24
Ранней весной 1980 года Катрин Жардин сидела в одном из ист-сайдских ресторанов и нервно поглядывала то на часы, то на меню.
Собственная нервозность угнетала ее, но Катрин утешала себя тем, что времена сейчас такие – все нервничают. Эпоха близится к концу. Столетие состарилось, его конец не за горами. Приближается новое тысячелетие, пока еще окутанное мрачными химерами научной фантастики. Времени остается немного, и от этого ценность каждой секунды возрастает. Все спешат, торопятся покупать, работать, добиваться успеха, получать наслаждение. Скорей, скорей, пока не кончилось тысячелетие.
Вот и она такая же, как все.
Катрин нетерпеливо топнула ногой и еще раз просмотрела меню. Оно было исполнено в стиле прошедшей эпохи – с виньетками и миниатюрами, похожими на гравюры и литографии, развешанные на стенах заведения. Всюду одно и то же, думала Катрин. Все цепляются за культурное наследие, за традиции – страшатся будущего, потому что будущее несет в себе смерть. Вот чем объясняется пресловутая романтика старины, вот почему человек так дорожит своими корнями – национальными, культурными, расовыми, семейными. История и память нужны для того, чтобы устраниться от реальной жизни, ибо жизнь эта слишком тяжела.
Катрин вздохнула, раздраженная ходом своих мыслей, а также тем, что Жакоб опаздывал.
Вообще-то это было для него несвойственно, а уж сегодня ему тем более опаздывать не следовало – у Катрин совсем нет времени. Но Жакоб зачем-то попросил о встрече именно сегодня.
– Принесите бутылку минеральной воды, пожалуйста, Пьер, – попросила она официанта.
– Сейчас, мисс Жардин.
Официант бросился выполнять ее просьбу, а Катрин откинулась на спинку кресла. Ей нравилось здесь, в «Жераре». Всякий раз, когда нужно было пригласить кого-то из клиентов на обед, Катрин заказывала столик именно здесь. В «Жераре» было всегда уютно, спокойно, этакий мирный оазис средь хаоса и сутолоки Манхэттен.
Да, атмосфера ресторана действует успокаивающе, с улыбкой подумала Катрин. За соседним столиком официант Пьер уже в третий раз спрашивал рассеянного клиента, что тот будет заказывать. Наконец посетитель – молодой мужчина с темными вьющимися волосами – встрепенулся и смущенно поднял глаза на Пьера.
Интересно, о чем это он так глубоко задумался, лениво подумала Катрин. О потерянной любви? О банкротстве? Лицо у мужчины было интересное – узкое, с резкими чертами, с характерными морщинами на лбу. С такого лица хорошо писать портрет – чувствуется присутствие некой тайны.
Внезапно прямо на нее взглянули пронзительно-синие глаза. У Катрин возникло неприятное чувство, что незнакомец читает ее мысли. Она отвернулась, поднесла к губам бокал и вновь взглянула на часы.
– Извини, Кэт. – Жакоб расцеловал ее в обе щеки. – Никак не мог найти такси. Этот чертов дождь. Я знаю, как у тебя мало времени.
Катрин улыбнулась, обрадованная тем, что отец наконец появился.
– Да, времени у меня мало. Но я очень рада тебя видеть.
– Значит, в следующий четверг?
Она кивнула.
– Да, дом Томаса готов для приема посетителей. Ты ведь приедешь?
– Обязательно. Даже конгресс по психоанализу меня не остановит, – улыбнулся Жакоб. – Я знаю, сколько сил ты потратила на этот проект.
Да, подумала Катрин, сил было потрачено немало.
Превратить частный дом в музей оказалось гораздо труднее, чем она поначалу предполагала. Пришлось получать всевозможные разрешения в государственных органах, доказывать городским и федеральным властям необходимость учреждения специального фонда, заполнять сотни бланков, писать множество заявок на получение субсидий и пожертвований. На покрытие первых расходов ушли все деньги, оставшиеся у Катрин после того, как она продала картину Пикассо, некогда принадлежавшую ее матери. Ранее Катрин использовала часть этих денег на открытие собственной галереи – ей нравилась мысль, что искусство субсидирует само себя.
Очень непросто было переоборудовать дом Томаса в соответствии с его новым предназначением. Картины пришлось перевесить, понадобились объяснительные тексты и каталоги, а ведь у Катрин хватало работы в собственной галерее. Она и не подозревала, что в ней таятся такие запасы энергии. Однако все эти заботы ей нравились. Они наполняли жизнь смыслом, не казались тщетными, ибо должны были привести к конкретному результату. А главное, Катрин знала, что Томас был бы ею доволен.
– Да, поработать пришлось немало, – сказала она вслух. – Но я надеюсь, ты сам увидишь, что дело того стоило.
– Ни секунды в этом не сомневаюсь, – уверил ее Жакоб.
– Натали вела себя как ангел. Помогала мне, обсуждала со мной всякие детали – она была почти как мой партнер. Если ей казалось, что подпись под картиной или текст «муровые», она немедленно мне об этом сообщала. – Катрин рассмеялась. – По-моему, ты должен гордиться своей внучкой.
– Да, я ею горжусь. – Жакоб намазал на тост паштет. – Именно о Натали я и хотел с тобой поговорить. – Он перешел на французский. – Ты знаешь, я не люблю вмешиваться в твои дела, но когда речь заходит о внучке…
– Ну что там еще? – кисло спросила Катрин.
Жакоб увидел на ее лице страдание и опустил глаза.
– Пора тебе отвезти девочку к бабушке, в Рим. Я хочу, чтобы ты назначила день отъезда.
– Так вот в чем дело? Уверена, что это Мэт тебя подговорила, – сердито сказала Катрин.
– Кэт, я уже достиг столь зрелого возраста, что могу додуматься до чего-то без помощи Матильды. – Жакоб помолчал. – Натали говорила со мной. Для нее эта поездка очень важна, а ты с ней на эту тему говорить не желаешь. Натали показала мне письма, которые ей пишет графиня.
– Письма? – нахмурилась Катрин. – Я думала, что письмо было только одно.
Она очень хорошо помнила день, когда пришло это письмо. У Натали как раз был день рождения. Графиня присылала открытки по случаю этого семейного праздника и раньше, но обычно там было всего несколько строчек по-итальянски. Однако на сей раз конверт был толще, и когда Натали его вскрыла, оттуда выпал билет на самолет. Письмо было написано по-английски, и девочка сначала прочитала его сама, а уже потом показала матери:
«Милая Натали, я очень хочу тебя увидеть, а то будет уже поздно. Ты теперь достаточно большая, чтобы слетать в Рим одна, даже если твоя мама не захочет тебя сопровождать. Посылаю тебе билет на самолет. Сообщи, пожалуйста, когда ты приедешь, и я все приготовлю. Жду тебя с нетерпением. Твоя бабушка».
Натали посмотрела матери прямо в глаза и резко сказала:
– Я поеду.
– Конечно, деточка, – ответила Катрин и отвернулась.
Потом ей удалось увести разговор в сторону, но взгляд дочери – одновременно обвиняющий и обиженный – не на шутку ее встревожил. Казалось, девочка поняла, что Катрин во что бы то ни стало хочет помешать этой поездке.
– Значит, писем было несколько? – спросила она Жакоба.
Тот пожал плечами, кивнул.
– Да, судя по всему, Натали стала переписываться с бабушкой более или менее регулярно.
У Катрин упало сердце. Впервые в жизни дочь что-то от нее утаила. Правда, она говорила, что напишет бабушке и пообещает приехать в Рим во время каникул.
– Да, может быть, летом, – ответила тогда Катрин.
– А почему не на Рождество? – заупрямилась Натали.
– Ну посмотрим, посмотрим, – отмахнулась от нее Катрин.
