В одиннадцать вечера Риккардо Летициа распахнул стеклянные двери клиники Пресвятой Девы. Ночной швейцар, выйдя из-за стойки, встретил посетителя в полутемном вестибюле.

— Добрый вечер, синьор, — поздоровался швейцар и проводил Риккардо вверх по коридору. Все члены клана Летициа привыкли получать не спрашивая; им повиновались, прежде чем они приказывали; и тем более им не нужно было предъявлять документы, чтобы их признали. Риккардо ничего не спросил, а швейцар поспешил сообщить, распахнув дверь лифта: — Вам на третий этаж.

Наверху навстречу ему бросилась медсестра, осознававшая деликатность порученной ей миссии.

— Как она? — произнес Риккардо.

— Опасности для жизни нет! — авторитетным тоном заверила сестра.

Она проводила гостя по коридору направо и открыла дверь в маленькую прихожую, залитую голубоватым светом:

— Сюда!

— Благодарю! — произнес он.

— Но она отдыхает, — с беспокойством заметила сестра.

— Вы можете идти, — оборвал ее Риккардо.

Медсестра удалилась.

Он прошел через гостиную и заглянул в смежную комнату. Светильник также освещал ее каким-то звездным светом, придавая тревожные очертания скудной мебели: кровати, ночному столику, телевизору, паре кресел. У изголовья стоял стул для медсестры, на который и сел Риккардо.

— Привет, — слабым голосом произнесла Глория.

Ее большие светло-карие глаза неотрывно смотрели на него. В голубоватом ночном свете ее огромные, чуть приподнятые к вискам глаза казались волшебными. Они были больше и нежней, чем у Мелани Монро, ее матери-американки, выразительней, чем у отца, Альберто Летициа.

— Здравствуй, чудо мое! — улыбнулся Риккардо. — Говорят, с тобой все в порядке…

— Я чувствую себя полной развалиной, — чуть слышно произнесла Глория, не сводя с него печальных глаз.

— Тебе повезло, считай, падая, приземлилась на обе ноги.

— Это не моя заслуга, просто ничего у меня не получается, — вздохнула она.

— Ну что ты… — прошептал он, стараясь казаться спокойным.

Но какой-то комок подступил к горлу, и неодолимое желание разрыдаться охватило Риккардо. Довольно странное чувство для человека, легко справлявшегося с житейскими невзгодами.

— Ты откуда? — спросила она.

— Из Сент-Морица.

Риккардо совершил перелет сквозь снежную бурю и десять раз рисковал жизнью.

— Собачья погода, командир! — попыталась пошутить Глория.

— Тебе нельзя утомляться, — заботливо напомнил Риккардо.

— Да я тут целый день отдыхаю…

Риккардо захотелось обнять и поцеловать ее, как целовал он когда-то маленькую девочку.

— Рад, что тебе лучше.

— Не надо об этом, — попросила его Глория.

Риккардо не выдержал и спросил прямо:

— Зачем? Зачем ты так поступила?

Он спросил, но тут же понял: не стоило задавать Глории вопросы.

— И ты еще спрашиваешь? — вскрикнула Глория, а потом отвернулась к стене.

На левом виске у Риккардо забилась жилка — только так и проявилось охватившее его напряжение. Оба молчали, а он вспомнил их первую встречу в сосновой рощице на вилле Летициа в Форте-деи-Марми. Роза в тот день устроила праздник, собрала друзей и родных. Молодежь танцевала под оркестр, игравший первые песни «Битлз» и модный в те годы танец твист. Безупречные, как гардемарины, официанты обслуживали важных гостей: известных политиков, финансистов, высокопоставленных военных, чиновников и предпринимателей.

Риккардо только что получил диплом инженера-авиастроителя в одном из самых престижных университетов мира, в Бостоне. Он явился в Форте-деи-Марми морем, с Лазурного берега, где усиленно ухаживал за кинозвездой-француженкой. Их «нежная дружба» закончилась после одной сумасшедшей ночи, когда подгулявшая молодежь передралась и разнесла в щепки увеселительное заведение в Кап-Ферра. Риккардо уже несколько лет не показывался дома. Братьям он изредка звонил, а с матерью виделся пару раз. Он предпочитал университет и своих приятелей жизни в семье, где всем заправляли братья гораздо старше его. Мать смотрела снисходительно на его многочисленные романы и не представляла, что младший сын — человек способный и образованный. В семье Риккардо считали плейбоем, законодателем вкусов в мире золотой молодежи.

