с ее телом.

— Я так не хочу, — сказал он и резко встал. — Ударь меня как следует. Я заслужил.

— У меня нету сил.

— Черт! — Он стукнул кулаком о журнальный столик, оставив в полированной доске вмятину. — Зачем ты, спрашивается, живешь на этом свете?

— Сама не знаю.

— Одевайся! — Он схватил ее за запястье и заставил встать. Крепко сжал ладонями ее лицо, нежно поцеловал в холодные губы. — Запомни этот поцелуй. Это я. Пять минут назад здесь был чужой человек.

Он ушел, громко хлопнув дверью.

В декабре Муся заболела гриппом, потом воспалением легких. Старопанцев переселился к ней. Он ухаживал самозабвенно и очень умело. Она быстро пошла на поправку.

— Даю тебе времени до середины марта, — сказал он, когда у Муси уже упала температура и она начала передвигаться по квартире. Они пили на кухне чай с ромом.

— Потом ты выгонишь меня с работы? Ну да, в середине марта как раз истекает срок моего контракта. Но я только и живу своими выступлениями. Если бы не Мэрилин, я бы наверняка что-то с собой сделала.

— Слушай, а ты подала мне великолепную идею. — Он встал, засунул руки в карманы и посмотрел на нее сверху вниз торжествующе и в то же время с жалостью. — Интересно, кто научил тебя говорить всегда только то, что ты думаешь?

— Но я не всегда это говорю. Когда я бываю в N, я изображаю из себя настоящую святошу. Я так боюсь, что Ванька когда-нибудь узнает…

— Я не об этом, — нетерпеливо перебил Мусю Старопанцев. — Ты лишена напрочь чувства самосохранения. Все время балансируешь на краю пропасти и словно не замечаешь этого. А что, если я на самом деле попру тебя с работы? Приползешь ко мне на коленях?

— Да. Но ты же не любишь ничего продажного.

— Но я люблю тебя. К тому же, во мне хищный зверь уживается с кротким ягненком. Ты уже имела возможность в этом убедиться.

— Да.

— Зачем ты подсказала мне этот вариант? Я наверняка буду снова и снова прокручивать его.

— Выходит, такова моя судьба. — Она беззащитно улыбнулась. — И ничего тут не поделаешь.

— Ну, а если бы появился тот человек, с которым ты ездила на море, в тебе бы вспыхнул этот огонь, который я никак не могу разжечь?

— Он не появится. Нет.

Муся решительно замотала головой.

— Боишься?

— Наверное. Да. Очень боюсь.

— Я непременно разыщу этого типа и приволоку его сюда.

— Зачем? — удивилась Муся.

— Хочу, чтоб ты наконец поняла, что выдумала его от начала до конца. Этого своего героя-летчика с лицом американского киноактера.

— Откуда ты знаешь, какой он?

— Мне достаточно знать тебя. Ты любишь все суперкрасивое. А он наверняка успел отрастить живот, заработать плешь и пристраститься к самогонке.

— Замолчи.

— Ну наконец-то я нащупал в тебе живую струну. Браво, Старопанцев. Итак, через неделю этот парень будет сидеть вот здесь, — Старопанцев кивнул в сторону диванчика в углу, — и пялиться на тебя своими выцветшими глазками алкаша с солидным стажем. Только скажи, как его зовут и в каком регионе нашей теперь уже не столь необъятной родины его можно отыскать?

— У него семья. Взрослый сын.

— Ну, и что дальше? Сама знаешь: нет ничего вечного под солнцем и луной.

— Пусть все остается как есть.

Она посмотрела на него в упор и долго.

— Согласен, — сказал Старопанцев, в изнеможении плюхаясь на диван. — Я подозревал, что ты обладаешь даром гипноза. Но я никогда не думал, что это такая сила.

…Он позвонил ей утром пятнадцатого марта и сказал:

— Вечером улетаем в Давос.

— Но…

— Никаких «но». Помнишь пункт четыре в нашем контракте?

— Выездные гастроли. Но сегодня истекает срок моего контракта.

— Я привезу тебе новый. Условия будут еще выгодней.

— Ты и так платишь мне кучу денег. Куда мне столько?

— Глупая. Кто же говорит такие вещи работодателю? Не бери с собой ничего — все купим в Париже.

— Ты же сказал, что мы летим в Давос.

— Через Париж. Надеюсь, ты не станешь возражать?

— Нет.

Муся слышала его прерывистое — возбужденное — дыхание.

— Ты рада?

— Не знаю. Для меня это так неожиданно. Возможно, я почувствую радость потом.

…Они жили в уютном домике на краю заснеженной долины. Из окон были видны покрытые лесом склоны гор. Муся могла смотреть на них часами, чувствуя, как ее душа наконец-то наполняется долгожданным покоем. В камине уютно потрескивал огонь, в баре была выпивка на любой вкус. К тому времени, как Старопанцев возвращался с лыжной прогулки, она была достаточно пьяна, чтобы снять халат и залезть к нему под одеяло — она вдруг стала страдать от одиночества. Он отодвигался от нее почти брезгливо и, прежде чем заснуть, долго и тяжко вздыхал.

