30
И смех, и грех…
Кристина не имела права не явиться на похороны — в глазах труппы это бы выглядело слишком вызывающе. Если бы это был хотя бы будний день… Тогда бы она могла отговориться, что ей обязательно нужно на занятия в училище. Но траурная церемония, как назло, пришлась на воскресенье. Любые оправдания своей неявки, какие бы ни придумала Кристина, были бы истолкованы совершенно однозначно.
Кристине казалось, что все вокруг только и говорят, что о ней и Гермесове. Она то и дело ловила на себе любопытные и недобрые взгляды. Казалось бы, откуда кто что мог знать? Но, наверное, Гермесов был слишком яркой и заметной фигурой, чтобы окружающие не знали или хотя бы не догадывались о перипетиях его личной жизни.
На похороны театральной знаменитости собралась огромная толпа. Только это и спасало Кристину: в случае чего ей было где спрятаться. А случаев, когда Кристине лучше было бы скрыться, представлялось сколько угодно. Проводить мастера в последний путь пришли многие сотрудники училища, которые были бы безмерно удивлены, если бы среди соболезнующих актеров труппы Гермесова увидели вдруг студентку первого курса Кристину Быстрову.
Гермесова хоронили не за городом, а на старом московском кладбище. Присутствовали все три его бывшие жены с детьми. Старшая дочь — копия отца в женском обличье — стояла вся в слезах и что-то нервно говорила своей худощавой матери, когда та пыталась сунуть ей в руки носовой платок. Остальные вполне справлялись с навалившимся на них горем.
Кристина, почти не отрываясь, смотрела на лежащее в гробу незнакомое тело. «Это не он… Это не может быть он…» — повторяла она про себя как умалишенная. Поскольку в жизни лицо режиссера пребывало в непрерывном движении, сейчас его было невозможно узнать. Белое с синевой, спокойное и надменное. На лбу — светлый лоскуток бумаги, налепленный священником. Неужели Гермесова будут еще и отпевать?
Утром, когда собиралась на церемонию, Кристина выпила добрую порцию валерьянки, поэтому сейчас мысли ее ворочались в голове, как мельничные жернова. Она вспоминала, как три дня назад бежала из квартиры Гермесова, как сидела в кустах возле подъезда, поджидая «скорую». Она до последнего надеялась, что это какая-то ошибка и Гермесова спасут… Но когда его вынесли на носилках накрытым белой простыней, она поняла, что все кончено.
Она оплакивала его недолго — слишком уж странные чувства она к нему испытывала. Когда добралась домой на последней электричке метро, долго сидела на кухне, уставившись в одну точку. Потом встала и принялась как заведенная мерять шагами квартиру.
— Я не виновата! — твердила она на ходу. — Я не виновата! Я не виновата! Он хотел этого сам! Я этого не хотела! Я ни в чем не виновата… — В конце концов, ей удалось убедить себя в этом, и она, обессиленная, рухнула на диван прямо в одежде и заснула.
Сначала Гермесова помянули прямо на кладбище, разлив водку по одноразовым пластиковым стаканам, которые припас кто-то из близких режиссера. Потом актеры театра-студии отделились от прочих и, рассевшись по машинам, поехали на квартиру одного из участников спектакля — исполнителя роли Меркуцио. Там они собирались продолжить поминки по безвременно ушедшему руководителю, а заодно обсудить, как же жить дальше.
Кристина была едва знакома с этим актером. Общих сцен у них не было, а объединенных репетиций Гермесов еще ни разу не проводил. Единственное, что она знала по слухам, — это что «Меркуцио», очень выразительный и подвижный актер Стас Верстаков, когда-то был чуть ли не любовником бисексуального Гермесова. По какой-то причине их отношения завершились грандиозным скандалом, и только за свой необычайный талант Стас был милостиво оставлен в труппе театра.
