Шел уже пятый день пути.

Вероника ехала в плацкартном вагоне. Проводницы в нем почти не было видно — она появлялась только на станциях, чтобы открыть дверь, а все остальное время беспробудно пила в своем купе на пару с небритым проводником из соседнего вагона. Том сначала жил в тамбуре, но потом как-то незаметно, стараниями собаколюбивых пассажиров, перебрался в вагон.

Приступы клаустрофобии уже не мучили Веронику, а ко всем другим неприятностям она постепенно привыкла. Единственное, в чем она не позволила себе уподобиться другим, так это в стиле отношений с попутчиками. Она попросту не заводила с ними никаких отношений. Только на уровне «здравствуйте», «спасибо», «до свидания». Нет, она поступала так не из чувства презрения или мизантропии. Сейчас, после того, что она пережила, она опасалась людей и не доверяла им. И даже когда соседи по плацкарте просыпались порой от ее криков во сне, она ничего не рассказывала им об истинных причинах своего недуга.

— Извините, это у меня с детства, — сухо говорила она. — Если начну опять толкайте посильнее… — И глотала очередную таблетку элениума.

За прошедшие дни Вероника настолько втянулась в мерный ритм путешествия, что время пролетало гораздо быстрее, чем казалось вначале. Обычно за день в вагоне набивалось порядочно народу, и к вечеру там поднимался невообразимый шум: кто-то играл в карты, кто-то просто громко переговаривался, кто-то включал музыку. Вероника усилием воли заставляла себя отключиться от этого бедлама и от собственных тяжких раздумий и засыпала. Однако за ночь словно происходило некое волшебство. Когда она просыпалась на следующий день, то в первую секунду даже пугалась: «Что это? Людей будто корова языком слизнула. Ни одного человечка. Совершенно пустой вагон…» Но к вечеру все начиналось сначала. И так каждый день.

Однообразие и установившийся порядок жизни сделали свое дело: теперь Веронике казалось, что она родилась в этом поезде и прожила в нем всю свою жизнь. Она уже не мыслила своего существования без монотонного стука колес под полом, без редких остановок, когда состав с шипением тормозил у очередного здания вокзала, пассажиры шумно толпились в коридоре и выходили, чтобы угодить в лапы собравшимся на платформе торговцам.

Вероника выходила на станциях только два раза в день, чтобы прогулять Тома и запастись продуктами. Продавали здесь всякую всячину: пирожки с самыми немыслимыми начинками — от грибов до картошки с луком, парное молоко в пластиковых бутылках из-под пепси-колы, горячую вареную картошку, пересыпанную укропом, свежевыловленную жареную рыбу, завернутую в фольгу, и другие вкусности. Однако, несмотря на это, в какой-то момент Вероника почувствовала, что от длительного питания всухомятку у нее начинаются неприятности с желудком.

«А, собственно, что мне мешает? — подумала она. — Пойду-ка я в вагон-ресторан и поем нормальной горячей пищи. Конечно, Бог весть что мне там не предложат, но все-таки… А то так и язву недолго заработать».

Тома Вероника, разумеется, оставила в вагоне, пообещав принести ему каких-нибудь косточек, а сама отправилась подлечивать исстрадавшийся желудок. Миновав несколько вагонов, Вероника наконец уперлась в ярко покрашенную дверь с пластмассовой табличкой «РЕСТОРАН». Толкнув ее, она прошла через небольшой коридорчик с умывальником, сполоснула руки и оказалась в длинном, непривычно светлом помещении с нарядными, белыми в желтую клетку шторами на окнах.

Этот ресторан, конечно, был похуже того, в который ходили они с мамой, когда ехали в фирменном поезде на юг, но тем не менее все «ресторанные» признаки в нем имелись: скатерти на столах (неважно, какой они свежести), официанты (неважно, что это грубоватые тетки в грязных передниках) и скучающие в ожидании заказа посетители. Таковых, впрочем, было немного — компания из троих уже изрядно принявших мужичков за одним столиком и одинокая женщина за другим. Лица ее Вероника не видела — только мощную, обтянутую джинсовой рубашкой спину и короткий хвост черных с проседью волос с бантом в горошек.

