Глава 9
— Чертовы писаки! — сердито воскликнул Сильвано Санджорджо, швырнув на стол газеты.
Он прочел все, что касалось его дебюта в Ла Скала.
— Пожалуйста, успокойся! — участливо произнес Галеаццо Сортени, компаньон Санджорджо. Галеаццо вошел в кабинет Санджи как раз в тот момент, когда тот в раздражении отшвырнул газеты. — Критика твои костюмы расхвалила; зрители аплодировали; бойкот провалился, а твои коллеги подавились собственным ядом. Чего еще желать?
— Хочу, чтобы эти писаки прекратили свои грязные намеки на гомосексуализм модельеров. Что им нужно? Чего они хотят? Любят в Италии ярлыки навешивать! Пастухи и мелкие мошенники — обязательно сардинцы, мафиози — сицилийцы, каммористы [Камморист — член каморры, неаполитанской преступной организации, аналогичной сицилийской мафии. (Прим. пер.)] — неаполитанцы, шлюхи — родом из Болоньи, а модельеры — обязательно «голубые»! Меня от этих газетчиков тошнит. О чем бы они ни писали, неизбежно упомянут о наших сексуальных привязанностях.
Последние слова Сильвано произнес нарочито фатовским тоном, подражая тем, кто выставлял свой гомосексуализм напоказ, что совершенно не соответствовало характеру самого Санджорджо.
— Ну, здесь не нам диктовать моду, — сострил Галеаццо, чтобы разрядить обстановку. — Главное — результат, а ты свое реноме подтвердил.
Сильвано нервно рассмеялся.
— Пожалуй, ты прав, не стоит обращать внимания на пару третьеразрядных репортеров, — согласился он.
— Так-то лучше, — заметил Галеаццо.
Он налил себе и Санджи по изрядной порции виски и протянул ему широкий хрустальный бокал.
Сильвано откинулся на спинку мягкого кресла, обитую черной тканью, закрыл глаза, пытаясь справиться с головной болью, сдавившей надглазья.
— Давай, Галеаццо, — сказал Сильвано, — я тебя слушаю.
Сортени сел напротив, в крутящееся кресло, распространяя запах одеколона и табака.
— Нам нужно добиться всеобщего одобрения, — начал Сортени.
— Мы его получили, — произнес Сильвано, показывая на кучу газет на столе.
— Этого недостаточно, — возразил Галеаццо, глубоко затянувшись сигаретой. — В Ла Скала ты не уронил свою репутацию, но творения Санджи должны продаваться.
— «Богема» станет для итальянской моды тем же, чем гонки в Монце для Феррари. Когда побеждает Феррари, все итальянские автомобили продаются лучше.
— Я бы не стал спешить с выводами, — заметил Сортени. — А потом, меня вовсе не приводит в восторг то, что нашим успехом воспользуются Армани, Ферре или Крициа, распродавая собственные коллекции. Продавать должны мы.
— Согласен, — улыбнулся Санджорджо. — Мне следует больше доверять тебе.
Они работали вместе начиная с далеких шестидесятых. С помощью Галеаццо марку «Санджи» узнали во всех концах мира. Первые годы их дружбы были бурными, они нередко заставляли друг друга страдать, но со временем отношения Сильвано и Галеаццо переросли в тесный, неразрывный союз.
Без Сортени Санджорджо наверняка остался бы оформителем витрин в больших универмагах, вечно неудовлетворенным, вечно обиженным. А не поверь Галеаццо в гений Сильвано, так и провел бы жизнь впустую, завсегдатаем светских салонов. Объединив свои таланты — дар художника и чутье менеджера, — они создали идеальную творческую пару.
— Нам аплодируют — это прекрасно, — продолжал Сортени, — но главное, чтобы американцы и японцы покупали наши модели. Они же купили меньше, чем я рассчитывал. В газетах пишут далеко не все…
— В прошлом году ты твердил то же самое, — напомнил Санджорджо, — но никакой катастрофы не произошло.
— Сейчас ситуация куда хуже, — ответил Сортени и нахмурился, вспомнив, как упал уровень продаж.
