Хмурым морозным утром, в конце суровой зимы 1941 года, в лагерь для военнопленных Шамбаррен, находившийся недалеко от Гренобля, прибыл доктор Марсель Дерэн.

Часовые были предупреждены о его прибытии.

– Вы доктор Дерэн? Замещаете доктора Бертрана?

– Да, у доктора Бертрана грипп, – Дерэн протер очки большим носовым платком. – Но ничего, через недельку-другую он встанет на ноги.

Охранник мельком взглянул на удостоверение врача. Тот и сам выглядел не слишком здоровым. Слишком тяжелое пальто висело мешком на сутулых плечах; кислое выражение лица свидетельствовало, что на подмену этот господин согласился с нелегким сердцем. Еле волоча ноги, он поплелся за дежурным по направлению к лазарету.

Дерэн был поразительно неуклюж и медлителен. С пациентами он беседовал рассеянно, подолгу рылся в своем черном саквояже, когда нужно было достать стетоскоп или термометр. Несколько раз, споткнувшись, он натыкался на немца-сопровождающего. Вот почему для канадского офицера, лежавшего на койке в углу, стала таким сюрпризом находка, которую он обнаружил у себя под одеялом после осмотра. Пальцы пленного нащупали остро заточенный напильник, смотанную в тугой клубок веревку, документы. Канадец насторожился и последние слова доктора выслушал с повышенным вниманием. Врач прописал ему снотворное, которое поможет ослабить боли, и еще сказал: если канадцу захочется передать привет заболевшему доктору Бертрану, так заботливо лечившему всех пленных, писать следует по адресу: Севастопольская улица, дом 17.

Канадец понял с полуслова. Все готово для его побега. У него есть неделя до следующей проверки, чтобы воспользоваться предоставленным шансом. Беглеца будут ждать по названному адресу. Получил ли такие же инструкции Бриджес, тоже симулировавший заболевание и находившийся сейчас на соседней койке? Ладно, это выяснится позднее. Пока же канадец наблюдал за тем, как доктор, еле переставляя ноги, продолжает свой неспешный обход. Ничего не скажешь, этот француз умен. Трудно заподозрить такого неуклюжего, бестолкового типа в чем-нибудь предосудительном. Достаточно посмотреть на то, как он подслеповато мигает глазками за толстенными стеклами очков.

После лагеря доктор Дерэн отправился в Гренобльский университет. Его походка стала чуть быстрее. Дерэну предстояло еще подменить доктора Бертрана на лекции по анатомии. В течение часа дотошно и обстоятельно он просвещал студентов по поводу рудиментов нервной системы. Когда академический час закончился, доктор Дерэн все тем же голосом мямли попросил троих студентов задержаться – профессор Бертран велел им кое-что передать.

Со студентами Дерэн беседовал по очереди. Однако предмет разговора во всех трех случаях был далек от медицины. Речь шла о времени и месте очередной операции по спасению ребенка. Кроме того, молодых людей следовало предостеречь. На прошлой неделе был провал, необходимо усилить меры безопасности, строжайше соблюдать пароли. Каждый студент получил собственный пароль, состоявший из целой системы вопросов и ответов. Кроме того, доктор вручил им по крупной денежной сумме, необходимой для оплаты услуг проводников.

Из университета доктор Дерэн шаркающей походкой направился в «Отель де Монтань». Когда он стал по коридору подходить к номеру 418, походка его вдруг изменилась, а очки с толстыми стеклами исчезли во внутреннем кармане. Дерэн постучал в дверь: три раза подряд и четыре раза погромче после паузы.

Принцесса Матильда открыла дверь и уставилась на посетителя в недоумении, не сразу его узнав.

– Жакоб! – она быстро закрыла за ним дверь. – Я тебя не ждала. Что-нибудь случилось?

– Проблема на линии. – Он пожал плечами. – Предатель. Мне следовало догадаться раньше. Они взяли одного из проводников и двух канадских офицеров, которых попросил выручить Жан Болье. – Не дожидаясь вопроса Матильды, он добавил: – Но дети в безопасности.

– Ты здесь по документам Дерэна?

Жакоб кивнул.

– Старина Бертран мне очень помогает. Еще больше, чем раньше. На этой неделе я замещаю его в лазарете для военнопленных.

Жардин усмехнулся.

На лице Матильды отразилось беспокойство.

– Не нужно этого делать, Жакоб, слишком рискованно.

Она нахмурилась.

Жакоб обнял ее за плечи и улыбнулся своей прежней, слегка дразнящей улыбкой.

– Ну разумеется, ваше высочество. Ведь вы ничего рискованного сами не делаете.

Они посмотрели в глаза друг другу, зная, как многое их связывает.

Секретный канал, созданный принцессой и Жардином, функционировал уже больше года, и все это время действовал безукоризненно, если не считать нескольких мелких проколов. Эстафета помогала переправлять еврейских детей из Парижа или так называемых «лагерей для перемещенных лиц» в Швейцарию. Обычно дорога лежала через Гренобль, где голлисты и движение Сопротивления были особенно сильны. Здесь у подпольной организации было много явок и запасных квартир. В Гренобле и его окрестностях Жакоб действовал по документам доктора Марселя Дерэна. По официальной версии, он был приглашен в университет своим старым коллегой доктором Бертраном читать лекции по неврологии. На юге, в Монпелье, Жакоб пользовался документами Жюля Леметра. Что до доктора Жардина, то считалось, что он погиб на фронте.

Эстафета заканчивалась в Швейцарии, где принцесса Матильда приняла уже больше ста ребятишек. Время от времени принцесса пересекала границу, перевозя в чемодане с двойным дном крупные суммы денег, необходимые для финансирования подпольной сети. На обратном пути принцесса захватывала с собой одного или двух детей. Во время этих рискованных операций она почти не испытывала страха. Ее импозантный вид, громкий титул, властный взгляд действовали на любых проверяющих безотказно. Кроме того, Матильда всегда тщательно прорабатывала свое алиби. Так уж оказывалось, что ее поездки во Францию всякий раз были вызваны болезнью какого-нибудь родственника, члена знатной фамилии. Дети же якобы являлись учениками частной школы, которую принцесса открыла у себя в замке Валуа. В конце концов, принцесса Матильда была известным педагогом – проверить это не составляло труда. И все же она не слишком злоупотребляла поездками во Францию, чтобы не навлекать на себя подозрений и не ставить под угрозу всю организацию.

В последний раз она и Жакоб встретились в пригороде Гренобля четыре месяца назад. Встреча получилась грустной. Жакоб только что вернулся из Парижа, пробравшись через демаркационную линию. Матильда сразу поняла, что он чем-то глубоко расстроен. Понадобилось несколько часов, прежде чем она выудила у него всю правду.

В Париже Жакоб встречался с одной из своих связных, Софи Штейн. Она и члены ее семьи носили на одежде желтые звезды, которыми нацисты помечали евреев. Софи нацепила на себя звезду Давида добровольно, потому что привыкла добросовестно выполнять любые указы властей. К тому же она не могла поверить, что ее друзья-французы могут обойтись с евреями плохо. Однако в октябре 1940 года, когда муж Софи, еврей-эмигрант, был арестован, она поняла свою ошибку. Но теперь менять что-либо было поздно – куда уйдешь из дома с двумя маленькими детьми? Кроме того, Софи продолжала надеяться, что муж вернется. Она начала сотрудничать с подпольем, помогая спасать еврейских детей.

Жакоб специально решил зайти к Софи, чтобы убедить ее бежать на юг. До него дошли слухи, которые подтверждали, что кольцо вокруг Софи сжимается.

Однако он прибыл слишком поздно. Когда Жакоб позвонил в дверь квартиры Софи, дверь ему открыл гестаповец. С первого взгляда ситуация была ясна. Софи стояла лицом к стене, держа на руках маленькую дочку. Сын плакал, схватившись за ее юбку. Лицо женщины было разбито в кровь. Перед ней стоял узколицый офицер с ледяными серыми глазами.

– Я врач, – ровным голосом сказал Жакоб. – Мне передали, что в этой квартире больной ребенок.

Немцы втащили его в комнату и бесцеремонно отшвырнули в угол.

– Если мадам Штейн не назовет нам кое-какие имена, здесь сейчас будет не один больной ребенок, а сразу два, – угрожающе процедил гестаповец.

– Я не понимаю, чего вы от меня хотите, – пробормотала Софи.

Яростным рывком немец выхватил у матери девочку и швырнул ее на пол. Та ударилась головкой о ножку стола и осталась лежать без движения. Жакоб бросился вперед.

– В нашей стране с детьми так себя не ведут! – крикнул он и с размаху двинул эсэсовца под дых. Тот сложился в три погибели, а в следующую секунду на затылок Жакоба обрушился мощный удар. Последнее, что он увидел прежде, чем потерять сознание, – слезы, текшие по лицу черноглазого мальчугана.

Когда Жакоб пришел в себя, он находился в тюремной камере. Почти сразу же начались допросы. Да, он действительно доктор Жюль Леметр. Нет, в этом доме он никогда раньше не бывал. Нет, к немцам он относится не хуже, чем все остальные, но гестаповец вел себя поистине безобразно.

Жакоба снова заперли в камеру, отобрали медицинские инструменты, одежду. Откуда-то доносились истошные вопли, не затихая ни на минуту.

Новый допрос. Нет, он не еврей. Господин офицер, должно быть, знает, что лишь двум процентам еврейских врачей дозволено заниматься медициной. Поэтому он, Леметр, просто не может быть евреем. В это время в комнату вошел офицер-француз, но допрос не прекратился. Однако доктор Леметр обрезан, не правда ли? Это выяснилось во время личного досмотра. Да, но обрезание никоим образом не связано с религией. Жакоб заготовил это объяснение заранее. В восемнадцатилетнем возрасте у него была инфекция, в результате чего пришлось сделать небольшую операцию. В истории болезни сохранилась соответствующая запись – можно проверить в больнице. Жакоб назвал время и место операции, а затем, обращаясь к французскому офицеру, потребовал вызвать адвоката, известить коллег и родных о его задержании. Ведь он не сделал ничего ужасного – просто на миг потерял контроль над собой. В конце концов Жакобу разрешили сделать один телефонный звонок, и он позвонил Жаку Бреннеру. Через два часа его освободили. А еще два часа спустя выяснилось, что Софи Штейн и ее дети исчезли.

Жакоб покинул Париж на следующий день. Он знал, что ему повезло. Связи Бреннера помогли выбраться из тюрьмы, но во второй раз этот номер не пройдет. Жардин крыл себя последними словами. Что ему стоило зайти к Софи чуть раньше! Зачем он бросился на гестаповца? Если бы не его импульсивность, возможно, Софи и ее детей еще удалось бы выручить. И в то же время Жакоб понимал, что его поступок мало что изменил. Гонения на евреев становились все более жестокими, распространялись все шире и шире.

Очутившись в Гренобле, у принцессы Матильды, Жакоб продолжал клокотать от бессильной ярости. Когда он закончил свой рассказ, Матильда сказала:

– Мы должны продолжать то, что делаем. И наш день наступит. Пока же мы с тобой помогаем несчастным испуганным детям.

Она грустно покачала головой и погладила Жакоба по руке, стараясь передать ему частицу своего тепла.

Он припал к ней так, словно от этого зависела его жизнь, словно в ее объятиях можно было забыть о страданиях и муках, заговорах и хитроумных планах, фальшивых именах и постоянной неудовлетворенности собой, о неизменной близости смерти. Они провели ночь вместе, занимаясь любовью медленно и обстоятельно, как старые, добрые друзья. Сон был глубоким и спокойным, словно мирная пауза в вихре военных невзгод.

Теперь, четыре месяца спустя, глядя друг на друга, Жакоб и Матильда вспоминали предыдущую встречу. То был миг, украденный у жизни. Миг, которому не суждено повториться. На сей раз у Жакоба было очень мало времени – его ожидали еще две важные встречи в горах, назначенные на тот же вечер. Матильда достала из чемодана деньги, которые надо было передать проводникам, ведущим беглецов опасными горными тропами. С каждым разом проводники требовали за свои услуги все больше и больше. Потом Матильда и Жакоб молча обнялись, и он исчез в морозной ночи.