Стараясь не привлекать к себе внимания, Вероника села за уютный стол у самого окна и стала дожидаться, пока к ней подойдет вялая официантка.

Последние дни Вероника уже почти не вспоминала о своих многочисленных бедах. Кажется, они обрушились на нее в таком количестве, что, наложившись друг на друга, потеряли остроту. Ее душа устала страдать, молодой организм выставил защиту против невзгод. Поначалу ее мучили зловещие картины недавнего прошлого. Как в калейдоскопе, они проносились перед ней снова и снова, пока она, обессиленная, не засыпала на своей верхней полке. Но уже через пару дней Вероника научилась забываться и переключаться на легкое чтение. На станциях она накупала себе журналов, каких-то карманных детективов, любовных романов… Потом с легкой душой раздавала все это соседям по вагону — не тащить же с собой в Москву целую библиотеку.

Все чаще по ночам она вспоминала Максима. Ей грезились его ласковые руки, скользящие по изгибам ее тела, его негромкий, всегда полушутливый голос, его зеленые, обманчиво-печальные глаза. Воспоминания эти были светлыми и безоблачными. Вероника не верила и не хотела верить, что Максим погиб в землетрясении. Лишь изредка будто холодная шершавая рука сжимала ей сердце. «Зачем, зачем ты обманываешь себя?» — звучал в голове проклятый вопрос, и к глазам подступали слезы.

Вероника всегда была спокойной и уравновешенной. Редко выходила из себя, почти никогда не принимала ничего близко к сердцу. Даже когда умерла ее любимая кошка Царица, она не пролила ни слезинки. «Рыбонька ты моя, — шутил иногда Максим. — Такая холодненькая, скользкая, прямо из речки…» Вероника только гордилась своей северной сдержанностью и считала, что лучшего качества для врача не придумаешь.

И сейчас, чувствуя, как в груди у нее что-то рвется, мечется и горит, она стыдила себя за сентиментальность. Ей казалось, что будущий медик — пусть даже ветеринар — не должен позволять себе так раскисать. Но как она ни пыталась, она не могла поставить Максима в один ряд с другими людьми, не могла уместить свои чувства к нему в обычные рамки. Кажется, такое случилось с ней впервые в жизни. Когда они дружили и вместе переживали смешные трудности, которые воздвигали перед ними родители, Вероника не предполагала, что ее чувства к Максиму настолько сильны. Сейчас, только сейчас она начинала понимать, что именно она потеряла…

Резкий, неприятный голос официантки вывел ее из раздумий.

— Что будем брэ-эть? — спросила она.

В эту же секунду Вероника обратила внимание на лежащее перед ней меню. Она быстро придвинула его к себе и наугад назвала заказ. Официантка с солидным видом записала все к себе в блокнотик и ушла. На этом спокойная жизнь Вероники закончилась. Теперь внимание компании за соседним столиком целиком переключилось на нее.

— Эй, девушка! — услышала она веселый нагловатый голос. — Чего скучаешь — давай к нам!

Вероника со вздохом закатила глаза. Ну вот, началось. Зачем она только притащилась в этот дурацкий ресторан… Лучше бы сидела себе спокойно в своем вагоне и не высовывалась.

— Девушка! — снова окликнул ее тот же голос.

Вероника повернула голову и обнаружила, что голос принадлежит одному из подвыпивших парней — по-видимому, шабашников, которые, с размахом расположившись за столом, пропивали заработанные деньги. «Я на Вачу ехал плача… — хрипло напевал один из них. — С Вачи еду хохоча…» Даже в ресторане они умудрились устроить все по-своему: на столе была разложена классическая газета с разделанной на ней вяленой рыбой, какие-то неопрятные ломти черствого хлеба…

— Эй! Ты чего, оглохла, что ли? — нетерпеливо спросил парень с наглым голосом. У него были такие сальные волосы, как будто он полоскал их в подсолнечном масле. Веронику охватило омерзение.

— Сам ты оглох! — не выдержала и огрызнулась она.

— Во какая — не подойди… — усмехнулся тот, что пел про Вачу.

