Глава 13

Алексей долго не мог заснуть, несколько раз подходил к окну. У Лены тоже горел свет. Максим Максимович курил на мансарде, и Алексей в конце концов окликнул его. Вскоре они сидели на кухне Ковалевых за бутылкой коньяка, переговаривались шепотом и старались не звенеть посудой, чтобы не разбудить Эльвиру Андреевну.

Максим Максимович понимал: последние события и особенно статья в газете потрясли и дочь, и Алексея. Уходя, он слышал, как тихонько плакала у себя в спальне Лена, но заходить к ней не стал.

Жестоко бередить старые раны, но девочка, получается, почти ничего не знала о своем муже. Максим Максимыч многое повидал и испытал в своей жизни, но и его до глубины души взволновала судьба простого российского парня, совсем ненадолго вошедшего в их семью и оставившего глубочайшую и, как он убедился, незаживающую рану в сердце дочери.

Алексей много пил в этот вечер, но не пьянел, и только глаза блестели все лихорадочнее, зрачки расширились, а лицо побледнело. Заплетающимся от коньяка языком Алексей рассказывал о дружбе с Сергеем, о совместной службе в специальной разведгруппе. Ребят Сергея прозвали «айвазовцами» — они были самыми рисковыми, бесшабашными, отчаянно смелыми. Ковалев вспомнил, как они выбивали из кишлака одну из самых опасных банд. Вооруженные до зубов «духи» пытались скрыться по подземным каналам старинной ирригационной системы. По колено в зловонной воде, в духоте подземелий, насыщенных миазмами ядовитых испарений, бойцы их подразделения вступили в жесточайший рукопашный бой. Сергея тогда в первый раз ранило, но из «духов» не ушел никто. Потом был не один отчаянный рейд по тылам душманов, стремительные броски через горы, засады на тайных тропах, по которым шло пакистанское оружие, взорванные склады с боеприпасами и освобождение захваченной колонны грузовиков с грузом продовольствия для мирных жителей…

За голову Айваза предлагались большие деньги. За ним охотились снайперы, однажды подослали убийцу-фанатика, который заколол кинжалом молоденького часового, и Сергей самолично взял его. Казалось, пули не берут Айваза, легкие ранения не шли в счет — их он умудрялся переносить на ногах, словно нечаянную простуду. В отличие от многих он не слишком хотел возвращения в Союз: там его никто не ждал. Армия заменила ему дом, семью, здесь были его друзья, а то, что смерть ходила по пятам, — что ж, издержки есть на любой работе.

— Понимаете, Максим Максимович, у меня таких друзей после Афгана больше не было. Знаю, ему было не до писем, но и я хорош гусь, тоже перестал ему писать, так и потеряли друг друга. — Алексей сжал голову руками. — И вот, оказывается, Серега погиб, а я ничего не знал, и сердце не подсказало.

Он посмотрел в окно. В соседних окнах продолжал гореть свет. Алексей кивнул в их сторону:

— Она что, до сих пор читает?

— По-моему, уже нет. Но когда я уходил, плакала. Лена очень любила Сергея, Алеша. Человек он был славный. Мы ведь в Кабуле познакомились, и любовь у них была, без преувеличения, с первого взгляда. — Максим Максимыч тяжело вздохнул. — Она ведь так и не знает, как он погиб. В статье, вы заметили, этого нет. Я преднамеренно не стал вдаваться в подробности. Его группу кто-то сдал, и они попали в окружение. Сергею оторвало ногу. Истекая кровью, он прикрывал своих ребят и, когда уже, видно, понял, что умирает, подорвал себя и нападавших гранатой. Потом «добряки» — моджахеды возили по кишлакам его голову и бахвалились, что наконец-то покончили с Айвазом. И еще говорят, «айвазовцы» тот кишлак, где эта банда скрывалась, из огнеметов уничтожили. Голову отбили у «духов», но Сережину ли, никто так и не узнал, слишком была изуродована. И кого мы похоронили в цинковом гробу, одному лишь Господу Богу известно.

Алексей молчал, обхватив голову руками. Максим Максимович заметил, как по его руке скользнула и тихо скатилась слеза. Подняв на Гангута покрасневшие глаза, он по-мальчишески шмыгнул носом.