Два дня спустя доктор Дерэн вновь прибыл в лагерь Шамбаррен на рутинную проверку. Еще у ворот стало ясно, что в лагере произошло ЧП. Охранников стало гораздо больше, и врача повели не в лазарет, а к коменданту, предварительно обыскав одежду и саквояж. Жакоб прекрасно понял, в чем дело. Под маской растерянно-вялого простофили он скрывал нервное возбуждение. Судя по всему, побег состоялся. Оставалось надеяться, что он увенчался успехом. Во всяком случае, охрана лагеря увеличилась по меньшей мере втрое.

Глядя на вывернутый наизнанку саквояж доктора, комендант недовольно скривился.

– Доктор Дерэн, после вашего последнего визита в лазарет оттуда сбежали двое заключенных. Что вам об этом известно?

Пухлое лицо коменданта приняло угрожающее выражение. Он прощупал своими толстыми пальцами стенки саквояжа и отшвырнул его в угол.

Жакоб изобразил на лице изумление и с опаской поглядел на офицера.

– Кому, мне? Я ничего об этом не знаю. Какое кошмарное происшествие. Очень вам сочувствую, господин комендант.

Он съежился в своем мешковатом костюме. Потом похлопал глазами, глядя на коменданта через толстые очки.

– Господин комендант, неужели вы думаете, что такой человек, как я, вернулся бы в лагерь, если был бы причастен к побегу?

На губах доктора Дерэна появилась заискивающая улыбка.

Комендант вперился в него свирепым взглядом, потом буркнул:

– Пусть занимается своими обязанностями.

Теперь каждый шаг Жакоба был под наблюдением охранников. Шаркающей походкой доктор Дерэн направился в лазарет и произвел обычный осмотр. Канадцев на месте не было. Ответная услуга Жану Болье была оказана.

После лагеря врач кружным путем направился в университет. Там он заглянул в гардероб, взял чемоданчик и проследовал на вокзал. Поезд на Тулузу прибыл вовремя. Жакоб сел в третий вагон, а незадолго до первой остановки заковылял в туалет. Там он скинул нелепый наряд доктора Дерэна и переоделся в ладно скроенный костюм. Стер с волос помаду, вернул им естественный вид. Сменил нелепые очки с толстыми стеклами на свои обычные, в роговой оправе. Документы Дерэна убрал в потайное отделение, достал оттуда удостоверение Леметра. В довершение маскарада надел мягкую серую шляпу. Когда поезд остановился на станции, Жакоб вышел вместе с другими пассажирами на перрон и поднялся в следующий вагон, двигаясь быстрой и решительной походкой делового человека.

Усевшись в кресло и вытащив из кармана старый медицинский журнал, Жардин подумал, что война научила его очень многому. И не только его. Во многих людях обнаружились способности и таланты, которые в мирное время оставались невостребованными. Жакоба поражало, сколько в его товарищах выдержки, верности, мужества, как быстро единомышленники научились понимать друг друга с полуслова. Люди, встречающиеся впервые, чувствовали и вели себя так, словно давно дружат. И еще война пробудила в душе каждого поразительный дар жить в настоящем времени, данной минутой и не задумываться о будущем, о послевоенной поре, которая воспринималась примерно так же, как в обычной жизни сладостное загробное существование. Жардина поражала хитрость и предприимчивость, которые проявлял человек, оказавшийся в экстремальной ситуации. До войны подобный оборонительный инстинкт Жакоб наблюдал только у своих пациентов, проявлявших исключительную изобретательность и находчивость, с помощью которых больные умудрялись сохранять внутреннюю логику своего психического заболевания. Теперь же эту патологическую находчивость проявляли все и каждый. И многим удавалось выбраться живыми из безвыходной ситуации, уцелеть в головоломной игре в прятки, в опаснейших акциях, где требовались невероятная ловкость и точнейший расчет. Режим оккупации будил в людях богатейшую находчивость.

Но, кроме фантазеров и смельчаков, у нас развелось и множество предателей, мрачно подумал Жакоб. Впредь нужно быть более осторожным.

«Стоглазая Надин», кислолицая невестка хозяйки «Отель дю Миди», ненавидела проклятую певицу всей душой – какое бы имя та ни носила: Латур, Ковальская или Жардин. С чего бы порядочной женщине менять имена, если ей нечего скрывать?

Во-первых, Надин не нравилось, как Сильви выглядит – как рассыпает по плечам свою белокурую гриву, как затягивается в чрезмерно облегающие платья, как горделиво шествует по отелю, словно он ей принадлежит. А ведь на самом деле гостиницей владела свекровь Надин, и со временем хозяйкой здесь станет она сама. Еще больше Надин раздражало то, как к певичке липнут все мужчины, включая ее собственного, недавно вернувшегося мужа Альбера. Стоило этой особе появиться в зале, как все они буквально пожирали ее глазами.

Итак, начиналось все с обычной неприязни. Но вскоре она переросла в настоящую манию. Надин засыпа́ла с именем Сильви на устах, видела ее во сне, просыпалась и сразу начинала думать про ненавистную певичку. Каждый день непременно происходило что-нибудь такое, что подливало масла в огонь.

Вскоре Надин стало казаться, будто Сильви повинна во всех несчастьях.

С течением месяцев черная зависть – а именно к этой категории следовало отнести эмоции Надин – приобрела налет добродетельного негодования. Рассудок услужливо помог превратить Сильви во врага общества. Для Надин певица стала символом всего, что угрожало нравственным устоям Франции: семейному очагу, родине, церкви. Сильви, дочь распущенной столицы, жители которой не имели понятия о морали и патриотизме, представляла собой страшную угрозу для порядочных людей.

С первых же дней Надин, брезгливо поджимая тонкие губки, говорила свекрови:

– Мама, не следует ли сказать новой певице, чтобы она одевалась попристойнее?

Мадам Кастельно на это мычала что-то невразумительное, оставляя слова невестки без внимания.

Иногда Надин говорила:

– Мама, у нас респектабельное заведение. Вы только посмотрите, как эта певичка заигрывает с мужчинами. Да она самая настоящая шлюха! Это просто безобразие!

Имя Сильви она никогда не произносила, словно боялась осквернить им свои уста.

Когда хозяйке надоели постоянные жалобы Надин, она устроила невестке настоящий разнос:

– Чтобы я больше от тебя этого не слышала! Ты поняла, Надин? С тех пор, как «певичка», если уж тебе нравится ее так называть, работает у меня в гостинице, дело стало процветать. У нас самый популярный ночной клуб во всем Марселе.

Мадам Кастельно посмотрела на узкое, скучное лицо невестки, на ее тощие, сутулые плечи и внезапно почувствовала нечто вроде омерзения. Женщине уже тридцать лет, а внуков все нет и нет.

– Клиенты приходят сюда не для того, чтобы любоваться, как ты торчишь за кассовым аппаратом, – со злостью добавила хозяйка. – Лучше забудь про Сильви и будь повнимательнее к Альберу.

После этой тирады мадам Кастельно величественно удалилась, тряся пышными формами.

Несколько недель Надин помалкивала, потом решила изменить тактику.

– Альбер, – сказала она мужу как-то ночью, – по-моему, певичка, которая у нас работает, – еврейка.

– Ты думаешь? – благодушно откликнулся Альбер. Это был медлительный мужчина с безвольными, смазанными чертами лица. – Вряд ли. У нее светлые волосы и голубые глаза, как у настоящей арийской богини. – Он немного подумал и продолжил: – А хоть бы и еврейка, какое нам дело? Мама знает, что делает. – Альбер щелкнул выключателем лампы. – Давай-ка лучше спать, не будем забивать себе голову всякой ерундой.

– Альбер, я на днях заглянула к ней в номер и обнаружила целую пачку продовольственных карточек.

Надин не хотелось признаваться, что она шпионит за певичкой, но, начав, остановиться уже не могла.

– У нас будут из-за нее неприятности в полиции. Нужно ее выгнать.

Альбер пошлепал губами и захрапел.

Ну и муженек у меня, подумала Надин. Настоящий трус и изменник родины.

С мстительной злобой и хитроумной находчивостью Надин выслеживала, вынюхивала, подглядывала. Она знала, что Сильви занимается спекуляциями на черном рынке, не всегда ночует у себя в номере, часто ходит в дом на холме. Однако как быть со всей этой интересной информацией? Страх перед свекровью был еще сильнее, чем ненависть к Сильви. Надин решила выждать.

Ее час настал ранней осенью 1942 года. К этому времени антиеврейская политика властей достигла своего логического завершения: сначала указы были направлены лишь против беженцев, затем они превратили французских евреев в граждан второго сорта, и вот наконец был издан приказ о депортации всех лиц еврейской национальности в концентрационные лагеря.

Сильви отлично знала, что «стоглазая Надин» следит за каждым ее шагом. Один раз невестка хозяйки даже попалась ей неподалеку от дома на холме. Но прекрасная и бесстрашная Сильви считала ниже своего достоинства обращать внимание на козни Надин. Главное, что мадам Кастельно была на ее стороне, и Сильви хорошо это знала. За два года, в течение которых Сильви выступала в ресторане, гостиница превратилась в одно из самых процветающих заведений Старого порта с многочисленной постоянной клиентурой. Неоднократно владельцы других отелей пытались переманить Сильви к себе, но всякий раз мадам Кастельно повышала своей певице жалованье, предлагала участие в прибыли. Теперь Сильви выступала только по вечерам и воскресеньям, имела собственный оркестр, обширный гардероб, в ее распоряжение были предоставлены два лучших номера. Работа в «Отель дю Миди» ее устраивала – она чувствовала себя здесь совершенно свободно.

У Сильви были более важные заботы, чем ненависть какой-то Надин, поэтому она решила проявлять чуть больше осторожности и больше не думала о хозяйкиной невестке.

Анджей Потацкий исчез и больше не появлялся. С самой весны она не имела о нем никаких вестей. Связаться с Анджеем по обычным каналам тоже оказалось невозможно. Подпольный шифровальный центр, где он работал, был разгромлен. Сильви даже не знала, удалось ли Анджею уйти. После его исчезновения Сильви чувствовала себя лодкой, лишившейся руля. Ее сводила с ума тревога за человека, заменившего ей потерянного брата.

Как ей хотелось бы, чтобы Жакоб пришел к ней на помощь, дал совет, подключил к своей опасной работе. Муж навещал ее изредка, появляясь безо всякого предупреждения с интервалами в три, шесть, иногда восемь недель. Всякий раз после его очередного визита кто-то из обитателей дома на холме исчезал, вместо выбывших поселялись новые. Сильви знала, что Жакоб руководит подпольной эстафетой, но он так и не назвал ей ни своего адреса, ни даже нового имени. Единственное, чем Сильви располагала, – номер абонентского ящика, куда следовало писать до востребования в случае какого-нибудь чрезвычайного происшествия. Жакоб наотрез отказывался посвящать Сильви в подробности своей работы.

– Это слишком опасно, – говорил он, гладя ее после объятий. – Слишком рискованно. Никто не может быть уверен, что сумеет держать язык за зубами под пыткой.

На этом обычно расспросы заканчивались.

Впрочем, их короткие ночи проходили так страстно, что для слов времени почти не оставалось. В военную пору слова стали орудием предателей, а покой и утешение давала одна лишь плоть.

Без Анджея и Жакоба Сильви стала больше времени проводить с Каролин, в доме на холме. Тому были свои причины. В апреле Каролин родила ребенка. Сильви часто шутила, что ребенок наполовину принадлежит ей. Во всяком случае, без ее участия девочка на свет не появилась бы. А произошло все так.

