5

Войдя к Мэгги, Барт застал ее за ее двумя любимыми занятиями: она читала и слушала музыку. Она почти всегда слушала фортепьянную музыку — самых разных композиторов, от Шопена до Ширинга.

— Как это ты умудряешься одновременно читать и слушать? — спросил он, когда впервые заметил эту ее привычку.

Она ответила ему удивленным взглядом.

— А что в этом необычного?

Только через много лет он понял, в чем дело, когда она однажды обмолвилась, что привыкла в детстве украдкой читать в постели, чутко прислушиваясь — не идет ли кто, чтобы успеть спрятать книжку прежде, чем откроется дверь.

Теперь эти полузабытые слова стали обретать новый, более глубокий смысл. Теперь перед ним предстала не просто непослушная девочка, которая вопреки запретам читала в постели, а женщина, которой доставляло удовольствие наслаждение запретным. Это открытие сопровождалось еще одним, мало приятным для него: он, Уильям Джон Бартлет, который хвастал, что знает Мэгги Кендал как никто на свете, оказывается, не знал ее совсем. Он знал только то, что ему позволяли знать. По ее собственному усмотрению.

Барт заметил, что Мэгги читает какую-то толстенную книгу — такими бывают только биографии — и узнал музыку. Это был Джордж Ширинг, значит, биография была наверняка кого-нибудь из современников. Если бы она читала про кого-то постарше, то слушала бы Баха в исполнении Глена Гулда. Барт опять подумал, что знал о ней только то, что явно было заметно: привычки, страхи, черты характера. Он мог бы поклясться, что знает ее, как собственную ладонь. И не ошибся: попробуй описать свою ладонь не глядя — вряд ли что получится.

Думая о Мэгги, Барт чувствовал, как в нем растет злость, но обращена она была не на нее, а на него самого. Эта штучка могла обдурить кого угодно. Он же, со своей стороны, был в силах помочь ей самой не остаться в дурочках в результате своих интриг.

Взявшись за ручку двери, он с шумом распахнул ее, чтобы вывести Мэгги из задумчивости.

Увидев Барта, она с готовностью отложила книгу, будто только и ждала его появления. Барт заметил, как блеснули тигриным огнем ее глаза, и, легко сбросив с дивана ноги, она единым движением — своим фирменным движением поднялась и протянула навстречу ему обе руки.

— Я знала, что ты не бросишь меня в трудную минуту, — проговорила она грудным, пробирающим до печенок голосом, перед которым не могла устоять никакая публика. Барт отметил отсутствие сомнений в ее тоне. Вот что делало ее удивительной актрисой. Абсолютная уверенность в себе. Она стала на цыпочки и коснулась губами уголка его рта. — Спасибо, что вернулся.

А куда бы я делся, грустно подумал он. Ты самого Господа Бога заставила бы плясать под свою дудку.

Взяв его под руку, она подвела его к креслу, усадила, подошла к столику с напитками, налила в хрустальный бокал мартини, добавила кубики льда и протянула Барту.

— Мир? — спросила она, стоя перед ним с видом провинившейся школьницы.

Барт только молча посмотрел на нее.

— Ты злишься, потому что я не посвятила тебя в эту тайну раньше, так ведь?

Барт сколько мог тянул паузу, потом сказал:

— Я твой агент и менеджер, Мэгги, а не духовник. К тому же я знаю, что раз ты что-либо решила, тебя ничем не собьешь.

— Ошибаешься! — обидчиво возразила она. — В отличие от прочих, к твоим советам я всегда прислушивалась.

— Да, когда дело касалось твоей карьеры. С самого начала наших, гм, взаимоотношений ты дала понять, что в твоей жизни есть определенные зоны, куда никому нет доступа. — Барт помолчал. — Твое материнство, очевидно, одна из них.

— Ты говоришь так, будто строишь мизансцену, — недовольно отреагировала Мэгги.

— А тебе что, уже неприятно вспоминать об обстоятельствах, связанных с твоей профессией?

— Опять ты за свое! Барт, сколько можно повторять, что это не имеет никакого отношения к моим ролям. Неужто трудно понять, что мать может вдруг отчаянно захотеть увидеть свое дитя, с которым рассталась двадцать семь лет назад!