Санджи смотрел другу в глаза, но, казалось, не видел его. О неудаче коллекции Санджорджо, конечно, прознает тут же весь мир моды, к вящей радости конкурентов, которым надоело пребывать в тени великого модельера. Они только и ждут, чтобы Сильвано споткнулся, а противники уж подтолкнут его в спину. Если он утратит лидерство, то сразу же окажется среди тех, кто отсиживается на скамейке запасных или бесконечно выжидает в кулисах.
Но эта неудача не так уж серьезна, как думает Сортени. У Сильвано уже было два таких года, но это случилось только потому, что он не взялся за дело как следует; мысли его были тогда заняты другим. Вот и сейчас: Галеаццо говорил, а перед мысленным взором Санджи стоял образ обожаемого юноши, что на несколько минут появился в Ла Скала. Иногда, оставшись один, Сильвано, сам того не замечая, твердил имя: Рауль, Рауль, Рауль, словно произносил магическое заклинание.
Пообещав Риккардо Летициа не видеться больше с его сыном, Сильвано заперся у себя в мастерской, не отвечал на звонки, уединился и яростно работал. Но теперь он видел, что результат оказался плачевным.
Санджи молча смотрел на друга, наблюдая, как голубоватый дым сигареты расплывается в свете лампы, освещавшей белый стол. Золотая табличка, лежавшая на столе, служила Сильвано пресс-папье. На ней была выгравирована старинная китайская пословица: «Самое темное место — прямо под светильником».
Утонченная элегантность черно-белых тонов царила в убежище великого модельера, помогая ему творить. Но в одежде Санджорджо предпочитал иные тона: синие костюмы и голубые рубашки.
— Ты меня слушаешь? — спросил Сортени, прервав длинный монолог.
— Нет, — с обезоруживающей искренностью признался Сильвано. — Но, по-моему, я понял. Нужно предусмотреть новые вложения в рекламу.
— Другого выхода нет, — произнес Галеаццо, подливая себе виски.
— Сколько? — прямо спросил Санджорджо.
— Два миллиарда, — уточнил Сортени и, выдержав паузу, добавил: — Может, три.
— Ну, это еще не конец света, — с облегчением сказал Сильвано, перекидывая ногу на ногу.
Годовой оборот в этом году достигал трехсот миллиардов, так что расходы в три миллиарда не выглядели непосильным бременем, хотя одно дело — годовой оборот, а другое — чистый доход за год.
Санджорджо сразу спросил о главном:
— Мы можем себе позволить такое?
Что касается финансовых дел, Сильвано полностью доверял Галеаццо; он не любил говорить о деньгах, ибо они его не интересовали. Именно подобное отношение к деньгам и помогло ему вырваться в лидеры на рынке готового платья. Когда клиенты впервые стали предлагать за творения Санджи миллионы, модельер нашел гениальный ответ. «Мне хватит и половины», — заявил он изумленным покупателям. Но тут же добавил: «Взамен попрошу вашей рекламы. Пусть все знают, что эти платья сделаны Санджи».
Сильвано первым понял, что сделать знаменитой марку фирмы гораздо важней, чем продать коллекцию. И пусть завистники твердили, что у Санджорджо — культ собственной персоны и он болезненно обожает быть на первых ролях. Санджи тем временем смог взять реванш в мире моды, откуда его попытались выбросить.
Теперь нужно лишь усовершенствовать наброски, над которыми он работал уже несколько недель, но, к несчастью, фантазия отказывалась служить ему.
— Такой расход вполне допустим, — ответил ему Галеаццо, — три миллиарда мы истратить можем.
— Мы должны быть в состоянии истратить вдвое больше, — заметил Сильвано, поставив хрустальный бокал на стол.
Сортени кивнул. Шесть миллиардов на рекламу — вполне разумное вложение, чтобы укрепить дела фирмы.
— Пожалуй, ты прав, — задумчиво заметил Галеаццо. — Хоть продажа шла не лучшим образом, «Санджи» по-прежнему — первая марка в Италии и пятая в мире. Но осторожней, еще одна неудача, и мы пойдем ко дну.
Сортени говорил прямо, точно анализируя ситуацию и чувствуя реальную перспективу. Сильвано снова откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, нахмурил лоб и произнес вполголоса:
— Знаю!
— Тогда — беремся за дело, — заключил Галеаццо. — Другие проблемы есть? — решительно спросил он тоном командира перед решающей атакой.