Вскоре после переезда в Марсель Сильви заметила, что Каролин смотрит влюбленными глазами на Йозефа Риттнера, австрийского еврея, чье спокойное мужество помогало обитателям дома сохранять человеческий облик. Это был высокий, осанистый мужчина с некрасивым лицом и лучистыми карими глазами, заставлявшими забыть о неправильности черт. У Йозефа были большие, ловкие руки, уверенные движения которых вселяли в людей бодрость и спокойствие.

Каролин не сводила с него глаз, бросалась выполнять любую его просьбу или поручение. Прошло полгода, а Риттнер по-прежнему продолжал вежливо именовать ее «мадемуазель». Тогда Сильви решила взять дело в свои руки. С ее точки зрения, в эти тяжелые времена безответные любовные воздыхания были непозволительной роскошью. К тому же Каролин не помешала бы крупица счастья. В последние годы подруга Сильви сделалась слишком уж тихой, словно преждевременно состарилась. Казалось, что бурное существование Сильви заменяет бедняжке Каролин собственную жизнь.

Сильви, когда ее мысли не были всецело заняты собственными проблемами, могла совершать поступки большой душевной щедрости.

Однажды она пригласила Каролин прогуляться с ней под кипарисами, росшими в парке, за старой усадьбой. Когда они отошли от дома подальше, Сильви взяла подругу под руку и сказала:

– Каролин, ты слишком много работаешь. Давай-ка я одолжу тебе свое синее платье, которое ты так любишь, сделай прическу и отправляйтесь с Йозефом в оперу, а потом поужинайте в ресторанчике «Кастельмуро». Вам обоим не помешает немного развеяться.

Каролин запаниковала:

– Ты сошла с ума! Нельзя подвергать Йозефа такому риску. Его могут остановить для проверки документов! Да и потом, – тихо добавила она, – у меня не хватит смелости пригласить его.

– Ты же его любишь! – потеряла терпение Сильви. – Я знаю! Надо что-то с этим делать. Так больше не может продолжаться. Не желаю больше видеть, как вы обмениваетесь никчемными любезностями.

Каролин вспыхнула, выдернула руку.

– Ну скажи хоть что-нибудь, – взмолилась Сильви. – Сделай что-нибудь. Не можешь отправиться с ним в город, просто пригласи его в свою комнату. Ты же знаешь, что он не возьмет инициативу на себя. Во-первых, он здесь гость, и к тому же еще и еврей. Большинство из наших постояльцев уверены, что дом принадлежит тебе и что ты здесь главная.

Каролин развернулась и зашагала прочь.

– Постой! – крикнула Сильви ей вслед. – Если ты ничего не предпримешь, я возьму это дело на себя.

– Ты не посмеешь! – крикнула Каролин, рассерженно глядя на подругу.

– Еще как посмею! Ты меня знаешь. Даю тебе неделю срока.

Подруги сердито уставились друг на друга, совсем как в школьные годы, когда они частенько ссорились. Лицо Сильви приняло дерзкое и насмешливое выражение, а Каролин обиженно насупилась, упрямо выпятила подбородок. Вдруг в ней произошла перемена, она как бы вновь стала сама собой. Сильви поняла, что ее вызов принят.

Когда неделю спустя она вновь появилась в доме на холме, с первого взгляда стало ясно, что положение изменилось. Каролин и Йозеф обменивались многозначительными взглядами, в движениях подруги Сильви появилась особая легкость, в уголках губ таилась нежная улыбка.

– Ну как? – шепотом спросила Сильви после скудного обеда, который в этот день готовился на восемь человек.

– Ах, Сильви, он – просто чудо, – воскликнула Каролин, покраснела и крепко обняла свою подругу.

– Вот и отлично. Ты заслуживаешь немножко счастья.

И влюбленные действительно были счастливы. Их чувство наполнило дом светом и надеждой. Каролин стала необычайно активной, она заражала своим оптимизмом беглецов, помогала им избавиться от кошмарных воспоминаний, от страхов перед грозным будущим. Казалось, что ровная улыбка Йозефа и младенец, созревающий в чреве Каролин, постоянно увеличивали этот неиссякающий источник энергии. Никогда еще Каролин не была такой красивой.

Даже в то злосчастное воскресенье, когда повесился Вальтер, беглец, находившийся в доме на холме дольше всех, Каролин быстро уняла дрожь и бросилась успокаивать и утешать остальных. Бедный Вальтер долго копил силы для трудного и опасного путешествия через Пиренейские горы. Он стремился попасть в новый мир, на Американский континент, но в последний миг выдержка подвела его.

Вечером Йозеф рассказал обитателям дома на холме одну из своих историй, помогавших им скрашивать монотонное и уединенное существование. Обняв Каролин за плечи, Риттнер начал свой рассказ о немецком мальчике, больше всего на свете любившем книги. Тихий, незаметный ребенок стал сначала юношей, потом мужчиной; всю свою жизнь он собирал книги и стал обладателем бесценной библиотеки. В ней нашла отражение вся история Европы; были там и инкунабулы, и рукописные книги с цветными миниатюрами, и философские трактаты, и романы, и каббалистические письмена. Библиофил мог читать по-немецки, по-французски, по-древнегречески, по-древнееврейски и на латыни. Со временем на полках рядом с древними фолиантами стали появляться брошюры с короткими, похожими на эпиграммы историями и эссе, в которых чувствовался тонкий, пытливый и язвительный ум. Это были сочинения владельца библиотеки.

Когда Гитлер и его приспешники решили, что за исключением «Майн кампф» и сочинений подобного рода книг на земле быть не должно, прекрасная библиотека погибла в огне. Библиофил, раздавленный морально и физически, лишившийся возможности зарабатывать на жизнь своей профессией, перебрался к друзьям во Францию. Он оплакивал свою библиотеку, погибший маленький мир, который вбирал в себя всю Вселенную. Этот тихий человек попытался бороться со своими врагами единственным доступным ему способом – продолжал писать. Но дни его были наполнены горечью, силы иссякали. Друзья рассказывали ему о новом мире, расположенном за океаном, где он сможет собрать новую библиотеку. Но воспоминания об утрате лишали библиофила энергии, делали его поступь тяжелой и неуверенной. Ему казалось, что погибшая библиотека – невосполнимый урон не только для него лично, но и для всего света. Целые века цивилизации были безвозвратно утеряны. Друзья говорили о надежде, рисовали картины новой цивилизации, более совершенного мира, но молодой человек слушал их без внимания, ослепленный своей болью. Задержавшись на пороге нового мира, он понял, что никогда не сумеет сбросить с плеч скорбь по миру старому. И тогда он шагнул назад, решив, что лучше быть похороненным вместе с прошлым и оплакиваемой им культурой. Он не захотел омрачать своей печалью наше с вами будущее.

Когда Йозеф закончил свой рассказ, у всех присутствующих в глазах стояли слезы.

– Ведь это о Вальтере, да? – спросила Сильви. – А я и не знала…

Некрасивое лицо Йозефа осветилось мягкой улыбкой, и он любовно погладил Каролин по животу.

– Вот ангел нашего будущего, – тихо сказал он. – Наша задача – готовиться к его появлению.

Каролин просияла.

Ребенок родился в апреле – маленькая багроволицая девчушка с огромными карими глазами. Ее назвали Катрин. Йозеф сам принимал роды, и, глядя на гордого отца, на заботливую мать, Сильви вспоминала о Лео и о Жакобе. Самобичевание было несвойственно этой женщине, но она поняла, сколь многого был лишен Жакоб в первые месяцы жизни своего сына. Ничего, подумала она, я все исправлю, все компенсирую. Вот закончится война… Вот разобьем проклятых бошей, освободим Польшу, Францию… Сильви скучала по маленькому сыну, по Жакобу, по Анджею.

А забот с каждым днем становилось все больше. Каролин уже не могла в одиночку вести дела по хозяйству, по нескольку раз в день ходить в Марсель – то за продуктами, то по официальным учреждениям. Французская экономика была на последнем издыхании, обескровленная поборами на содержание военной машины оккупантов. Товаров и продуктов с каждым днем становилось все меньше и меньше, а доставать их делалось все труднее. Нанимать прислугу обитатели дома на холме не смели – боялись предательства. Вот почему основная ноша хозяйственных забот легла теперь на плечи Сильви, хоть Йозеф и остальные делали все, что могли. Но Сильви это не тяготило. Главное, что Каролин была счастлива. Никогда еще подруги не были так близки, как сейчас. Каролин постоянно обращалась к Сильви за советом, за помощью, да и просто, желая поделиться своим счастьем. Ведь маленькой жизни, возникшей под крышей этого дома, могло бы и не быть, если бы не Сильви.

Вот о чем думала Сильви ранним сентябрьским утром, возвращаясь в дом на холме. Она была очень собой довольна – удалось достать бараний бок, да еще кусок мыла, столь необходимого для стирки пеленок маленькой Катрин. Сильви очень хотелось побыстрее вновь увидеть малютку – та росла и развивалась столь стремительно, что за последние три дня в ней опять наверняка произошла какая-нибудь разительная перемена.

Подъездная аллея, ведущая к особняку, как обычно, пленяла взор величавым спокойствием. Сначала показалась вереница высоких тополей, рельефно выделявшихся на фоне синего неба; затем появился сам дом, выстроенный на самом краю обрыва, под которым расстилалось неподвижное море. В усадьбе всегда было тихо, поэтому сначала Сильви не заподозрила ничего дурного. Когда она выбралась из автомобиля, в кустах раздался легкий шорох. Сильви увидела, что из зарослей выглядывает маленький мальчик.

– Габриэль, ты играешь в прятки? – улыбнулась она.

Этот мальчик появился в доме всего две недели назад – человечек с затравленными, не по возрасту мудрыми глазами, по которым безошибочно можно было распознать беглеца. Сильви не хотелось думать о том, что повидали на своем коротком веку эти глаза, но кудрявый Габриэль из Берлина, лишь недавно научившийся кое-как объясняться по-французски, ей сразу понравился. Она протянула руки ему навстречу и тут вдруг заметила, что мальчик плачет.

– Что случилось, Габриэль? Ударился?

Он покачал головой. Сердце Сильви пронзила тревога.

– А остальные? Где остальные? – негромко спросила она.

– Их нет. Приехала полиция. Остался только я. – По впалым щекам покатились слезы. – Два дня назад. Я играл в парке. Я пришел, а они все садятся в большую машину. Я спрятался.

Сильви прижала его к себе, лихорадочно пытаясь собраться с мыслями.

– Пойдем со мной. – Она потянула ребенка к дому и увидела, что он заперт.

– Ты что, спал на улице?

Он покачал головой и показал на открытое окно.

– Молодец, умница.

Сильви погладила его по голове, открывая дверь ключом.

Дом, еще недавно отличавшийся элегантным убранством, выглядел так, словно по нему промчался ураган. Повсюду валялись бумаги, книги, перевернутые стулья. Антикварный фарфор мадам Жардин, главное украшение просторной гостиной, превратился в груду черепков. Сильви огляделась по сторонам и содрогнулась – она представила себе, что происходило здесь два дня назад. Не переставая говорить Габриэлю какие-то утешительные слова, она вывела его наружу и закрыла дверь на ключ. Мозг ее отчаянно работал. Куда всех увезли? Где Каролин? Где маленькая Катрин?

Надо собраться с мыслями, решила она. В первую очередь необходимо позаботиться о Габриэле. Сильви мчалась по извилистым улочкам старого Марселя по направлению к отелю «Алжир», где обычно она встречалась с Жакобом. Сильви знала, что владелец гостиницы связан с подпольной организацией. Габриэль будет здесь в большей безопасности, чем в «Отеле дю Миди». Старина Вассье поймет все без лишних слов. Сильви сказала, что хочет поговорить с ним наедине, и ее провели в пыльный кабинетик, пропахший запахом табака и нестиранного белья. Увидев ее, Вассье вскочил с кожаного кресла проворно, как юноша. Его сморщенное черепашье личико как всегда имело насмешливо-задумчивое выражение, не позволявшее определить, о чем на самом деле думает этот человек.