– Понимаешь, Кэт, – сказал Жакоб. – Не кажется ли тебе, что ты слишком эгоистична в этом вопросе? Ты совсем не думаешь о Натали. По-моему, ты боишься, что она примет сторону отца, уйдет от тебя в его мир. Но если ты будешь упрямиться, эта опасность еще более усилится. Очень часто человек становится жертвой именно того, чего больше всего боялся. В нашей профессии это называется «реваншем подавляемого».
– Но это неправда! – сердито воскликнула Катрин.
– Неужели? Почему же ты тогда не отвезешь ее в Рим? Давай назначим день прямо сейчас. Кроме того, я уверен, что Натали предпочтет совершить это путешествие не одна, а с тобой. Да и тебе поездка пошла бы на пользу.
– Нет, ноги моей больше не будет в Италии!
Катрин сама удивилась панической интонации, прозвучавшей в ее голосе.
– Но это безответственно, Кэт. И жестоко. Ты слишком подминаешь под себя Натали. Подумай, какой вред девочке это причиняет. Ты запрещаешь ей хранить даже память об отце. В результате может получиться так, что фантазия окажется для нее более важной, чем реальность. – Жакоб печально смотрел на дочь. – Но если ты настроена так решительно, я могу отвезти Натали сам.
Жестоко? Катрин мысленно повторила это слово. Отвернулась от Жакоба и вновь встретилась глазами с синеглазым мужчиной. Интересно, кажусь ли я ему жестокой, рассеянно подумала она. Странно – слово «жестокость» всегда ассоциировалось у нее с Сильви. Вот мать – та действительно была с ней жестока, очень жестока. А она, Катрин, относится к своей дочери совсем иначе. Они – настоящие подруги, у них нет друг от друга секретов.
Хотя, кажется, появились. Неужели Натали и в самом деле считает ее жестокой? И это после того, как Катрин изо всех сил старалась ни в чем не походить на свою мать. Та была холодной, бесчувственной, мстительной. Нет, только не это! В горле у Катрин заклокотал нервный смешок. Она вспомнила слова Оскара Уайльда: «Трагедия женщин в том, что со временем они делаются похожи на своих матерей».
– Прости, Кэт. Я не хотел сделать тебе больно, – мягко сказал Жакоб.
Катрин заставила себя взглянуть на отца.
– Я подумаю об этом, ладно? На следующей неделе, после открытия музея. Тогда и решим.
– Я напомню тебе, – негромко, но строго сказал Жакоб, погладив ее по руке.
Два дня спустя у Катрин была назначена встреча с новым клиентом, которого звали Алексей Джисмонди. В кабинет вошел высокий, темноволосый мужчина, лицо которого показалось ей знакомым. Она мысленно перебрала возможные варианты и вдруг вспомнила – ресторан «Жерар». Тот самый мужчина.
Он тоже явно ее узнал. Катрин улыбнулась.
– Алексей Джисмонди. Да-да. Вы – тот самый человек, которого не может добудиться даже настырный нью-йоркский официант.
Она протянула ему руку для приветствия. Этой встречи Катрин ждала с не совсем приятным чувством – итальянские имена действовали ей на нервы. Но о мистере Джисмонди она слышала и раньше, видела один из его фильмов. Кроме того, в Риме они не встречались – иначе Катрин наверняка запомнила бы это лицо, усталое и немного грустное, с ярко-синими глазами, глядящими так прямо и пытливо.
Его рукопожатие и пристальный взгляд немного смутили ее. Странно – обычно знакомство с мужчинами не производило на Катрин такого впечатления. В душе шевельнулся старый полузабытый страх. А вдруг он видел ее в Италии? Вдруг видел ее с Карло или, того ужаснее, был свидетелем ее позора? Катрин на миг вспомнила отвратительную сцену в ночном клубе, когда она в последний раз видела мужа живым. Усилием воли Катрин отогнала кошмарное воспоминание прочь.
– Чем я могу быть полезна вам, мистер Джисмонди? – спросила она деловитым профессиональным тоном.
– Несколько месяцев назад я видел на выставке одну картину, которую очень хотел бы приобрести. Это работа Мишеля Сен-Лу. Портрет Сильви Ковальской, – сказал он по-английски с запинкой.
Эти слова так поразили Катрин, что она утратила дар речи. Какое странное совпадение – после разговора с Жакобом она все время думала о Сильви, а тут еще неизвестно откуда появляется этот клиент и спрашивает о портрете матери!
– Эта картина не продается, – отрезала она.
Синие глаза смотрели на нее испытующе, казалось, проникая в самую душу.
– Понимаете, я – поклонник творчества Сен-Лу. Стоимость меня не интересует…
Какой звучный и теплый голос, подумала Катрин.
– Меня она тоже не интересует, мистер Джисмонди, – произнесла она вслух.
– Правда? – На его лице появилось ироническое выражение. – А мне казалось, что у вас в Нью-Йорке искусство и деньги неотделимы друг от друга.
– Иногда это так, но не в данном случае, – пробормотала Катрин, вспыхнув. Ей не нравилось, как он на нее смотрит – дерзко, оценивающе. – Сильви Ковальская – моя мать, – повысила она голос. – Портрет матери я не продаю.
Ей самой показалось, что это прозвучало слишком эмоционально, и Катрин поспешно изобразила на лице холодную, вежливую улыбку.
– Впрочем, вы можете посмотреть другие картины. У нас нет обыкновения отпугивать клиентов, которых «цена не интересует».
Она передразнила его интонацию.
– Ах вот как? Извините, я не знал, что Сильви Ковальская – ваша мать, – задумчиво произнес он. – Очень глупо с моей стороны.
Он смотрел на Катрин как-то по-другому, словно заново приглядывался к ее лицу.
Она слегка поежилась под этим взглядом.
– Естественно. Откуда вы могли это знать? Ведь мы с матерью не похожи. Между нами нет и никогда не было ничего общего.
Он встретил эти слова открытой и дружелюбной улыбкой. Катрин почувствовала, что ее против воли тянет к этому человеку. Она отвела глаза, сделала вид, что роется в бумагах на столе, давая тем самым понять: разговор окончен.
Но посетитель не уходил.
– Однако, даже если вы не хотите продавать картину, может быть, вы позволите мне взглянуть на нее еще раз?
В его голосе, таком приятном и ласковом, звучала едва различимая насмешливая нотка.
Катрин собиралась ответить, что это совершенно невозможно, но в эту минуту в кабинет ворвалась Натали и скороговоркой выпалила:
– Мамочка, я получила «отлично» за эту ужасную контрольную по математике!
Катрин поздравила ее, поцеловала и на миг забыла об Алексее Джисмонди, но тут же опомнилась и сказала:
– Боюсь, мистер Джисмонди, у меня не осталось времени. Если хотите, я попрошу одного из своих помощников показать вам выставку.
– Но я действительно хотел бы еще раз взглянуть на портрет Сильви Ковальской, – не сдавался он. – Ради этого я проделал большой путь.
– Не может быть, чтобы такой занятой человек, как вы, отправился через океан лишь ради того, чтобы взглянуть на картину, – недоверчиво рассмеялась Катрин, думая, что в этом мужчине бездна обаяния.
Если бы портрет Сильви находился в галерее, она, разумеется, немедленно отвела бы его туда, и пусть любуется сколько хочет.
Но тут в разговор вмешалась Натали, которую очень интересовало все, связанное с бабушкой. Она улыбнулась Алексею Джисмонди и предложила отвезти его домой. Кажется, девочка решила с ним подружиться.
Мужчина из Рима и Натали! Катрин с трудом справилась с безотчетным страхом.
– Мистер Джисмонди, как вы сами понимаете, я не могу допустить, чтобы совершенно незнакомый человек проникал в мой дом, – нервно улыбнулась она. – Здесь ведь Нью-Йорк.
– Конечно-конечно.
Он явно смутился, но в следующий миг настала ее очередь смущаться: Джисмонди извлек из кармана паспорт и бумажник и положил их на стол в качестве залога. В его страстном желании увидеть портрет было что-то трогательное. Катрин дрогнула.
