Адель Вернати часто спрашивала себя, какие причины заставили ее сына жениться на этой французской кукле с кучей титулов и людоедской философией, и наконец пришла к выводу, что Мистраль «дал себя проглотить, как шоколадку».

Ей эта графиня, высоко задиравшая свой и без того вздернутый, прелестный носик, совершенно не понравилась. Она видела невестку всего один раз, через несколько месяцев после свадьбы, и между ними мгновенно вспыхнула острая неприязнь. В то время молодые супруги еще ходили в обнимку и ворковали, как пара голубков, занимая одно из первых мест в списке знаменитых пар, воспеваемых в отделах светской хроники иллюстрированных еженедельников. Впоследствии те же отделы светской хроники сделали их постоянной мишенью скандальных сплетен и пересудов. Дальше — тишина. Адель с облегчением перевела дух. Шанталь Онфлер и Мистраль Вернати по-прежнему заставляли прессу говорить о себе, но уже по отдельности. Это послужило ей пусть небольшим, но все же утешением. Однако спокойствие было недолгим. Вдруг откуда ни возьмись рядом с ее сыном появилась рыжеволосая красотка, которую Адель тотчас же узнала: это была Мария, дочка Гвиди из Каннучето. О ней не было ни слуху ни духу с тех самых пор, как она покинула Романью. И вот она вновь возникла, словно ниоткуда, под руку с Мистралем. Адель хорошо ее знала, когда Мария была еще девчонкой, но вот какой она стала теперь? Адель с досадой поджимала губы. Ни разу в жизни, когда речь шла о вещах действительно важных, она не одобрила выбор Мистраля. Она принимала своего упрямого сына таким, каким он был, и любила его, но это не мешало ей ворчать на него.

Адель считала, что Мистраль является плодом ошибки, совершенной ею сорок лет назад, когда она, вопреки желанию своей семьи, решила выйти замуж за Талемико Вернати, молодого красавца, у которого не было ни кола ни двора. Он рыбачил зимой, когда на море бушевали штормы, а летом, когда на побережье Романьи полно хорошеньких девушек, обслуживал купальни на пляже.

Мистраль, их единственный сын, был точной копией отца. В этом необыкновенном сходстве, физическом и духовном, заключалась исходная ошибка: ей не следовало порывать со своими провансальскими корнями и выходить за трижды проклятого, но неотразимого и обожаемого весельчака из Романьи.

Адель была убеждена, что из-за ее ошибки все в жизни Мистраля пошло наперекосяк. Она возненавидела чванливую аристократку Шанталь за ее бессовестную и злобную натуру, но и к Марии относилась не лучше, считая, что беспутной матери-одиночке с дефективным ребенком ни в чем нельзя доверять. И если одну ошибку еще можно простить, то две — это уж слишком: Мария сделала ее Мистраля отцом, не состоя с ним в законном браке, они годами жили в грехе, не будучи «настоящей семьей». Вынося свой суровый приговор, Адель начисто игнорировала тот факт, что Мистраль не мог жениться на Марии, потому что Шанталь не давала ему развода.

Профессию сына Адель считала опасной забавой, сродни ремеслу ярмарочного акробата, кочующего с места на место, «нынче здесь, завтра там». Словом, она была сыта по горло своим ненаглядным сыночком, никогда не слушавшим ее мудрых советов. Если бы это было в ее силах, она попыталась бы разорвать пуповину, которая все еще, несмотря ни на что, связывала их. Она хотела бы разлюбить его, но это было невозможно. Проходили годы, но Мистраль оставался смыслом ее жизни, светом ее очей.

Когда он был маленьким, она в своих мечтах видела его бухгалтером с постоянным местом работы в банке «Кредито Романьоло» или «Касса Рурале». Или почтовым чиновником. Мистраль, при своих блестящих способностях, мог бы далеко пойти. Она желала своему сыну обеспеченного, солидного будущего.

Он же, напротив, никогда не задумывался ни о будущем, ни о ней, своей матери, хотя она не переставала твердить, что в один прекрасный день он доведет ее до разрыва сердца.

Кровь Талемико бурлила в нем полноводным потоком, сметая на своем пути все предписания и запреты. Мистраль был таким с детства, со школьной скамьи. Учительница жаловалась Адели: «Ваш сын — настоящий Тарзан. Вроде и не глуп, но учиться его не заставишь. Я бы сказала, он умен, но не хочет приложить старание. Ему нравится бегать, играть, фантазировать».

