День Благодарения, и я покидаю 77-ю улицу навсегда. Серый холодный день; на голубой тарелке неба тут и там разбросаны белые пушистые облака. Буллуинкл и другие шары пойманы в сети, привязаны к мостовой, но их толстые надутые животы с завистью глядят вслед роскошным, уплывающим вдаль облакам. Через два часа начнется парад, но уже без меня. Я буду в полете.

Улица поверженных и прирученных гигантов, удерживаемых на земле веревками и мешками с песком, а на ней — я, волокущая за собой бежевый чемодан. На углу я поймала такси и велела таксисту ехать в аэропорт.

Я прощаюсь с шарами, рвущимися ввысь на своих гелиевых крыльях, мечтающими улететь, вырваться и воспарить, обретя, наконец, долгожданную свободу. Но, как бы ни казалось доверчивым малышам, шары не способны летать. Пройдет всего каких-нибудь два часа, и их поведут на веревочке, словно диких зверей, по длинным улицам Нью-Йорка одетые клоунами маленькие люди, этакие шагающие по Лилипутии Гулливеры.

Один только раз, когда во мне было не больше трех футов роста, шар Панда оторвался от земли и полетел — над Музеем естественной истории, над парком, над «Иглой Клеопатры», — так прозвали дети высившийся там обелиск. В какой-то момент он готов был взорваться, но передумал и отправился дальше, постепенно взмывая ввысь.

Мало кому из жителей Нью-Йорка запомнился этот эпизод, но у меня в памяти он запечатлелся навсегда, — пусть даже это был приснившийся мне в далеком детстве прекрасный сон.