– Ладно. Я попрошу Джо – это мой помощник, – чтобы он показал вам дом. Нельзя разочаровывать столь страстного поклонника искусства.
Она вернула ему паспорт и бумажник, их пальцы на мгновение соприкоснулись, и Катрин ощутила на себе взгляд его теплых, лучистых глаз.
Когда Катрин осталась одна, ею овладело непонятное смятение. В этом мужчине было нечто такое, что разбередило ей душу. Может быть, все дело в том, что он из Рима? Или на нее произвела впечатление настойчивость, с которой он добивался разрешения посмотреть на портрет Сильви? Катрин вернулась к письменному столу, коснулась пальцами лиловых гроздей сирени, стоявшей в белой вазе, вдохнула густой аромат весны. Ей вспомнились строчки:
Апрель жесток, он изгоняет
Сирень из вымерзшей земли
И корни памяти, желаний
Разбередил весенний дождь.
Это мои корни, подумала она и закрыла лицо руками.
Домой Катрин вернулась раньше, чем обычно, и увидела, что Алексей Джисмонди, Натали, ее подружка Сэнди и Джо пьют молочный коктейль и, судя по всему, отлично проводят время. Римлянин держался совершенно свободно, словно прожил здесь много лет. Его естественная манера и улыбающиеся лица всех остальных смутили Катрин еще больше; ее сердце забилось учащенно.
– Мама, ты знаешь, Алексей из Рима! – радостно сообщила Натали. – Он рассказал нам много чудесных историй. И еще он приглашает приехать к нему в гости.
Катрин прочла в глазах дочери явный вызов.
– Да, я знаю, что мистер Джисмонди из Рима, – ответила она, отводя взгляд. – Натали, ты сделала уроки? Уже седьмой час.
Девочка не ответила. Она посмотрела на Алексея Джисмонди и ясным, отчетливым голосом объявила:
– Я вам не говорила, но мой отец тоже из Рима. Вы его не встречали? Он умер. А звали его Карло Негри делла Буонатерра.
Казалось, она заранее готовилась к этой минуте. Имя отца Натали произнесла с гордостью, а затем бросила на мать многозначительный взгляд.
Катрин вспомнила слова Жакоба и внутренне содрогнулась. Что ответит Алексей?
Его голос прозвучал мягко и негромко:
– Нет, я не знал твоего отца. Мне жаль, что он умер.
– Мне тоже жаль.
Натали смотрела на него темными грустными глазами.
Катрин внутренне вся сжалась. По этому взгляду она поняла, насколько велико у девочки чувство утраты. Значит, Жакоб прав… Она обессиленно прислонилась к стене, кое-как попрощалась с Джо.
Натали улыбнулась матери обычной безоблачной улыбкой и, дернув подружку за рукав, потащила ее наверх, в свою комнату. Однако через несколько секунд девочки, хихикая, сбежали вниз по лестнице и объявили, что господин из Рима настоящий красавчик, после чего с хохотом тут же исчезли.
Алексей стоял рядом с Катрин. Она видела, что он все понял без слов. Возможно, даже понял больше, чем нужно.
– Извините, я не имел намерения вмешиваться в вашу домашнюю жизнь. – Он коснулся ее руки. – Спасибо, что разрешили мне прийти, полюбоваться на картину.
Катрин догадалась, что он собирается уходить. Внезапно она поняла, что ей хочется отдалить этот момент. Только бы не оставаться одной. Да, я совсем одна, вдруг подумала она. Наедине со своей работой, книгами, картинами. Она посмотрела в синие глаза, глядевшие на нее с нежностью и пониманием.
– Может быть, я могу чем-то вас отблагодарить? – очень серьезно сказал он. – Позвольте пригласить вас поужинать со мной.
– Хорошо, мистер Джисмонди. Почему бы и нет? – Катрин попробовала улыбнуться. – Думаю, моя дочь будет счастлива, если мы все вместе поужинаем.
– Надеюсь, мы с вами тоже будем счастливы, – прошептал он.
Услышав эти слова, Катрин вздрогнула. Нет, к такому она не готова.
– Подождите, пока я приму душ и переоденусь, – бесстрастным тоном сказала Катрин. – Посидите пока в гостиной. Я принесу вам выпить. Что-нибудь более крепкое, чем молочный коктейль. – Она рассмеялась.
Как все это странно, думала Катрин, переодеваясь. На душе почему-то стало легко и беззаботно. Она посмотрела на себя в зеркало – как бы со стороны. Увидела усталое лицо, добавила немного румян. Выбрала легкое платье из переливчатого изумрудного шелка. Это был наряд для отдыха и развлечений.
Кто этот человек, проникший в ее дом и ожидающий сейчас в гостиной? Незнакомец, которого привел к ней дух Сильви. Энергично работая щеткой для волос, Катрин размышляла над этим удивительным поворотом судьбы.
Когда она вернулась в гостиную, Алексей поднялся ей навстречу. Высокий, смуглый мужчина с волевым, привлекательным лицом. Сколько в его движениях сдерживаемой стремительности.
– Надеюсь, я не заставила вас ждать слишком долго.
– Вы очень красивая, – восхищенно сказал он.
Катрин так растерялась, словно ей никогда раньше не говорили комплиментов.
– Пожалуй, нужно попрощаться с Натали, – прошептала она, уже не вспоминая об ужине втроем.
– Разумеется, – улыбнулся Алексей. – Тем более что удовольствием провести с вами вечер я в значительной степени обязан ей.
Натали лежала на полу, читая учебник.
– Я обязательно навещу вас в Риме, – сказала она Алексею, вскочив на ноги. Голос ее звучал одновременно жалобно и вызывающе.
– Буду с нетерпением ждать встречи.
Алексей пожал ей руку.
– Спокойной ночи, мамочка. Повеселитесь как следует.
Натали обняла и поцеловала Катрин.
– Спокойной ночи, солнышко, не читай допоздна.
Катрин тоже поцеловала ее, пытаясь понять, что происходит у ребенка в голове.
– У вас есть дети, мистер Джисмонди? – спросила она, когда они выходили из подъезда.
Ответа она ждала с замиранием сердца.
– Зовите меня по имени, пожалуйста, – попросил он. Потом отрицательно покачал головой. – Нет, детей у меня нет.
Ей показалось, что он произнес эти слова не без горечи.
– Извините, я вовсе не хотела влезать в вашу личную жизнь.
И все же на душе у нее сделалось радостно.
– Может быть, поужинаем у меня в отеле? – Он жестом остановил такси. – Там спокойно, уютно, всегда есть свободные столики.
Катрин охотно согласилась. Меньше всего ей хотелось встретиться в кафе или ресторане с какими-нибудь знакомыми. Она предпочла бы провести вечер наедине с этим удивительным мужчиной, который появился в ее жизни так внезапно и тут же превратился в центр Вселенной. У Катрин возникло необъяснимое чувство, что городские улицы выглядят как-то иначе, что Нью-Йорк вдруг стал другим, да и она сама тоже. Нахлынуло ощущение свободы и беззаботности.
Они сидели в гостиничном ресторане, разделенные белоснежной полосой накрахмаленной скатерти. Атмосфера близости возникла сразу же, сама собой. Никогда еще Катрин не разговаривала с другим человеком так откровенно, так смело. Свежие, интересные мысли приходили ей в голову как бы сами собой и без труда облекались в слова. Говорить было легко, потому что Алексей слушал очень внимательно и заинтересованно.
Катрин рассказала ему то немногое, что знала о знакомстве Мишеля Сен-Лу с ее матерью.
– Вам лучше поговорить с моим отцом. Он знает об этом гораздо больше. Все это происходило задолго до моего рождения. – Катрин улыбнулась, но тут же нахмурилась. – У нас с матерью были довольно сложные отношения. Она умерла, когда я была совсем девчонкой. – Посмотрев в синие глаза Алексея, Катрин добавила. – Она покончила с собой.
Алексей сжал ей руку и тихо произнес:
– Я не знал этого.