— Максим Максимович, давайте помянем Серегу, лучшего из мужиков, которых я встречал на свете.

Они выпили. Алексей вышел в соседнюю комнату и вернулся со старенькой гитарой, любовно поглаживая ее по грифу.

— Она у меня еще оттуда. Когда в госпиталь отправляли, все мои бойцы на ней расписались, а вот и Сережкина подпись. — Он задумчиво провел пальцами по буквам, выдавленным шариковой ручкой по светлому лаку: «Не забывай друзей, Леха!» — Выходит, все-таки забыл! — Склонившись к гитаре, он взял несколько аккордов и тихо запел:

Над Афганом опять дуют черные ветры…

Максим Максимович еле слышно подтянул, и никто не заметил, что в дверях стоит Эльвира Андреевна и молча плачет.

Алексей поднял голову, показал на стул рядом:

— Садись, мама, выпей за помин души Сережи Айвазовского, ты ведь помнишь его?

— Конечно помню. Он еще в училище самым серьезным из вас был. В жизни ему не на кого было надеяться. Подкидыш, хотя, очевидно, где-то родители есть и не подозревают, какого сына лишились. — Она выпила. — Пусть земля тебе будет пухом, Сереженька! — Помолчав немного, заговорила снова:

— А уж гордый какой был. Приглашаю его, бывало, обедать — ни в какую. Сыт, и все, а какие уж там курсантские харчи. Я все подшучивала: «Сережа, а девушка у тебя есть? Парень видный, а все один». На моего девчонки как виноград вешались, не спорь, не спорь, — улыбнулась она, заметив протестующий жест сына, — вешались, а потом горохом сыпались, я же все видела. Сережа только отшучивался: «Первым делом лейтенантские погоны, ну а девушки, а девушки — потом!» Правда, однажды посмотрел на меня серьезно так и говорит: «Мне много в этой жизни хочется успеть: до маршала дослужиться, а в жены возьму только принцессу». Ты еще тогда посмеялся над ним, дескать, разбавишь голубую кровь красной пролетарской.

— Помню, конечно. — Алексей резко поднялся со стула, и мать заметила, как желваки заходили у сына на скулах, а глаза потемнели и стали серыми. — Все помню, а теперь эту самую принцессу увидел воочию. — Не попрощавшись, он вышел из кухни.

Мужчина и женщина переглянулись.

— Вы не в курсе, берет Алексей Лену с вами? — спросила Эльвира Андреевна. — Я сегодня его вечером спросила, так он как зыркнет на меня: «Чтобы я ее имени здесь больше не слышал!» Что за муха его укусила? Утром такой веселый был, счастливый. В ванной бреется — песни во все горло распевает. Я этого за ним лет пятнадцать не замечала.

Ума не приложу, какая кошка между ними опять пробежала?

— Да, думаю, моя отчебучила. Вздумала с этим Германом принародно целоваться. Я, конечно, понимаю, триумф победителей, но очень уж откровенно он ее облапил, я бы тоже не стерпел.

— Я, грешным делом, порадовалась, что все у них сладилось, но не мать себе невестку выбирает, а сын в этом деле совета не спрашивает.

— Можно подумать, я своей дочуре могу что-то сказать. Сейчас она между двух огней. Герман ей симпатизирует, это и дураку понятно, и с Алексеем тугой узелок завязался. Мечется она, сама того не сознавая, отсюда и нервы, и слезы, и злость…

Так я считаю.

Лена проснулась перед рассветом. Ей снился тяжелый сон. Беркут окровавленным клювом рвал свою жертву. Вдруг откуда ни возьмись появился Рогдай и бросился на хищника. Беркут взмыл в небо и камнем упал вниз в стремительной атаке на девушку и собаку. Теперь это был уже огромный ворон. Круглые желтые глаза налиты яростью, клюв приоткрыт в злобном нетерпении. Она почувствовала движение воздуха от взмахов мощных крыльев, смердящее дыхание пернатого чудовища, когтистые лапы почти коснулись ее лица…

Закричав от ужаса, она подскочила на постели. За окном занималась заря. Сквозь серую пелену в комнате проступали очертания вещей, зеркало напротив кровати, в котором она разглядела светлое пятно своего лица с темными провалами глазниц. Вчера, чуть пораньше, зеркало отражало их обнаженные, разгоряченные тела. Только вчера она думала, что полюбила. А сегодня? Что ждет ее сегодня?

