Сегодня

Год 1972-й запомнился жителям Каннучето не историческими визитами американского президента Ричарда Никсона в Пекин и в Москву и не тринадцатью миллионами голосов, завоеванных демохристианской партией на парламентских выборах. Его вспоминали как черный год, когда взрыв газового баллона уничтожил в ночь под Рождество всю семью Гвиди. Даже в годы войны в жизни деревушки не случалось такой страшной трагедии. Только Мария чудом уцелела в этой бессмысленной бойне, но несчастье наложило неизгладимый отпечаток на всю ее жизнь.

Прошло более двадцати лет, но и теперь Мария вспоминала о далекой трагедии, не смыкая глаз у постели Мистраля в госпитале в Милане. Она чуть не подпрыгнула, когда чья-то рука коснулась ее плеча. Подняв голову, она узнала доктора Спаду.

— Ах, это ты! — воскликнула Мария, облегченно переводя дух.

— Тебе пора уходить, — сказал врач с улыбкой, но не допускающим возражений тоном, твердо вознамерившись заставить ее немного отдохнуть. Он говорил тихо, словно боясь потревожить сон Мистраля.

— Чем я могу ему повредить, если останусь? — робко возразила Мария.

— Ты можешь повредить себе самой. К тому же больничный распорядок этого не разрешает, — солгал Маттео Спада, чтобы убедить ее покинуть палату.

Мария кивнула с покорным вздохом. Врач помог ей подняться со стула.

Как только они вышли в коридор, Мария, крепко ухватившись за руку друга, спросила:

— Когда он очнется?

— Послушай, Мария, Мистраль в коме. К счастью, все симптомы, которые нам удалось выявить, указывают на то, что его состояние может стабилизироваться. Другими словами, развитие болезни идет в благоприятном направлении. Но делать прогнозы еще слишком рано.

— Ну хоть самые приблизительные, — не отставала она.

— Я хочу, чтобы ты точно знала, как обстоят дела, — ответил доктор Спада. — Когда он проснется, ты это сразу заметишь. Он откроет глаза и начнет стонать.

Мария попыталась взбунтоваться.

— Если ты не позволишь мне остаться с ним, — заявила она, — я этого никогда не узнаю.

— Еще слишком рано, поверь мне. Он может очнуться через пару дней, а может и через неделю. Но только не сейчас. И не надо уповать на чудо. Ты меня понимаешь?

Мария покорно кивнула, хотя то, о чем говорил Маттео, лежало за пределами ее разумения. Она вела себя точно так же, когда была маленькой и родители пытались заставить ее рассуждать по-взрослому, разделить их точку зрения. Она соглашалась, оставаясь при своем мнении. На лице врача она заметила признаки глубокой усталости. Узнав, что с момента аварии в Монце Маттео так и не сомкнул глаз, она ласково провела рукой по его щеке.

— Давай вернемся в гостиницу, — предложила она. — Наверняка Флоретта сняла номер и для тебя.

Не воспользовавшись главным выходом, осажденным толпой репортеров и телеоператоров, они прошли по усыпанной гравием дорожке вдоль старинной каменной ограды и через калитку вышли на оживленную, забитую машинами улицу. Такси найти не удалось, и они торопливо направились в гостиницу пешком.

Марии казалось, что она видит дурной сон и никак не может от него очнуться.

— Который час? — спросила она у Маттео, потеряв счет времени.

— Час приема лекарств. У меня давление, — напомнил он, ведя ее к небольшому бару на проспекте Порта-Романа. Маттео было уже за пятьдесят, он страдал гипертонией. Неудачный эпизод с женитьбой на прекрасной Розильде, слишком молодой, темпераментной и необузданной для него, закончился двадцать лет назад. Это был жестокий удар, от которого ему нелегко было оправиться.

В баре вкусно пахло свежеприготовленной пиццей. Мария опять ощутила болезненный спазм в желудке, к горлу подкатила тошнота.

— Где туалет? — пробормотала она, зажимая рот ладонью.

Маттео довел ее, поддерживая под руку, до уборной и подождал за дверью на случай, если ей понадобится помощь. Он услышал, как ее вырвало. Накануне в госпитале у Марии уже был приступ рвоты, но тогда он приписал это воздействию стресса. Теперь же ему пришло в голову, что тут замешаны другие, возможно, более серьезные причины, и он мысленно дал себе слово в ближайшие же дни подвергнуть ее настоящему серьезному обследованию. Мария вышла из туалета белая как бумага.

— В чем дело? — спросил Маттео, подставляя ей стул.

— Не знаю. Во всяком случае, все уже прошло. Мне лучше, — сказала она.

— Я заказал тебе горячего лимонада.

— Я его терпеть не могу, — поморщилась Мария, содрогнувшись от отвращения, которое испытывала еще ребенком, когда мать заставляла ее пить лимонадный пунш. — Но раз ты считаешь, что это пойдет на пользу, я выпью.

В углу, на высокой подставке стоял телевизор, цветные кадры мелькали, непрерывно сменяя друг друга, и вдруг диктор объявил о начале специального репортажа о Мистрале и его аварии. Мария тут же подняла глаза к экрану.

Последовало краткое изложение биографии гонщика, начиная с первых шагов его спортивной карьеры. Вот Мистраль и его жена Шанталь спускаются по трапу самолета в Полинезии, а местные красотки вешают им на шею цветочные гирлянды. Мистраль молодой, загорелый, веселый. Шанталь — настоящая красавица. Затем были продемонстрированы более свежие кадры, снятые на вилле в Модене, точнее, в окружающем ее парке. Видеоряд сопровождался комментарием, к которому Мария прислушалась: «Здесь вы видите чемпиона с его нынешней спутницей, Марией Гвиди, родившей ему ребенка». И наконец диктор сообщил главную новость: «По решению супруги-француженки Мистраля Вернати осмотрит нейрохирург Жан-Луи Кустадье. Жена пилота объявила, что после консультации с врачами Миланского госпиталя профессор Кустадье может принять решение о переводе пациента в Париж».

Мария похолодела. Она стремительно встала и, повернувшись к Маттео, сказала:

— Немедленно возвращаемся в госпиталь. Я не позволю Шанталь увезти его отсюда, даже если она наймет целую армию адвокатов. Если надо, я возведу стену перед палатой Мистраля, но не дам ей его забрать.