Его прикосновение обожгло ее огнем, пробудило в сердце полузабытую истому. На миг Катрин представила смятую постель в гостиничном номере. Не в силах пошевелиться, она смотрела ему в глаза.
Алексей отнял руку, и Катрин опечаленно пожала плечами:
– Все это было много лет назад.
– Расскажите мне о себе, – попросил он. – Вы не носите фамилию мужа?
– Достаточно того, что я выносила его ребенка, – с неожиданной злостью произнесла Катрин и, взяв себя в руки, продолжила уже спокойнее. – Понимаете… Я не любила своего мужа. Нет, это неправда.
Она вертела в руках вилку и думала о том, что когда-то любила Карло, просто это было очень, очень давно. Любовь погибла, погребенная под грузом чувств совсем иного рода. Но ведь когда-то любовь действительно была. Как можно было об этом забыть?
Взгляд Алексея вернул ее к реальности.
– Не хотел бы я, чтобы вы относились со столь страстной неприязнью ко мне, – шутливо сказал он.
Катрин посмотрела на него. Чувство, которое вызывал в ней этот мужчина, никак нельзя было назвать неприязнью.
Разговор продолжался долго. Катрин рассказывала Алексею о своей работе, о своих пристрастиях в искусстве, о себе. Он задавал все новые и новые вопросы. Однако когда Катрин пыталась выяснить что-то о нем, Алексей отвечал уклончиво.
Когда принесли кофе, Катрин не выдержала и рассмеялась:
– Ну вот, я рассказала вам о себе почти все, а о вас так ничего и не узнала.
– В следующий раз, – полувопросительно сказал он.
– Долго ли вы намерены пробыть в Нью-Йорке? – спросила Катрин с замиранием сердца.
– Некоторое время еще пробуду, – неопределенно ответил он.
Наступило молчание. Именно в этот момент Катрин вдруг ясно, совершенно отчетливо поняла, что хочет его. Желание охватило ее с неодолимой силой. Не выдержав, она отвела взгляд. Испытывает ли он то же самое? Если да, то не подает виду. Катрин поспешно отхлебнула кофе. Каким-то странным, непохожим на свой голосом, она сказала:
– Может быть, вы захотите присутствовать на торжественном открытии коллекции Томаса Закса в Бостоне? Это будет на следующей неделе. Если, конечно, у вас есть время…
– Я бы с удовольствием, – ответил он. – Постараюсь выбраться.
Катрин поднялась, поняв, что он не предложил ей остаться. Да и с какой стати? Ведь они едва знакомы. Очевидно, все дело в отеле – он слишком похож на европейские гостиницы, в которых происходили все ее случайные встречи. Нет, поправила себя Катрин, дело совсем не в этом. Ведь он был и у нее в доме, видел Натали, то есть переступил порог ее настоящего, реального мира. И все равно она хотела его…
Катрин протянула руку и чопорно сказала:
– Спасибо за чудесный вечер. Мне очень жаль, что я не могу уступить вам картину Мишеля Сен-Лу. Надеюсь, вы понимаете…
– Разумеется. – Он тоже встал. – Позвольте, я провожу вас домой.
– В этом нет никакой необходимости.
– Но я настаиваю, – улыбнулся он. – Как-никак я итальянец.
В такси они сидели рядом. Мы так близки друг к другу, думал Алексей, и в то же время сохраняем дистанцию. Он был уверен, что нарушать эту дистанцию не имеет права. Однако его так тянуло обнять ее и прижать к себе, что он сжал пальцы в кулаки.
Во что он ввязывается? Отправляясь на поиски в Америку, он не рассчитывал ни на что подобное. Хотел повидать Катрин Жардин и ее отца, узнать побольше о Сильви Ковальской.
В Нью-Йорк его привело неудержимое желание разгадать тайну. Теперь неудержимых желаний было сразу два: выяснить, кто такая Сильви Ковальская, и еще – поцеловать ее дочь. Интересно, какова она в постели, эта Катрин Жардин. Давно уже Алексей не испытывал такого жгучего интереса к женщине.
Во всей этой ситуации присутствовала некая зловещая ирония, и Алексей мрачно улыбнулся. В мире психики не бывает ничего случайного. Он так много думал в последнее время о Катрин, что при встрече неминуемо испытал к ней влечение. Моральная невозможность этой любви, нравственное табу, очевидно, еще более обострили это чувство.
Алексей тайком взглянул на ее профиль, одновременно такой уверенный и такой беззащитный. Мысленно он провел пальцами по ее шее, по обнаженным плечам. Она была прекрасна, по-настоящему прекрасна.
Катрин обернулась к нему, и он увидел, что ее серые глаза затуманены. В них поблескивали диковатые искорки. Должно быть, в постели она забывает обо всем на свете, подумал он. Алексей непроизвольно потянулся к ней, но тут же отдернул руку и стал смотреть в окно. Он достаточно хорошо знал женщин, чтобы понимать: она тоже его хочет. От этого ситуация делалась просто невыносимой. Мысли начинали путаться.
А что, если сказать ей прямо сейчас: «Катрин, ваша мать однажды прислала мне письмо, в котором называла меня своим сыном. Я знаю, это звучит нелепо. Но я действительно родился в Польше. Я никогда не видел свою родную мать, поэтому все может быть…»
На ее лице, должно быть, появится замешательство, недоверие. Что она почувствует? Головокружение? Ощутит себя обманутой? Примерно то же самое испытывал и он. Нет, нельзя поступить с ней подобным образом – ворваться в чужую жизнь и перевернуть ее вверх дном.
Хуже всего то, что Катрин, судя по всему, терпеть не могла свою мать. Кажется, даже ненавидела ее. Может ли она спокойно рассуждать о том, были ли у Сильви другие дети, кроме нее? За ужином Алексей так и не осмелился, даже косвенно, затронуть эту тему. А ведь ему очень хотелось выяснить, ходили ли в семье какие-либо слухи о возможном внебрачном ребенке.
Нет, ничего не получится. Лучше действовать через Жакоба Жардина. Катрин дала ему отличную подсказку: завести разговор о Мишеле Сен-Лу. Но доктор Жардин очень умен, одурачить его не удастся. Короткой беседы, состоявшейся два дня назад, было совершенно достаточно для того, чтобы Алексей в этом убедился. Может быть, Катрин может как-то облегчить задачу? В конец концов, что удивительного, если приезжий итальянец интересуется не только психоанализом, но и французским художником тридцатых годов. Два эти составляющие еще не образуют уравнения.
Такси остановилось. Алексей помог Катрин выйти из машины, для чего ему все-таки пришлось ее коснуться. Но он опять поспешно отдернул руку.
– Надеюсь, вы приедете в Бостон, – тихо сказала она. – Я пришлю приглашение вам в отель.
– Я постараюсь. – Алексей переминался с ноги на ногу, как застенчивый школьник. – Спасибо вам. Спасибо за то, что провели со мной вечер.
Он сел в такси, и автомобиль отъехал. Катрин прислонилась к двери, не в силах унять бешеное биение сердца. Надо же, он даже не попытался ее поцеловать. Мужчины нередко провожали ее до дома, но ни разу она не испытывала и тени желания, а тут… Она невесело рассмеялась. С чего это вдруг такое разочарование? Он наверняка женат или кого-то любит. Ну конечно! Как это раньше не пришло ей в голову? Какая же она дура. Есть еще на свете мужчины, для которых верность – не пустое слово. Однако чувство разочарования от этой мысли стало еще сильнее. И потом, он ни словом не намекнул на какие-то супружеские узы. Не похоже, что он женат…
Катрин попробовала выкинуть все это из головы, но, раздеваясь перед сном, с новой силой ощутила приступ желания. Должно быть, все дело в том, что он итальянец, римлянин. Это каким-то образом связано с Карло, воссоздает забытую атмосферу страсти. В последнее время призрак покойного мужа что-то стал досаждать ей слишком часто: сначала Жакоб, потом Натали. Катрин попыталась рассуждать хладнокровно. Нет, решила она. Алексей на Карло совсем не похож. Он не так разговаривает, не так себя ведет, не так слушает.