Она решительно отбросила одеяло. Пора будить отца. Еще вечером они сговорились навестить Абсолюта. Говорят, он в молодости служил на прииске, а вдруг удастся хоть что-то узнать. Да, еще новоселье!

Лена была уже не рада, что затеяла вечеринку. Но уже ничего не изменить — гости нагрянут к вечеру.

— Папка, вставай! — Она растолкала отца.

Тот сладко потянулся, спросил:

— У тебя, случайно, нигде пивка не завалялось?

Лена молча принесла и поставила перед ним сразу запотевшую баночку пива.

— Девочка у меня прямо ангел небесный, все мои желания на шаг вперед упреждает!

Лена с подозрением оглядела слегка помятую физиономию отца:

— По-моему, вчера вечером ты был трезв как стеклышко, откуда же похмельный синдром?

— Понимаешь, — старший Гангут сконфуженно отвел глаза, — мне не спалось, вот мы с Эльвирой Андреевной немного по коньячку прошлись.

— Если тебе верить, то Эльвира Андреевна сейчас вкушает пиво, а может, и огуречный рассол?

Почему бы тебе прямо не сказать, что вы опять с Ковалевым гудели? Вот повезло поселку — директор-то алкаш!

— Тогда тебе и с отцом не повезло, потому что он такой же алкаш, как и я.

— Два сапога пара, — фыркнула Лена и сурово сдвинула брови. — На все про все тебе дается пятнадцать минут. Мы с Рогдаем ждем во дворе.

Отец, ворча под нос о дочерней непочтительности, скрылся в ванной, а Лена вышла на крыльцо.

Солнце еще не поднялось, было довольно свежо, и она пожалела, что надела лишь одну футболку без рукавов. Напротив скрипнула калитка. Алексей, одетый точно так же, как и в день их первой встречи, вышел, держа на поводке Флинта. Заметив Лену, равнодушно скользнул по ней взглядом и кивком поздоровался.

Наклонившись, похлопал Флинта по морде и спустил его с поводка. Кавказец радостно помчался к березовой роще, но хозяин, свистнув, показал ему разворот на 180 градусов. Через минуту мужчина и собака скрылись под горой.

Лена чуть не задохнулась от злости. Этот негодяй намеренно выбрал другой маршрут для пробежки, без сомнения, чтобы только не встречаться с ней.

Нет, он не просто негодяй, он трус, самый низкопробный трус. Но она ему еще покажет. Во что бы то ни стало пойдет с ними на прииск, а там посмотрим. Что посмотрим, она пока не знала, но твердо была уверена, Ковалеву она доставит крупные неприятности. Она гордо вскинула голову: никто и никогда в мире не узнает, что она почти влюбилась в мерзкого красавчика. Лена почувствовала странный укол в сердце, вспомнив, как Барби жалась к нему на вчерашнем празднике. Может, и с ней он успел ночь провести? Перед ней ясно, словно наяву, проступила картинка: Наталья с закинутыми на спину Алексея ногами, и он между ее бедер. Да, с воображением у нее всегда все было в порядке. Но с другой стороны, он серьезный человек, руководитель, и позволяет девчонке так откровенно виснуть на нем? А может быть, они уже сговорились о свадьбе?

Тогда понятно, почему он пренебрегает людской молвой.

Выругав себя, что опять погрузилась в размышления о человеке, о котором даже вспоминать не стоит, она взглянула на часы. Отец опаздывал уже на пять минут, и только она собралась его кликнуть, как он появился на пороге, полностью экипированный для бега.

— Лена, — он серьезно посмотрел на дочь, — я увидел, что ты уже и рюкзак собрала. Только вот как Ковалев…

— Ковалев, Ковалев, — взорвалась Лена, — царь и бог ваш Ковалев! Вершитель людских судеб — Ковалев! Если ты перед ним пасуешь, я сама займусь этим вопросом! — Сдаюсь, сдаюсь! — Отец отметил чрезмерно эмоциональную реакцию дочери на его слова и усмехнулся про себя.

Максим Максимович, несмотря на вечерние возлияния, бежал достаточно споро. Восход солнца ошеломил обоих. Отец и дочь стояли на вершине небольшой горушки и наблюдали, как огромное светило пронзило скопление темных облаков, окрасив их в неестественно яркие оттенки алого цвета.