Естественно, для поминок никто ничего не готовил. По дороге закупили в складчину хлеба, какой-то консервированной еды и пару ящиков «кристалловской» водки. Стас Верстаков проживал один в двухкомнатной квартире, которая по виду напоминала притон.
В комнате для гостей мебели у него не было вообще, если не считать функциональных вещей вроде телевизора с видаком и музыкального центра.
Гостям предлагалось сидеть прямо на полу — на искусственных шкурах и огромных мягких игрушках — медведях, собаках, тиграх, слонах… По стенам были развешены всякие странные предметы, призванные служить дизайном: старая зубастая клавиатура от рояля, рыболовные сети, большая фотография с изображением совокупляющихся верблюдов, тряпичная кукла — портрет самого актера во весь рост и прочие «бесценные» вещи. Все было тщательно подобрано по цвету и создавало в комнате откровенно богемную обстановку.
«Судя по всему, у них довольно много общего с Гермесовым, — подумала Кристина, оглядываясь по сторонам, — неудивительно, что когда-то они сошлись. Впрочем, так же неудивительно, что разошлись…»
В качестве «кресла» Кристина выбрала просторного и приятного на ощупь белого мишку. Рядом с ней тут же примостился все еще не теряющий надежды ловелас Сивожелезов. По лицу его было трудно определить, переживает он из-за смерти любимого творца или нет.
— Увидишь, что сейчас начнется, — шепнул он ей на ухо, когда все расселись и разложили на клеенке закуски.
Хозяин дома, который сидел, так сказать, во главе стола, встал во весь рост и поднял пластиковый стаканчик с водкой.
Кристине показалось, что сейчас он выглядит гораздо старше, чем казался ей раньше. Скорее всего ему было лет двадцать пять, но сейчас он выглядел на все тридцать.
Это был молодой человек из породы «гуттаперчевых мальчиков». Прежде чем попасть в театр, он закончил цирковое училище и имел звание мастера спорта по акробатике и по фехтованию. Его костлявое лицо с большим ртом представляло некую смелую вариацию на тему черт актера Николая Караченцева и солиста группы «Rolling Stones» Мика Джаггера. Красивым его назвать было трудно, но запоминающимся и значительным — бесспорно.
— У всех нолито? — сурово спросил Стас, обводя присутствующих магнетическим взглядом желто-карих глаз.
Нестройный хор голосов дал утвердительный ответ.
— Тогда начнем… Я не буду просить всех вставать и пить за память нашего главного стоя. Это слишком неудобно, да и слишком пафосно. Я думаю, что сам Артур Михайлович этого бы не одобрил. — Верстаков сделал паузу и громко сглотнул, опустив глаза в пол. — Поэтому давайте просто выпьем водочки и помянем нашего шефа, чтобы ему там, на небесах, было хорошо. Если есть Бог, пусть он все ему простит, потому что все, что он ни делал, было частью его Божьего дара и предназначения… Кажется, я начинаю занудствовать — поэтому давайте просто выпьем. — И Стас резко опрокинул в себя полстакана водки.
Потом со словами благодарности и сочувствия выступали другие актеры, которые давно знали Гермесова. Говорили о его бесценном таланте, о его сильной и яркой личности. Женщины то и дело вытирали глаза.
Кристина сидела ни жива ни мертва. Ей казалось, что вот-вот разговор зайдет о причинах столь внезапного ухода довольно молодого еще режиссера в мир иной. Но присутствующие были слишком воспитанными людьми, чтобы проговаривать вслух свои тайные мысли и подозрения.
Вскоре все порядком напились и принялись жарко обсуждать будущее их студии.
— Я считаю, что без имени Гермесова мы ничто, — говорила «Кормилица» — полная волоокая красотка с коротко остриженными рыжими волосами.