На следующий день он позвонил ей на работу.
– Это Алексей Джисмонди, – сказала Амелия, прикрыв трубку ладонью. – Поговоришь с ним?
Катрин кивнула и внутренне собралась.
– Может быть, сходим в бар, когда вы закончите работу? – очень вежливо спросил он.
– Сейчас посмотрю по ежедневнику, – озабоченно ответила Катрин, зная, что ради встречи с ним отменит все на свете, даже вечер наедине с Натали. – Может быть, в семь?
– Отлично. – Он помолчал, потом усмехнулся. – Попробую еще раз убедить вас расстаться с картиной Сен-Лу.
– Попробуйте, но вряд ли у вас что-нибудь получится, – сердито бросила Катрин, несколько разочарованная направлением его мыслей.
– Я упрямый человек, Катрин, – снова рассмеялся он.
– Я тоже. Итак, до семи. – Она повесила трубку.
– У кого это ничего не получится? – с любопытством спросила Нора Харпер, подруга Катрин. – У тебя что, новый поклонник?
– Это совсем не то, что ты думаешь, Нора, – отмахнулась Катрин. – Речь идет об одной картине.
– Правда? Так я тебе и поверила. Больно уж вид у тебя загадочный.
Катрин пожала плечами.
– А у тебя слишком богатое воображение. Ну, хватит болтать, нужно, работать.
Нора вздохнула и сняла телефонную трубку.
Катрин слушала, как Нора рассказывает очередному журналисту про предстоящее открытие картинной галереи Томаса Закса. Они стали подругами еще когда Катрин работала в музее. Нора была замужем за одним из членов опекунского совета (с тех пор она успела с ним развестись). Высокая пышная блондинка, обожавшая экстравагантные туалеты и шикарных мужчин, Нора стала для нее, пожалуй, все-таки не подругой, а доброй приятельницей. Нора знала в мире искусства всех на свете, была знакома и с представителями крупного капитала, поэтому, когда она предложила Катрин свои услуги в качестве агента по общественным связям, Катрин охотно согласилась. Нора Харпер подходила для этой должности как нельзя лучше.
Между ними существовала негласная договоренность: если Катрин хотела избавиться от ухажера, чьи домогательства становились слишком навязчивы, но ссориться с которым не следовало, на помощь приходила Нора. Она компенсировала кокетливостью и игривостью холодность Катрин, переключала внимание мужчины на себя, врачевала его уязвленное самолюбие. Катрин не уставала удивляться тому, как Нора вертит представителями мужского пола. Должно быть, проглатывает их живьем, думала она. Причем аппетит у нее, очевидно, был поистине ненасытный – в поклонниках недостатка никогда не ощущалось.
Когда приехал Алексей, Нора Харпер еще не ушла. Впервые в жизни Катрин пожалела о том, что у нее такая соблазнительная подруга. От этого на душе стало тревожно. Еще сильнее на нее подействовало само появление Алексея, который со вчерашнего дня занимал все ее мысли. После смерти Карло ни один мужчина не волновал ее воображение до такой степени.
Катрин старалась не смотреть ему в глаза, делая вид, что разглядывает его темную рубашку, светлый льняной костюм. Голос ее звучал немного сдавленно.
– Алексей Джисмонди? – переспросила Нора и сладко улыбнулась, глядя на посетителя с нескрываемым восхищением. – Тот самый, кинорежиссер?
Алексей неохотно кивнул.
– Как я счастлива с вами познакомиться! В Вест-Сайде показывают ваш фильм, я видела его на прошлой неделе. Это просто чудо! – проворковала Нора, придвигаясь поближе.
Алексей слегка поклонился в знак благодарности.
Катрин мысленно выругалась. Почему она ничего не знала об этом фильме? Вот Нора – та осведомлена решительно обо всем на свете.
– Мы можем идти, Алексей, – сказала она вслух. – Только сегодня вечером я буду вынуждена расстаться с вами пораньше – мне рано утром лететь в Бостон.
– Конечно-конечно, – сказал он и стал прощаться с Норой.
Катрин вдруг стало стыдно. Может быть, он не хочет расставаться с ее подругой. Нельзя же уводить его насильно.
– Может быть, Нора, присоединишься к нам? – вяло предложила она.
– С удовольствием! – тут же согласилась Нора.
Алексей покосился на нее и решительно заявил:
– Извините, мисс Харпер, не хочу показаться вам грубым, но мне хотелось бы обсудить с Катрин кое-какие вопросы наедине.
Нора вопросительно взглянула на Катрин.
– Ах да, я совсем забыла, – дрогнувшим голосом пролепетала Катрин. – Нора, закрой, пожалуйста, галерею. Поговорим завтра.
Та кивнула.
– Но мы ведь увидимся с вами в Бостоне, мистер Джисмонди? – И протянула ему приглашение.
Алексей вежливо улыбнулся:
– Это не исключено.
Когда они вышли на улицу, он слегка коснулся плеча Катрин.
– Знаете, мне было показалось, что вы не хотите оставаться со мной наедине.
Катрин улыбнулась:
– Если вы собираетесь уговаривать меня отдать вам ту картину… Знаю я вас, римлян. Вы умеете убеждать.
Уже произнеся эти слова, Катрин поразилась тому, что может так спокойно рассуждать о «римлянах». Это ее даже испугало.
Во взгляде Алексея промелькнуло нечто не вполне понятное.
– Можете не тревожиться, – сказал он. – Я отлично знаю разницу между убедительностью и навязчивостью. В свое время мне были преподаны кое-какие уроки по части женской свободы.
Это сообщение очень заинтересовало Катрин.
– Ну-ка, расскажите поподробнее. Что это были за уроки?
Алексей ответил не сразу. Лицо его сделалось печальным.
Они шли по Манхэттену и сами не замечали, что ступают шаг в шаг. Каждый думал о своем, но ни на секунду не забывал о спутнике.
– Может быть, вон туда? – указала Катрин на ближайший бар. – Там не очень шумно.
– Не очень шумно? Значит, вам придется выслушать мои доводы, – рассмеялся он.
– Так и быть, выслушаю. Но сначала вы расскажете мне об уроках женской свободы.
Они сели за столик на втором этаже, подальше от шума.
– Я пытался пошутить, – серьезно ответил он. – Шутка получилась не слишком удачной.
Ей неудержимо захотелось провести рукой по его лицу, стереть с него грусть и усталость.
– И все-таки расскажите, – попросила она.
Алексей пожал плечами, задумчиво отпил из бокала.
– У меня была знакомая, которая любила говорить, что мужчина очень легко может перейти от убеждения к тирании, когда имеет дело с женщиной.
– Понятно. – Катрин немного подумала и все же спросила: – Это была ваша хорошая знакомая?
– Больше, чем знакомая.
Катрин впилась в него глазами:
– Вы говорите про нее в прошедшем времени?
Ей было необходимо во что бы то ни стало получить ответ на этот вопрос.
– Она умерла, – просто сказал он. – Покончила с собой. В тюрьме.
Ну вот, впервые он сказал об этом другому человеку, вслух. Алексей смотрел на Катрин. Ее серые глаза приоткрылись еще шире, уголки губ чуть дрогнули.
– Совсем как ваша мать. Та ведь тоже покончила с собой? – добавил он.
– Это не одно и то же. Я не любила свою мать, – вырвалось у нее. Зачем она сказала это человеку, которого почти не знает?
– И потом, к тому времени я уже не жила дома. Ее смерть не произвела на меня большого впечатления.
Алексей представил ее девочкой – обиженной, упрямой, решительной. Огромного труда стоило ему удержаться от того, чтобы не взять ее за руку.
– Почему она это сделала? – спросил он после паузы.
