«Может быть, это даже хорошо, – подумала Лера на следующий день. – Хорошо – эта заторможенность чувств. Как бы я иначе работала?»

Коля позвонил ей чуть свет из аэропорта – сообщил, что «уже грузимся в самолет». Лера улыбнулась его трогательной солидности и пожелала счастливого пути.

– А я по телевизору буду следить, – сказала она на прощанье. – На первом канале целую передачу обещали по Эдинбургу. Ни пуха, Николай Егорыч!

Ливнево встретило ее такой печальной тишиной, что сердце у Леры защемило, как будто должно было произойти что-то недоброе. Хотя это ведь была обычная летняя тишина, ничего особенного. Лера вспомнила, как Митя рассказывал ей о такой, редко наступающей в театре тишине, которую он очень любил, когда работал в Венской опере.

Но, несмотря на тишину, день обещал быть напряженным. Конечно, в сентябре снег, может быть, и не выпадет, это Лера преувеличила, но с реставрационными работами в парке следовало торопиться. «Зеленый театр» надо было полностью восстановить до открытия сезона.

«Зеленый театр» был опоясан открытой галереей, и Лера надеялась, что в ней можно будет давать концерты уже в сентябре.

Она вспомнила камерный концерт, на котором была три года назад в старинном замке под Бонном. Он проходил как раз на такой открытой галерее и даже на Леру, тогда и вовсе в концертах не искушенную, произвел сильное впечатление. Музыка звучала под ажурными сводами, зрители слушали ее вперемежку с шелестом осенних листьев, ноги старушек были укутаны теплыми клетчатыми пледами…

Но Лера уже давно знала: для того чтобы какое угодно событие происходило непринужденно и естественно, требуется долгое и скучное усилие. Непринужденность – очень дорогое и трудное дело, когда речь идет о массовых действах.

И она открыла свой ежедневник и придвинула поближе телефон.

Как Лера и предполагала, тишина и покой наступили не для нее. Она-то как раз работала целый день и ругалась по телефону с чиновником из управления культуры совсем не тихо. А потом еще съездила в реставрационные мастерские, чтобы посмотреть образцы чугунного литья для лестницы «Зеленого театра», и они ей не понравились, но зато она подумала о настоящем каслинском литье – значит, поездка была не бесполезной.

В общем, это был обычный ее день, и Лера даже не устала к вечеру. Необычной была только тишина в пустынном особняке и в ее душе.

Она уже собиралась уходить, когда зазвонил внутренний телефон и охранник Сережа сообщил с вахты:

– Валерия Викторовна, к вам женщина какая-то пришла. Пропустить?

– Конечно, – сказала Лера, слегка удивившись про себя: у нее ни с кем не была назначена встреча. – А что говорит, по какому делу?

– Да ничего не говорит. С вами, говорит, хочет поговорить.

– Хорошо, я жду, – решила Лера. – Объясни, Сережа, куда идти.

Женщина, вошедшая через пять минут в ее кабинет, была Лере незнакома.

«Да точно я ее не знаю, – подумала Лера, как только та осторожно приоткрыла дверь. – Но что же тогда?..»

Было в облике этой пожилой женщины в черном шерстяном платье что-то такое знакомое, чего не узнать было невозможно. И Лера даже вздрогнула, пытаясь узнать, и непонятное предчувствие сжало ей сердце.

– Вы извините, что я вас побеспокоила, – сказала женщина сбивчиво и смущенно, – но мне Игорь сказал, Зелинский Игорь Андреевич, что вы его знаете и что я могу сказать, что от него…

– Вы проходите, пожалуйста, садитесь, – сказала Лера, вставая из-за стола. – За что же извиняться! Конечно, знаю Игоря Андреевича. Что-нибудь случилось?

– Да… Нет… С Игорем ничего не случилось… – тихо произнесла женщина.

И тут Лера поняла, кто это! В одно мгновение поняла, как только женщина подняла на нее глаза и удивительная, невыцветшая синева блеснула в них сквозь слезы.

Лера ахнула и руку прижала к губам.

– Вы… Санина мама? – спросила она, остановившись посреди кабинета. – Боже мой, что же с ним случилось?!

– А Сашенька умер, – сказала женщина с такой простотой и отчаянием, что у Леры занялось дыхание. – Его убили.

Они стояли посредине комнаты в мучительном, звенящем молчании. Невозможно было говорить, они обе не могли говорить.

Наконец Санина мама первой нарушила эту невыносимую тишину.

– Вы понимаете, – сказала она, – я давно о вас думала, но только не знала, кто вы. Я только фотографию вашу видела, но не у кого было спросить – Сашеньки уже не было, когда я фотографию вашу увидела… А я думала, что должна вам сообщить, раз он вашу фотографию так при себе носил…

Какую фотографию, она не давала ему никакой фотографии… Господи, да что же это, как же это?!

Лера по-прежнему молчала, но, наверное, смятение в ее глазах было красноречивее слов и расспросов.