– Это вы, мадемуазель Латур? Видеть вас – истинное наслаждение.

Сильви коротко улыбнулась и сразу перешла к делу.

– Господин Вассье, моему попечению доверили маленького кузена. Мне кажется, что ему будет спокойнее у вас, чем в «Отеле дю Миди» – там слишком шумно. – Она целомудренно потупила глаза. – Вы ведь понимаете, с моей работой… Могли бы вы приютить у себя мальчика на несколько дней?

– Конечно, дорогая. – Вассье по-отечески погладил ее по руке.

– Его скоро заберут, – добавила Сильви со значением.

Вассье провел пухлой ладонью по лысому черепу, словно приглаживал несуществующую прическу.

– Не волнуйтесь, милочка. Приводите своего мальчика к мадам Вассье.

Сильви вышла на улицу, а когда вернулась в кабинет с Габриэлем, там уже была госпожа Вассье, маленькая старушка, похожая на птичку.

– Как мило! – воскликнула она. – У нас поживет кузен мадемуазель Латур. Ты будешь помогать мне по хозяйству, деточка? Как тебя зовут?

– Габриэль, – ответила Сильви.

– Иди сюда, Габриэль, – сказала старушка, притягивая ребенка к себе.

Тот смотрел на Сильви испуганными глазами, и она ободряюще ему улыбнулась.

– Я вернусь тебя проведать, Габриэль. Будь умницей.

Она пошла прочь, чувствуя на себе этот тяжелый, безнадежный взгляд. У детей не должно быть таких глаз! Ведь Габриэль всего на несколько лет старше Лео, у которого личико всегда было веселым и безмятежным. Сильви содрогнулась. Слава богу, она послушала умного совета и перевезла Лео в Португалию, к бабушке и дедушке. Там мальчик в безопасности.

Однако времени предаваться праздным раздумьям не было. Сильви быстро направилась по узким, шумным улицам к почтовому отделению и отправила Жакобу записку. Она впервые осмелилась воспользоваться адресом, оставленным ей для чрезвычайных ситуаций. «Никого не осталось. Пожалуйста, приезжай». Вместо подписи она поставила «с», не зная, написала она слишком мало или слишком много. Ничего, Жакоб поймет. Потом Сильви вернулась к себе в отель, чтобы обдумать план дальнейших действий.

По слухам, ходившим в Марселе, она знала, что большинство еврейских беглецов, пойманных полицией, переправляются в печально известный лагерь Гур, находящийся в предгорьях Пиренеев. Рассказывали, что в холодное зимнее время люди умирали там от голода, тифа и дизентерии. Однако Каролин не еврейка, ее могли отправить в какое-то другое место. Сильви считала, что ее главный долг – вызволить из беды подругу. Может быть, Каролин не арестована, а отправилась на розыски Йозефа? Немного подумав, Сильви исключила такую вероятность. Каролин задержали вместе с остальными. Если так, то ее имя должно содержаться в каких-то официальных списках. Единственное, чему местные французские власти научились у немцев – это аккуратности и дотошности в бумажной работе. Для всего существовали свои списки, перечни, документы и формуляры. Именно поэтому подделка официальных бумажек стала профессией прибыльной и даже почетной.

Нужно как можно быстрее получить доступ к документации. И, кажется, Сильви знала, как это сделать без рискованного визита в полицейское управление.

Она надела свой самый шикарный шерстяной костюм, тщательно уложила волосы и надела шляпку с щегольским павлиньим пером. На выходе из отеля Сильви столкнулась со «стоглазой Надин». Вместо обычного неприязненного кивка невестка хозяйки внезапно остановилась и спросила:

– Как поживаете, мадемуазель Латур?

В ее голосе, злорадной ухмылке, торжествующем блеске глаз было что-то такое, от чего Сильви замерла на месте. Она словно прозрела, все стало окончательно ясно. Конечно, во всем виновата Надин. «Стоглазая Надин», Надин-предательница, Надин-шпионка, следившая за ее походами в дом на холме. То-то она вся светится злобной радостью! Сильви размахнулась, собираясь влепить гадине пощечину, но удара не последовало. Она лишь распрямила плечи, презрительно взглянула на коротышку Надин сверху вниз и со скучающим видом ответила:

– Прекрасно, мадам. Спасибо. Но у вас вид весьма нездоровый.

Это произошло так быстро, что поначалу Надин показалось, будто ей померещились и занесенная для удара рука, и эти дерзкие слова. Поняла ли Сильви, чьих это рук дело? Пусть знает! Пусть зарубит себе на носу, что Надин сильнее. Глядя вслед удаляющейся Сильви, которая деловито и вместе с тем беззаботно направлялась к выходу, Надин почувствовала, что чувство торжества улетучивается. Не в силах сдержаться, она бросилась следом.

– Теперь вы видите, мадемуазель Латур-Ковальская, – прошипела она, сверкая глазами-бусинками, – со мной ваши фокусы не проходят. – На хищном смуглом личике застыла мстительная гримаса. – Ваши грязные евреи получили по заслугам. Да и ваши дни тоже сочтены.

Надин зло осклабилась.

– Ты лучше начинай считать свои собственные дни, подлая гадина, – прошипела Сильви. – И твоя семейка тоже. Предательница!

Бросив на Надин ледяной взгляд, Сильви удалилась, а невестка хозяйки осталась на месте, испытывая глубочайшее удовлетворение. Теперь эта зазнайка, эта сука будет знать свое место, раз и навсегда уяснив, кто здесь главный.

Но радость Надин продолжалась недолго. В тот же самый вечер, за полчаса до назначенного выступления, Сильви объявила, что покидает «Отель дю Миди». Мадам Кастельно умоляла ее остаться, но тщетно. Придя в отчаяние, хозяйка спросила, в чем причина. И тогда Сильви коротко ответила:

– Спросите у своей невестки.

Мадам Кастельно поняла все сразу и без слов. Она не стала проводить следствие, а влепила невестке пощечину, которую та накануне избежала. Оплеуха получилась на славу. Надин сразу скисла.

Сильви наняла уличного мальчишку дотащить ее чемоданы до отеля «Алжир». Она решила, что будет разумнее на время уйти в тень, чтобы заняться спасением Каролин и Катрин. В тот же день она направилась на виллу Пастре к графине, с которой в последнее время подружилась. Знакомы они были уже давно – Сильви несколько раз бывала в этом величественном доме с просторной готической верандой. Графиня Пастре жила в Монредоне вблизи от городской черты. Вилла была окружена обширным парком. Здесь собирались художники и писатели, выбравшиеся из оккупированной зоны в свободный город Марсель. Атмосфера в доме царила раскованная и непринужденная.

В первый раз Сильви Ковальскую сюда привел знакомый художник. Многое на вилле напоминало беззаботные парижские дни, канувшие в Лету. Графиня, в жилах которой текла часть русской крови, с большой симпатией отнеслась к молодой женщине, называя ее сестрой-славянкой. Она пригласила Сильви бывать у нее дома запросто.

И вот настало время воспользоваться этой дружбой. Сильви знала, что у графини множество влиятельных знакомых, с помощью которых можно будет выйти на чиновника, знающего, где искать Каролин. Расчет оказался верным – графиня сразу же предложила свою помощь. Но требовалось время, а ожидание всегда давалось Сильви с трудом.

Несмотря на многократные просьбы Вассье, петь в отеле «Алжир» она отказывалась. Мучительные часы ожидания Сильви скрашивала тем, что пыталась возродить к жизни потухшие глаза Габриэля. Это стало для нее чем-то вроде священной миссии. Сильви суеверно решила, что если добьется успеха, то с Каролин будет все в порядке. Поэтому она закармливала мальчика дефицитным шоколадом, которым в свое время одаривали ее поклонники. Вдвоем с Габриэлем они гуляли вдоль моря. Сильви рассказывала ему, как называются плывущие мимо корабли, говорила, что на таком корабле в один прекрасный день он уплывет в новый, далекий мир, где шоколаду видимо-невидимо. Сильви гладила его по волосам, обнимала, чувствуя, что ребенку необходимо обычное человеческое тепло. Габриэль всегда был вежлив, деликатен, за все благодарил, но глаза его оставались все такими же затравленными. Мальчик словно видел перед собой одну и ту же страшную картину, смысл которой не мог уяснить. Тогда Сильви стала читать ему на ночь «Графа Монте-Кристо» – потрепанный томик она обнаружила у себя в номере. Поскольку ребенок недостаточно хорошо владел французским, для большей ясности Сильви иногда разыгрывала перед ним целые маленькие спектакли. Во время одного из этих представлений – на седьмой день – Габриэль вдруг засмеялся. Это был обычный детский смех – веселый и беззаботный. Сильви прижала мальчика к себе. Ночь они провели в одной постели, обнявшись.

На следующий день Сильви получила записку, в которой было одно-единственное слово: «Гур». Итак, ее худшие опасения сбылись. Еще три дня Сильви ничего не предпринимала, надеясь, что получит весточку от Жакоба. И все же она не сидела сложа руки – старалась как можно больше разузнать о лагере, куда попала Каролин. Ей помогали Вассье и его друзья.

Постепенно составился план. Для того, чтобы его осуществить, нужно было раздобыть письмо от высокого военного начальства. Сильви обратилась за помощью к своим знакомым из подполья, которым не раз помогала в минувшие месяцы.

На сей же раз она просила их об одолжении. В результате ее снабдили внушительным письмом на официальном бланке с поддельной подписью. От Жакоба по-прежнему не было ни слова.

Терпение Сильви лопнуло, она решила действовать на свой страх и риск.

Захватив с собой все талоны на бензин, она села в свой большой «ситроен» и отправилась в путь. По мере приближения к отрогам Пиренеев дождь лил все сильнее, а небо приобретало серый, стальной оттенок. Сильви гнала машину по размытой дороге на предельной скорости. Заночевала она в маленькой деревушке. Под окнами старой пустующей гостиницы свирепо рокотал разбухший от ливней ручей. Утром все вокруг окуталось промозглым туманом. Завернувшись в пальто, Сильви очень медленно двинулась по узкой, извилистой дороге к деревне Гур. Видимость была почти нулевая. Следовало торопиться, чтобы попасть в лагерь не слишком поздно. Сильви нашла в тумане лагерные ворота лишь перед полуднем, когда из-за туч выглянуло тусклое зимнее солнце.

Услышав грозный оклик часового, Сильви остановила машину. Глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, и решительно хлопнула дверцей. Ее золотистые волосы развевались по ветру, элегантное пальто черного кашемира распахнулось, обнажая ноги в прозрачных шелковых чулках. Сильви была похожа на кинозвезду, отправляющуюся на шикарный банкет.

– Я приехала к господину коменданту, – сказала она часовому таким тоном, что было ясно – встреча назначена заранее.

Солдат с любопытством оглядел красотку и уже более миролюбивым тоном сказал:

– Господина коменданта в лагере нет.

– Но как же так! – воскликнула Сильви. – Я специально приехала, чтобы его увидеть. У меня письмо, – она понизила голос до шепота, – от очень важной персоны из Виши.

Часовой был в явном затруднении. Сильви видела, что он колеблется, не зная, верить ей или нет. Вполне возможно, что эта дамочка говорила правду. Чтобы преодолеть его сомнения, она напористо продолжила:

– Дело необычайной важности. Очень срочное. Если нет коменданта, вызовите заместителя.

Она властно повысила голос и нетерпеливо топнула туфелькой на высоком каблучке. Еще раз оглядев ее с ног до головы, солдат жестом подозвал напарника и попросил Сильви предъявить документы. Она небрежно сунула ему под нос удостоверение, после чего часовой и его напарник долго о чем-то шептались.