Мистраль с необыкновенной быстротой усваивал только то, что ему нравилось. В десятилетнем возрасте он умел разбирать и собирать двигатели не хуже, а может быть, и лучше местного механика, пускавшего его поиграть в своей мастерской. В одиннадцать лет он уже собрал из старого хлама свой первый мопед, в скорости не уступавший последним фабричным моделям. На этой железке собственного производства он сломя голову носился по дорогам, ветер развевал его волосы, наполняя сердце ликованием. О его гоночных достижениях красноречиво свидетельствовали синяки и ссадины.

— Благодарение богу, у каждого ребенка есть свой ангел-хранитель, — утешала себя Адель. — Но уж ты своему ангелу ни минутки покоя не даешь. За какие грехи господь послал мне такое наказание? — любовно ворчала она, обрабатывая его порезы.

Специалистка не знала, кому из святых ставить свечку. Почему сверстники ее сына могли учиться, получать более или менее удовлетворительные оценки, играть, как все нормальные дети? Иногда они ходили на голове, устраивали шалости, и все же их родители могли спокойно спать.

Она завидовала матерям, похвалявшимся школьными успехами своих сыновей. Может, Мистраль потому такой непослушный, что у него нет отца? Адель пыталась убедить себя, что, будь ее Талемико жив, Мистраль не вырос бы таким сорвиголовой.

С грехом пополам ему удалось сдать выпускной экзамен за восьмой класс. После этого Мистраль решил не продолжать учебу.

— Не хочу я больше ходить в школу, — объявил он матери. — Я никогда не стану бухгалтером или землемером. У меня другое будущее.

В полном отчаянии Адель закатила ему такую оплеуху, что едва не разбила лицо в кровь.

Мистраль и бровью не повел.

— Хоть убей, — сказал он твердо, — а в школу я больше не пойду. Но даю тебе слово, настанет день, когда ты будешь мной гордиться.

— Что же ты собираешься делать? — Она была поражена такой решимостью.

— Пойду работать. Буду делать то, что мне нравится. Может, когда-нибудь снова начну учиться, но только если сам захочу. Не нравится мне в школе штаны протирать. Пойду работать, — решительно повторил он.

— В этих местах, кроме как рассыльным или поваренком в каком-нибудь третьеразрядном пансионе, никакой другой работы не найдешь, — заметила она с горечью.

— Я буду работать у Примо, — объявил сын.

Примо Бриганти был автомехаником. Шумный и суетливый, он был мастером на все руки и в своем жалком сарайчике, гордо именуемом «гаражом», брался за ремонт любых средств передвижения, снабженных двигателем внутреннего сгорания: от велосипеда с прикрепленным к колесу моторчиком «солекс» до тяжелых машин с большим объемом цилиндра. Чудес он не творил, звезд с неба не хватал, но автомобили, прошедшие через его руки, оправдывая свое наименование, обретали способность к самостоятельному передвижению.

Адель прекрасно его знала. Она знала даже, что у него большая родинка на левой ягодице, а у его жены — кератозное утолщение кожи на правой. Она ведь была медсестрой и могла бы написать трактат о филейных частях своих земляков.

Услышанная новость, казалось бы, должна была ее успокоить, однако Адель лишь покачала головой:

— Будь прокляты моторы и тот, кто их выдумал. Горе ты мое! — продолжала она, тяжело вздыхая. — Почему ты не хочешь учиться? Без аттестата у тебя нет будущего! — Слезы комом подступили ей к горлу.

Мистраль понимал, что заставляет ее страдать, но ощущал в себе неодолимую силу, толкавшую его прочь от благих устремлений матери. Он лишь погладил ее по щеке, давая понять, как сильно он ее любит.

С первой получки он купил ей шелковый платок и положил на кровать. Растроганная Адель обняла его и расцеловала.

— Что ты будешь делать с остальными деньгами? — спросила она.

— Я их уже потратил. Купил по случаю карт , — признался он едва слышно, понимая, что вновь причиняет ей боль.

Опять у Адели перехватило дух, а сердце болезненно сжалось.

— Делай как знаешь, — прошептала она, смирившись с судьбой.

— Я записался на гонки в воскресенье, — добавил он, решив, что если уж сознаваться, так во всем сразу.

— Делай как знаешь, — в сердцах повторила Адель. — Хоть повесься.

С тех пор, не в силах всякий раз умирать со страху, когда он отправлялся на очередные гонки, принося домой все эти растреклятые дипломы, кубки и денежные призы, Адель стала надеяться на милость судьбы. Деньги он откладывал. Она все равно не взяла бы у него, даже если бы он предложил, так как не считала эти деньги настоящим заработком, полученным в награду за серьезный, честный труд.