Однако парень с сальными волосами был уже в такой кондиции, что из него перла агрессия.

— Чего? — угрожающе переспросил он Веронику и грузно поднялся из-за стола. — Ты чего это, сопля, борзеть вздумала?

Веронике вдруг стало смешно.

Кажется, с некоторых пор ее преследует какой-то нелепый рок… Почему-то на пути ей попадаются сплошные моральные уроды. Губы ее тронула горькая усмешка. Может, просто встать и уйти, не дожидаясь заказа? Но это будет означать, что она снова подчинилась предложенным ей условиям и безоговорочно приняла их. Нет, она должна разорвать этот порочный круг! Она пришла сюда обедать и не уйдет, пока не поест. Она не позволит больше всяким ублюдкам распоряжаться ее жизнью!

— А ну пошел отсюда, чмо болотное… — бесстрашно глядя прямо в пьяные глаза, прошипела Вероника и поспешно отвернулась.

— Че?! — с готовностью вскинулся задира, словно ждал этого. — Че ты сказала?!

Официантки и поварихи с любопытством выглядывали из кухни, но ввязываться никто не решался. Женщина, которая сидела спиной к ним, повернулась и с неодобрением посмотрела на разбушевавшегося парня.

— Ну хватит, хватит, Серый, плюнь ты на нее… — хрипло попытался урезонить приятеля тот, что пел песню.

Однако Серый, видно, за время пути уже заскучавший от однообразия, так и нарывался на скандал. Подойдя к столу, за которым сидела Вероника, он стукнул по нему кулаком и гаркнул:

— Слышь, ты! Интеллигентная — да? Куда там! Все вы, интеллигенты, дерьмо! А еще грубишь… Ну, чего зенки вылупила? — И парень неожиданно выставил вперед руку, в которой держал рюмку с водкой — и выплеснул ее содержимое прямо Веронике в лицо. — Вот тебе! Мне водки не жалко, еще куплю!

Все произошло так быстро, что никто не успел ничего сообразить. Вероника буквально задохнулась от обиды и боли, слезы разом захлестнули ее. Противная, вонючая жидкость жгла ей глаза, стекала на подбородок… Она даже сказать ничего не могла — плач комом застрял у нее в горле.

И вдруг она услышала властный женский голос.

— Ты что это, прыщ этакий, девчонку обижаешь? Да я ж тебя сейчас по стене размажу, это ты понимаешь? — В этом голосе слышалась такая непоколебимая уверенность и сила, что парень, который только что готов был полезть в драку, тут же притих и быстро вернулся на свое место.

Когда женщина с соседнего столика встала, оказалось, что она высокая и статная — настоящая бабища, из тех, кому классик велел коня на скаку останавливать и входить в горящую избу. Шабашники при виде ее сразу сжались и стали как будто меньше в размере. Нет, конечно, физически они могли бы справиться с ней даже по одному… Но дело было не в этом. От этой женщины по всему вагону расходилась такая властная энергия, что у всех — даже у оторопевшей Вероники — парализовало волю.

— Видано ли такое, — продолжала женщина, степенно, как учительница, прохаживаясь между столами. — На молодую девушку — ребенка почти что — руку поднимать… Да тебе знаешь что за это надо сделать? — Парень с сальными волосами еще больше вжался в стол. — Эх! Если бы не при детях, я бы тебе сказала… Шваль подзаборная… А ну живо пошли в свой вагон! И чтоб духу вашего здесь не было! — И она погрозила им мощным кулаком.

— Мамаша… Мамаша… Только без рук… — Все трое встали и бочком стали продвигаться к выходу, а женщина стояла, скрестив на груди руки, и молча ждала. Один из парней воровато вернулся и подхватил со стола недопитую бутылку.

Наконец они ушли, и в ресторане повисла тяжелая тишина.

У Вероники в груди что-то разом разорвалось — уронив голову на руки, она безудержно зарыдала. Крик рвался у нее из горла, и она не могла его остановить… К счастью, поезд подъезжал к очередной станции и в ресторане в этот момент никого не было. Одна только женщина — ее спасительница — стояла рядом и, переглядываясь с официантками, качала головой.