Сильви ждала, вдыхая мерзкие ароматы лагеря, ослабить которые был не в силах даже морозный воздух. От бараков несло экскрементами и чем-то еще – запахом давно не мытых человеческих тел. Сильви почувствовала, что ее тошнит. Шло время – пятнадцать минут, двадцать, тридцать. Солдат, отправившийся к начальству, все не возвращался. Сильви расхаживала перед воротами, дыша зловещим воздухом смерти. Когда посланный наконец вернулся, страх и тошнота прошли, уступив место жгучей ярости. Подогреваемая этим чувством, Сильви стала играть свою роль еще самозабвеннее, еще правдоподобнее.

От такого напора низкорослый, невзрачный человечек, принявший роскошную посетительницу у себя в кабинетике, сразу опешил и растерялся. В мрачной атмосфере концлагеря Сильви, с ее гладкой кожей, элегантной походкой и цветущим видом, производила впечатление особы влиятельной и могущественной. Держалась она прямо, решительно, не давая повода для малейших подозрений.

– Произошла ошибка, – сразу заявила она, поздоровавшись с заместителем коменданта. – Сюда по ошибке доставили мою кузину Каролин Бержэ. Я приехала забрать ее.

– Но это невозможно, мадемуазель. У нас свой порядок и свои приказы.

Сильви бросила на него презрительный взгляд и выпрямилась в полный рост.

– Еще как возможно. Если бы ваш комендант был на месте, он сразу понял бы, как вести себя в подобной ситуации.

Сильви немного помедлила и, словно решив, что собеседник достоин ее доверия, села на стул и с обворожительно-таинственным видом продолжила:

– Понимаете, это очень деликатное дело. У моей кузины роман с очень… очень влиятельным генералом. – Она понизила голос до шепота, чтобы стоявший у двери солдат не услышал. – Каролин приехала на юг, чтобы родить ребенка. Я не знаю подробностей, но каким-то образом она оказалась среди евреев и попала в полицию. Прекрасно понимаю, что Каролин не сочла для себя возможным воспользоваться именем своего покровителя, чтобы выбраться из этой неприятности… – Сильви порылась в сумочке. – Вот, прочтите. Он хочет, чтобы я забрала и Каролин, и ее ребенка.

Она протянула офицеру письмо.

Тот медленно прочел его и вновь посмотрел на Сильви. Она спокойно ждала, явно не сомневаясь в успехе дела. Но помощник коменданта колебался. Он был человеком не слишком смелым, а тут речь шла о безусловном нарушении установленных правил. Вся жизнь этого офицера строилась на беспрекословном выполнении инструкций, поэтому, откашлявшись, он отвел глаза в сторону.

– Господин комендант вернется в пять часов. Вам лучше подождать. – По-прежнему глядя в сторону, офицер поднялся. – Можете посидеть в соседней комнате.

Оставшись одна в холодном казенном помещении, Сильви не на шутку испугалась. Ей казалось, что ожидание никогда не закончится. Из окна были видны ряды бараков. В одном из этих отвратительных сооружений сейчас находятся Каролин и Катрин. Надо немедленно действовать, иначе могут не выдержать нервы.

Решительно стуча каблучками, Сильви направилась к выходу.

– Хочу подышать воздухом, – сказала она охраннику.

Офицер кивнул, и солдат последовал за ней.

Сильви шла мимо угрюмых бараков, заглядывала внутрь, видела серые, вялые лица, пустые, лишенные какого-либо выражения глаза. Мимо нее проковыляла колонна заключенных – плечи опущены, ноги подгибаются под тяжестью тел. Один из мужчин упал, и приклад винтовки часового с размаху опустился на его тощие ноги. Подавив готовый вырваться крик, Сильви отправилась дальше. Было холодно. Сырой пронзительный ветер бросал ей в лицо волны отравленного воздуха. Сильви содрогнулась. А вот и сектор, где содержались женщины. Она увидела очередь из женщин и маленьких детей. В исхудалых, синих от холода руках были зажаты оловянные миски. Раздатчик наливал в них из большого котла жидкую кашу. Женщина, только что получившая пайку, вдруг пошатнулась и уронила миску. Каша разлилась лужицей по каменистой почве.

– Дура неуклюжая, обойдешься теперь без жратвы! – прорычал хриплый бас.

Женщина, как слепая, не оглядываясь, побрела дальше. Кто-то поднял и подал ей упавшую миску, и несчастная рассеянно прижала ее к груди.

Сильви во все глаза смотрела на сгорбленную, еле передвигавшуюся фигуру. Вьющиеся волосы с проседью, серое, покрытое морщинами лицо, пустые темные глаза. Не может быть! Сильви замерла на месте, потом решительно направилась к женщине и взяла ее под руку. Часовой попытался вмешаться, но Сильви прошипела:

– Не трогай меня! Немедленно отведи меня к коменданту. Вы только посмотрите, что они сделали с моей кузиной!

Она обняла Каролин за плечо, чтобы та двигалась чуть быстрее. Каролин была похожа на автомат, она явно не узнавала свою подругу и смотрела как бы сквозь нее.

– Катрин, где Катрин? – прошептала Сильви.

Никакого ответа. И тут Сильви все поняла. Она с ужасом взглянула на руки Каролин – туда, где следовало бы находиться маленькой девочке. Кошмарный запах вновь обрушился на Сильви со всей силой. Она потащила Каролин прочь из этого проклятого места, подальше от мрачных бараков и изможденных лиц.

Когда они приблизились к штабу, им навстречу решительной походкой направился офицер.

– Куда это вы собрались, мадемуазель?

Сильви холодно взглянула на его нашивки.

– Я приехала, чтобы повидаться с вами. Я забираю отсюда свою кузину. – Голос ее звучал резко, возмущенно. – Смотрите, до какого состояния вы ее довели! Все из-за вас, из-за вашей идиотской ошибки!

Она накинулась на коменданта с неподдельной яростью.

– Я буду жаловаться! На самом высоком уровне! И уверяю вас, графиня д'Эпиналь меня поддержит.

Комендант хотел ее перебить, но Сильви не дала ему вставить и слова:

– А когда выяснится, почему погиб ребенок моей кузины и генерала…

Она оставила предложение незаконченным, чтобы угроза прозвучала еще страшнее.

Офицер не выдержал ее дерзкого, возмущенного взгляда.

– Но мадемуазель, – пробормотал он сконфуженно. – Я ведь сам никого не арестовываю. Я всего лишь управляю этим лагерем.

– Ну, если так, – презрительно хмыкнула Сильви, – позаботьтесь, чтобы нас немедленно отсюда выпустили.

Лишь когда они отъехали от лагеря миль на пять, Сильви остановила машину. За все это время Каролин не произнесла ни единого слова. Сильви обняла ее, но та оставалась неподвижной. Между подругами пропастью пролегла смерть маленькой девочки, и не было слов, которыми можно было бы утешить несчастную мать.

– Я отвезу тебя домой, Каролин. – Сильви погладила Каролин по грязным, нечесанным волосам. – Домой.

– Лучше бы ты оставила меня там, – глухо произнесли потрескавшиеся губы.

Сильви обняла подругу еще крепче.

– Лучше бы я осталась там умирать, – прошептала Каролин.

Потом наступило молчание.

Сильви повела машину дальше. Она забыла о холоде и ненастье, чувствуя прилив неистовой, очищающей ненависти. Волна лютой злобы, поднявшаяся из самых глубин души, смыла страшные картины, виденные в лагере, и с особой отчетливостью перед Сильви предстало ненавистное лицо Надин. Стоглазая гадина показалась ей олицетворением всех враждебных сил, вся мерзость мира сосредоточилась в этой гнусной физиономии. Каролин спасена, и теперь можно заняться местью. Та, кто повинна в случившемся несчастье, заплатит сторицей.

Когда в послевоенные годы Сильви рассказывала о том, как ей удалось вытащить Каролин из концентрационного лагеря, люди смотрели на нее с недоверием.

Им казалось невероятным, что все произошло так просто. Но и представить себе кошмар, царивший в немецких концлагерях, они тоже были не в состоянии.

Минувшая война, наполненная повседневным героизмом и будничным зверством, была недоступна пониманию людей, живших в мирное время.

Жакоб прибыл в Марсель под Новый год, вскоре после того, как немецкие войска оккупировали всю французскую территорию. Раньше выбраться на юг Жакоб не смог. Он получил послание Сильви слишком поздно. Хотел сразу же отправиться к ней, утешить, помочь. Но чувство долга и другие, более важные задания возобладали над личными эмоциями. Кроме того, Жардин безошибочным инстинктом чувствовал, что, встретившись с женой в подобных обстоятельствах, подвергнет смертельной угрозе себя и своих товарищей.

По мере того, как союзники начали наносить ощутимые удары по германской военной машине, репрессивная политика оккупационных властей делалась все жестче. Полиция свирепствовала, активизируя меры по уничтожению еврейского населения и участников Сопротивления. Жакоб давно уже беспокоился за дом на холме, тревожился за жену, появлявшуюся там слишком часто. Еще до получения записки от Сильви он решил, что подпольную деятельность в доме отца пора прекращать. Новая партия беглецов отправится в иное убежище. Увы, это решение запоздало.

По своим каналам Жакоб быстро выяснил, что задержанных отправили в лагерь Гур. Зимой он провел там несколько недель в качестве врача – среди заключенных разразилась эпидемия тифа. Из шестнадцати тысяч человек больше тысячи умерли от голода и болезней. Жакоб знал, что устроить побег из лагеря – дело вполне реальное. Несколько раз его люди уже проделывали подобные операции. Но возвращаться в Гур лично было бы слишком рискованно. Поэтому Жардин решил установить контакты с представителями Красного Креста и медперсоналом лагеря. Через три дня после того, как Сильви вытащила Каролин из концлагеря, машина Красного Креста благополучно вывезла из Гура двоих заключенных. Одним из них был Йозеф Риттнер. Лишь позднее выяснилось, что Риттнер был арестован вновь при неудачной попытке перейти Пиренеи. Женщины под именем Каролин Бержэ люди Жакоба в лагере не обнаружили.

В Марсель Жакоб приехал, чтобы попрощаться с Сильви. Оккупация немцами южной Франции предписывала новую стратегию Сопротивления. Теперь Жардин должен был уйти в подполье, настал момент вооруженной борьбы. Любые контакты с Сильви отныне станут невозможны – они будут чреваты смертельной опасностью и для нее, и для организации. Жакоб очень хорошо понимал, что любовь к Сильви – его самое уязвимое место. И все же желание увидеть ее еще раз, заключить в объятия было сильнее доводов разума.

Однако Жакоб не представлял себе, а каком состоянии находится Сильви. Узнав, что речь идет не об обычной встрече, а о расставании, она пришла в ярость. С первой же минуты их встречи в холодном номере отеля «Алжир» Сильви обрушилась на мужа с яростными упреками:

– Где ты был все это время? Я не видела тебя несколько месяцев! Ты получил мое письмо?

Не слушая его объяснений, она вылила на Жакоба целый поток брани. Жакоб молчал, наслаждаясь ее красотой и гневным блеском прекрасных глаз. Он попытался обнять Сильви, закрыть ей рот поцелуем, но она заколотила кулаками по его груди и оттолкнула мужа.

– Нет! – прошипела она. – Ты меня выслушаешь! Знаешь ли ты, что они сделали с Каролин? Она превратилась в развалину, почти не раскрывает рта. Ее ребенка убили. И сделала это стерва, которую зовут Надин. «Стоглазая Надин», – с ненавистью повторила Сильви. – Она – убийца. Я хочу, чтобы ты помог мне с ней расправиться.

– Успокойся, – тихо сказал Жакоб. – Мы ведем войну не с отдельными людьми, а со всей нацистской махиной.

Сильви бросила на него холодный взгляд.

– Что касается нацистов, то они как раз ведут себя по отношению ко мне безупречно. Всегда вежливы и корректны. Вот Надин… – Она энергично взмахнула рукой. – Эту гадину нужно уничтожить. Если ты мне не поможешь, я сделаю это сама.

– Сильви. – Он крепко взял ее за плечи. – Послушай меня. Я же пришел попрощаться. В следующий раз мы увидимся нескоро.