Небо становилось светлее, светлее, и вдруг невообразимо ярко-голубой цвет разлился по небосводу.

Максим Максимович вздохнул:

— Уже и не помню, когда рассвет встречал. Дела, заботы… Пропади они пропадом!

Абсолют их встретил поначалу холодно, но, разобравшись, что высокий, плотный мужчина не кто иной, как отец Лены, постепенно оттаял. Гангут с удивлением посматривал на старика. С задубевшим от горного солнца и ветров лицом, он не был похож на семидесятилетнего деда. Тут же он принялся накрывать на стол и походя жаловаться на житье-бытье: и в боку-то у него все время колет, и ноги отказывают, и спину прямо в узел скрючило. Но по тому, как хитро поблескивали его глаза и весело, совсем не сочувствующе улыбалась дочь, Максим Максимович понял, что жалобы Абсолюта давно устоявшийся ритуал, что-то вроде утренней молитвы.

Хлебосольный хозяин постарался на славу. Гости с изумлением переглянулись: весь стол заполнили блюда с соленым хариусом, жареным тайменем, разваристой картошкой, политой ароматным кедровым маслом, квашеной капустой и солеными огурцами и помидорами.

— Богато живете, Степан Тимофеевич, — озадаченно протянул журналист, подумав, что со скрюченной спиной вряд ли такие разносолы заготовишь.

— Только трудом праведным, только им, родимым. — Старик засуетился у буфета, вытащил штоф с ярко-малиновой жидкостью. — Водочки моей попробуйте, настояна на бруснике, исключительно пользительна для здоровья. Сам я, конечно, из принципа по утрам не пью, но на что не пойдешь ради дорогих гостей.

Мужчины выпили, а Лена отказалась. Она уже имела однажды неосторожность попробовать «исключительно пользительной» водки, после чего не помнила, как доползла до дома. Ради пользы дела она не стала препятствовать отцу. В подпитии дед был особенно словоохотлив.

Слегка перекусив, чтобы не обидеть старика, она отправилась навестить Гнедка. Мерин понуро стоял у яслей с овсом, но, увидев Лену, приподнял верхнюю губу, обнажив крупные желтые зубы, и начал радостно кивать. Девушка потрепала его по холке:

— Ах ты, паршивец, за сахар и танцевать скоро научишься.

Рогдай бегал по самому берегу, обнюхивая темные от росы камни. На противоположном берегу глухо шумел ручей, сбегающий из-под снежника. Бяшка весь утонул в тумане, солнце только-только угадывалось за скалистыми вершинами. Где-то очень высоко в небе появилась яркая сверкающая точка. Крошечное тельце блеснуло на солнце, оставив за собой медленно растекающийся по небесному своду шлейф отработанных газов. Значит, уже шесть часов, и летчики авиаполка, расквартированного недалеко от райцентра, начали плановые полеты.

Лена медленно разделась, зачерпнула воды из озера, но обливание не принесло ей радости и не взбодрило ее. Одевшись, она присела на камень и принялась наблюдать за псом. Рогдай старательно исследовал корни растущего поблизости кедра. Собака заметалась под деревом, то и дело задирая морду вверх. Лена подошла поближе. Из густой хвои на нее смотрели два маленьких круглых глаза. Тут же яркое светло-коричневое создание мелькнуло среди веток и перемахнуло на соседнее дерево.

Из избы раздался голос Абсолюта:

— Слышь, кого там Рогдай гоняет?

— Колонок, по-моему, Степан Тимофеевич.

— Ах, шельмец такой, повадился у меня кур давить. И до чего же обнаглел, днем заявился.

Зверек тем временем обманул пса, ушел по вершинам деревьев.

Лена вошла в избу. Рогдай вбежал следом, притаился за печкой, наблюдая осторожно за людьми и поводя носом на вкусные запахи. Старик, кряхтя, зачерпнул половником из большой кастрюли наваристых щей, покрошил хлебца и пододвинул миску собаке:

— Ешь, охотник, мне бы тебя лет тридцать назад.

Со всей округи соболя моими бы стали.

— Слышал я, Степан Тимофеевич, вы всю жизнь в органах проработали? — осторожно спросил Гангут.