— Истерика ведь у девки, ну-ка, воды простой принесите…

Молодая конопатая официантка послушно принесла стакан воды.

— На, выпей без разговоров, — строго сказала Веронике женщина и попыталась насильно напоить ее водой.

Однако Вероника совсем уже ничего не соображала.

— Оставьте меня! — закричала она, пытаясь вырваться. — Не трогайте вы меня… — И голос ее снова сорвался в плач.

Тогда хитрая женщина сменила тактику. Обняв Веронику за плечи, она принялась ласково, по-матерински гладить Веронику по спине и нашептывать ей на ухо:

— Ну не надо, моя рыбонька, ну успокойся, что же ты рвешься-то так? Будто горе какое у тебя приключилось… Ну, будет тебе, деточка… Шваль — она и есть шваль. Если на всяких подонков внимание обращать… Дай-ка я посмотрю, глаза-то у тебя целы? — Она за лоб приподняла лицо Вероники и заглянула в ее красные от слез глаза. В этот момент и Вероника разглядела свою спасительницу.

Лицо у нее было крупное, значительное. Темно-синие глаза, своевольного изгиба брови… Черные с проседью волосы гладко зачесаны со лба… Несмотря на возраст — судя по всему, она годилась Веронике в матери, — выглядела она моложаво. Заколка с черным бантом в белый горошек, джинсовая рубашка, длинная льняная юбка.

— Спасибо вам большое… — выдавила из себя Вероника, кусая губы, чтобы снова не заплакать.

— Не стоит… Я ведь ничего особенного не сделала, это бы любой на моем месте так поступил… Не обедала еще? — вдруг просто, по-обыденному спросила она.

— Что-то они не несут мне заказ. — Вероника украдкой вытерла нос и всхлипнула.

— Сейчас принесут… — И в этот момент конопатая официантка, словно услышав ее слова, выплыла из кухни с подносом.

Пока она расставляла блюда, женщина перенесла со своего стола приборы и сунула в передник конопатой толстухе десятитысячную купюру.

— Водочки нам принеси, — задушевно сказала она. — Только обязательно в графине. Терпеть не могу, когда водку из бутылок пьют… Ну и закусить что-нибудь.

Вероника молча сидела, уставившись на тарелку с супом. Аппетит у нее начисто пропал. Когда официантка принесла водку в стеклянном графине, тарелку с маринованными огурчиками и две чистые рюмки, женщина понемногу разлила и сказала:

— Ну что ж, давай знакомиться. Меня Галина зовут. А тебя как?

Вероника молчала, не зная, какое имя ей называть — настоящее или фиктивное. Потом решила, что случайная попутчица вряд ли станет проверять у нее паспорт.

— Вероника… — хмуро сказала она.

— Ну, что, Вероничка, за знакомство? — И Галина подняла свою рюмку.

— Но я никогда не пила водку… — растерянно сказала Вероника. — Она такая противная… Можно я не буду?

— Как это ты не будешь? За знакомство грех не выпить… Сколько тебе лет? Шестнадцать есть?

— Есть.

— Значит, можно. Это ничего, что противная, ты ее заглатывай быстренько, и все. Водку же не из-за вкуса пьют. Глотнешь, перетерпишь, зато потом увидишь, как сердце отпустит. Хорошая это штука — даже иностранцы нашу русскую водку признают. Ну, давай…

Вероника с опаской заглянула в рюмку, потом захотела поднести к носу, чтобы понюхать, но Галина остановила ее руку.

— Вот нюхать не надо, сразу пей. Лучше всего одним глотком, и потом сразу воды.

Вероника поняла, что отступать ей некуда — обидеть свою спасительницу она не могла. Тем более что от этой женщины веяло такой силой и уверенностью, что Веронике не хотелось никуда уходить…

Она зажмурилась и резко выдохнула воздух (она видела, что так делал папа, когда изредка, по праздникам, собирались гости и родители пили крепкую настойку золотого корня, которую мама готовила из медицинского спирта). Затем поднесла рюмку к губам и резко опрокинула ее. Не дав себе почувствовать вкуса этой отравы, она тут же схватила стакан с водой и запила.