– Не знаю. Я вообще мало ее знала. Она была нездорова, у нее часто бывали депрессии.
Алексей попытался сопоставить слова Катрин с лицом, которое видел на картине и на фотографии. Но черты Катрин вытесняли лицо Сильви Ковальской.
– Что ж, мы редко знаем по-настоящему даже близких людей, – сказал он вслух. – Лишь какие-то отдельные стороны их характера – те стороны, с которыми нам приходится сталкиваться.
– Я хотела бы узнать вас получше, – без малейшей тени кокетства сказала Катрин.
Его глаза сверкнули.
– Боюсь, вам не слишком нравится то, что вы обо мне узнаете.
Он рассмеялся.
Катрин тоже улыбнулась.
– Ничего, рискну.
Неужели эти легкомысленные слова произнесла она? Невероятно! Но на душе почему-то было очень легко. Катрин улыбнулась.
– Знаете что, давайте сходим в кино, посмотрим ваш фильм? Я его еще не видела.
Да, именно этого она хотела бы больше всего: сидеть рядом с ним в темноте и смотреть, как на экране разворачивается действие, порожденное его воображением.
– Это мой самый первый фильм, – засомневался Алексей. – Он снят много лет назад. И потом, вы ведь собирались вернуться пораньше.
Улыбка на ее лице угасла.
– Я могла бы позвонить домой и предупредить. Конечно, если вы не…
Он не дал ей договорить:
– Тогда пойдем.
Они взяли такси, едва успели к сеансу. Катрин не отрываясь смотрела на экран. Южная Италия, темная, зловещая атмосфера клаустрофобии. Юная девушка с прекрасным, одухотворенным лицом, на миг вырывающаяся на свободу и вновь оказывающаяся взаперти. Это было не кино, а сама жизнь. Достоверное повествование, пронизанное щедрой чувственностью.
Катрин была поглощена фильмом, все время помня о том, что это произведение создал человек, сидящий рядом с ней. Он рассказывает историю девушки, он знает и понимает все. Безотчетно Катрин коснулась его руки, однако, опомнившись, отстранилась. Но Алексей сам обнял ее за плечи, и, ощутив тепло его руки, Катрин заплакала – о героине фильма и о себе.
– Спасибо вам, – сказала она, когда фильм закончился. – Спасибо.
Других слов в этот миг у нее не было.
Когда такси доставило их к ее дому, Катрин предложила:
– Может быть, хотите подняться и еще раз посмотреть на картину Сен-Лу?
Но Алексей остановился у порога и, взяв ее за руку, сказал сдавленным голосом:
– Катрин… Вам нужно понять, что я человек ненадежный. Полагаться на меня нельзя.
Когда-то то же самое сказала ему Роза. Как мало была она похожа на эту женщину, которая смотрела на него с мягкой улыбкой.
– Мой многоуважаемый отец-психоаналитик с раннего детства твердит мне, что надежных людей на свете вообще не бывает. И меньше всего можно полагаться на самого себя.
Катрин хотела произнести эти слова шутливо, но внезапно охрипший голос выдал ее.
Алексей вошел за ней следом в квартиру, подождал, пока Катрин отправит горничную домой и проведает спящую Натали.
– А теперь, пока я сооружу что-нибудь перекусить, можете идти любоваться на Сильви Ковальскую, – улыбнулась она. – Только смотрите, не сбегите с картиной. Этот номер у вас не пройдет.
Алексей стоял в кабинете Катрин перед портретом и думал, что он совсем спятил. На картину он взглянул лишь мельком и тут же опустился в кресло. Нужно немедленно обо всем рассказать Катрин. Она сильнее, чем показалось ему вначале. Можно рассказать ей о своих подозрениях – она выдержит. В конце концов, возможно, все это чушь. Ведь нет никаких фактов, подтверждающих, что Сильви Ковальская – его мать.
Но глаза на портрете манили и притягивали. Алексей взглянул на картину, потом увидел в зеркале собственные глаза. Сходство было несомненным. Ему показалось, что лицо на портрете глумится над ним, и, не выдержав, он спустился по лестнице вниз.
Из гостиной доносились легкие шаги Катрин. Алексей остановился у двери, зорким взглядом кинематографиста стал наблюдать за ней. Как грациозно ставит она поднос на кофейный столик. Его профессиональный глаз отметил и стройность длинных ног, и плавный изгиб талии, и беззащитность шеи над высоко поднятыми волосами. Еще можно было остановиться, но не хватило сил. Прижать ее к себе – хотя бы один раз. Когда Катрин обернулась, Алексей сделал шаг ей навстречу.
Поцелуй показался ему вечностью. Их тела, их губы соединились. Алексей ощущал неистовый голод и аромат – больше ничего.
А затем издали донесся детский голосок:
– Мама! Мамочка!
Алексей разжал объятия, их взгляды встретились. Оба поняли друг друга без слов. Длинные тонкие пальцы нежно коснулись его щеки. Он ответил ей тем же жестом. Катрин казалась ему самой прекрасной из всех женщин.
Им овладела невыразимая грусть.
– Не провожай меня, я выйду сам, – прошептал он.
Он боялся, нет, надеялся, что Катрин его остановит, но детский голос позвал вновь.
– В Бостоне, да? – прошептала Катрин.
Алексей кивнул.
– И еще одна просьба, – сказал он. – Ты не могла бы попросить отца, чтобы он показал мне картины из его коллекции? Это тебя не затруднит?
– Ничуть, – улыбнулась Катрин.
Жакоб Жардин протянул Алексею бокал и вопросительно взглянул на него:
– Итак, мистер Джисмонди, мы встречаемся вновь.
– Да, и надеюсь, что еще не успел вам надоесть. – Алексей откинулся на спинку кресла и обвел взглядом стены гостиной. – Во время нашей первой встречи я понятия не имел, что вы были дружны с Мишелем Сен-Лу и что Сильви Ковальская – ваша жена.
Ну вот, эти слова произнесены вслух, подумал он и посмотрел в глаза собеседнику.
– Я увидел портрет вашей жены, ныне принадлежащий мисс Жардин, на выставке в Риме. Это потрясающая картина. Она очень меня заинтересовала.
– Да, картина хорошая. – По лицу Жакоба пробежала легкая тень, но тут же исчезла, сменившись обычным ироническим выражением. – Как и все по-настоящему талантливые произведения, эта картина имеет не слишком веселую историю.
Алексей выжидательно смотрел на хозяина, но тот молчал.
– Я заметил, когда разглядывал картину вблизи, что холст в одном месте надрезан.
– Вы очень наблюдательны, мистер Джисмонди. Моя жена, которая тогда, собственно, еще не являлась моей женой, не слишком любила эту картину. Однажды она даже попыталась ее изрезать.
Жакоб вспомнил сцену в Руссильоне, и она, выплыв из прошлого, предстала перед ним во всей яркости и полноте. Искаженное мукой лицо Сильви, острота чувств, собственный гнев и смятение.
Голос молодого человека вернул его в настоящее.
– Извините за нескромность, но не было ли в то время у Сильви Ковальской романа с Мишелем Сен-Лу?
– Думаю, вряд ли, – пожал плечами Жакоб. – Да и что такое «роман»? Разве можно разобраться в подобных вещах? В особенности, если речь идет о такой женщине, как Сильви. В юности Сильви Ковальская была весьма своеобразной особой. – Он улыбнулся. – Тому осталось множество свидетельств. Я знаю лишь, что сам Мишель этот факт отрицал. – Жакоб снова хмыкнул. – Но портреты, которые он писал с нее в ту пору, относятся к числу лучших его работ. В них явно ощущается сильная эмоциональная связь между художником и моделью. Вы не стесняйтесь, мистер Джисмонди, рассматривайте картины сколько хотите.
Алексей прошелся по комнате.