Старик как-то странно посмотрел на него:

— А что, и прослужил, правда, в генералы не выбился. — Он плеснул в стакан водки, протянул Максиму Максимовичу. — Тянул эту лямку, как говорится, тридцать лет и три года, а потом на пенсию спровадили, не нужон стал. Вот и пришлось поохотничать, потом сюда подался. Пока ноги ходют, в поселок не поеду. Пенсия у меня на книжку идет, дети не притесняют, что еще старику надо? — Он шумно втянул в себя шмат квашеной капусты, обтер губы вафельным полотенцем. — Я ведь сюда в восемьдесят пятом перебрался, когда уже по тайге стало трудновато бегать, а так ружьишко в руки, собаку на поводок — и айда! Старуха у меня рано померла, сыновья в городе — че в поселке задницу парить, если задел есть? Никто лучше меня кулемки и капканы не ставил. Настораживать их нужно один раз и с особой аккуратностью. Соболь, он хитрый, стервец, если из ловушки уйдет — второй раз его вряд ли поймаешь. Еще одна хитрость — приманка. Самое любимое его лакомство — рябчик. Но есть такие пройдошные бестии, не идут в ловушку, и все. Тогда я прячу за ветками проволоку и подвешиваю на нее мясо. Соболь капкан обойдет, нюх-то у него ой-е-ей какой вострый, приманку хвать, а проволоку-то не разорвешь. Он начинает злиться, вцепится в мясо, мечется из стороны в сторону, ну и наступит на капкан. Есть еще и другой способ. Он когда в капкан попадается, бьется в нем, от страха мочится, кроме того, на снегу кровь, запах пота и шерсть. Я этот снег, бывало, деревянной лопаточкой сниму и рассыплю около других капканов. Соболи, они охочи до того места, где другой» повозился, тут он, голубчик, и попадается. — Абсолют словно помолодел, глаза его зажглись тем особенным огнем, который сразу же выдает людей авантюрного склада характера: рыбаков, охотников, путешественников.

Забыв про принципы, старик еще раз подлил в стаканы себе и журналисту. Лена заметила, что отец, несмотря на отступление от темы, слушает Абсолюта с неподдельным интересом. Мужчины выпили, и старик продолжил свой рассказ:

— Конечно, капканы — это хорошо, но и с ружжом я неплохо хаживал.

— А почему же приманку лайки не берут, не попадаются в капкан или в ловушку? — поинтересовалась Лена.

— Это, просто. Молодую лайку нужно затолкать в петлю кулемки, прижать ногой и душить, пока не напугаешь раз и навсегда.

— Но это же жестоко, — возмутилась Лена, — мучить беспомощного пса!

— Лучше, чтобы он в капкан угодил и там мучился? Думай, что говоришь, девонька, — рассердился старик. — Они эти уроки быстро запоминают. — Абсолют глянул на гостей, дескать, не в тягость ли его байки?

— Сейчас я вам интересный случай расскажу, — продолжал старик. — В восьмидесятом охотничал я километрах в ста отсюдова, и был у меня пес по имени Иртыш, сообразительный, трудяга, каких поискать. Получилось так, что соболь от нас через дупло ушел в полый ствол громаднейшего кедра вверх и затаился. Иртыш полез за ним. А на вершине — толстенный развилок. Я по голосу слышу — в него ушли. Потом Иртыш заскулил и замолчал.

Всю ночь, а мороз лютый был, валил я топором этот проклятущий кедр. Уже к утру рухнул он, гнилой развилок лопнул, и мой Иртыш вывалился бездыханный, а за ним мертвый соболь. Задавил его все-таки пес. Я думаю, гнилая труха осыпалась и завалила Иртышу выход. Долго я его растирал, в нос дул, делал даже искусственное дыхание. И что же? Ожил! Сначала, правда, обеспамятел, норовил в огонь броситься, но потом прошло. Я с ним еще три года соболя добывал, пока его сосед мотоциклом не переехал. Я тогда этого живоглота чуть не пристрелил. Но Иртыша не вернешь, а после него у меня лучше собаки не было. — Дед вздохнул, затянулся цигаркой. — Нелегко дается охотнику соболек. Более пяти месяцев в избушке живешь один.

С собакой да сам с собой разговариваешь, чтобы человеческий язык не забыть.