— Ты меня за нос водишь.

Мэгги отрицательно покачала головой.

— Ты единственный, кого я ни за что не стала бы дурачить.

«Да, ты умеешь рассказывать басни», — подумал Барт.

— Ты не веришь в искренность моих чувств и чистоту намерений? — спросила Мэгги, изображая оскорбленное самолюбие.

— Мэгги, как актрисе тебе подвластно все. Но в данном случае ты замахиваешься на судьбы других людей. Вот почему я вернулся. Ты правильно говоришь, что не можешь сама заняться этим делом, слишком ты известная персона. Но я могу им заняться. И, смею думать, никто лучше меня не сумеет защитить тебя от себя самой. Твои резоны кажутся мне неубедительными, поэтому считаю своим долгом предупредить: если мои сомнения подтвердятся, я выйду из игры, и ты останешься при своих козырях. Я ясно выразился?

Мэгги кивнула, но Барт понял, что она сделала это автоматически. Переубедить ее никому не удавалось.

— Значит, ты мне поможешь?

Ах, если бы она репетировала роль — эти заломленные руки, поднятое лицо — так, чтобы оно наиболее выигрышно освещалось, — воплощенное смирение и одновременно обреченность. Но, увы, это не репетиция. Мэгги играет всерьез. И если с моей помощью она зайдет слишком далеко, может случиться, что нам обоим не выбраться из трясины. Но, видно, ему на роду написано следовать за ней, куда бы она ни устремилась. Порой в припадках ярости или ревности он глубоко сожалел о том, что связал с этой женщиной свою жизнь, но, когда злость и боль утихали, он понимал, что без Мэгги жизнь потеряла бы для него всякий смысл и превратилась в тягостное существование.

Она улыбнулась, заглядывая ему в глаза, и он почувствовал, что в тысячный раз отдается во власть этой женщины.

— Спасибо, — только и сказала она. Но сказала так, что он растаял как воск. Она подсела к нему и деловито спросила: — А чем прикажешь пока заняться мне?

Барт собрался с духом и почти так же по-деловому ответил:

— Есть вариант: полтора месяца в спектакле «Кошка на раскаленной крыше». Совершенно новая постановка в Национальном театре. Они тебя приглашают, потому что помнят, как ты играла эту роль в Нью-Йорке.

— Но это было же почти десять лет назад!

— Ну так что! Теннесси Уильямс писал эту пьесу просто специально для тебя.

— Я тогда была совсем соплячкой!

Барт понял по ее тону, что зерно упало на благодатную почву.

— А кто ставит?

Барт понял, что она на крючке.

— Джоэл де Сантис. Он, наверно, возьмет Джейсона Робардса, если тому позволят съемки. Но это почти наверняка.

В ее глазах промелькнул заинтересованный огонек.

— Полтора месяца — хороший срок. Достаточно, чтобы как следует разыграться, но при этом не истощиться. — Она обхватила пальцами плечи. — Ты просто ангел. Что бы я без тебя делала?

— Я бы предпочел, чтобы ты придумала что-нибудь другое.

— Опять ты об этом, — холодно отозвалась Мэгги, отодвигаясь вместе с креслом от Барта.

— Пойми, мне не жаль своих усилий. Я работаю у тебя не за деньги, Мэгги. — Он протянул руку и нежно убрал у нее со лба рыжую прядь. — Иной раз ты похожа на ребенка…

Барт заметил, что ее глаза смотрят сквозь него, в какую-то невидимую даль ее прошлого. Куда ему не было доступа. Потом она заговорила, и от звука ее голоса он вздрогнул.

— Когда-то я была ребенком…

Глаза ее вновь стали жесткими, трезвыми, а голос вернулся в прежнюю нормальную тональность.

— Но это была другая страна. И той глупышки давно уже нет. — И, окончательно вернувшись в сегодняшний день, Мэгги спросила: — А тебе хватит полутора месяцев?

— Если я к тому времени не закончу, придумаем для тебя еще что-нибудь, но вообще срок поисков зависит от того, какие ты мне дашь сведения. Чем больше я буду знать, тем быстрее все раскопаю.

— А какие тебе нужны сведения?