– Да, необыкновенная женщина, очень красивая. – Он обернулся к Жакобу. – Мне кажется, я один раз с ней встречался, – нарочито небрежным тоном заметил он. – Но я не уверен, я был тогда очень юн. И все же, мне кажется, это была она. Одна женщина приходила брать у меня интервью для книги. У нее был псевдоним…
Алексей сделал паузу, с нетерпением дожидаясь ответа.
Жакоб встал, сделал несколько шагов.
– Это возможно. Я знаю, что перед смертью Сильви работала над книгой. Мне она рукопись не показывала, а после ее смерти ничего не нашли – возможно, Сильви ее уничтожила.
– Извините, – пробормотал Алексей, видя, как расстроен Жакоб. – Я вовсе не хотел влезать в вашу личную жизнь.
Жакоб нервно рассмеялся:
– Не беспокойтесь, мистер Джисмонди. Такова жизнь. Для одних – история искусства, для других – собственное прошлое. Пойдемте ко мне в кабинет, там есть и другие работы.
Он включил в кабинете свет.
– Вот, наслаждайтесь. В старости созерцание – одна из немногих радостей, остающихся у человека. Постепенно превращаешься в ходячую историю века. Приходят молодые, задают невинные вопросы. – Он покачал головой. – Тут, кстати, есть и работы моей жены. Правда, она никогда и никому их не показывала – предпочитала уничтожать собственноручно. – Он порылся в каких-то папках, положил одну на стол. – Можете посмотреть. Может быть, они вдохновят вас. Мне самому эти рисунки очень нравятся, а мою дочь от них с души воротит.
Но Алексей не торопился подходить к столу. Он медленно рассматривал картины, висевшие на стенах, ощущая, что пульс бьется все чаще и чаще. Папка притягивала его с таинственной силой. Казалось, голова вот-вот лопнет от множества накопившихся вопросов. Не выдержав, Алексей спросил, стараясь говорить спокойно:
– Ваша жена полька. Я тоже родился в Польше. Насколько я понимаю, именно этим обстоятельством был вызван ее визит ко мне.
– Очень может быть. – Жакоб откинулся на спинку кресла. – Она провела у себя на родине ранее детство, и еще один раз наведывалась туда вскоре после окончания войны. – Он откашлялся. – Но детство, как учит моя профессия, – самая важная пора в формировании личности. Поэтому Сильви всегда испытывала необычайный интерес ко всему польскому. – Он замолчал, увидев, с каким выражением лица Алексей рассматривал рисунки. – Правда, в этих работах что-то есть?
Алексей молча кивнул, боясь, что у него сорвется голос. Среди рисунков с персонажами фантастического бестиария он внезапно наткнулся на собственный портрет: мальчик рядом с кинопроектором и экраном. Скоро ему попался еще один набросок: тот же самый мальчик, со всех сторон окруженный скорпионами, единорогами, фениксами и русалками. Но больше всего Алексея потряс рисунок, на котором была изображена комната с больничными койками, человек в военной форме, а внизу два слова: «Макаров» и «Люблин».
Алексей чуть не выронил сигарету. Макаров! Сильви знала его отца! Мысль заработала с лихорадочной быстротой. Может быть, дядя? Нет, от дяди Сильви не могла узнать эту фамилию, Джанджакомо никому и никогда не рассказывал о прошлом своего приемного сына. Значит, Сильви Ковальская знала его отца. Кроме того, она была в Люблине, где Алексей родился. Воображение моментально создало легко угадываемый сюжет, контуры романтической истории. В руках у Алексея, можно сказать, оказались неопровержимые доказательства правдоподобия этой версии. Но что с ними делать?
– Эти рисунки вселяют в душу тревогу, не правда ли? – послышался откуда-то издалека голос Жакоба.
– Да, вы правы, – кивнул Алексей.
Он закрыл папку и внимательно посмотрел на хозяина. Можно ли спросить этого любезного господина с такими добрыми глазами о любовной связи между его покойной женой и человеком, которого звали Иван Макаров? Нет, это невозможно. Алексей вообразил себя на месте Жакоба, представил чувство горечи, гнева, обиды.
– Да, эти рисунки впечатляют, – медленно произнес он вслух. – Может быть, когда-нибудь в будущем вы позволите мне взглянуть на них вновь. А сейчас, с вашего позволения, я пойду – и так я отнял у вас слишком много времени. – Он поднялся. – Большое вам спасибо.
– Не стоит благодарности, мистер Джисмонди. Я всегда рад услужить другу моей дочери, – улыбнулся Жакоб. – Надеюсь, мы еще увидимся в Бостоне. Если вы любите искусство, коллекция Томаса Закса вас заинтересует.
Алексей поклонился.
Дом Томаса Закса был переполнен людьми, жизнью, весельем. Хлопали пробки шампанского, звучали возбужденные голоса. Здесь собрались все – бостонская элита: богачи из фешенебельных кварталов Бакс-каунти (этих сразу можно было узнать по громких голосам и ослепительному сиянию бриллиантов), представители городских властей, снисходительно-скучающие художники, надменные журналисты и художественные критики, которым предстояло описать выдающиеся события в своих статьях. Успех, полный успех, думала Катрин, пробираясь через толпу из приемной в бывший кабинет, из кабинета – в библиотеку. Она улыбалась, здоровалась со знакомыми, принимала поздравления. Некоторые гости – главным образом студенты и школьники, которых она тоже пригласила, – не только глазели по сторонам, но – о чудо! – даже рассматривали картины. Катрин подумала, что Томас был бы доволен. Она очень устала, но находилась в приподнятом настроении.
Не было лишь одного человека, которого она хотела увидеть больше всех. От этого ее радостная улыбка постепенно блекла. Алексей Джисмонди не приехал. Светская болтовня, многочисленные поцелуи и рукопожатия не давали ей расслабиться, но разочарование с каждой минутой все нарастало.
К девяти вечера бутылки шампанского и комнаты особняка понемногу опустели. Гостей осталось совсем немного. Уставшая от поздравлений Катрин бродила по комнатам в поисках Жакоба и Натали. Они оказались в кабинете. А рядом с ними стоял Алексей – высокий, стройный, внимательно слушающий Жакоба. У Катрин учащенно забилось сердце.
– Мамочка, смотри, кто приехал! – закричала Натали. – Это Алексей. Я хотела познакомить его с дедушкой, а они, оказывается, и так знакомы. Дедушка пригласил его поужинать с нами.
Голосок Натали звучал торжествующе.
Вот и отлично, подумала Катрин. Все устроилось само собой. Она погладила дочку по плечу:
– Вот и отлично, детка.
Натали искоса взглянула на мать:
– Ты не расстроишься, если Алексей с нами поужинает?
– Нет. С какой стати? Наоборот, я очень рада.
Катрин обняла отца, пожала Алексею руку.
– Очень хорошо, что ты приехал, – тихо сказала она, вновь околдованная магнетической силой, исходившей от этого смуглого лица, в котором ощущалась некая тайна. Внезапно Катрин почувствовала, как тесно облегает ее тело новый элегантный костюм.
– Да, Кэт, я пригласил мистера Джисмонди отужинать с нами. Оказывается, он интересуется не только творчеством Мишеля Сен-Лу, но и психоанализом, – усмехнулся Жакоб. – Это вряд ли понравится моей дочери, мистер Джисмонди. Если бы вы побеседовали с ней на эту тему, вы бы сразу поняли, что она терпеть не может психоанализ. Спорить с ней по этому поводу бесполезно.
– Дедушка, мама никогда не спорит. Она просто смотрит неодобрительно, – ясным голоском вставила Натали.
Катрин покраснела:
– Ну вот, Алексей, они выложили тебе сразу все наши семейный секреты. Таков уж обычай в нью-йоркских семьях.
Алексею показалось, что цвет ее серо-голубых глаз омывает и очищает ему душу.
– Полагаю, что мне известны еще не все ваши секреты.
– Не было бы секретов, сидел бы я без работы, – засмеялся Жакоб.
– О каких это секретах вы тут говорите? – подошла к ним Нора Харпер.
– О самых что ни на есть неприличных, – шутливо ответил Жакоб.