— Наверно, вам за это неплохо платили? — спросил Максим Максимович.

— Как сказать, по старым деньгам тыщу двести за шкурку, это в зависимости от качества, конечно, а по новым — до семидесяти и больше. А теперь посчитайте, сколько на шубу таких вот шкурок надо и сколько она по нынешним ценам стоить будет? А соболя все меньше и меньше становится… — Старик шумно прихлебнул из кружки, взглянул на гостей. — Может, хватит вас побасками кормить? Чует мое сердце, что неспроста вы ко мне пожаловали. Старых пер… охотников и в поселке хватает. Выкладывайте, зачем вам Абсолют понадобился.

Максим Максимович придвинул к старику «Мальборо»:

— Попробуйте моих.

— Ну нет. — Старик решительно отодвинул сигареты. — У меня свой самосад, до самой задницы пробирает. — Абсолют скрутил внушительную козью ножку, задымил, как паровоз.

В Нескольких словах отец объяснил, что его интересует пропавший караван с приисковым золотом.

И если что-то Степану Тимофеевичу известно, может, хотя бы примерный маршрут…

— Знаешь, мил-человек, — дед весь подобрался, глаза его настороженно блеснули, — если бы кто и знал, как ты выражаешься — «примерный маршрут», давно бы золото нашли. Тех, кто знал, а сохранность не обеспечил, сразу в расход пустили. Кроме того, они сами уже по ходу могли маршрут изменить, мало ли по какой причине. Человек предполагает, а горы и тайга, они ведь свои законы диктуют. — Старик вздохнул. — А я кем на прииске был? Простым конвойным. Мы ведь даже и не знали, что караван ушел. Догадываться догадывались, а больше ни-ни. Попробуй спроси, сразу отправят туда, куда Макар телят не гонял, или того хуже. У меня старший брат с караваном ушел, и то я не знал когда. Мы порознь жили. Он женатый был, а я в бараке с холостыми. Дней через десять смотрим, жен и детишек всех, кто в охране каравана был, на телеги в одночасье погрузили и увезли незнамо куда. Понял я тут, что дело нечисто.

— А почему же вас в покое оставили? — спросила Лена.

— Просто никто не знал, что мы братья. Отцы у нас разные, и по возрасту он на пятнадцать лет старше был. Мать меня в сорок лет принесла, когда второй раз замуж вышла. Милицию в то время в горы нагнали, солдат с автоматами, собаками. Банду, говорят, какую-то ловили. А я так считаю: караван с золотом искали, но так и не нашли. Может, их какие инопланетяне захватили? Тут хоть и тайга, но сгинуть без следа такая прорва людей и лошадей никак не могла.

— Они везли грузы на оленях, а не на лошадях;

Степан Тимофеевич, — уточнил отец.

— На сокжоях? Тогда тем более, знаете, какие они ямы в снегу выбивают, когда до лишайника добираются? До метра глубиной, у них чутье не хуже, чем у твоего Рогдая будет. После них на снегу целая дорога должна была остаться, а тут никаких следов.

Колдовство, што ль, какое?

Максим Максимович задумчиво крутил в руке диктофон, старик ничего нового к известной информации не добавил.

— Может быть, их все-таки лавина накрыла? — спросила Лена. — Они же в марте шли, а это один из самых лавиноопасных месяцев.

— Скажешь тоже. Это какая лавинища должна быть, чтобы такую ораву засыпать? Потом весной, когда снег сошел, на трупы зверь стал бы сбегаться, а опытному охотнику раз плюнуть определить, куда зверье со всего леса спешит.

— Ну а если все-таки не определили, и звери трупы потратили?

— А оружие, палатки, вещи различные да золото само? Это все, по-твоему, медведи по берлогам растащили? Нет, мил-человек, нечистое тут дело! — Старик вытер слезящиеся глаза.

— Что ж, больше не будем испытывать ваше терпение, да и нам пора возвращаться. — Максим Максимович пожал руку Абсолюту. — Государству это золото сейчас бы очень пригодилось, да и нашедшему, кстати, премия причитается'. Но удача прошла стороной.

Абсолют хитро прищурился:

— Что ж, тебе своей зарплаты не хватает, коли в такую даль золотишко искать приехал?

Максим Максимович засмеялся:

— Вы бы тоже, думаю, от нескольких миллионов не отказались.