— А кто тебе сказал, что мы останемся совсем без его имени? — подхватывал атлетически сложенный «Тибальт». — Мы сможем еще долгое время успешно играть спектакли как «бывшая труппа». Не станут же его многочисленные жены и отпрыски предъявлять авторские права. Это было бы абсурдно, да и неэтично. В конце концов, мы будем заниматься благородным делом — продолжать то, что он начал. И вообще, ведь доля нашего участия в этих постановках не так уж и мала…
— Только не надо зарываться, — звонко сказала белобрысая «синьора Монтекки» — актриса Туманова, известная в труппе как самая отъявленная стерва, — по большому счету мы, актеры, были только винтиками в его спектаклях… Мы всегда были для него только винтиками, которые он закручивал как хотел. Точно так же и с таким же успехом он мог бы «закручивать» и других актеров… Так что не надо, Димочка, преувеличивать своей роли…
— Но и преуменьшать тоже не стоит, — заметил Верстаков, который до этого молча и мрачно жевал шпротины, доставая их одну за другой из консервной банки, — нельзя забывать, что у нас есть неоспоримые преимущества перед другими актерами. Уже одно то, что всех до одного членов труппы выбрал и утвердил на роли сам Артур, о чем-то ведь говорит. А именно — о нашей безусловной избранности. — Он налил себе еще водки и сверху с шипением плеснул тоника.
— Кроме того, мы хорошо знаем его манеру постановки спектаклей, — поддержал Стаса «Тибальт», — мы научились чувствовать и видеть все его глазами…
— Да что тут говорить, — вступил в разговор Петюня, подливая Кристине водки, — у нас и пути-то другого нет. Будем продолжать работать — только теперь уже без Артура.
— И как же ты себе это представляешь? — скептически поинтересовалась «синьора Монтекки».
— Нужно пригласить нового режиссера — с условием, что он сохранит спектакль.
— Новичка? Чужого? Со стороны? — загалдели все в один голос. — Чтобы он пришел на все готовенькое?
— Почему обязательно со стороны? — возразил Петюня. — Мы можем выбрать его из своих же рядов.
При этих словах шум усилился — и теперь разобрать, кто что говорит, было решительно невозможно.
Наконец хозяин дома снова поднялся и сделал рукой жест, призывающий к тишине.
— Спектакль нужно доделать, — сказал он и сделал паузу, как всегда поступал Гермесов, когда хотел обратить внимание на какую-нибудь фразу, — и если кто-нибудь из нас не возьмется за него, то мы не сможем принять участие в весеннем Шекспировском фестивале. Конечно, сейчас, как говорится, по горячим следам найдется масса желающих попользоваться и нашим «раскрученным» помещением, и нашими постановками. И если мы вовремя не дернемся, то неизвестно еще, чем все закончится. Поэтому я предлагаю уже сегодня определиться и назначить хотя бы временную кандидатуру на замену Гермесова.
Актеры одобрительно загалдели.
— Я предлагаю Петюню, — сказала «Кормилица», — он из нас самый что ни на есть старожил студии. И вообще…
— А что? Неплохой вариант, — поддакнул «Тибальт».
Кристина, несмотря на головокружение, которое началось у нее от водки, вдруг разом осознала, чем ей грозит избрание Петюни главным режиссером. Судя по тому, что он неровно к ней дышит, она снова неминуемо окажется в роли проститутки, которая в качестве платы за свои услуги получает роль примы. Она уже хотела было встать и выступить с протестом — рассказать, как несерьезно Петюня вел себя, когда работал вместе с ней на репетициях, — но Сивожелезов вдруг поднялся и сам объявил о том, что не хочет занимать место Гермесова.
— У меня в этом театре своя ниша, — сказал он и ничего больше не стал объяснять.
Кристина с облегчением вздохнула.
— А я предлагаю себя! — неожиданно громко сказал Верстаков и снова налил себе водки с тоником. Глаза у него уже покраснели, руки дрожали. — Мне вот, например, не слабо… Давайте проголосуем — кто за?