Как-то за завтраком Муся сказала:

— Ну вот мы и поменялись местами.

— Да.

— Тебя это не радует?

Он покачал головой.

— Но я стараюсь, чтобы тебе было хорошо.

— Не надо. Тебе гораздо больше идет, когда ты думаешь только о себе.

— Мне надоело быть эгоисткой.

— Это твоя сущность. Все остальное притворство.

— Прости.

— За что? — Старопанцев удивленно вскинул брови. — Ты ведешь себя идеально. Во всем виноват только я.

— Я делаю тебе больно. Поверь, это не нарочно.

— Верю. Но я, очевидно, никогда не узнаю, как ты ко мне относишься.

— Лучше, чем к кому бы то ни было.

— Я бы хотел, чтоб ты меня ненавидела. Как того парня, с которым ездила на море.

— Я на самом деле его придумала.

— Давай выпьем, — вдруг предложил Старопанцев и поднял свой бокал с шампанским. — Я так давно ждал от тебя этих слов.

— Мне было вовсе не просто признаться в этом себе самой.

— В чем?

— В том, что я… оказалась такой неверной.

Она зажмурила глаза и замотала головой.

— Что случилось?

— Мне не надо было говорить этого вслух, — прошептала она. — Я вдруг почувствовала, что свободна от всех клятв и обещаний.

Он наклонился и поцеловал ей руку.

— Но я все равно не смогу простить себе, что этим парнем был не я. Знаешь, мне вдруг захотелось в Москву. Угадай почему?

— Я не хочу выходить замуж. Даже за тебя.

— Подумай о будущем своего Ивана. У меня нет наследников.

— Спасибо. Это слишком щедрый подарок. Я его не заслужила.

Он встал и вышел за дверь в одном тренировочном костюме. Она видела, как он поднимается по склону, утопая по колено в только что выпавшем снегу. Вздохнула и налила себе полный бокал шампанского.

Старопанцев женился вскоре после того, как они вернулись в Москву. Он редко появлялся в клубе, переключив все свое внимание на супермаркет. Хотя, как уверял Топорков, клуб оставался главным источником его доходов. Муся скучала по Старопанцеву. Но вместе с тем чувствовала облегчение.

Она стала ходить в бассейн и на массаж, попыталась ограничить себя в алкоголе, хоть это удавалось ей далеко не всегда. Что касается мужчин, то она вдруг поняла, что противоположный пол действует ей на нервы. Причем все без исключения мужчины. Впрочем, она-то общалась с определенной категорией.

— Ты в монастырь, что ли, собралась? — спросил как-то Топорков.

Она улыбнулась ему в зеркало.

— А я так надеялся, что ты станешь мадам Старопанцевой. Кого-то ты, моя девочка, перехитрила. Уж не себя ли?

Она продолжала молча накладывать грим.

— Знаю, ты не любишь эти разговоры, но, судя по всему, дело идет к тому, что наш клуб продадут какому-нибудь Рябцеву или Пеструхину. Впрочем, не вижу разницы. И тот и другой имеют склонность к стриптизу и черной порнухе. Представляю, что придется тебе выделывать.

Муся опустила руки и насторожилась.

— Ну да. Они непременно захотят, чтобы прекрасная Мэрилин не просто вихляла задницей и покачивала своим сексапильным бюстом, а еще и скидывала с себя шмотки на виду у всего народа.

— Я никогда не стану это делать, — тихо, но решительно заявила Муся. — К тому же мне кажется маловероятным, что Старопанцев захочет продать курочку, которая несет ему золотые яйца.

— Он-то, наверное, и не продал бы, а вот его мадама… — Топорков сел на кушетку и достал пачку сигарет. — Представляешь, я с горя даже задымил, хоть у меня и здорово барахлит мотор. Сашка стал крепко выпивать, и эта Тигра Львовна сумела прибрать его к рукам. Ну, а ей кто-то доложил про вашу красивую печальную любовь.

— Никакой любви не было. Просто я очень уважаю Александра.

— Это не мое дело, крошка. Мое дело — не потерять работу на этом крутом вираже. Придет другой человек, а вместе с ним другие шестерки.

— Я поговорю с Александром. Сегодня же.

— Вряд ли тебе удастся ему дозвониться. Эта Гиена Леопардовна его и близко к трубке не подпускает.

— Я знаю прямой номер. Дай мне телефон.

— Через три минуты твой выход.

— Подождут.

Муся взяла у Топоркова трубку сотового телефона, набрала номер, который Старопанцев дал ей еще в те времена, когда у них все было просто и без осложнений. Она ни разу им не пользовалась, но у нее была феноменальная память на цифры. Трубку взяли после третьего сигнала.

— Я у телефона, — сказал Старопанцев, часто и прерывисто дыша.

Муся видела, как деликатный Топорков выскользнул за дверь и неслышно прикрыл ее за собой.

— Хотела услышать твой голос, — сказала она.