Старик глубокомысленно пожевал губами:

— Ты че, и вправду столько?

— Конечно, хватит на белый «мерседес», и еще останется.

Старик махнул рукой, поняв, что гость шутит.

Расставшись с Абсолютом, они медленно пошли по тропинке.

— Ты думаешь, он хитрит и что-то скрывает? — спросила Лена отца.

— Вполне возможно. Видела, как он возбудился, когда я сказал про «мерседес»? И очень уж он усердно пытался нам доказать, что караван исчез бесследно. Ты не заметила, по-моему, он насторожился, когда я этот разговор начал?

— Да, я тоже заметила, глаза так и забегали, и сразу же принялся сморкаться, кряхтеть, про охоту рассказывать…

Отец внимательно посмотрел на небо. Над обширной, ярко зеленеющей тайгой заходили тучи. В блеске солнца они были необыкновенного цвета: то, сливаясь, темнели, то, редея, удивляли своей изумительной белизной. Поднялся и побежал по вершинам деревьев холодный ветер.

— Быстрей, папка, сейчас ливанет!

Дочь и отец со всех ног припустили по тропинке.

Лена уже знала о зловредной привычке гор притягивать дождевые тучи. Дожди здесь выпадают часто, особенно весной, и всегда внезапно. Бывает так: небо чистое, ни ветра, ни тумана, и вдруг из-за гор выплывет безобидное облачко, можно даже не заметить его. Но через несколько минут оно так исхлещет дождем, нитки сухой не оставит. И не успеешь опомниться, уяснить, откуда все это взялось, как облачко, сбросив свой груз, исчезнет, и опять вовсю засияет яркое горное солнце на чистом голубом небе.

На этот раз природа смилостивилась над ними, и первые капли дождя ударили о пыльную землю уже перед домом. Рогдай лбом открыл калитку, забился в конуру. Максим Максимович, тяжело дыша, опустился на стул.

— Загнала ты меня совсем, дочка.

— Тебе хотелось вымокнуть? — Лена подала ему банное полотенце. — Прими душ, а я пока завтрак приготовлю.

Дождь дробно стучал в оконные стекла, дальше дороги ничего нельзя было разобрать: стояла сплошная стена воды. Пришлось включить свет. Приняв во внимание, что они основательно перекусили у Абсолюта, Лена решила ограничиться на завтрак кофе и несколькими бутербродами. Отец завтракать вообще отказался, выпил немного минеральной воды и принялся готовиться к съемкам последнего дня праздника.

Дождь кончился так же внезапно, как и начался. За окном просигналила машина: Ковалев вызывал Максима Максимыча. Сегодня они посмотрят детские спортивные соревнования, конкурсы рукодельниц и фольклорных коллективов. Лене же предстояли более прозаические заботы.

Она просмотрела свои запасы. Гостей вместо запланированных десяти человек набиралось более тридцати. Напитков и закуски хватало, осталось приготовить горячие блюда, и Лена занялась посудой. Вскоре появилась Верка в сопровождении Фаины Сергеевны и Зои Викторовны. Лена пригласила несколько «мамок» на новоселье, но никак не ожидала увидеть их так скоро. Вера беспомощно развела руками:

— Пристали как банный лист, но я подумала, грех от помощи отказываться.

Через час нарисовались Люба и Лариса, и все, что они с Веркой задумали приготовить только к вечеру, было готово через четыре часа и источало невообразимые запахи.

Максим Максимович вернулся со съемок. Его тут же женщины окружили заботой и вниманием: усадили за стол, принялись угощать приготовленными деликатесами. Лена заметила, как он вальяжно развалился в кресле, подмигнула подруге:

— Все, теперь папа принял огонь на себя!

Девушки уединились в мансарде. Верка заботливо оглядела Лену:

— Ты, случайно, не заболела? Под глазами круги, посинела вся. Какая чахотка тебя гложет или вчера переутомилась?

— Нет. — Лена протянула ей газету. — Читала?

— Читала. Здорово, между прочим, твой папаня написал. Я его поздравить хотела, но не успела, тетки в полон взяли. Он этого Айваза лично знал, я так поняла?

— Вера, это мой муж. — Всхлипывая, она спустилась в спальню, вернулась с большой фотографией. — Здесь мы перед свадьбой. — Слезы полились ручьем.