— Подожди-ка, подожди-ка, — сказала вечно всем недовольная «синьора Монтекки», — здесь у нас не Государственная Дума, чтобы самому выдвигать свою кандидатуру. Вот если бы другие…
— Молчи, женщина! — вдруг гаркнул на нее Верстаков, вызвав у актеров взрыв смеха.
— Сам молчи, мужчина хренов! — завопила на него Туманова. — Думаешь, если ты походил с недельку у главного в фаворитах, так тебе теперь все можно?!
— Этого я тебе никогда не забуду — звезда… с ушами! — процедил сквозь зубы пьяный Верстаков. — Если уж на то пошло, я сам принимал участие в замысле «Ромео и Джульетты» — когда постановкой еще и не пахло… Это ясно всем? Да Гермесов у меня половину идей взял — прикарманил и не поморщился. Ему ведь чужую идею за свою выдать — все равно что два пальца обоссать…
— Стасик, побойся Бога, — перебила его «Кормилица», — Артур небось еще в гробу не остыл, а ты уж поносить его начал… И не стыдно тебе?.. Он же так тебя любил… — В глазах ее блеснули слезы.
— Ну прости, Дашка, прости… Простите меня все, — тут же раскаялся Верстаков, — но без меня вы, правда, не сделаете «Джульетту», это я вам точно говорю…
Кристина уже с трудом понимала, о чем идет речь. Перед глазами у нее все плыло, в ушах шумело. «Как же они меня все достали…» — подумала она.
— Тут есть балкон? — еле ворочая языком, спросила она у Петюни, который выглядел по сравнению с другими почти трезвым.
— Балкон-то есть. Только мне кажется, тебе уже не балкон нужен, а прогулка до дома.
— А я все равно хочу на балкон! — пьяно воскликнула Кристина.
— Зачем?
— Покурить!
— Ну что ж, желание дамы — закон, — сказал Петюня и, накинув Кристине на плечи свой пушистый свитер, повел ее в соседнюю комнату.
Там было темно, и когда Сивожелезов включил свет, чтобы в темноте не споткнуться о мебель, их взору предстали «Ромео» и «синьора Капулетти», которые самозабвенно целовались. Рука «Ромео» была по локоть засунута жене под юбку, она же при этом сжимала ладонью его торчащий из расстегнутой ширинки член.
— Ой! — невольно вскрикнула Кристина.
— Ах, извините, обломали! — отреагировал Петюня и тут же снова щелкнул выключателем. — Всюду жизнь, — пожав плечами, сказал он Кристине, когда они выбежали из комнаты в коридор.
— Ладно, пошли домой, — вздохнула она, — а то я чувствую, здесь скоро начнется праздничная дискотека…
На воздухе Кристина немного протрезвела. Петюня сказал, что может довести ее домой дворами, чтобы не спускаться в метро.
Вечер был тихий и туманный. В размытом свете фонарей не было видно ни домов, ни неба — мостовая как будто висела в космическом пространстве.
— Он сильно мучил тебя? Издевался? — вдруг спросил Сивожелезов, схватив Кристину за руку и крепко ее сжав.
— Кто? — Кристина так и оторопела.
— Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду.
— Ничего я не знаю! — огрызнулась Кристина.
— Зато я знаю, — спокойно сказал Петюня, — ты была с ним и…
— И что? — встрепенулась Кристина, окончательно выдавая себя.
— И у него не выдержало сердце.
— Зачем ты мне все это говоришь? — помолчав, спросила Кристина.
— Сам не знаю, — пожал плечами Сивожелезов, — мне хочется тебя как-то утешить.
— Утешить? Ты напоминаешь мне, что я угробила человека, и этим собираешься меня утешить?! — крикнула Кристина, вырывая у него руку.
— А! Никого ты не угробила… — махнул рукой Петюня, — ты просто послала ему красивую смерть.
— А откуда ты узнал? — спросила Кристина, когда они уже подходили к ее подъезду.