— Никаких! — солгал Сильвано.
На самом деле проблемы у него были, и целых три: Рауль, Лилиан и творческий кризис.
За десять лет работы Сортени и Санджорджо создали торговую империю, открыв магазины в Милане, Болонье, Риме, Венеции, Флоренции, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Гонконге, Сиднее. Оборот фирмы достигал значительных сумм, хотя, конечно, они не могли сравняться с Ивом Сен-Лораном, зарабатывавшим сто миллионов долларов в год. За ним следовали Диор, Шанель и Валентино.
Особняк на улице Боргоспессо, генеральный штаб фирмы, где они жили и работали, был арендован на тридцать лет за пятьсот миллионов лир в год. Вилла на Лаго Маджоре, квартира в Канне, яхта в Санта-Маргерита — эти игрушки, принадлежавшие им обоим, могли в одно мгновение обратиться в ничто, как в сказке про Золушку с первым ударом полночи.
Сильвано знал — в его судьбе был волшебный миг, когда он встретил сказочного принца. Но ведь мог наступить и тот роковой час, когда мир меняется и царская карета превращается в тыкву. Он поднялся очень высоко и смотрел на прошлое сверху вниз. Теперь он вполне освоился на верхних этажах, греясь в лучах всеобщего одобрения. За ним ухаживали, ему льстили как искренние почитатели, так и тайные недруги. Сильвано вовсе не хотелось сдавать позиции и лицезреть, как его позолоченная карета превратится в тыкву.
Многие пытались помешать его восхождению. Он жил среди коварства и интриг, но сумел создать для себя безопасную нишу, научился обороняться и нападать, защищая собственный талант.
А таланта Сильвано хватало с избытком. И на этот раз его способность предвосхищать ожидания публики поможет ему преодолеть кризис. Ведь на карту поставлена прежде всего его репутация как художника.
— Верь мне, Галеаццо, — сказал Сильвано, обращаясь к другу, — наши потери в этом году — ерунда. Сделаем следующую коллекцию и компенсируем потерянное.
— Уверен, — улыбнулся Галеаццо, потушив окурок в пепельнице из оникса.
Сильвано протянул Сортени пачку рисунков:
— Когда будет время, передай наброски Лилиан, пусть посмотрит. Да и ты взгляни…
Лилиан Купер была не только приятельницей Санджи, но и крупнейшим покупателем. Мнение президента торговой сети «Купер и Тейлор» имело огромное значение.
Галеаццо взял рисунки и спросил:
— А тебе-то они как? Нравятся?
— Дрянь! — вздохнул Санджорджо. — Ничего у меня не вышло…
Как ни тяжело было Сильвано признаться, но он действительно именно так оценил свою последнюю работу.
Галеаццо взглянул на друга: узкие голубые глаза Сильвано, обычно исполненные грусти, сверкали от досады.
«В его взгляде погасла улыбка», — подумал Сортени.
Ему хотелось обнять Санджи, как в те времена, когда их соединяла страсть, но для Сильвано все давно кончилось. В их отношениях не было места для банального возврата к прошлому. Никто не знал Сильвано так хорошо, как Галеаццо: Санджи родился в провинции, он рос в тяжелой, грубой атмосфере, где не признавали полутонов и отвергли юношу. Мягкий с людьми, преданными ему, Сильвано был жесток и безжалостен с теми, кого ненавидел, и умел взять реванш. Сейчас блестящие голубые глаза Сильвано покраснели от напряжения и бессонных ночей, его терзала неудача, но Галеаццо видел в нем первого человека в мире моды. Когда-нибудь Санджи победит всех.
Кто-то постучал в дверь. Только один человек осмелился бы им помешать — Рауль Летициа. И действительно, в кабинет заглянул юноша.
Сильвано словно опалили жестоким огнем, когда он встретился взглядом с Раулем.
— Что ты тут делаешь? — резко спросил Санджи.
— Ничего… — без всякой обиды произнес Рауль и не без иронии добавил: — Можно войти?
— Входи же! — ответил Сильвано, обезоруженный таким наивным ответом.
Сортени тут же встал и уже в дверях распрощался с Раулем:
— Еще увидимся, Рауль!
— Пока! — отозвался юноша.