— Тише, тише, — принялась успокаивать ее Вера, — а то весь дом сюда сбежится. — Она взяла в руки фотографию. — Господи, какие же вы тут оба красивые и счастливые! — Она обняла Лену за плечи. — Что же ты, дуреха, молчала? Мне-то могла сказать. По школе какие только домыслы не гуляли. Сейчас притихли, а то всякое говорили… — Она вгляделась в сияющие лица на фотографии. — Ох, Ленка, Ленка, а я-то тебя за Германа сватала. Конечно, после такого мужика вряд ли к другому захочется в постель лечь.

Так я ему и передам: облом, скажу, Герман, вышел.

Мне одно только хочется знать: ты его по-прежнему любишь, своего Сережу?

— Люблю и ничего поделать с собой не могу.

Знаю, никогда он ко мне не вернется, и все равно вспоминаю, вспоминаю… — Лена уткнулась в плечо подруги, та преувеличенно строго поджала губы.

— Да, положеньице! Что тут можно посоветовать?

Тебе самой надо решать, как дальше жить. Но одно могу сказать — девка ты молодая, из себя видная, замуж рано или поздно выходить надо, за Германа, не за Германа — твое дело. Только если ты всех мужиков с Сергеем будешь сравнивать, ничего хорошего в жизни не жди. Первая любовь, она самая сладкая, поэтому о ней даже в старости со слезами вспоминают. Ну и поплачь при случае, а жизнь устраивать надо. Как говорят — живое живым. — Быстро взглянув на зареванную подругу, Верка невинно спросила:

— С соседом у тебя как?

— Никак! — Лена громко высморкалась в платочек.

— И то дело, — согласилась Верка. — Видно, у них с Наташкой сладилось. — И, не заметив, что подруга изменилась в лице, добавила:

— Видела, как они вчера за кустами обнимались. Наташка к нему прилипла, словно репей к собачьему хвосту. Да, а ты его с мамашей на новоселье пригласила? Вон Эльвира выглядывает, еще небось и не догадывается, какую оторву сын в невестки приглядел.

— Разумеется, пригласила. — Лена вдруг с ужасом подумала, что же будет, если Алексей все-таки надумает прийти. Вспомнив его холодный взгляд поутру, решила, что вряд ли он придет, но, с другой стороны, тогда она не сможет с ним переговорить? Запутавшись в предположениях, она решила все пустить на самотек. А разговор вполне можно отложить на утро, благо веши у нее приготовлены, и собраться ей, что голому подпоясаться.

На кухне раскрасневшиеся учительницы прощались с отцом. Он успел всем перецеловать ручки и горячо уверял женщин, что станцует с каждой по крайней мере пару танцев. Проводив гостей до калитки, он вернулся на кухню:

— Кажется, девушки, до завтрашнего утра я не доживу!

Вера засмеялась:

— Главное, пережить сегодняшний вечер. Моя мама тоже горит желанием с вами потанцевать, да еще добрый десяток гостей женского пола. Ох, утопчут они вас, чует мое сердце!

Отец замахал на нее руками:

— Это ж надо, Лена, какую ты себе подругу нашла! Нет чтобы успокоить старичка, еще пугает до смерти.

— На тебе, папка, воду еще возить не перевозить.

Танцы — не самое смертельное испытание, главное, не с каждым мужиком на брудершафт пей, и тогда все будет о'кей!

— Ох и злыдни же вы обе, — оскорбился отец. — Пойду-ка я прилягу на полчаса, чтобы встретить гостей отдохнувшим, во всеоружии своей неувядающей мужской красоты. — Забавно выпятив грудь и подобрав живот, он ушел к себе.

— Да, папашка у тебя еще хоть куда! Запросто бы влюбилась, но ведь Санек у меня в этом деле начеку. Сегодня утром звонил, жалел, что на новоселье не появится. Все дела, дела… Соскучилась по нему, страсть! — Верка откинулась на спинку стула, потянулась, выставив высокую грудь. — Еще одну ночку в холодной постели коротать. — Тут ее взгляд упал на часы. — Господи, уже три, а я еще не умыта, не одета! — Верка чмокнула Лену в щеку. — Пока, до вечера! — И умчалась готовиться к вечеринке.