– Ничего, с последней встречи тоже прошло немало времени, – парировала она.

Жакоб пожал плечами, глаза его погрустнели.

– Я надеялся…

– Куда ты собрался? – перебила его Сильви.

– Я не могу тебе этого сказать.

– Ты будешь сражаться, да? А я должна торчать здесь? Чем же мне, по-твоему, заниматься? И как мне быть с маленьким Габриэлем, с Каролин? Что случилось с Йозефом Риттнером?

– Его вызволили из лагеря.

Жакоб хотел взять ее за руку, но Сильви снова отстранилась.

– Я хочу отправиться с тобой, – решительно заявила она. – Дай мне оружие, я тоже буду убивать.

– Ты же знаешь, Сильви, это невозможно.

– Почему? Другие женщины это делают.

Жакоб оставил ее реплику без внимания.

– О мальчике я позабочусь. Если тебе понадобится помощь, обращайся к Вассье.

– Ах, он обо всем позаботится – скажите, пожалуйста! – фыркнула Сильви. – Позаботься лучше о том, чтобы я отправилась с тобой. И еще, будь добр, позаботься, чтобы гнусная Надин сполна заплатила за все.

Взгляд Жакоба обжег ее огнем. Да, она права, думал он. Другие женщины сражаются. Но если в борьбе Сильви будет рядом, у него опустятся руки. Вдруг с ней что-нибудь случится? Жакоб распрямил плечи, лицо его посуровело.

– Вот, возьми. – Он вынул из кармана пальто толстую пачку денег. – Тебе это пригодится.

Сильви швырнула деньги ему в лицо.

– Я тебе не шлюха!

Снова пожав плечами, он повернулся и направился к двери.

Сильви проводила его взглядом. Ей казалось, она смотрит кадры замедленной съемки: его спина, руки, пальцы – все крупным планом.

– Жакоб, – тихо позвала она. – Жакоб.

Он обернулся.

Она подбежала к нему, поцеловала горячими губами.

– Береги себя.

– Ты тоже.

Он погладил ее по волосам, и они искательно посмотрели друг другу в глаза.

Но Сильви была слишком горда, чтобы попросить его остаться.

На следующий день она приняла предложение выступать в отеле «Провансаль» – элегантной гостинице, которая стояла на скале по ту сторону бухты. Было решено, что Каролин и Габриэль останутся под присмотром старого Вассье. Сильви готовилась начать свою собственную войну – без Жакоба, одна.

Каролин по-прежнему пребывала в тупом оцепенении. Как Сильви ни билась, ей не удавалось вывести подругу из ступора. Не помогали ни упреки, ни утешения, ни разговоры о счастливом времени, которое наступит после войны. Зато Каролин заключила безмолвный союз с маленьким Габриэлем, они во всем действовали заодно, без слов помогали друг другу. Это единение двух жертв, думала Сильви, и сердце ее разрывалось от жалости.

Договорившись о работе в отеле «Провансаль», Сильви сказала подруге:

– Теперь ты отвечаешь за Габриэля. Я снова начинаю работать.

Каролин ничего не ответила.

Внезапно это упорное молчание вывело Сильви из себя. Она больше не могла мириться с ощущением собственной беспомощности и никчемности.

– Не ты одна потеряла ребенка! – выпалила она.

Каролин вздрогнула, но по-прежнему рта не раскрыла.

Гнев Сильви исчез так же быстро, как и возник. Она стремительно пересекла комнату и обняла подругу за плечи:

– Скоро закончится война, вернется Йозеф, и вы родите себе другого ребенка.

Она повторяла эти слова уже в тысячный раз.

Каролин прошептала:

– Лучше бы ты дала мне умереть. Я бы осталась со своей маленькой Катрин.

Она опустилась в потертое кресло и уставилась отсутствующим взглядом в пространство. До чего же она ненавидела свое лицо! Всякий раз, видя в зеркале эту уродливую, искаженную чувством вины физиономию, Каролин испытывала к ней жгучую ненависть. Это лицо было совсем не похоже на личико маленькой Катрин. Когда девочка умерла, она тоже уже была не похожа на себя. Малютка ни разу не пожаловалась – просто тихо увяла, как цветок. Два дня Каролин прижимала к себе безжизненное тельце, потом один из охранников вырвал у нее труп ребенка и унес.

Каролин перестала что-либо понимать в этой жизни. Все вокруг утратило смысл. Повседневное существование, лагерь, другие люди, смерть Катрин. Что все это значило? Почему она, Каролин, до сих пор жива? Разве такое возможно? У нее нет права оставаться в живых – без Катрин, без Йозефа. Каролин пыталась думать о Сильви, но чувствовала, что подруге она тоже не нужна. Она вообще больше никому не нужна.

– Ты не понимаешь, Сильви, – сказала она вполголоса, словно разговаривая сама с собой. – Я не хочу жить. Не хочу оставаться в живых в этом мире.

– Нет, хочешь, – упрямо возразила Сильви. – Йозеф вернется. Жакоб сказал, что его спасли из лагеря. У вас будет другой ребенок, и все образуется.

Каролин затрепетала. Йозеф никогда не простит ей смерть дочери. Она вспомнила полицейских, грубо оттолкнувших ее от Йозефа и швырнувших ей на руки Катрин. Под их ударами Йозеф упал на пол, а в глазах жандармов зажегся огонек садистского удовольствия. Как она тогда кричала, как плакала! Внезапно Каролин почувствовала, что ненавидит этих зверей не меньше, чем ненавидит саму себя.

Она обернулась к Сильви и наконец стала прислушиваться к тому, что та говорит.

– Сейчас не время философствовать, – энергично убеждала ее Сильви. – Сейчас время действовать. Мы с тобой отомстим. Подлая предательница, из-за которой вас арестовали, из-за которой погибла маленькая Катрин, заплатит нам за все. И расплата будет ужасной.

Лицо Сильви исказилось гримасой ненависти. Каролин смутно вспомнила, что в прежние годы ей уже случалось видеть Сильви в подобном состоянии. Это было еще в монастырской школе, когда они, школьницы, замышляли какую-нибудь страшную месть против слишком строгой монахини-воспитательницы. Каролин выпрямилась. О какой это предательнице говорит Сильви? Возможно, та упоминала о ней и раньше, но Каролин не слушала – голос Сильви ее утомлял.

– Вот увидишь, – оживилась Сильви, поняв, что наконец-то завладела вниманием подруги. – Мы отомстим ей. И очень скоро. Я тебе обещаю. – Она крепко стиснула руку Каролин.

Впервые за все время та ответила на пожатие, и это зарядило Сильви еще большей энергией. Месть – вот что способно вернуть вкус к жизни, подумала она.

Сильви действовала обдуманно и осторожно. На сей раз не будет никакого риска. Один раз она уже недооценила «стоглазую Надин», такую ошибку повторять нельзя.

После того, как в Марсель вошли немецкие войска, город изменился. Улицы, еще недавно такие оживленные, обезлюдели. Прохожие избегали смотреть друг другу в глаза. Никому не хотелось встречаться взглядом с немецким солдатом в сером мундире, эсэсовцем в черной униформе или, еще хуже того, – с сотрудником ненавистной милиции, отличавшейся особой жестокостью. Лучше было никого вообще не видеть и самому оставаться невидимым.

Сильви свято следовала этому правилу, нарушая его лишь на сцене, где ее звезда сияла ярко, как никогда. В отель «Провансаль» ходила совсем иная публика, чем в «Отель дю Миди». Это были представители высших слоев общества, а после оккупации – немецкие офицеры и их французские приспешники. Сильви изменила стиль, изменила репертуар.

До войны, выступая в клубах, она очаровывала публику – соблазняла ее, приманивала, заряжала теплом. Теперь же ослепительная красота Сильви производила впечатление надменной неприступности. Сильви выучила несколько старых немецких песен, и в хриплом голосе, которым она выводила слова чужого языка, звучала холодная сексуальность. Сильви превратилась в бесстрастную гетеру, белокурую богиню, для которой обожание поклонников – повод для игры, и не больше. Немцы сходили по ней с ума. Ее заваливали подарками, приглашениями, записками. Сильви оставалась непреклонной. Особую настойчивость проявлял один молодой офицер гестапо. В его скуластом лице, глазах цвета стали – то жарких, то ледяных – было что-то, будившее в Сильви волнение. В перерывах между выступлениями она частенько подсаживалась за столик к обер-лейтенанту Вильгельму Берингу, и они разговаривали о поэзии, о музыке, о горных пейзажах. Но о чем бы ни заходила речь, Сильви чувствовала исходящую от гестаповца страсть, жгучую и манящую. Эта страсть притягивала ее, как магнит, и в то же время порождала в душе желание бросить вызов. Пока ей удавалось обходиться одной лишь эффектной игрой. Сильви нравилось, что в этом клубе она – объект желания всех мужчин.

Как-то раз Вассье, прищурив хитрые черепашьи глазки, предупредил ее:

– Некоторым из наших ребят не нравятся женщины, которые водятся с оккупантами.

– Водятся? – расхохоталась Сильви, а затем, посерьезнев, ответила: – У меня на это есть свои причины. Так и скажите своим «ребятам». Думаю, у меня неплохая репутация. Можете мне верить.

– Сильви, ты играешь с огнем, – покачал головой Вассье. – Что подумает твой муж?

– Мой муж здесь ни при чем, – вскинулась Сильви. – В любом случае, пользы от меня будет немало – вот увидите. Я многое слышу, многое узнаю.

– Это в ночном-то клубе? – скептически спросил Вассье.

– Представьте себе. Мужчины любят болтать, хвастаться…

Старик пожал плечами:

– Будь осторожней, Сильви. Ты в клетке льва.

Сильви не преувеличивала. Она немного понимала по-немецки и, пересаживаясь от столика к столику, прислушивалась к разговорам посетителей. Подчас она не знала, представляет ли подслушанная информация какую-либо ценность, но в таких случаях ей на помощь приходил безошибочный инстинкт. Собранную информацию она передавала Вассье, и тот был необычайно доволен. Погладив Сильви по плечу, он говорил:

– Я ошибался в тебе, малышка.

Конечно, никакой стратегической информации таким образом Сильви собрать не могла – в ночном клубе не говорили ни о передвижении войск, ни о депортациях. Но в эпоху, когда радио и газеты лгали, а вся истинная информация содержалась под секретом, любые крохи правды оказывались кстати. Несколько раз Сильви подслушала, как милиционеры обсуждают детали предстоящей облавы. В другой раз пьяный палач разболтался о том, как допрашивал и пытал арестованных маки́ и что смог из них вытянуть. Пусть Сильви удавалось разузнать немногое, но и эти сведения, в сочетании с информацией, поступавшей из иных источников, приносили подпольщикам немало пользы.

Но главную свою задачу Сильви видела в другом. Она приступила к осуществлению плана возмездия. Месть ее будет медленной и хитроумной – жизнь «стоглазой Надин» наполнится ужасом и горем, каждое утро она будет просыпаться, обливаясь холодным потом. Сильви сообщила Каролин о разработанном сценарии, расписав его во всех подробностях, и та буквально воспряла к жизни. Она с жадным нетерпением ожидала отчетов Сильви о каждом новом предпринятом шаге; Каролин только этими рассказами и жила. Габриэль, единственная нить, связывавшая ее с реальностью, исчез – как-то ночью за ним пришли люди и увели с собой по маршруту, конечной точкой которого должна была стать Швейцария. На прощанье Сильви насовала ему в карманы шоколаду, но сцена расставания не стала от этого менее мрачной. Теперь у Каролин не осталось никакого дела – с утра до вечера она убирала в своей и без того безупречно чистой комнате или же невидящим взглядом смотрела в окно, словно вглядывалась в прошлое. Лишь пламя мести, разожженное подругой, согревало ей душу. Сильви начала с маленьких анонимных записочек. Надин стала получать клочки бумаги, на которых старательным ученическим почерком было написано что-нибудь вроде: «Твой час близок, гадина» или «Осталось недолго». Цель этих посланий была очевидна: заставить Надин трепетать от страха. Постепенно записки становились все длиннее и подробнее. В них появилось описание пыток и истязаний, которым будет подвергнута Надин. Сильви и Каролин сочиняли письма вместе, тратя на это долгие часы. Теперь они вырезали буквы из газетных заголовков.