В день, когда Риккардо впервые увидел Глорию, ей было шесть лет. Глория росла девочкой гордой, с чувством собственного достоинства. В тот вечер она упала на дорожке и ободрала коленку, но старалась не плакать. Глория сидела у фонтана и терла ногу белой шелковой лентой, которой завязывала волосы. Сюда почти не долетал шум праздника, и худенькая фигурка в пышном платьице из белой тафты показалась Риккардо очень одинокой.

Риккардо оказался в парке, сбежав от двух назойливых девиц, делавших все, чтобы он их заметил.

— Больно? — спросил он, наклонившись к девчушке.

Глория взглянула на незнакомца огромными светло-карими глазами, наполненными слезами.

— Еще бы не больно! — спокойно ответила она, промокая рану шелковой ленточкой.

— Неужели ты плакала? — с улыбкой спросил Риккардо.

— И вовсе я не плакала, синьор, — возразила малышка.

Риккардо глубоко тронули ее глаза, похожие на глаза вспугнутой лани, и нежное личико с высокими скулами. Ему показалось, что девочке, несмотря на гордость и характер, очень нужны любовь и защита.

— Ну и ничего в этом странного, — утешил Глорию Риккардо.

— В чем ничего странного? — удивленно спросила она, забыв о своем горе.

— Да в том, что человек плачет, когда ему больно.

— Правда? — попыталась улыбнуться Глория.

— Честное слово! — торжественно заявил Риккардо и в шутку приложил руку к сердцу.

— Если бы я это раньше знала, я бы поплакала, — вздохнула девочка.

— Давай помогу, — предложил Риккардо.

Он вытащил из кармана батистовый платок и аккуратно промокнул кровоточащую ссадину. Глория зажмурилась и прикусила губу, чтобы не расплакаться. Ссадина прямо горела, но Риккардо осторожно прикладывал к ранке платок, и постепенно Глории стало легче.

— Уже лучше, — прошептала девочка.

— Ну вот и все! — заключил Риккардо. — А теперь давай познакомимся.

Малышка встала и вежливо наклонила голову:

— Меня зовут Глория, Глория Летициа.

— А я Риккардо, Риккардо Летициа. Похоже, мы с тобой родственники.

— Ой! Дядюшка-бродяга! — вырвалось у Глории.

Риккардо расхохотался. Зная, как невысоко ставили его родные, он ждал какого-нибудь прозвища похуже.

— Значит, вот как меня называют? — спросил он.

— Иногда… — пролепетала Глория, с удивлением глядя на теплую, дружелюбную улыбку дяди.

— Ты — самое симпатичное создание из всей компании Летициа.

Он вспомнил, что видел девочку пару раз, когда она была еще в коляске, но забыл, чья это дочь, то ли Джулио, то ли Альберто.

— Ты тоже симпатичный, — признала малышка, впервые назвав его на «ты».

Легкий бриз с побережья доносил морские запахи, тихо бились струи фонтана.

— Бродяга… — задумчиво повторил Риккардо.

Единственное его достижение к двадцати четырем годам — престижный диплом инженера, официальное признание способностей Риккардо Летициа. Но, похоже, семья не особенно гордится его успехами, предпочитает держать младшего на расстоянии. Он для всех только «бродяга».

А теперь, вернувшись в отчий дом, Риккардо встретил в больших глазах малышки интерес и изумление, почувствовал, что кому-то нужен. Риккардо залюбовался нежной прозрачной кожей, чуть розовевшей на щеках девочки, ему захотелось приласкать этого странного ребенка, такого упрямого и хрупкого.

— А я и не знал, что у меня такая хорошенькая и мужественная племянница, — сказал Риккардо.

Глория ничего не ответила, но ее охватило чувство гордости: дядя, такой взрослый, такой привлекательный, уделил ей много внимания. Он зажег сигарету, и в один миг ароматный дым окутал его загорелое лицо. Вдалеке раздался резкий женский голос: искали Глорию.

— Мне пора, — серьезно произнесла девочка, отряхивая песок и иголки с платьица из белой тафты.

Риккардо взял ее за руку и ощутил, как племянница дрожит.

— Боишься? — удивился он.

Держа в своей руке крохотную теплую ручку, он испытал неведомое ему чувство нежности. Они пошли по аллее к дому.

— Мисс Джейн меня накажет: я платье запачкала, — сказала Глория.

— Накажет? За такую мелочь? — изумился Риккардо.

Глория взглянула на него с удивлением. Понятие о мелочах у дяди и племянницы явно расходились.

— Запачкать новое платье — совсем не мелочь, — возразила девочка.

Риккардо представил себе мисс Джейн — старая дева с садистскими наклонностями мучает за деньги доверенных ей детей.

— А твоя мама знает, что мисс Джейн тебя наказывает? — спросил он.

— Мелани говорит, что мисс Джейн строгая, а это хорошо для моего воспитания. А потом, ее не интересует, что там с другими происходит, — равнодушно ответила Глория.