— Где, когда, как, кто, с кем. Словом, все, что поможет выйти на правильный путь. Времени-то сколько прошло. Кто-то сказал: «Прошлое — это другая страна. Там все по-другому».

— Это сказал Л.П. Хартли, — уточнила Мэгги. Барт знал, что ей известны эти строчки, она заядлая книгочейка. — И он прав. Так оно и есть.

Мэгги поднялась, подошла к столику, который когда-то был реквизитом в спектакле «Леди Х», Мэгги всегда покупала все, что ей нравилось из бутафории и мебели. Отперев ящичек, она достала из него лист бумаги и протянула Барту.

— Вот все, что я могу тебе дать. Больше я не знаю ничего.

Это был машинописный текст с указанием даты, времени, адреса и имени.

— Там ты родила свою девочку?

— Да.

— Это что — частный родильный дом?

— Вряд ли.

— А почему ты не обратилась в больницу?

— Меня свели с хозяйкой этого заведения. Она занималась девушками, попавшими примерно в такую, как я, ситуацию. Можно было также обратиться в Армию спасения, Национальный совет помощи матерям-одиночками или в католическую церковь. Я предпочла эту женщину. И она все устроила.

Барт понял, что ему предстоит воскресить прошлое Мэгги.

— Но прошло много лет, — мягко напомнил он.

— Ой, не дай Бог, она умерла, — встревоженно воскликнула Мэгги. — Тогда спрашивать некого… Кроме, правда, девушек, которые находились там вместе со мной, но я ума не приложу, где их можно найти.

— Девушек?

— Нас там было трое. У всех был разный срок беременности.

— А ты помнишь их имена?

— Двух — да. Тельма Грейвени и Пэт Лоренсон.

— А откуда они были и куда потом делись, знаешь?

— Тельма откуда-то из Эссекса, кажется, из Вудфорда. Пэт из Элтема. Тельме было девятнадцать, Пэт — двадцать один.

— А куда они после родов отправились и где теперь они могут жить?

— Понятия не имею. Там все было анонимно. И мы шли каждая по своей дорожке.

— Куда же привела твоя?

Мэгги опять своим хорошо отрепетированным приемом удивленно подняла брови.

— В Голливуд, конечно. — И, посерьезнев, добавила, глядя прямо в глаза Барту: — Это для меня жизненно важно. Я и передать не могу, как мне нужно найти дочь.

— Я прекрасно понимаю, как это для тебя важно, — решая про себя, стоит ли добавить ли — «и для твоей карьеры». — Ты перестала отличать жизнь от игры. Может, в этом состоит природа твоего искусства — притворяться не той, какая ты есть на самом деле. Беда в том, что ты заигрываешься, и твое искусство становится угрозой для реальной жизни.

Господи, как же все сложно в этом мире! Но без Мэгги жизнь его была бы невыносимо скучной. Мэгги отняла все его время, все мысли, Барт потерял из-за нее покой и равновесие. Но зато она предпочла его первачам из Голливуда, которые могли бы прибавить несколько нулей к цифрам в ее контрактах. Однажды Мэгги сказала Барту: «Мне неважно, что ты ужасно избалован, эгоистичен, подчас жесток, но когда я подхватила в Австралии крупозное воспаление легких, ты сидел возле моей постели, обтирал меня холодной водой, умывал, кормил с ложечки, читал мне, переодевал меня, покуда погода не позволила вертолету приземлиться в той глухомани и меня не отправили в больницу. Ты был мне тогда нужен, и ты безотказно был рядом. И когда я стала на ноги, ты не ждал благодарности, а просто сказал: «Зови, когда надо».

Да, тогда Барт думал вовсе не о долге. Мэгги позвала именно его. Она доверяла ему, нуждалась именно в нем.

— О чем ты задумался? — полюбопытствовала Мэгги, поворачиваясь к нему лицом.

— О тебе, — ответил он, не кривя душой.

— Дорогой…

От тембра ее голоса его прохватил озноб.

— Нет, без тебя я бы определенно пропала, — сказала она, будто вещая высшую истину. — Ты не представляешь, как успокаивает одна мысль, что ты всегда рядом. Каждому необходимо знать, что есть в мире плечо, на которое можно опереться. — Ее глаза вновь стали невидящими. — Жаль, что тебя не было со мной в 1963 году…