— Пустишь меня к себе на чашечку кофе, тогда скажу, — сказал Сивожелезов и снова взял ее за руку.
Кристина во второй раз вырвала у него руку.
— Да пошел ты!.. — проворчала она. — Ничего ты не знаешь — и не можешь знать.
— Да он сам мне хвастался, паскуда… — сказал Петюня, — грех, конечно, так говорить…
— Замечательно, — Кристина пьяно расхохоталась, — просто отлично… Ты теперь тоже решил свести счеты с жизнью? Хочешь умереть красивой смертью? Может, мне деньги начать за это брать? Дать в газете объявление: «Кто хочет умереть красивой смертью, обращайтесь по адресу…»
— Быстрова, у тебя не язык, а помело какое-то… — сник под ее напором Петюня. — Я же ничего плохого не имел в виду, просто хотел напроситься на чашечку кофе…
— Пока! Чао! Оревуар! — выкрикнула Кристина и захлопнула перед его носом дверь своего подъезда.
Дома она почувствовала, как у нее кружится голова и звенит в ушах. Пьяно пошатываясь, она принялась готовиться ко сну. Один раз ее так занесло, что она больно ударилась коленкой об угол дивана.
И вдруг раздался короткий звонок в дверь.
«Неужели этот урод вернулся?» — подумала она и приготовилась к суровой отповеди. Но когда она подошла к двери и спросила: «Кто?», ей ответил какой-то незнакомый и весьма неприятный мужской голос.
— Мэрго где-е? — прогнусавил он.
У Кристины разом прошел весь хмель.
— Нет дома! — сурово отрезала она. — А кто ее спрашивает?
— Она сверток там никакой не оставляла? — спросил другой голос, который показался Кристине знакомым.
Кристина сразу вспомнила о свертке, который Марго просила передать тому, кто попросит.
— Так вы за свертком? — уточнила она.
— Да. Давай открывай.
— Ишь, какие вы быстрые… — сказала Кристина. — Я незнакомым мужчинам да еще ночью дверь не открываю. Приходите завтра с утра.
— А ты с бэлкона нам ски-инь, — предложил гнусавый, — слэбо, что ли?
— Это можно, — отозвалась Кристина, радуясь в душе, что ей так просто удалось от них отделаться.
Она быстро подхватила сверток, который лежал на шкафчике для обуви в коридоре — там же, где оставила его Марго, — и, выключив свет, подкралась к балконной двери. Она решила, что сначала рассмотрит визитеров получше: мало ли что они там задумали. Одного из них она сразу узнала. Это был «красавчик» — один из тех, кто приходил тогда к Марго за деньгами.
Кристина вышла со свертком на балкон и тихонько окликнула стоящих внизу:
— Эй! Ловите!
— А-а-а, двоюродная племянница! — Кажется, «красавчик» тоже узнал Кристину. — А твоя горячо любимая тетя говорила тебе, что лежит в этом свертке? — спросил он.
— Нет, не говорила, — честно ответила Кристина, — но догадаться несложно.
— Догадливая ты, однако. Ладно, будь здорова, не кашляй… — И двое зашагали по переулку.
Кристина некоторое время провожала их взглядом. Когда они поравнялись с фонарем, «гнусавый» вдруг вырвал у «красавчика» сверток и принялся зубами разрывать на нем скотч. Наконец это ему частично удалось — и на свет явился простой бумажный пакет. «Гнусавый» с хищным видом запустил туда руку и вдруг вытащил… огромный резиновый пенис. Вслед за этим он испустил дикий вопль, полный досады и разочарования. Кристина поспешила ретироваться с балкона.
Когда она оказалась одна в темной комнате, на нее напал истерический смех.
— Ну, Марго! — восклицала сама с собой она. — Как она их, гадов!
Она хохотала, хохотала, не в силах остановиться, пока смех постепенно не перешел в глухие рыдания…