«Значит, Глория — дочь Альберто и Мелани», — сообразил Риккардо.

Мелани — американка, в жилах которой текла индейская кровь, видимо, не была создана для роли матери и приучила дочь звать себя по имени.

— Ничего, сегодня тебя мисс Джейн не накажет, — пообещал Риккардо, сжимая руку девочки. — И вообще она тебя больше наказывать не будет.

Ему так хотелось защитить девочку.

— Тебя никто больше не обидит, — заключил Риккардо, когда они подошли к дому.

Пахло морем и соснами, малышка пробудила в душе дядюшки-бродяги неведомые ему чувства, и Риккардо решил вернуться в семью. Он женится, и у него будет куча детей, таких же милых и нежных, таких же очаровательных, как Глория.

Девочка взяла руку Риккардо и поднесла ее к щеке.

— Спасибо, дядя Риккардо, — прошептала она.

И в эту минуту Глория, сама того не ведая, влюбилась в него. Любовь пришла просто и естественно, как дыхание.

Риккардо узнал об этом гораздо позже, когда понял, что ни одну женщину не желает так, как Глорию, потому что она прекрасна, потому что в ней воплощена вся нежность и весь грех.

Но где-то на скрижалях общества было записано, что всепоглощающее желание, объявшее Риккардо, никогда не будет утолено, ибо касается существа одной с ним крови. И он в первый раз в жизни почувствовал себя жертвой чудовищной несправедливости.

Когда Глория, уже взрослая женщина, однажды взяла его руку, как тогда, в парке виллы Летициа, и поднесла ее к губам, Риккардо расстался с ней. В один день покончил он с тем, что считал заблуждением: вырвал сына Рауля из когтей «этого портняжки», угрожавшего репутации семьи, и оттолкнул Глорию с ее преступной страстью.

А теперь, здесь, в больничной палате, он осмелился спросить, почему она так поступила.

— Не надо упрекать меня, — тихо произнесла Глория.

— Но ты могла умереть, — возразил Риккардо.

— Конечно, — безвольно согласилась она.

Риккардо взглянул на нее с испугом.

— А вдруг бы ты умерла? — настаивал он.

Глория слабо улыбнулась. Она чувствовала себя очень усталой, и разговор отнимал у нее последние силы.

— Не будем об этом говорить, хорошо?

— Ты очень дорога мне, родная!

Наконец-то у него хватило мужества произнести эти слова.

Она с трудом подняла руку и ласково провела по его щеке.

— Почему ты никогда не говорил так раньше?

— Думал, не стоит. Некоторые вещи и так ясны. Ты для меня как дочь, — добавил он.

— Вот это меня и сводит с ума! — В голосе Глории звучало раздражение. — Я тебе не дочь, а ты мне не отец.

— Знаю, — согласился Риккардо.

— Лучше уходи! — произнесла она.

Риккардо опустил голову. Столько лет пытался он убежать от нее, но ничего не вышло.

— Думаешь, если я уйду, что-нибудь изменится?

— Не знаю, — неуверенно ответила Глория.

Риккардо встал, подошел к окну и посмотрел на сад: шел снег, и неожиданная белизна показалась ему простодушной, как мысли невинного ребенка. Сколько Риккардо себя помнил, снег всегда вызывал у него удивление и восторг.

— Снег идет, — заметил он.

Глория отвернулась. Ей не хотелось видеть ни снега, ни солнца, а более всего она не хотела видеть Риккардо. Чтобы избежать унижения, не думать о тайнах кровного родства, не нарушить священные законы семьи, Глория искала смерти. Но теперь, когда она вернулась из тьмы, жизнь вновь нашептывала ей сладкую грезу о невозможной любви. Вдыхая запах его одеколона, слыша его голос, обращенный к ней, видя его глаза, устремленные на нее, ощущая прикосновения его рук, Глория вовсе не испытывала зловещего чувства близкого греха, ее просто неодолимо влекло к Риккардо, и все. И тогда она разрыдалась, оплакивая свою несчастную любовь, уходящие молодые годы, бессмысленный брак, бегство от желаний, которые она считала преступными. Она плакала, пока не почувствовала, как его сильные, уверенные руки приподняли ее. Риккардо присел на кровать и прижал Глорию к себе, тихонько укачивая, целуя в волосы и называя всеми нежными словами, какие только знал.

Потом голос Риккардо стал стихать, перешел в шелест летнего леса, и Глория, измученная событиями бесконечного дня, скользнула в море сна. Буря, бушевавшая вокруг, не могла коснуться Глории, пока Риккардо держал ее в своих объятиях, и сердце Глории объяло спокойствие.