Молодой человек подошел к Сильвано, присел на ручку кресла и провел пальцем по густым бровям Санджорджо, смотревшего на него с грустной улыбкой.
— У тебя уставший вид, — прошептал Рауль.
Он взял стакан Санджи и отпил глоток.
— Это пройдет, — ответил Сильвано, стараясь выглядеть равнодушным.
— А я тебя уже месяц не видел, — печально произнес юноша.
— Я же сказал: нам больше не следует встречаться, — напомнил бесстрастным тоном Санджи.
Рауль не слушал друга. Он вел себя ласково и настойчиво, как ребенок, который во что бы то ни стало хочет добиться своего. Он был красив какой-то нежной, чуть порочной красотой.
— Я думал, умру за этот месяц, — капризно произнес Рауль. — А вчера в Ла Скала ты даже не пожелал поздороваться со мной…
— Мы же решили больше не встречаться, — сказал Санджорджо, но, судя по тону, он уже готов был уступить.
— Так отец решил, а я тут ни при чем, — сказал юноша.
— Я согласен с его решением, — заметил Санджи.
— Когда Всевышний приказывает, даже великий Санджорджо падает на колени, — поддел друга Рауль.
— Я это сделал для твоего блага! — с трудом сохраняя спокойствие, возразил Сильвано.
— Не надо цепляться за оправдания, — упрекнул его юноша и, прижимаясь к Санджи, добавил: — Я здесь, а остальное не имеет значения.
— Я дал слово.
Сильвано был из тех людей, что не любят нарушать данное слово.
— Моему отцу? — усмехнулся юноша.
Рауль был против решения отца, он лишь подчинился отцовской воле.
— Да, твоему отцу, — подтвердил Санджи.
У него перехватило дыхание, и он тщетно искал в себе силы, чтобы прогнать Рауля.
А юноша спокойно произнес:
— Риккардо Летициа внушает тебе страх. Ты его боишься…
Действительно, сын еще не встречал человека, который осмелился бы не подчиниться его отцу, Риккардо Летициа.
— Если я кого и боюсь, так это тебя, — произнес Сильвано с глубоким вздохом и поднялся с кресла.
— Ты говоришь правду? — прошептал Рауль, и горячая кровь запульсировала у него в висках.
— Да, я боюсь тебя, — повторил Санджи.
Присутствие Рауля сбивало его с толку, мешало рассуждать здраво. Он нервно зашагал к двери, словно собирался уходить, но вернулся и снова сел в кресло.
— И потом, я дал обещание, — напомнил Сильвано.
— У великого Риккардо Летициа хватает других забот, — прошептал Рауль.
Он соскользнул с ручки кресла, опустился на пол у ног Сильвано и положил голову на колени другу, ожидая, что тот погладит его по волосам. Когда Рауль был маленьким, мать часто ласкала так сына.
— Ты меня не спрашиваешь, где я все это время был, — произнес юноша, бросив жалобный взгляд на Санджи.
— Я знаю где, — ответил Сильвано. — Далеко от меня… И я так по тебе соскучился…
— И я тоже, — признался Рауль.
— Отец знает, что ты здесь?
— Рано или поздно кто-нибудь ему донесет… Тебя это огорчает?
Оба замолчали. В их душах воцарился мир и покой.
— Ты устал, — прошептал Рауль, вглядываясь в глаза друга.
— А ты похудел… и выглядишь нездоровым, — заботливо произнес Санджорджо.
Рауль не стал рассказывать Сильвано, что сбежал из психиатрической больницы в Лимбиате, куда его отправил отец с помощью одного из князей дель Форо, обратившись к не очень щепетильному судье и представив медицинское заключение врача, друга семьи Летициа. Согласно заключению Рауль представлял опасность для общества и для самого себя: порочные связи, злоупотребление алкоголем и наркотиками. Все это была ложь чистой воды. Мальчишкой Рауль пару раз курил с друзьями «травку», но очень быстро бросил, поскольку наркотики на него совершенно не действовали. Единственное порочащее репутацию семьи знакомство Рауля — это знакомство с Сильвано Санджорджо.
Санджи уступил юноше и лишь спросил:
— Почему ты вернулся?
— Потому что ты мне нужен, — ответил Рауль глухим голосом и подставил Сильвано губы для поцелуя.