— Ты просто профессионал! — похвалила ее Галина. — Теперь закусывай.

Вероника удивилась, насколько легко ей удалось справиться с водкой. В груди сразу потеплело, появился аппетит. Минут за пять она разделалась с супом и перешла к бифштексу. В это время Галина снова наполнила рюмки и предложила новый тост:

— А теперь, как говорил один мой знакомый хлопец, «за любов». Если уж садились с ним пить, так он обязательно этот тост говорил. Смачно так, по-хохляцки — за любов! А что это ты такая грустная сразу стала… — опешила Галина, глядя на Веронику, у которой снова вмиг увлажнились глаза. — Я что — не то что-то сказала, да? Слушай, может, у тебя неприятности какие, ты прямо белая вся… Господи… Знаешь что, ты пей водку-то, пей все равно… Неважно за что — во-от, так, давай-давай…

Вероника выпила еще одну рюмку. Потом еще одну. Голова ее начинала кружиться. Стоянка закончилась, и теперь в ресторан начали приходить посетители.

— Девушка, вам мороженое-то приносить? — громко спросила у Вероники конопатая официантка.

— Н-не… Не надо… — Вероника вдруг обнаружила, что язык плохо ее слушается. — И кофе не хочу…

— Ты давай, огурчиком лучше закусывай, — сказала Галина и налила себе еще. — Будешь?

— Пока нет… — промычала Вероника.

— Ты куда едешь-то?

— В Москву… Знаешь, я такая идиотка… — вдруг сказала Вероника и истерически расхохоталась.

Сидевшие за соседним столиком удивленно оглянулись в ее сторону.

— А где садилась? — продолжала спрашивать Галина.

— В Ванино. С Сахалина я еду… Ты слышала про наше землетрясение?

— Слышала… А ты, что же, с этого города?

— Дома сижу ночью, прикинь, телевизор с тумбочки падает… — Вероника икнула. — Это как раз был первый толчок… Потом вообще завалило все к чертовой матери…

— Постой… у тебя что, дом рухнул?

Вероника молча кивнула.

— Тебя прямо живьем завалило?!

— Ага, как видишь, еще жива.

— А родители?

Вероника пьяно махнула рукой.

— Они в рейсе.

— А они-то знают?

Губы Вероники вдруг сами собой скривились.

— Не знаю я ничего! Все как-то запуталось… И Максим… — Она замолчала, потом подняла на Галину полные слез глаза. — Мальчик такой был… Максим… — Она всхлипнула и замолчала.

— Что, погиб? — тихо, почти шепотом спросила Галина и приложила руку ко рту.

Вероника опять кивнула и закрыла лицо руками.

— Я никогда его не забуду! — замотала головой она. — Никогда! И никогда в жизни больше ни с кем! Ни за что! Я лучше в монастырь пойду!

— Ну тише, тише ты, успокойся… Не надо, Вероничка… На, лучше выпей еще. Тебе легче будет, выпей… Горе надо водкой заливать — это дело проверенное… Надо же, такая молоденькая… — Галина всплеснула руками.

На них оглядывались. Вероника, уже давясь, выпила еще одну рюмку и закусила маринованным огурцом. Когда она подняла глаза на Галину, то увидела, что лицо у той расплывается и двоится. «Господи, какая же я пьяная!» — подумала она и вдруг почувствовала, что ее мутит. Молча, схватившись за живот, Вероника встала из-за стола и, качаясь, пошла к выходу. На ходу она задела какой-то стул и точно бы упала, если бы не подоспевшая на помощь Галина.

— Э! Э! Куда это ты одна? Пошли… Пошли вместе… Вот так, потерпи — сейчас в туалет тебя заведу…

Заботливо, как мать, Галина стояла рядом все время, пока Веронику выворачивало наизнанку. Потом помогла умыться, достала из сумки чистый платок. Вывела Веронику в коридор и заставила постоять на сквозняке. Только когда Вероника окончательно пришла в себя, она проводила ее до вагона и проследила, чтобы та легла спать.

— Что же это делается… — ворчала она себе под нос, когда шла обратно. — Что же только на свете делается…