— Ты слышишь его. Что дальше?

— Нужно поговорить. Срочно. Ты не смог бы…

— Нет.

— Со мной случилось большое несчастье.

— В чем дело?

Его голос дрогнул.

— Я… да, я пошлю все к черту и уеду из Москвы, если ты продашь клуб Рябцеву или…

— Кто сказал тебе эту чушь?

— Об этом говорят у нас все.

— Поди и успокой их. Хотя я сам сегодня появлюсь. Тебе пора на сцену.

Она увидела Старопанцева, когда пела «I'll Die Of Love» . Он вошел через боковую дверь и остановился возле сцены. На Мусе было белое платье с корсажем, расшитым искусственными камешками. Когда пурпурно-красный луч прожектора выхватывал из полумрака ее торс, создавалось впечатление, будто ее сердце исходит капельками крови. Она увидела его и в ту же секунду поняла, что очень соскучилась по нему. Что вместе со Старопанцевым из ее жизни исчезло что-то невосполнимое.

— Следующую песню я посвящаю моему лучшему другу. Я всегда готова сделать все, что он попросит. Думаю, он чувствует по отношению ко мне то же самое, — сказала она, вытерла платочком непрошеные слезы и сделала знак оркестру. — «I'm glad you're with me again» , — запела она, обворожительно улыбаясь Старопанцеву.

Через неделю у Муси случился выкидыш. Это произошло в Крыму, где Старопанцев арендовал дом с прислугой в глухой местности у моря. Он сам вез корчившуюся от боли Мусю в Симферополь, внес на руках в операционную.

— Врачи считают, ты больше не сможешь иметь детей, — сказал он, едва Муся пришла в себя после наркоза. — И в этом виноват я.

— У меня уже есть Ванька.

Она попыталась улыбнуться Старопанцеву, у которого было прямо-таки трагическое лицо.

— Но я хочу, чтобы у нас с тобой были дети. Я давно мечтаю об этом.

— От беременности портится фигура. К тому же мне придется надолго проститься со сценой… — Она поперхнулась слезами и замолчала.

— Почему ты ничего мне не сказала?

— А что бы от этого изменилось?

— Ты, наверное, права. И все равно я был бы еще нежнее.

— Мне было замечательно с тобой, — сказала Муся и, дотянувшись до руки Старопанцева, слабо пожала ее. — Спасибо.

— Ты что, прощаешься со мной? — догадался он.

— Да. У тебя есть жена. У вас будут дети.

Он встал и отошел к окну, загородив своей широкой спиной свет.

— Я никогда не продам клуб, — заговорил он, не поворачиваясь. — Ты будешь петь там, пока тебе это не надоест. А когда надоест, я найду новую Мэрилин. Я оговорю в своем завещании этот момент. Пускай все думают, что ты бессмертна.

— Это так здорово. — Муся сглотнула слезы. — Мне очень жаль, что… Хотя нет, все случилось именно так, как должно было случиться…

Звякнуло стекло, и она подняла голову, прислушалась. Снег за окном падал беззвучно, как во сне. В одном месте он налип странным, похожим на большую кляксу пятном. Будто кто-то швырнул в стекло снежком.

Она вскочила, скатилась по лестнице, открыла дверь на холодную веранду и только в тот момент вспомнила, что босиком и в одном хитоне. Хотела вернуться в дом, но услыхала возле крыльца шаги.

Муся шагнула на ставших непослушными ногах к двери, распахнула ее с какой-то отчаянной, не имеющей под собой никаких реальных оснований надеждой.

— Я на минуточку. Увидел в мансарде свет и понял, что ты не спишь. Днем я был занят и не смог прийти. Поздравляю с Новым годом и желаю осуществления всех надежд.

Костя Казенин протянул Мусе большую коробку конфет, перевязанную широкой розовой лентой, вошел в коридор, стряхнул снег со своей пыжиковой шапки. Он глядел на Мусю с любопытством и восхищением.

— Спасибо. Но я не ем сладкого. За последнее время растолстела до неприличия. Поздравь: мне наконец дали роль романтической героини.

— Угостишь чаем?

Костя повесил дубленку на вешалку в прихожей, тщательно вытер ботинки о половик.

— Хочешь выпить за мою новую роль? — предложила Муся от какого-то еще не до конца осознанного, но от того еще более глубокого отчаяния.

— Я с этим делом завязал. Мой организм не принимает спиртного.

— Тогда я сама выпью. За свою невезучую жизнь. Иногда мне даже любопытно бывает: по какой причине человеку может так по-черному не везти в этой жизни?

— Ты любишь все драматизировать. К тому же многое, почти все, зависит от нас самих.

— От нас ничего не зависит, Костенька. — Она медленно и с наслаждением выпила мадеру. — Все решено за нас раз и навсегда. — В этом хитоне ты так желанна. — Костя потянулся, намереваясь ее обнять и поцеловать, как делал это раньше десятки раз. Она мягко, но решительно его отстранила. Потом рассмеялась и похлопала Костю по плечу.

Назад: Часть первая

Дальше: Примечания