Но Мистраль был счастлив. Он постоянно участвовал в состязаниях и все чаще приходил первым.

Шли годы, жизнь Мистраля совершенно изменилась, но в жизни Адели не менялось ничего, и ее дом в Чезенатико остался таким же, каким был всегда. Мистраль был очень щедр, но все деньги, которые он посылал матери, она неизменно относила в сберкассу, где работал ее старый друг Санте, обещавший ей самый большой процент по вкладу. Она считала, что рано или поздно эти деньги могут понадобиться сыну.

Однажды, уже будучи чемпионом «Формулы-1», Мистраль приехал ее навестить и весело объявил:

— Я многого добился, тебе больше не нужно тревожиться о моем будущем. Смотри, о твоем сыне уже в газетах пишут, — и показал ей статью в «Коррьере делла сера».

Она взглянула ему прямо в глаза и сказала:

— Я тебе верю, но и ты меня послушай. Как увидишь облако на своем победном горизонте — уходи. Обещай мне.

Мистраль посмеялся над этим пророчеством и ответил шутливо:

— Знаешь, сколько облаков я уже видел и сколько их еще проплывет над моей головой?

— Когда ты уже не будешь так уверен в себе и начнешь сомневаться в своих силах, надо будет остановиться. Поклянись, что ты не забудешь моих слов.

Но Мистраль забыл. Адель увидела страшную аварию в Монце по телевизору, увидела, как ее сын вылетел из машины в небо, а потом упал на обочину дороги.

Через несколько минут в дверь к ней постучала соседка.

— Это ваш сын пострадал? — растерянно спросила она.

— Это мой сын, — еле выговорила Адель, не в силах подняться с дивана и заплакать. — А теперь оставьте меня одну.

Соседка не посмела приставать к ней с расспросами и ушла.

Пока Адель, потрясенная увиденным, пыталась прийти в себя, зазвонил телефон. Это был доктор Маттео Спада.

— Как Мистраль? — спросила она, собравшись с силами.

— Врачи говорят, что нельзя терять надежду, — дружески успокоил ее доктор.

— Я и не теряю, — сказала она твердо.

— За вами выслали машину, — сообщил он. — Вас доставят к сыну. Не волнуйтесь.

— Спасибо, Маттео, — прошептала Адель дрогнувшим от волнения голосом.

В скверике у дома Адели собрались друзья и соседи. Молча глядя на изъеденные временем и морской солью стены, все ждали, когда она выйдет и сообщит что-то новое, сверх того, что они уже слышали по телевизору или по радио.

Через несколько часов у дверей Адели остановился голубой лимузин, и из него вышел Сандро Мингарди, шофер, посланный в ее распоряжение компанией «Блю скай». Это был высокий, представительный мужчина лет сорока, с седеющими висками и открытой улыбкой. Он родился и вырос в Форли, то есть был в команде полноправным членом «романьольского клана».

Адель тотчас же появилась на пороге. На ней был темно-синий в цветочек шелковый костюм, с плеча свисала черная замшевая сумочка, первая попавшаяся ей под руку. Сандро подошел к ней и молча обнял.

— Поехали? — спросила она, и глаза ее наполнились слезами.

От небольшой молчаливой толпы соседей отделился настоятель монастыря капуцинов. Подойдя к Адели, он протянул ей четки:

— Молитесь. Мы тоже помолимся. Господь милостив и всемогущ.

Адель взяла четки и села в машину, заливаясь слезами.

Как только они подъехали к госпиталю, Маттео Спада проводил Адель в отделение реанимации, чтобы она могла взглянуть на сына через стекло.

— Как он? — спросила она сдавленным голосом, не отрывая глаз от неподвижного тела.

— Мы настроены оптимистично, — Маттео всеми силами старался вселить в нее уверенность.

— Будет лучше, если вы убедите ее вернуться в гостиницу, — вполголоса посоветовал дежурный врач, повернувшись к доктору Спаде.

После долгого молчания Адель, сжимая в руке четки, подаренные ей отцом-настоятелем, отошла от окна и уселась на банкетке у противоположной стены.

— Если не помешаю, я хотела бы остаться здесь до утра, — заявила она врачам и принялась перебирать четки, вознося молитвы за сына, в котором была вся ее жизнь.

В голове у нее теснились тысячи воспоминаний.