Затем Сильви стала нанимать мальчишек, чтобы они свистели и улюлюкали, тогда Надин появлялась на улице. Мальчишки кричали ей: «Эй ты, уродина!»

Сильви была собой довольна. Несколько раз она видела Надин издали, и вид у той был поистине ужасный: некрасивое, до смерти перепуганное создание, то и дело затравленно озирающееся по сторонам.

Но вот подошел момент поставить точку в этом спектакле. Сильви ожидала этой минуты с жестокой радостью.

Для развязки ей нужна была помощь одного из немцев, и Сильви выбрала обер-лейтенанта Вильгельма Беринга. Она инстинктивно чувствовала, что тот не откажет в услуге, если приманка будет достаточно соблазнительна.

Гестаповец не раз приглашал ее отужинать с ним, и Сильви наконец решила согласиться. Они отправились в самый шикарный ресторан Марселя, где Сильви, уже в который раз, поразилась тому изобилию, которым наслаждаются немцы в голодную военную пору. Местные рынки давно опустели, жители оккупированной территории нуждались буквально во всем. В конце трапезы, когда подали коньяк «Курвуазье», Сильви позволила Берингу взять ее за руку и слегка погладить. Офицер был настроен романтически – благоговейно склонялся к своей обожаемой богине, но в то же время проявлял все большую настойчивость. Мадемуазель Латур должна решительно отвергнуть всех прочих поклонников. Она об этом не пожалеет. Он предоставит в ее распоряжение чудесную квартиру. В полное распоряжение! Беринг смотрел на нее многозначительным взглядом; его глаза скользили по ее шее, вырезу платья.

Сильви звонко расхохоталась:

– Вы очень щедры, герр Беринг. Но ничего не получится. Я не свободна. При всем желании я не смогла бы быть вашей.

Последние слова она произнесла медленно и тихо, проведя острым ноготком по его ладони.

– Даже этот вечер, проведенный наедине с вами, представляет для меня опасность. Она взглянула ему в глаза и тут же с деланным безразличием оглянулась через плечо.

– Опасность? Какую опасность? У вас что, есть любовник?

Его пальцы стиснули ее руку.

Сильви высвободилась и жеманно прошептала:

– Нет, никакого любовника у меня нет. Это было бы слишком просто. – Ее смех стал холодным, вызывающим. – Это не мужчина, а женщина. – Она содрогнулась, словно ощутив дуновение ледяного ветра. – За мной все время следит одна женщина. Она ненавидит немцев, ненавидит меня. С ее точки зрения мое общение с вами – преступление против человечества. – Сильви заметила по лицу Беринга, что он напрягся, в его глазах загорелся гневный огонек. – Вот почему мне нужно быть очень осторожной, – еле слышно прошептала она. – Стоит мне чуть-чуть перешагнуть через невидимую черту, позволить себе нечто большее, чем мои песенки, и однажды утром я проснусь с перерезанным горлом.

Сильви провела языком по губам, словно слизывая кровь. Или словно пробуя Беринга на вкус?

Она опять расхохоталась.

– Так что видите, майн либе герр, ваша уютная квартирка меня совсем не привлекает. Мое проживание в ней может закончиться очень печально.

– Кто эта женщина? Если между вами и мной стоит только она и больше ничего…

Беринг взял грецкий орех и, сжав кулак, раздавил его. На лице гестаповца играла недобрая улыбка.

– Скажите мне, мадемуазель Латур, кто эта особа?

– Ах, все не так просто. – Сильви печально отвела взгляд. – Вполне возможно, она действует не в одиночку. Я подозреваю, что за ней стоит могущественная организация. – Сильви нарочно не стала произносить вслух слово «подпольная». – Вам одному не справиться с целой организацией.

Это заявление привело его в ярость.

– Не справиться, – повторил он. – Да ради вас я… мы перевернем горы.

Он смотрел на нее немигающим взглядом.

Сильви опустила ресницы, задумчиво провела пальчиком по белой скатерти.

– Итак, кто она?

Беринг снова стиснул ее руку. Голос его звучал приглушенно.

– Назовите ее имя, и вы будете свободны. Свободны – для меня.

Сильви заколебалась, словно роль предательницы давалась ей с трудом. Она нервно коснулась большого рубина, висевшего у нее на шее, поднесла его к губам, уронила вновь.

Беринг вцепился пальцами в ее руку еще сильнее.

– Ну же! – Он говорил резко, требовательно. – Я обещаю, эта женщина не будет больше представлять для вас опасность.

Сильви посмотрела на него в упор. Ее глаза холодно посверкивали.

– Да, я хочу, чтобы она как следует помучилась. Пусть заплатит за все свои мерзости. И еще я хочу, чтобы она знала, кто за этим стоит. – Сильви порывисто вздохнула и увидела, что лицо гестаповца тоже возбуждено. Жестокая радость была ведома им обоим. – Но нет, ничего не получится. Мне будут мстить. Они…

– Доверьтесь мне, – перебил ее Беринг. – Я все устрою. – Его рот превратился в тонкую, резкую черту. – Все будет сделано, как надо. А потом…

Под столом он коснулся ее колена. Лицо Сильви было бесстрастным, оценивающим. Она нарочито медленно достала из сумочки сигарету, закурила от его зажигалки, выдохнула дым. Потом, бросив на гестаповца испытующий взгляд, написала на листке бумаги: «Надин Кастельно, «Отель дю Миди».

Неделю спустя, во время очередного выступления Сильви, Беринг жестом подозвал ее к своему столику.

– Дело сделано, – сообщил он, поднося ее пальцы к своим губам. Его глаза заговорщицки блеснули.

Сильви опустилась на краешек стула, закинула ногу на ногу.

– Отлично, – прошептала она и глубоко вздохнула, упиваясь возмездием. – Надеюсь, она знала, кому этим обязана.

– Да, ваше послание было ей передано. – Беринг хмыкнул. – Мои люди говорят, что она молила вас о прощении.

– Превосходно.

Глаза Сильви вспыхнули огнем, не уступая блеску искусственных камней, которыми было вышито ее концертное платье.

Сильви наслаждалась своим торжеством. У нее было такое ощущение, словно она выиграла войну. Больше всего ей хотелось сейчас броситься к Каролин и сообщить о том, что план сработал.

– Ну а теперь, моя жестокая красавица, можем ли мы с вами встретиться после шоу?

Беринг стиснул руку Сильви и потянул ее к себе.

Лицо Сильви озарилось улыбкой.

– Боюсь, господин обер-лейтенант, придется вам потерпеть еще один денек. Мы встретимся с вами завтра вечером. Самое позднее – послезавтра. Надеюсь, ваш пыл не угаснет.

Беринг коротко кивнул, его глаза холодно блеснули. На щеке задергалась жилка.

– Хорошо, завтра ночью. Мой автомобиль будет вас ждать.

Сильви небрежно послала ему воздушный поцелуй.

На следующее утро Сильви отправилась навестить Каролин, вся светясь торжеством. Ее переполняла мстительная радость, ветхозаветное ощущение справедливого возмездия: око за око, зуб за зуб.

– Готово! – закричала она, едва захлопнув за собой дверь. – Удалось!

Она схватила Каролин за руки и принялась кружить ее по комнате.

– Больше Надин не будет шпионить и доносить! Ее замучили до смерти! – Сильви по-детски расхохоталась. – Мы отомстили за Катрин! Отомстили!

Какое-то время Каролин улыбалась, наслаждаясь ощущением мести и подыгрывая подруге. Потом вдруг высвободилась, вяло опустилась на стул и уныло уставилась в стену.

Сильви стала трясти ее за плечи.

– В чем дело? Я же говорю тебе – дело сделано. Наш план осуществлен.

– Но Катрин этим не вернешь, – хрипло ответила Каролин. – Ее ничем уже не вернешь. Мы по-прежнему во власти немцев, они продолжают творить свое черное дело. Ах Йозеф, Йозеф.

Она закрыла лицо руками и тихо всхлипнула.

Сильви почувствовала, что ее радостное возбуждение бесследно исчезло. Печально глядя на склоненную голову подруги, она вяло провела рукой по волосам Каролин.

– Но мы ведь отомстили этой гадине, – умоляющим голосом произнесла она.

Каролин подняла на нее заплаканное лицо.

– Хоть бы этой Надин вообще никогда не было. Если бы…

Каролин не договорила и поспешно закрыла руками лицо, отгоняя страшную муку.

Незаконченная фраза повисла между подругами. Сильви прекрасно поняла, что хотела сказать Каролин. Если бы она, Сильви, не поступила на работу в «Отель дю Миди». Как это не пришло ей в голову раньше, подумала она. Оказывается, Каролин считает ее виноватой в смерти Катрин.

Сильви долго бродила по мокрым серым улицам старого города. Она чувствовала себя опустошенной. Силы совершенно оставили ее, сил продолжать борьбу не было. Ведь главным стимулом всей ее деятельности была дружба. Ради своих друзей Сильви проявляла мужество, ради них рисковала собой. Ради друзей – а не ради какой-то там абстрактной справедливости. И вот дружба завела ее в тупик, Сильви осталась совсем одна. Каролин отстранилась от нее, замкнулась в себе. Жакоба Сильви не видела с той самой злосчастной ночи, когда устроила перебранку вместо того, чтобы упасть в его объятия. Время от времени Вассье сообщал ей о героических подвигах, именно так выражался старик – Жакоба Жардина. Других вестей о муже Сильви не получала. Анджей тоже бесследно испарился, от него не было ни слуху, ни духу. Сильви осталась совсем одна.

Она смотрела на волны, на линию горизонта – туда, где кончался мир. Сильви чувствовала себя беспомощной, всеми покинутой, утратившей смысл своего существования.

В этот вечер она выступала на эстраде безо всякого подъема. Жадные мужские взгляды оставляли ее равнодушной. В перерывах между песнями Сильви, как обычно, обходила столики, но сегодня все слова казались ей бессмысленными. Мужчины говорили о военных действиях, о наступлении американцев, об отступлении британцев, о Муссолини и Сталине и о Гитлере, Гитлере, Гитлере. Сильви ненавидела их всех вместе взятых, но в ее ненависти больше не было истинной страсти.

Когда после конца шоу ей сообщили, что у подъезда ждет автомобиль, Сильви не сразу поняла, о чем речь. Она совсем забыла про обер-лейтента Беринга. Сильви вовсе не собиралась уступать его домогательствам. Она вообще как-то не задумывалась о том, что будет после осуществления плана мести. Но сейчас выбор казался простым. Что лучше – ложиться в пустую, унылую постель или мчаться сквозь ночь в элегантном автомобиле? Да, он немец. Ну и что с того? Пора проверить, действуют ли ее чары на ненавистных фашистов.

Шофер остановил машину возле подъезда и, попрощавшись, уехал. Расправив складки длинного платья, Сильви постучала. Дверь открыл сам Беринг. Взяв гостью за руку, он провел ее в роскошно обставленный салон.

– Почему так поздно? – раздраженно спросил он. – У меня остается мало времени.

Сильви пожала плечами.

– Такая уж у меня работа.

Голос Беринга смягчился.

– Я боялся, что вы не придете.

Он впился в нее страстным взглядом.

– Неужели? – подняла брови Сильви и со смехом бросила ему на руки меховую накидку.

Неспешно прошлась по комнате, рассматривая интерьер. Нежно провела рукой по бархатной обивке дивана, по черному лаку рояля. Беринг налил ей шампанского. Сильви беззаботно отхлебнула из бокала, продолжая разглядывать квартиру. На Беринга она внимания не обращала.

Внезапно он обхватил ее сзади за плечи, развернул к себе и впился поцелуем в губы.