– Он в ладанке носил, – сказала Санина мама, словно отвечая на безмолвный Лерин вопрос. – А ладанку мне потом передали, я и увидела. Я тогда друзей его стала спрашивать, не знает ли кто, и Игорь говорит: я знаю. Сашенька с Игорем очень дружил, с самого детства, он тогда в нашем доме жил, это потом уж они кооператив построили. А когда Саша в колонию попал… Он ведь в колонии был, вы не знаете?

– Знаю, – с трудом проговорила Лера. – Я знаю, он мне рассказывал.

– Ну вот, Игорек к нему и туда ездил, и потом, как Сашенька вернулся, очень ему помогал, – продолжала она, по-прежнему стоя посреди комнаты и не замечая этого; правда, и Лера не замечала ничего, кроме глаз этой женщины. – Я думаю, может быть, Игорь даже вину за собой чувствовал – что Саша попал в колонию, а он нет. Хотя ведь все по суду решилось, а не то чтобы там как-нибудь… Но он мне и сейчас говорил, на поминках: если бы не Саня, жизнь моя по-другому бы повернулась. Я думаю, Саша очень вас любил, – вдруг, без паузы и перемены интонации, сказала она.

Сердце у Леры по-прежнему билось стремительно, словно выскочить хотело из груди, но она смогла наконец взять себя в руки.

– Присядьте, пожалуйста, – попросила она. – Как вас зовут?

– Зоя Петровна, – ответила Санина мама. – Первачева Зоя Петровна.

– Как же это?.. – спросила Лера. – Как же это… могло случиться?

Санина мама снова подняла на нее глаза, и сердце у Леры снова сжалось.

– Мне так тяжело, если бы вы знали… – почти прошептала Зоя Петровна. – Я понимаю, таких нету, кому бы такое легко было. Но мне ведь все кажется: я его мало просила, чтоб он по-человечески жил бы, это я сама виновата… Он такой способный был, если б вы знали! Прямо ко всему способности, даже удивительно – в кого, мы-то с отцом покойным совсем простые люди. Мне учителя, помню, в школе все время говорили: Саша у вас очень способный, хоть к химии, хоть к литературе, но все нахватом, все с ходу, а терпения совсем нет! Надо у него воспитывать терпение, а то ему трудно придется в жизни. А я вот не смогла… – Она замолчала, глядя перед собою остановившимся взглядом. – Может, я сама виновата, – произнесла она наконец. – А может, что богом дано, того уж не переделаешь. Он всегда такой был, еще с роддома. Грудь не сразу смог взять, и так сердился, так плакал! Другие детки потихоньку-полегоньку – и научатся, как взять, а он – прямо заходится. А уж когда с колонии вернулся – конечно, мне его не удержать было… Я и Игоря просила: поговори ты с ним, он тебя уважает, что ж он не работает нигде? Может, связался с плохой компанией, это ведь до добра не доведет! А тот: Саня что задумал, тетя Зоя, то и сделает, разве вы не знаете? Знаю, конечно… Но вы не думайте, – она отрицательно покачала головой, – это не то чтобы ему деньги голову вскружили! Хотя он, конечно, молоденький еще был да пофорсить любил… Но он очень щедрый был, а для нас с Танечкой – это дочка моя – совсем ничего не жалел. Мне, знаете, прямо страшно становилось. – Зоя Петровна посмотрела на Леру с таким наивным удивлением, что та едва не улыбнулась, хотя ей было совсем не до улыбок. – Как можно жить с такими большими деньгами? Уж откуда они – про это вообще думать не хочется… Но куда их тратить? Добро бы взрослый человек, серьезный, как Игорь, а то ведь мальчик неразумный… У Тани в школе вечер был, так он ей купил платье за три тысячи долларов! Я чуть языка не лишилась, как она мне сказала, что, мол, видела по телевизору, Саше рассказала, и он купил в каком-то доме моделей, в иностранном. Я уж ее ругала, ругала… И ничего особенного в этом платье, соседка наша не хуже могла бы сшить.

Лера вслушивалась в ее голос, в эти удивленные и наивные интонации, и вспоминала, как Саня рассказывал ей о матери, стоя на балконе над сияющим ночным городом. О ее нежелании переехать в хорошую квартиру, уйти с завода и как же можно так жить, в таком убожестве… И что такая жизнь – не по нему.

Лере хотелось спросить, как он погиб, но она не могла решиться задать такой вопрос матери. Да и знает ли она?

