Наступили трудные дни. Синьору Бамбину поместили в одну из миланских клиник и там прооперировали.

— Разрезали и опять зашили, — сказал Тонино после объяснений с врачами.

— Возиться не захотели, — откомментировала синьора Порта, не питавшая большой симпатии к медикам.

Огромный живот синьоры Бамбины, с детства вызывавший у Сони чувство отвращения, уже много лет носил в себе фиброму, которую давно надо было вырезать. Но когда синьоре Бамбине объяснили, что она нуждается в хирургическом вмешательстве, она отказалась.

— Под нож? Ни за что! — со свойственной ей непререкаемостью заявила она.

С годами фиброма переродилась в злокачественную опухоль, распространившуюся на всю брюшную полость. Помочь синьоре Бамбине было уже невозможно, и, чтобы облегчить ей мучительный конец, кололи огромные дозы морфия.

Соня все время думала об Ирене: откуда она могла знать, сидя в тот вечер в машине, что случится такое несчастье? А ведь она твердо тогда сказала: «Ты должна повернуться лицом к настоящему, потому что тебя ждет большое горе».

Прежде, когда Сонины отношения с матерью достигали подчас критической точки, когда все в ней восставало против материнского диктата, сколько раз она хотела, чтобы мать умерла и оставила ее в покое. Теперь, глядя на ее жестокие страдания, она казнила себя за такие мысли. Впервые в жизни она посмотрела на жизнь матери другими глазами. Эта женщина изо дня в день боролась за благополучие и авторитет своей семьи, за то, чтобы ее единственная дочь стала богатой и независимой. Соня чувствовала, что начинает понимать истинный смысл материнских поступков. Прежде ей казалось, что мать отталкивает ее от себя, а потому и сама была закрытой и настороженной. Теперь мать стала ей ближе. Если бы можно было начать все сначала — она стала бы совсем другой дочерью — покладистой и ласковой.

Сжимая высохшую руку синьоры Бамбины, Соня хотела, чтобы мать без слов поняла ее раскаяние, и та, словно услышав горячую мольбу дочери, улыбнулась ей слабой улыбкой.

— Я останусь с тобой, — сказала она еле слышно. — Если ты поняла, как я тебя любила, мы всегда будем неразлучны.

Соню душили слезы, ее сердце разрывалось от боли, любви и бессилия — ведь ничего, ничего уже нельзя было изменить!

Соня почти не выходила от матери, днем и ночью она сидела у ее постели.

Какими глупыми, пустыми казались ей сейчас ее недавние планы: влюбить в себя Джулио де Броса, стать манекенщицей… Богатые особняки, высшее общество, успех — все, ради чего она еще недавно готова была бежать из родного дома, отступило перед горестным настоящим — болезнью, страданием, жалостью к матери, над которой неотвратимо сгущалась тьма вечной ночи. С каждым днем мать вызывала у нее все больше уважения, в то время как Лидия Мантовани превращалась в нелепую, карикатурную личность.

— Я уже составила завещание, — сообщила синьора Бамбина. — В двадцать один год, а если выйдешь замуж, то и раньше, ты станешь наследницей всего, что у меня есть. Это квартиры, драгоценности и серебро.

— Мне нужна ты, а не твои квартиры, — плача, ответила Соня. — Я только теперь нашла тебя, а ты хочешь меня оставить. Не уходи, не бросай меня одну!

— Учись прислушиваться к своему внутреннему голосу, смотри в себя, — сказала мать, — и не забывай, чему я тебя учила.

Странно, Ирена говорила ей то же самое.

— Что это значит, смотреть в себя? — спросила Соня. — Я не понимаю.

— Когда-нибудь поймешь. Главное — какая ты есть, а не какой ты кажешься, поэтому учись отличать подлинное от подделки.

— Хорошо, мама, — ответила Соня, хотя так и не поняла, что мать хотела сказать.

— Думаю, я выбрала тебе хорошего мужа.

— Кого ты имеешь в виду? — спросила Соня, вытирая слезы.

— Ты сама прекрасно знаешь, Альдо Порта, конечно. Парень он хороший, надежный и, главное, тебя любит.

Слабая улыбка скользнула по ее лицу и сразу же сменилась гримасой боли. Она начала стонать так жалобно и беспомощно, что Соня схватилась за колокольчик.

— Ну где же вы? — накинулась она на сестру, когда та появилась наконец в дверях. — Я уже полчаса вас жду! Маме плохо, вы же видите, сделайте ей скорей укол.

— Нет, подождите, — с трудом произнесла синьора Бамбина. — Я еще не все успела тебе сказать, девочка моя. Прежде у меня не хватало времени… поговорить с тобой по душам…

Синьора Бамбина умерла в тот же день, вскоре после захода солнца, когда в небе засветилась бледная луна и зажглась первая звездочка. В темнеющем небе бесшумно мелькали запоздалые птицы, еще не успевшие долететь до места ночлега.

Похоронили ее на местном кладбище, в самом конце тополиной аллеи. В знак траура в остерии закрыли ставни и не открывали три дня, и все эти три дня Соня с отцом просидела в пустом темном зале. Отец машинально раскладывал пасьянс, Соня смотрела перед собой, ничего не видя. Приезжали родственники, приходили друзья. Все выражали им соболезнования. Навестила подругу и Вирджиния.

— Знаешь, — сказала ей Соня, — вместе с мамой я похоронила часть себя. Наивные мечты остались в прошлом. Теперь я понимаю, долг важнее свободы.

Пришел Альдо, запинаясь, произнес слова сочувствия и от имени матери напомнил, что в доме семьи Порта Соне всегда рады. Он очень смущался и боялся поднять глаза.

— Скоро я приду в ваш дом, — сказала ему Соня. — Я обещала матери перед смертью, что выйду за тебя замуж, если ты, конечно, этого хочешь.

Альдо зарделся от счастья.

— Ты не шутишь? Ты согласна стать моей женой? А я уже всякую надежду потерял.

— Да, я согласна стать твоей женой, — спокойно, почти холодно сказала Соня. — Папа будет жить с нами.

В сентябре они обвенчались. Пышной свадьбы не было.

Тонино подарил молодым «Фиат-1100», на котором они и уехали в свадебное путешествие. Соне хотелось провести первую брачную ночь в Риме, в той же гостинице, где когда-то останавливались молодожены Бамбина и Антонио Бренна.