Сильви провела рукой по его погону.

– Не так быстро, господин Беринг, мы ведь с вами не дети. Любовь не признает поспешности. Мы должны узнать друг друга получше. – Она улыбнулась, глядя в его хмурое лицо, и выскользнула из настойчивых рук. – Давайте сначала выпьем. Может быть, потанцуем.

Беринг деловито направился к граммофону, заиграла медленная, томная мелодия. Он вновь наполнил ее бокал шампанским, не сводя с гостьи выжидательного, мрачного взгляда.

Потягивая вино, Сильви смотрела на него. Потом подошла, уронила руку ему на плечо и еле слышно выдохнула:

– Обожаю танцевать. А вы?

Ее пальцы скользнули за отворот его кителя, коснулись кожи. Дыхание Беринга участилось.

Он попытался вновь поцеловать ее, но Сильви уклонилась, поднеся палец к его губам. Она чувствовала, что Беринг в ее власти.

– Хотите посмотреть, как я танцую?

На сей раз она сама чмокнула его в губы и тут же отстранилась.

– Это будет зависеть от танца, – криво улыбнувшись, ответил офицер.

– Уверяю вас, это совершенно необычайный танец. Настоящий спектакль. Только для вас, – промурлыкала Сильви.

Она расстегнула его воротник, подвела к дивану.

– Устраивайтесь поудобнее.

Медленно, вся отдавшись плавному, волнующему ритму, Сильви вышла на середину комнаты. Из ее горла вырвался хрипловатый смешок. Она расстегнула платье и медленно спустила его с плеч. Подцепила невесомую ткань высоким каблучком и швырнула ему на колени.

– Это вам, – прошептала она.

Беринг поднес платье к лицу, вдыхая аромат ее тела. Он жадно пожирал ее взглядом: стройное гибкое тело, белые полоски кожи над подвязками темных чулок. Лицо Беринга исказилось, губы пересохли. Он взял в одну руку бокал, в другую сигарету и откинулся на спинку дивана.

Сильви наблюдала за его возбужденным лицом, сохраняя полнейшее хладнокровие. Она думала, что, в сущности, это ничем не отличается от выступления на эстраде. Все мужчины одинаковы – пялятся на нее горящими глазами, отдаваясь во власть своих эротических фантазий. А Сильви ведет свою игру – танцует, раздевается. Вот так. Она подхватила груди руками, чтобы рельефнее выделились соски. Потом отбросила кружевной лифчик и, вращая бедрами, стала приближаться к дивану. Беринг, не в силах сдержаться, потянулся к ней.

– Нет-нет, еще рано.

Она вновь ускользнула от его рук и облизнула губы.

Сильви провела ладонями по гладким бедрам, замедленным жестом сняла с ноги чулок. Беринг задохнулся, и она на миг встретилась с ним взглядом. Потом с мучительной неторопливостью подняла ногу к его паху и слегка нажала. Потом еще раз.

– Надо выпустить нашего пленника на волю, дать ему подышать.

Ее пальцы уверенно расстегнули пуговицы на его ширинке, прохладная рука скользнула по затвердевшему пенису. Из губ гестаповца вырвался стон. Сильви снова подалась назад и продолжила свой чарующий танец – то проведет рукой по собственному телу, то качнет бедрами, то начнет вполголоса напевать. У Беринга от возбуждения глаза чуть не вылезали из орбит. Рука непроизвольно дернулась вниз и крепко вцепилась в торчащую плоть. Потом офицер рывком поднялся, схватил Сильви за плечи и притянул к себе.

– Ш-ш-ш, – приложила палец к губам она.

Потом, не отводя глаз от его лица, зажала его пенис между грудями.

В следующий миг все кончилось.

Когда взгляд Беринга немного прояснился, он увидел ее грудь, мокрую от семени, и, внезапно размахнувшись, влепил Сильви пощечину. Женщина качнулась назад, лицо под разметавшимися золотыми локонами казалось виноватым. На глазах выступили слезы.

– Я думала, ты хочешь именно этого, – тоном робкой девочки сказала она. – Все вы мечтаете об одном и том же. Вам хочется увидеть спектакль, предназначенный только для вас.

Беринг свирепо оскалился.

Сильви зябко повела плечами.

– Мне холодно.

Она взяла его китель и набросила на голые плечи. Потом изящной походкой подошла к столику и налила себе еще шампанского. В следующий миг Беринг оказался рядом. Он просунул руки под грубый китель и погладил ее грудь.

– Возможно, ты права, – прошептал он.

На его лице застыло смятение. Гестаповец взглянул на часы.

– Мне нужно идти. Мы только что взяли группку особенно зловредных маки. Очень много работы. Увидимся завтра. Нет, послезавтра. Ты придешь?

Сильви кивнула.

– Постараюсь.

– Да уж, постарайся, – повысил голос он. Но, когда Беринг снимал с ее плеч свой китель, глаза его смотрели умоляюще. Потом он коротко кивнул и даже щелкнул каблуками.

Когда дверь за эсэсовцем закрылась, Сильви весело захохотала. Она умывалась, приводила себя в порядок, а в горле все трепетал звонкий смех. Потом украдкой, стараясь никому не попадаться на глаза, она выскользнула из квартиры.

Ночью ей снился сон. Страшный сон. Она видела Жакоба. Запертый в какой-то темной норе, где пахло сырой землей, он звал Сильви, просил о помощи.

Она проснулась в холодном поту. Странное, необъяснимое чувство подсказывало ей, что этот зов о помощи – не игра воображения. Жакоб нуждается в спасении, а она… Она забавляется с немецким офицером. Сильви содрогнулась.

Виноватой она себя не чувствовала, нет. Чувство вины вообще было ей не свойственно, как и стремление хранить супружескую верность. Если после рождения сына она не спала с другими мужчинами, кроме мужа, то объяснялось это лишь тем, что у Сильви не возникало подобного желания. Для нее понятия «супружеская верность» и «преданность» не были синонимами. События вчерашней ночи не имели к Жакобу ни малейшего отношения. Возможно, в такой форме проявилась иррациональная обида, которую Сильви затаила на мужа, не пожелавшего взять ее с собой.

Скорее чувство, которое сейчас испытывала Сильви, можно было назвать паникой. Вчера ночью, в клубе, она услышала слова, которым поначалу не придала значения. Радостный голос, заглушая всеобщий гул, сообщил по-немецки:

– Ja, wir haben eine ganze Gruppe gehaftet. Und der Capo ist einer Wichtiger.

Эти слова в сочетании с прощальной репликой Беринга привели Сильви в трепет: Жакоб попал в беду. Наверняка он и есть «важная персона». Жакоб в лапах гестапо!

Она поспешно оделась. Когда первые лучи рассвета зябко просеялись сквозь зазоры тяжелых штор, Сильви кружным путем отправилась к Вассье. Она набросилась на старика в ярости, требуя, чтобы тот немедленно выяснил, где Жакоб. Он наверняка попал в беду! Пусть Вассье узнает, где Жакоб, а остальное она берет на себя.

Потом Сильви отправилась к Каролин, стала трясти ее за плечи:

– Просыпайся! Скорее! Мне нужна твоя помощь. Жакоба арестовали. Нужно отправляться к нему!

Каролин села на кровати, сонно хлопая глазами.

– Мне нужна твоя помощь! – кричала Сильви. Речь ее звучала бессвязно. – Я все тебе возмещу. У вас и Йозефа будет другой ребенок. Или у меня будет другой ребенок, и я тебе его отдам. – Она трясла Каролин за плечи. – Ты моя единственная подруга!

Каролин встала и обняла ее.

Жакоб медленно повернулся на другой бок. В камере было сыро, все тело ныло от боли. Когда он закашлялся, пришлось сплевывать кровавую слизь. Жакобу удалось встать и помочиться. Это было настоящей мукой. Два ногтя на левой руке были вырваны с мясом. Долго таких истязаний он не вынесет.

Жакоб заранее предпринял кое-какие меры на случай провала: выучил наизусть фальшивые имена, фальшивые адреса, которые в крайнем случае можно будет назвать мучителям, если пытка станет невыносимой. Но сразу «раскалываться» было нельзя – ему не поверят. Истязания становились все более жестокими, интервалы между допросами делались все короче. Жакоб чувствовал, что время ложного «признания» подходит. А вдруг гестапо уже знает, что имена и явки не настоящие? Он потерял счет времени. День слился с ночью, да к тому же здесь, в подземелье, время суток не имело значения. Сначала он пробовал делать на стене засечки, но вскоре отказался от попыток измерять течение времени.

Возможно, им просто доставляет удовольствие его мучить. Как жаль, что нет капсулы с ядом вроде тех, что носят американские разведчики в зубе. Можно было бы разом со всем покончить – пока не изменило мужество. Жакоб с болью подумал о своих товарищах. Скольких из них арестовали после той роковой встречи в пустом амбаре? А ведь все шло так хорошо, группа работала, как слаженный механизм. Диверсия на электростанции прошла без сучка, без задоринки. За несколько последних недель удалось вывести из строя оживленную железнодорожную магистраль, организовать побег пятидесяти товарищей из тюрьмы. Когда гестапо нанесло удар, группа собралась, ожидая поступления новой партии оружия, которую должны были сбросить с самолета. Скольких арестовали? Многие ли погибли? Жакоб видел перед собой лица своих боевых друзей. Усилием воли он отогнал видение прочь. Лучше об этом не думать, забыть их лица навсегда. Внезапно он увидел перед собой Сильви и Лео. Нет, это еще хуже! Опасно поддаваться слабости. Он может не выдержать и произнести их имена. Тело, измученное ударами, уколами, ожогами, начинает выходить из-под контроля. Скорей бы уж его расстреляли.

А вот и снова они! Тяжелая дверь заскрежетала. Может быть, конец наступит прямо сейчас?

Грубые руки подняли Жакоба на ноги. Двое охранников поволокли его по коридору. Снова в комнату для допросов! Мысленно Жакоб стал рисовать схему человеческого тела: скелет с латинским названием каждой кости и каждого сустава, устройство нервной системы, сочленение вен и артерий, устройство головного мозга. Напряжение памяти позволяло ему оторваться от реальности – этой тактикой он пользовался во время пыток.

Но сегодня охранники проволокли его мимо двери пыточной. Жакоб поднял голову и посмотрел на сводчатый потолок с голыми деревянными балками. Да, наверное, день настал. Сердце заколотилось чаще. Он представил тусклый свет раннего утра, выстроившуюся шеренгу солдат. Теперь можно и расслабиться – вспомнить объятия Сильви, прикосновение ее прохладного тела. Жакоб представил Лео – уже не младенцем, а мальчиком, школьником с портфелем в руке. Мысленно он попрощался с Матильдой, с Фиалкой, пожелал им счастья и долгих лет жизни.

Вот они уже снаружи. Темная ночь. Жакоб с трудом вдохнул холодный воздух. Из тьмы донесся лай грубых немецких голосов, век бы их не слышать.

Жакоба подхватили, запихнули в закрытый кузов. Автомобиль тронулся с места.

Значит, еще не конец. Жакоб с трудом распрямился на деревянной скамейке. Бессмысленная, глупая надежда проснулась в его душе. Он предпочел снова сосредоточиться на устройстве нервной системы.

Какое-то время спустя машина остановилась. Охранник, сидевший рядом, выволок Жакоба наружу и втолкнул в легковой автомобиль.

– Всего хорошего, месье. Желаю удачи, – внезапно сказал немец по-французски и с улыбкой отдал честь.

Жакоб уставился на него, ничего не понимая. Прежде чем он опомнился, машина тронулась с места и быстро набрала скорость.

Когда глаза Жакоба привыкли к темноте, он увидел, что на переднем сиденье сидят две женщины в головных уборах монахинь. Из-под клобука той, что вела автомобиль, выбивалась прядь до боли знакомых золотистых волос. В горле Жакоба заклокотал смех.

– Сильви, – вскрикнул Жакоб. – Сильви.