Но, опять словно догадавшись, Зоя Петровна ответила сама:

– Меня ведь к нему даже не сразу пустили, хотя он уже мертвый был. И ничего не говорили – как, почему… Там милиция разбиралась, и ко мне следователь приходил, но что я ему могла сказать? Сашенька ведь уже давно с нами не жил, он отдельную квартиру снимал. Приходил только да звонил часто. Как раз за день до всего этого был, но только на минутку забежал, книжку взял у Тани. Так что я и не знаю ничего – только то, что Игорь сказал. Игорю вроде назначили встречу, люди незнакомые, и он Сашу попросил о них узнать. А тот не стал ничего узнавать, а сам на встречу эту поехал. Разве так можно? – спросила она так печально и доверчиво, словно Лера могла ей ответить. – Игорь прямо плакал: кто ж его просил, как же так неосторожно! И все, и они его застрелили прямо там, это в Лосинке где-то… – Голос ее застыл. – Я так и не знаю за что, даже Игорь не знает. Говорит, это просто беспредельщики, отмороженные какие-то, говорит. Да Сашенька, может, и сам не знал…

Лере показалось, что она не выдержит этого больше – взгляда этой женщины, которая не знает, за что, по какому праву перемололи ее сына эти страшные жернова, и никто никогда не сможет ей объяснить.

– Я все время об этом думаю, – едва слышно произнесла Зоя Петровна. – Все время думаю: неужели он сам убивал, а потом его убили? Не могу я в это поверить, не могу…

Эти слова вывели Леру из оцепенения.

– Нет! – сказала она со всей решительностью, на которую была способна. – Никого он не убивал, это я точно знаю! Поверьте мне, Зоя Петровна, я ведь давно в бизнесе работаю, я все это знаю! – Она говорила так уверенно, словно ее работа действительно предполагала знание этих немыслимых законов. – Сейчас все по-другому, у него другая была работа… Можете даже Зелинского спросить, он вам то же самое скажет! Это какая-то страшная случайность, с ним не должно было этого произойти!..

Санина мать посмотрела на Леру с благодарностью.

– Вы правда знаете? – спросила она. – Спасибо вам… И в самом деле, Игорь то же говорит…

Зоя Петровна открыла небольшую сумочку, лежащую у нее на коленях, и достала оттуда что-то, завернутое в чистый носовой платок.

– Вот, я вам ладанку его принесла, – сказала она, разворачивая платок. – Но только вы знаете… Вы извините, я вам ее только покажу, ладно? А оставить я не могу. Вы не думайте, не потому, что она дорогая, что бриллианты…

Она произнесла это таким извиняющимся голосом, который слышать было невозможно.

– Ну что вы, Зоя Петровна, – сглотнув ком в горле, сказала Лера. – Разве я могу так думать?

Она взяла из рук Саниной мамы золотую коробочку – ту самую, с эмалевой иконой Нечаянныя Радости – нажала на выступ сбоку…

Сама она смотрела на себя с маленькой цветной фотографии, неизвестно откуда у Сани взявшейся. И вдруг Лера вспомнила! Ну конечно, это тем вечером было, когда их сфотографировал стильный фотограф, у которого Саня отнял пленку! А потом она так безобразно напилась, и Саня на руках отнес ее домой…

Она тогда сказала что-то смешное, стоя возле заминированной дискотеки, и они оба рассмеялись. И вот она смеется под иконой Нечаянныя Радости. И значит, где-то есть Санина фотография, на которой он тоже смеется, сияя синими глазами… Только фотография и осталась.

Наверное, Лера всматривалась в Санину ладанку так долго, что Зоя Петровна спросила:

– Вы на меня обиделись?

– За что? – вздрогнув, подняла глаза Лера.

– Да вот за это – что ладаночку вам не отдаю… – И тут же добавила, словно оправдываясь: – Но я вам письмо его принесла, письмо отдам, он же вам его написал.

– Письмо? – удивленно переспросила Лера. – Он мне письмо написал?

– Ну конечно! А я не сказала разве? Забыла, значит. – Снова щелкнув замком сумочки, Зоя Петровна достала оттуда незаклеенный конверт. – Вот оно, письмо. Вы уж извините только: я прочитала… Но я же не знала, что оно вам! А оно в книжке лежало, которую Сашенька у Тани брал, как раз за день до того… Он, наверно, его не дописал, даже без конверта было, это я вложила потом.

Медленно, как во сне или в немыслимом кино, Лера взяла из ее рук конверт. Она хотела прочитать письмо сейчас, но не могла этого сделать при матери. И, словно почувствовав это, Зоя Петровна встала.

– Я пойду, – сказала она полувопросительно. – Я так рада, что вас нашла. Я думаю, Саша очень вас любил, – повторила она.

– Подождите, Зоя Петровна! – воскликнула Лера, и та остановилась у двери. – Как же так… Может, я… Помочь вам как-то?.. Пожалуйста, разрешите мне это сделать! У вас ведь дочь…

– Ну что вы. – Зоя Петровна ответила с такой безнадежной, ни на какие уговоры не рассчитанной тоской, что Лера не решилась настаивать. – Разве нам много надо? И нам ведь Игорь помогает, даже слушать ничего не хочет. Я, говорит, деньгами того все равно не отдам, что Сане должен… До свиданья, береги вас бог.

Зоя Петровна вышла, а Лера так и осталась стоять посреди комнаты с письмом в руке и застывшим лицом.