Катрин с подозрением наблюдала, как ее подруга и Алексей жмут друг другу руки. Оказывается, Нора тоже была приглашена на ужин. Она немедленно монополизировала Алексея, стала расспрашивать, что он думает о коллекции Закса. Катрин растерялась, почувствовала себя неопытной девочкой. Она совершенно не представляла, как вести себя в подобной ситуации. Но, когда ее глаза встретились с глазами Алексея, она прочла в них явное и несомненное желание. В ней немедленно шевельнулось ответное чувство. Незримое пламя вспыхнуло, объединив их обоих. И происходило это в присутствии ее отца, ее дочери!
К тому времени, когда вся компания добралась до ресторана морской кухни, расположенного в одном из старейших кварталов Бостона, Жакоб Жардин мысленно пересмотрел свое отношение к Алексею Джисмонди. Пожалуй, этот долговязый молодой человек ему нравился. Да и Катрин он подошел бы. Хорошо воспитан, откровенен в суждениях, а кроме того, чем-то неуловимо похож на Катрин. Мощный заряд энергии, сдерживаемый стальной волей.
Жакоб посмотрел на свою дочь. Катрин сегодня была не такой, как обычно; от нее буквально исходило сияние. Открытие картинной галереи явно пошло ей на пользу. Может быть, теперь она переменится. Не исключено также, что дело не в галерее, а в этом молодом человеке. Жакоб покосился на Алексея. Надо будет поскорее оставить их наедине.
Несмотря на сопротивление Жакоба, главной темой разговоров за столом был психоанализ. За ассорти из устриц обсуждался Фрейд и роль отца в семье. Когда подали омаров, беседа переключилась на Мелани Клейн и примат материнства. Шоколадный мусс сопровождался спором о Лакане, о теории языка и символической сферы. В конце концов Натали не выдержала:
– Я не понимаю, о чем вы все тут разговариваете, но, по-моему, папа – это всегда важно, хоть мама думает, что мамы куда важнее. А дедушка не умолкает ни на минуту, и значит, он считает, что важнее всего язык.
Жакоб расхохотался, а Катрин несколько смущенно поправила дочке слегка растрепавшиеся волосы. Но девочка увернулась от ее руки и спросила:
– А что вы думаете, Алексей?
– Не знаю. Я недостаточно стар для таких мудрых разговоров. Или, пожалуй, слишком стар. – Он улыбнулся и взглянул на Катрин. – Во всяком случае, роль твоей матери мне представляется необычайно важной.
У Катрин задрожали руки, и она, извинившись, вышла. Нора последовала за ней.
– Ну и кому же достанется этот расчудесный Алексей – тебе или мне? – спросила она, как только подруги оказались в туалете перед зеркалом.
Катрин изобразила крайнее изумление.
– Мне и в голову подобное не приходило, – процедила она, но тут же, отбросив обычную сдержанность, прошипела: – Надеюсь, что мне.
Нора деланно рассмеялась:
– Я уж не чаяла услышать от тебя эту фразу.
Когда они вернулись к столу, выяснилось, что Алексей собирается уходить.
– К сожалению, я должен вылететь сегодня последним рейсом в Нью-Йорк. Огромное вам спасибо за доставленное удовольствие.
Он пожал руку Жакобу, Натали и Норе, а пальцы Катрин надолго задержал в своей ладони. Прочтя в ее глазах боль и смятение, он шепнул:
– Извини, но я должен уехать. Это очень важно.
Она отвернулась.
– Значит, в Нью-Йорк?
– Да, Катрин, да.
Он стиснул ей руку и грустно улыбнулся.
Не следовало сюда приезжать – все стало еще хуже. Бежать, немедленно скрыться.
Катрин проводила его взглядом, чувствуя, как все внутри тает от истомы.
Следующим вечером она уже была в Нью-Йорке. Уложила Натали в постель, побродила по дому, не зная, чем себя занять. Все валилось из рук. Что с ней происходит? Она взяла трубку, уже готовая позвонить Алексею в отель. Нет, невозможно! Нельзя так навязываться. Невероятно, до чего изменилась ее жизнь за какие-то две недели. Просто сумасшествие какое-то. Очевидно, все дело в том, что энергия, ранее расходовавшаяся на устройство галереи Томаса Закса, теперь не находит выхода. Ну конечно, именно этим все и объясняется, подумала Катрин.
Нет, ничего этим не объясняется, поправила себя она. А поцелуй?
Она легла и попыталась уснуть. Она и сама не знала, было посетившее ее видение сном или мыслью: Катрин увидела длинный извилистый туннель, едва освещаемый тусклым светом. Огромная, мощная Сильви схватила дочь и затолкнула ее в эту узкую щель. Дышать в туннеле было трудно, ноги вязли в грязи, одежда цеплялась за лианы. Проход делался все у́же, а сама Катрин все больше и больше. Конец туннеля был уже близок и там сиял свет, в котором исчезали все тени. Оставалось совсем чуть-чуть. Протолкнуться, протиснуться…
Катрин очнулась обессиленная, но улыбающаяся.
Когда она выходила из душа, в дверь позвонили. Рассыльный принес огромный букет цветов. Внутри у Катрин все запело. Алексей! Букет мог быть только от него.
Она зарылась лицом в весенние цветы и тихонечко запела. Значит, все в порядке. Сегодня они обязательно увидятся. Катрин прижала букет к сердцу, потом развернула бумагу. На пол упала маленькая коробочка и записка.
Первым делом Катрин прочла записку. Она была на итальянском. «Mia cara» – так начиналось это короткое письмо. Пальцы Катрин задрожали, глаза быстро пробежали по строчкам. Лицо покрылось мертвенной бледностью.
Он уехал, вернулся в Рим. Разочарование было столь сильным, что его горький привкус начисто заглушил аромат цветов.
А коробочка? Катрин открыла непослушными пальцами бархатную крышечку. Внутри оказалось кольцо. Старинный изумруд в оправе из белого золота. Катрин замерла, похолодела. Не может быть! Кольцо Сильви! Она повернула его и прочла знакомые инициалы: С.К. Кольцо, звякнув, упало на пол. Сколько раз Сильви обвиняла свою маленькую дочь в том, что та украла этот изумруд! Несправедливые наказания, гнев, обида, стыд – все эти чувства всколыхнулись в памяти Катрин.
Она долго смотрела на кольцо.
Откуда оно у Алексея Джисмонди? Зачем он прислал кольцо ей и почему так внезапно уехал?
В записке говорилось: «Постарайся меня понять». Что именно она должна понять?
А ведь он приезжал не просто так, а ради портрета Сильви. Как она могла об этом забыть? Сама Катрин для него ровным счетом ничего не значит – обычное знакомство в чужом городе. А тут еще это кольцо… Катрин вспомнила, что среди драгоценностей, оставшихся после Сильви, этого перстня не было.
Неужели ей так никогда и не выбраться из паутины, которой оплела ее Сильви?
Катрин долго сидела не двигаясь. Думала о матери, об Алексее. Тело ее содрогалось от рыданий.
Потом, охваченная недобрым предчувствием, она схватила телефонную трубку и позвонила в отель.
– Мистер Джисмонди съехал, – жизнерадостным голосом сообщил ей портье.
– Он не оставил адрес? – спросила Катрин с замиранием сердца.
– Минуточку.
Катрин ждала, изо всех сил вцепившись пальцами в трубку.
– Да, мистер Джисмонди вернулся в Рим. – И портье по буквам произнес адрес.
– Спасибо, – слабым голосом ответила Катрин.
Внутри у нее все сжалось. Она с трудом встала, подошла к окну, посмотрела на безмятежную улицу, а затем, резко развернувшись, поднялась в спальню дочери.
– Ну все, солнышко, твоя мечта осуществилась, – с искусственной веселостью объявила она. – Собирай вещи, мы едем в Рим.
Натали смотрела на нее, словно на божьего ангела, спустившегося с небес.
